В стиле реплики
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 1998
В стиле реплики
Правнуки Сытина Чтобы издавать сейчас “тонкий журнал, читающим по-русски”, особой догадливости не надо: книжная полка намертво занята журналами толстыми, и выбора нет, следует быть очень тонким, пролезая в любую щель. Тем не менее я обрадовался, едва взглянув на яркие обложки нового журнала пушкин, украшенные аляповатыми изображениями. Так все знакомо и сразу ясно, что к чему.
И, разглядывая картинки, расположенные на каждой странице, прочитывая вслух там и сям разбросанный текст, все больше убеждался в правильности догадки. Давненько я не видел лубок, эти раскрашенные листы, на которых рисованная сценка снабжена соответственными строчками. Какой-нибудь цыган с медведем и подписью: “Пляши, Михаил!” — или развратная барыня, предающаяся телесным вольностям, с рядом запечатленной моралью: “Спеши, спеши, муж с палкою грядет!” — а то и вовсе нечто рогатое, страшное, с пояснением: “Чудо лесное, поймано весною”.
Лубок — явление особое. Дабы он раскупался, темы должны быть знакомы, подписи надлежит подгадывать так, чтобы те как бы припоминались. В дело идет отработанное “высокой” культурой — переложения, пересказы, реминисценции.
Надо отдать должное: авторы пушкина — известные мастера лубочного жанра. Будь то Игорь Яркевич, сочинивший на свой лад трилогию “Детство”, “Отрочество”, “Юность”, или Виктор Топоров, автор переводов, рассчитанных на малограмотную аудиторию. Или Елена Петровская, культуролог, сотрудница лаборатории постклассических исследований в философии Института философии РАН (в самом названии лаборатории сформулирована зависимость и одновременно удаленность от классической культуры, то бишь традиционно считавшейся “высокой”).
И стилистика текстов свидетельствует о той же приверженности авторов журнала поэтике лубка. Тут и тяга к словесным клише: “Хороший классик — классик мертвый”, “Русский юбилей, бессмысленный и беспощадный”. Тут и велеречивые рассуждения о том, чего авторы досконально не ведают, а потому ошибаются в показательных мелочах. Так, Всеволод Некрасов считает, будто слово “самсебяиздат” появилось в 1944 году, а не до войны. Так, Александра Белкина, обозревающая новую русскую классику, поминает как действующее давно не существующее издательство “Северо-Запад”.
Чтобы стать доступными читателю, авторы манипулируют образами фольклорными, предлагают отпраздновать двухсотлетие со дня смерти барона Мюнхгаузена и двухсотлетие Кота в сапогах.
Показательна и парадоксальность, которой стараются блеснуть выступающие на малочисленных страницах пушкина. Лубок ведь изначально парадоксален. В нем не только утверждается различие изображения и слова, их несводимость, но и в самом изображении наличествует некий зазор — живописное переходит границы графического. Когда-то такое заметил Гоголь: “На одном (листке.— Ф. И.) была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах”.
Ориентация на известное также принципиальна. О том, что недавние выборы выиграли не кандидаты, а те, кто создал для них рекламные ролики, уже писали киноведы. Тем не менее пушкин посвящает этому вопросу обширный материал.
“Сказать, что визуальная образность вытеснила словесную культуру,— это сейчас самый шик”,— заявил в свое время умный Борис Парамонов. В пушкине Максим Мошков сочиняет статью “Интернет убьет кино, вино и домино”.
Опять-таки Парамонов обратился в свое время к мемуарам Альберта Шпеера, “гитлеровского придворного архитектора” (кавычки мои.— Ф. И.). Спустя несколько лет в пушкине мемуары Шпеера старательно анализирует Михаил Рыклин и даже кавычки у слов “придворного архитектора” проставлены там же.
В лубке важно не зрелище, а узнавание, не новое, а хорошо знакомое. Попытайтесь разглядеть фотомонтажи, данные в качестве иллюстраций к статье “Компромат как литературный жанр” соредактора пушкина Марата Гельмана.
Вот, кажется, А. Лебедь (“кажется”, ибо полиграфисты излишне старательно впрыснули цветной фон), засунувший руку так глубоко в недра голой дамы, что локоть едва торчит. (Если это все-таки Лебедь, то фотомонтаж трактует известный сюжет о Леде и дикой птице.) Вот А. Коржаков, забавляющийся с голой же дамой, расположившись повдоль на поперек полосатом диване.
И там и тут техника одинакова. Лица главных героев вмонтированы в готовое изображение. Но таковы ухищрения фотомастеров, выставляющих в пляжных местах холсты с дыркой для головы,— просунь голову и вмиг окажешься джигитом на вольном коне или смелым летчиком в кабине аэроплана, или в бойкой тройке на месте ямщика, а рядом такая красавица, что едва может выйти из-под кисти художника.
Как испытывают страсть к тиражированию лубочные изображения, так тянутся к тиражированию и тексты лубка. Тот же Виктор Топоров уже в качестве критика рецензирует книгу Евгения Рейна. И не может удержаться, чтобы не сымитировать (удачно, нет ли) манеру рейновского письма. Лубок живет умножением.
Так везде в мире лубка, так на каждой пролистанной мной странице пушкина, идет ли речь об интерпретации классики либо о современной культурной ситуации.
Да и этот опус я бы мог, по сути, не писать, возьми вовремя с полки соответствующий том литературной энциклопедии и открой на странице, посвященной И. Д. Сытину: “Самостоятельная издат. деятельность С. начинается с 1876, с момента приобретения литографии для печатания гл. обр. лубочных картинок, широко распространявшихся особенно в крест. среде. Лубочные картинки включали сюжеты на религ. темы, портреты царей, иллюстрации к сказкам, песням, в т. ч. известным произв. А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, И. А. Крылова. Во время русско-тур. войны (1877—1878) С. стал издавать также дешевые книжки, рассчитанные гл. обр. на деревенского читателя”. Все верно.
Не знаю, будут ли в свое время издатели пушкина, как их духовный прадед, издавать собрания сочинений классиков и энциклопедии, но то, что их журнал имеет просветительское значение, несомненно.
Остается гадать: может быть, наступит время и появится толстой (журнал, построенный целиком на остранении), достоевский (журнал, составленный из скверных анекдотов) или розанов (журнал “последнего уловимого”).
Но наверняка известно: недостатка в картинках, повествующих о славном витязе Еруслане Лазаревиче и прекрасной его супруге Анастасии Вахрамеевне, а также о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики-Луизы, ей-ей, не предвидится.
Феликс ИКШИН
∙