Беседа с Анатолием Кимом
Послесловие
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 1998
«Октябрь», №4, 1998
Послесловие
Беседа с Анатолием КИМОМ
— Как зародилась идея этой повести, весьма неожиданной, как нам кажется, для вас?
— Идея написать автобиографическую вещь пришла ко мне действительно неожиданно и, как говорится, не изнутри. Однажды в провинциальный корейский университет, где я тогда работал, деньги зарабатывал, прибыл из Сеула редактор неизвестного мне журнала “Перспектива” с предложением, чтобы я начал писать в каждый номер, раз в месяц, автобиографическую повесть с продолжением. Условия были хорошими, размеры каждой “порции” устанавливались необременительные, переводчиком согласился быть мой хороший друг, профессор-русист — тоже Ким… И я согласился.
Словом, начата эта работа была как неожиданный “калым”, по образному выражению шабашников-строителей, то есть из-за возможности недурно заработать помимо основной работы, подкалымить. Но постепенно правдивое описание своего прошлого захватило и стало иметь для меня совсем другое значение. Я понял, что мне дана возможность разобраться в самом себе и через это установить подлинность своих личных отношений с окружающим миром, со временем. И я попытался реализовать такую редкостную возможность.
— Когда писатель подводит промежуточные итоги своей жизни, это, как правило, показатель какой-то переоценки ценностей и попытка выйти на новый, иной виток в своем творчестве. Так ли это?
— Я не хотел в этой работе “подводить итоги жизни”, хотя бы по суеверию, увы, бытующему во вне (и во мне): всякие подведения итогов или юридические завещания ни к чему хорошему не приведут, а пожалуй, и наоборот… Но если невольно вышло именно так и пространное мое повествование тяготеет к самоподытоживанию жизни и подвигает к неизбежному экзистенциалистскому харакири, то что делать… Надо вспороть.
С тем, чтобы выйти на новый виток в своем творчестве? Нет, с помощью автобиографии на новые творческие рубежи не выберешься, тем более если ты уже чувствуешь, что балансовый итог подбит, дебет с кредитом установлен — и ты никому ничего не должен, и тебе ничего не должны. Автобиографическая повесть прежде всего помогла мне разобраться в этом. Не итог подвести тому, что еще не завершено, все еще продолжается, но определить свои человеческие, личностные, координаты в родном обществе и в неповторимом историческом времени.
— Читая вашу повесть, трудно отделаться от впечатления, что вы не столько благодарны людям, сделавшим вам что-то хорошее, сколько природе, создавшей и кормящей всех, и вас в том числе. Во всяком случае, для природы вы всегда находите более образные и “очарованные” слова, чем для людей. Что это, следствие ориенталистских корней или сознательно выработанная позиция?
— В этом вопросе я хотел бы сразу же установить и свое понимание таких важных натурфилософских вещей, как люди и природа. И если вы, читая мою повесть, получаете впечатление, что я больше благодарен питающей нас природе, нежели людям, сделавшим мне добро, то это происходит — с вами — по следующей причине. Вы не услышали, наверное, что мой рассказ о себе предназначен вниманию Того, Кого вы в данном вопросе называете природой. В повести время от времени упоминается Тот, Который правит всей моей маленькой жизнью — от ее начала до самого конца. Так уж получилось — литературная природа этого моего произведения есть исповедь жизни не перед людьми, но перед Тем, Кого вы обозначили словом “природа”.
Да, я узнал много добра от разных людей. Однако, будучи одним из них, весьма крепко и неотделимо принадлежа к ним, я хорошо знаю, что нам благодарить друг друга за сделанное добро следует не очень громко — и даже сдержанно. Потому что мы оказываемся способными сделать и немало зла. А если в повести я нашел для описания природы более красивые, благородные, чарующие слова, нежели при характеристике людей, то это произошло по известным уже причинам. Еще раз хочу подчеркнуть, что если природа нас создала, и Тот, Кто наблюдает за нами, и есть сама природа, то ежедневная благодарность, что я испытываю, и удивление пред ее красотою намного, намного больше того, что я смог выразить во всех своих рассказах и повестях, не только в данной. Ориентальна ли по происхождению такая душевная благодарность человека или она исходит не от восточных, но от его западных нравственно-философских позиций? Ответ на это вы можете дать сами.
— Как бы вы определили место писателя в нынешнем обществе?
— В нынешнем обществе положение каждого писателя определяется сугубо индивидуально, нет ранжиров, нет статуса, нет высокого пьедестала для государственно ценного живого памятника — и все это было бы хорошо, если и на самом деле положение писателя нынче определялось бы только качеством его художественного творчества. Однако каким было, таким и осталось это самое пресловутое положение писателя в обществе, в нашем обществе. Оно не соответствовало критериям чисто художественных ценностей раньше, поэтому Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Варлам Шаламов, Ксения Некрасова, Борис Шергин и многие другие были для общества их времени ничто, а громогласно звучали совсем другие имена.
Есть некоторая особенность в положении писателя сегодня. Ему трудно стало — почти невозможно — издавать свои книги. Наверное, в этом есть что-то и положительное: естественный отбор и так далее. Но, когда таким обстоятельством охвачены почти все живые писатели современного российского общества, они становятся чем-то вроде интеллектуальных бомжей. Издательского дома у них нет, заработков нет, надо идти побираться. И приходится! И хорошо еще, если кому-то подают: гранты там заграничные, премии, спонсорство на издание книги, стипендии от Литературного фонда или государства… А что же делать тем, кому ничего не подают? Вот интересное положение. Я говорю сейчас не о себе лично — слава Богу, на сегодня я смог обойтись безо всех этих милостей и милостынь. А что будет завтра? Я думаю так, что будет день, будет и пища.
*
