Стихи
Виталий ПУХАНОВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 1999
Виталий ПУХАНОВ
Мерцает,
высится изъян…
* * * Всегда нелеп, когда не пьян,
Среди миров незримо-ложных,
Ты отчего-то внес изъян
В свое творение, художник.
Прошло мгновение, и вот
Средь откровений невозможных
Твое творение живет —
Ты прав, взыскательный художник.
Анчара стрелы пронеслись,
И снова — все светло и голо.
Лишь в бедном сердце запеклись
Неизреченные глаголы.
Мы — очертанья темных ям,
Так безответно, неподкупно
Мерцает, высится изъян
И взор любой тупит преступно.
* * * Растаял снег простуженных аллей,
Где ты гулял с отсутствующим видом,
Густую шапку сдвинув до бровей,
Навстречу детским страхам и обидам.
Двадцатый век — двадцатые года —
Тоска и мрак, разбавленные кровью:
Прекрасное пленяет навсегда,
След сапога смывается любовью.
* * * Когда бы нас подняли по тревоге
И сколотили в серые полки,
Мы были бы тогда не так убоги,
Не так от этой жизни далеки.
И на полотнах, застывая в красках,
Из тех времен глядящие сюда,
Мы были бы суровы и прекрасны
И далеки от Страшного суда.
* * * Я убит подо Ржевом, но только убит
И поныне стою под прицелом.
Вот еще один волос, в хребте перебит,
Стал единственным и драгоценным.
Вены я перерезал садовым ножом,
И они проросли, как сумели.
Утром судного дня я покинул Содом,
Посмотреть, как цветут иммортели.
От счастливой судьбы, от красивых людей
Я вернусь молодым и любимым,
Чтоб клевал мою кровь на снегу воробей,
Как застывшие капли рябины.
Чтоб леталось легко по земле воробью
И душа не просилась на волю,
Потому что тогда я его не убью
И другим убивать не позволю.
* * * Рыдает над “Фаустом” Гете
Районный механик Петров.
Гадают о нем на работе:
Он запил иль так, нездоров?
Неделю в духовной погоне
Метался и рухнул без сил,
Но, кажется, в целом районе
Мгновение остановил!
Столетий распались цифири.
Был немцами Гете забыт.
Но где-то в далекой Сибири
Мгновенье Петрова стоит!
* * * Эту осень нельзя переплыть.
Тонет мир между Волгой и Вяткой.
Даже галки крестовой девяткой
Карты всей не сумеют покрыть.
И уже не найти берегов —
Как подумаю, вдруг обмирая,
Что разлив Волго-Вятского края
Не спадет до декабрьских снегов…
Там живут на земле, от земли,
Проплывая по глинному морю,
А к дорогам причалят зимою
До весны деревень корабли.
В редкий день прозвенят небеса
Пустотой опрокинутых ведер.
Я не спрашивал: “Как вы живете?..”
И родным ничего не писал.
* * * Себя мы в детстве плохо повели.
Нас вывели из образного ряда,
Зашив пустых карманов пузыри.
По яблоку надкушенного взгляда —
Ногтем редактора, прививкой против тли,
В остывшем гении перемешав угли,—
Дипломы выдали и выгнали из сада.
Из детского, вишневого, пешком!
Пустеть в садах словесности российской,
Где мальчиком резвился босиком
И бабочек ловил и василисков.
* * * Я шел по мостовой, где проливалась кровь,
Из пункта А в пункт Б перетекая.
Но в этот страшный год я был такой живой,
Что воздух протекал, мне вены протыкая.
Все длилось, все цвело и таяло в пыли,
Но были мы прозрачны для металла.
И только взглядом, брошенным с земли,
Накрыло нас, лежащих как попало.
* * * Не говори, что время умирать!
Пускай уйдут последние поэты,
В пустой толпе сотрутся силуэты,
В линейку синяя закроется тетрадь,
Исписана, на слове “благодать”.
Проснется ангел рано утром, в пять,
Протрет глаза и молча скажет: время.
Какое время? Строк не разобрать!
Свернет тетрадь. Ты не успел со всеми!
И слышишь слово. Слово — незнакомо…
Словарь откроешь — нет такого слова!
* * * Вот нет меня, и год спустя
Найдется пара идиотов,
Кто, мой убогий стих прочтя,
Воскликнут: гений, кто ты? Кто ты!
А я никто, ничто, нигде —
Как ты, мой друг, меня читавший,—
Так незаметно по воде
Забрел в конец. Совсем не страшный.
* * * Мы не уедем больше в Ленинград,
Где львы годами мяса не едят,
И у Казанского ступени пред дверьми
Людьми истоптаны, а пахнут — лошадьми,
Где в чугуне зачумленных оград
Закованы деревья без дриад.
Но, в Летний сад войдя, как в отчий дом,
Застынем, оглянувшись на Содом.
* * * Ну вот мы и в аду.
С закрытыми глазами,
Ощупывая тьму, я эту щель найду.
Здесь растворились все,
Кто взглядами пронзали
Остывшую в стекле опавшую звезду.
У смерти есть лицо.
Но может показаться — у смерти нет лица.
Прозрачны и темны,
Расходятся черты, глаза ее таятся,
Так смотрят зеркала с обратной стороны.
Я смерти не искал.
От твоего дыханья
Туманится стекло, кружится голова.
И пробует лицо корнями в нежной тайне
С обратной стороны растущая трава.
* * * Срезая прошлогодний виноград,
Не помню как, впервые принял яд —
От друга — слов печали задушевной.
И если слово в сердце запереть,
То от печали можно умереть,
И умер бы, но Бог пометил шельму.
Из сапога, как самодельный нож,
Он доставал убийственную ложь
И по привычке бил меня под сердце.
Но рана старая впускала сталь легко,
И по ножу не кровь, а молоко
Течет. Не промахнешься, как ни целься.
* * * А Людочку мне было жальче всех,
Она жила в России Мандельштама,
Где не проходит дождь, не тает снег,
Куда из дому выгоняет мама,
И не приходит ни за кем успех,
И ни о чем не говорится прямо.
Так много нас бежало в ту страну
И с полпути бесславно возвращалось.
А если кто и встретился кому —
Бессловно обнимались и прощались
Затем, чтобы пропасть по одному.
Любимая, я шлю тебе привет
Из этих мест в Россию Мандельштама.
У нас с тобой другой России нет.
∙