Рассказ
Григорий ПЕТРОВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 1997
Григорий ПЕТРОВ
Житие мирянки
Миронии
РАССКАЗ
Если уж так говорить, у Кряквиной Миронии Антиповны все хорошо было, все, как у людей, грех жаловаться. Муж, двое детей — сын и дочь, две комнаты отдельные. Да Мирония Антиповна и не жаловалась. Даже когда сыну Арсению пришел срок в армию идти. Вот Корней Петрович, тот вконец голову потерял, места себе не находил. Мирония Антиповна никак не могла его успокоить:
— Да погоди ты, не убивайся… Может, еще и обойдется… Не пошлют…
— Да точно пошлют,— отвечал Корней Петрович.— Из нашего поселка всех в Чечню посылают.
Ну, что верно, то верно — поселок как заколдованный. Как кого в армию забирают — непременно в Чечню. У Илюхиных сын в Чечне, у Кривощекиной Дарьи там же (Алеша это, жених дочери Кряквиных — Тони). А Балящев Андрон? Так и пропал в Чечне, и похоронили неизвестно кого. Теперь вот дошла очередь и до Арсения Кряквина.
Поселок-то их небольшой, это на самой окраине города, возле женского монастыря. Новость печальную, конечно, все сразу узнали. И потянулись к Кряквиным соседи. Все переживают за них, жалеют Арсения. Особенно Балящева Гаша, ее дом напротив Кряквиных, через улицу. Что ни день, Гаша у Кряквиных, так и сидит до самого вечера. Сына ее, Андрона, еще год назад в армию забрали. Сначала-то он писал, что все хорошо. Мышей, писал, только много, прямо по людям бегают ночью.
А потом Гаше позвонили из части, сказали, что ее сын, рядовой Балящев Андрон, погиб при исполнении воинского долга. Похоронки официальной еще не было, потому Гаша не очень-то и верила. Может, думала, ошибка.
Только вскоре все разъяснилось. Из части прибыл гроб цинковый, запаянный, обшитый досками. Офицер, который приехал с грузом, не советовал Гаше вскрывать гроб. «И то,— думала тогда Гаша,— зачем? Может, он там изуродованный весь, страшный. Пусть уж останется в памяти, какой живым был».
Похоронили Андрона, а через какое-то время, недели две всего, может, прошло, звонок в доме телефонный. Гаша на диване лежала, трубку Фаня взяла, дочь приемная. Вот Гаша лежит и слышит, как Фаня по телефону говорит:
— Кто это? Это ты, Андрюша?
Гашу как ветром с дивана сдунуло. Схватила она трубку, а там уже гудки короткие — связь оборвалась. Фаня стоит, белая вся, еле шепчет:
— Кажется, это был он… Говорит: «Привет, мама, это я, Андрон…» Его голос…
Вот когда Гаша покой потеряла. Стала она добиваться, чтобы разрешили гроб из могилы вскрыть. Больше месяца по разным начальникам ходила. Наконец разрешили. А как гроб открыли — там тряпки какие-то, ничего, конечно, узнать нельзя. Думали обратно закапывать, а тут Фаня как закричит:
— Нога!
— Что нога? — спрашивают.
— Ботинки маленькие. Меньше, чем у Андрона… У него больше были…
Гаша посмотрела и сказала:
— Точно, у Андрона размер обуви больше…
Ну, раз такое дело, обратились к экспертам. Те говорят, что все не так просто. Нужны, мол, специальные анализы — генная экспертиза. Работа долгая. С тех самых пор, сколько времени прошло, ничего про Гашиного сына не известно.
А вот Илюхиным повезло — получили они наконец известие про своего Стасика. В госпитале он, в Ростове. Илюхины, недолго думая, собрались, назанимали денег у кого только можно было — и в дорогу.
Недели две, наверное, их не было, потом возвращаются, Стасик с ними. Идет себе, улыбается, на плечи куртка наброшена. А Глазнюк Иван Трофимович, он раньше вахтером был, теперь без работы, и говорит:
— Смотри-ка, на своих ногах. А говорили — ранен. Что-то не видно…
А Стасик ему:
— У меня рук нет…
Глазнюк только смеется:
— Вот шутник-то…
Стасик тут куртку с плеч скинул, все так и ахнули — вместо рук у него какие-то обрубки. Один чуть выше локтя, другой чуть ниже. Стиркина с текстильной фабрики, как увидела, заголосила что есть мочи.
— Это ничего,— улыбается Стасик.— Мне протезы обещали. Говорят — хорошие. Совсем как руки будут.
— Значит, стакан удержать сможешь,— шутит Глазнюк.
На другой день после обеда вышел Стасик на лавочку возле дома, тут же, конечно, народ собрался.
— Как же это все вышло? — спрашивает Глазнюк.
— Прямое попадание в бэтээр,— отвечает Стасик.— Машина горит, командир сам ранен, головой люк открыл. А я пулеметчик. Мне положено последним покидать машину. Кинулся я к люку, чтобы ухватиться за края, и вдруг вижу, что ухватиться нечем — рук нету. Обернулся, а обе они так и остались на пулемете.
— Да нечего вспоминать,— говорит Балящева Гаша.— Главное, что живой. Другие матери вон как мечутся, чтобы сына отыскать. Хоть бы родные косточки домой привезти, на могилку ходить…
— Из машины я все-таки выбрался,— продолжал Стасик.— Весь в крови, одежда горит. Стал культяпками огонь сбивать. Это меня и спасло. Огнем прижгло раны. А так бы я кровью истек — и конец…
— Повезло тебе, парень,— говорит Корней Петрович.— Я сам в Афганистане был, знаю. Из таких переделок живыми не выходят.
— Конечно, повезло,— соглашается Стасик.
Корней Петрович смотрит на него, и так ему чувствуется, будто это у него, у Корнея Петровича, рук нету. Вернулся он домой, из угла в угол ходит, успокоиться не может.
— Да угомонись ты! — говорит Мирония Антиповна.— Еще же ничего не известно… Что же раньше времени…
Корней Петрович будто не слышит ее.
— Вот где страшно-то! Видеть свои руки отдельно от себя! Куда уж страшнее!
А тут как-то заходит к Корнею Петровичу приятель его, Варлыгин. Выпили они вина, закусили. Варлыгин и говорит:
— Вот если бы у тебя еще один сын был, вместо, скажем, Тоньки, тогда другое дело. Одного бы забрали в Чечню, а другого нет. Есть такой закон. Если кто из семьи служит в горячей точке, другого уже не пошлют.
Корней Петрович всю ночь не спал, ворочался, покурить выходил. А утром собрался, никому ничего не сказал и ушел куда-то. Весь день его не было. К ночи, поздно уже, возвращается. Сначала все молчал, ничего не говорил. А как поел, не выдержал. Дверь в комнату детей закрыл и рассказывает вполголоса:
— Я из дома прямиком в райвоенкомат. Так, мол, и так, говорю. Хочу, значит, по контракту в армию идти. Чтобы в Чечне воевать.
Мирония Антиповна только руками всплеснула.
— Господи, воля твоя! Что ты еще придумал?
— А военком посмотрел на меня и спрашивает: «Тебе сколько лет?» «Тридцать восемь,— говорю,— а что?» А он мне: «А по контракту берут до тридцати пяти. Иди и не морочь голову». Вытурил меня.
— Ну и правильно сделал, дай Бог ему здоровья,— говорит Мирония Антиповна.
— Только и я не так прост,— продолжает Корней Петрович.— Я тогда на автобус и в город, в областной военкомат. Пишу жалобу на нашего военкома. Я им там объясняю, что я ведь Афганистан прошел. Таких мужиков и надо брать в Чечню. Которые пороху понюхали. А эти мальчишки сопливые только и гибнут по собственной глупости.
— Как же это оттуда тебя не вытурили? — спрашивает Мирония Антиповна.
— Как бы не так! Меня к полковнику повели. Мы с этим полковником долго сидели, разговаривали. Я ему про свою службу рассказывал. Как в Афган попал перед самой демобилизацией. Как контузило меня в первый же день. Осколочное ранение в голову. Как дома мытарили — бумаг-то у меня с собой никаких. Какой-то офицер даже самозванцем обозвал. А я ничего. Думал тогда: руки-ноги целы, голова на плечах, какие мне еще льготы?
— Ты бы уж рассказал ему, как до сих пор мучаешься из-за той контузии,— заметила Мирония Антиповна.
— Короче сказать, добился я своего. Разрешили мне идти по контракту…
Мирония Антиповна выслушала мужа, ничего не сказала, только заплакала. Потом спрашивает:
— Может, все же останешься? Тоня ведь у нас…
Корней Петрович так и накинулся на нее:
— А что мы есть будем? Ты думаешь, я только из-за Арсения туда иду? Чтобы его заменить? Деньги нужны — вот что. Ты вон хлеб из монастыря носишь… Думаешь, сладко мне его есть?
Ну, возразить здесь, конечно, нечего. Корней Петрович скоро уже год как без работы. Как мастерские закрыли, где он механиком был, так с тех пор и не может работу найти. Подрабатывает где случится — где плотником, где сторожем, а так, чтобы постоянно, такого нет. Иной раз до того дойдет, что куска хлеба в доме нет. Мирония Антиповна часто ходила в монастырь возле поселка, помогала всякой работой. Ее там кормили и давали с собой булки своей, монастырской выпечки. Этим Кряквины какое-то время и держались. А так — хоть пропадай.
— Так что, можно сказать, это счастливый случай, что меня взяли,— заключил Корней Петрович.
Мирония Антиповна вытерла слезы и сказала:
— Бог с тобой! Иди, коли жить не хочешь!
— Только Арсению ни слова,— предупредил ее Корней Петрович.
Вскоре после этого проводили Кряквины сына в армию. Корней Петрович лично в военкомате списки новобранцев смотрел — на Дальний Восток.
— Ну что, доволен? — спрашивала его Мирония Антиповна.— Добился своего?
А вот Сима Каблукова, невеста Арсения, очень сильно убивалась.
— Я тебе каждый день писать буду,— говорила она.— А когда вернешься, на станцию приду встречать в белом платье.
Она вообще с рождения была слабенькой, часто болела, и за нее всегда очень боялись. А тут такое переживание, не знали уж, как ее утешить.
А Варлыгин, приятель Корнея Петровича, когда прощались с Арсением, не удержался и говорит:
— Ты отца благодари! Если бы не он, быть тебе в Чечне!
Потом уже, в письме, Корней Петрович все объяснил сыну. «Так уж получилось,— писал он.— Деньги нужны, сам знаешь. Я ведь в последнее время не ел почти ничего. Не мог у вас кусок хлеба отнимать. Так что ты не переживай. Все будет в порядке».
А через короткое время проводили и Корнея Петровича.
— Ты смотри здесь за Тонькой,— сказал он Миронии Антиповне на прощание.— Чтобы не гуляла. Жених ее, может, еще вернется.
«Какой там вернется! — думала про себя Мирония Антиповна.— Год уж скоро как пропал без вести. Дарья вон сама в Чечню отправилась искать своего Алешу. И тоже пропала. Где она теперь?» Только вслух Мирония Антиповна ничего не сказала.
Вскоре пришло письмо от Корнея Петровича: все хорошо, не волнуйтесь. Писал, что купается каждый день в горной речке — красота. По его письмам вообще ничего толком узнать нельзя было. Все у него хорошо, все в полном порядке. И всегда одно и то же: «Это, можно сказать, счастливый случай, что я попал сюда вместо Арсения».
А тут наконец Кривощекина Дарья в поселке появилась, из Чечни вернулась. Вечером у нее дома народу — не повернуться. Расселись кто где смог, только и спрашивают:
— Ну, как там, в Чечне?
Дарья в дверях стоит, в комнату войти не может.
— Там, в Чечне, таких матерей, как я, много… Ходят повсюду, детей своих ищут. Комитет у них даже какой-то есть. Я-то в военном городке жила, командир разрешил, земляк мой. Жилье у них, скажу вам,— один срам. Палатки прямо в поле. Везде кучи мусора, грязь непролазная. Все в сапогах резиновых, иначе не пройдешь.
Слушают Дарью, ахают, головами качают. А она продолжает:
— Спят не раздеваясь — такой ночью холод. Белья на смену нет. И все болеют желтухой — такая там вода пакостная. С едой тоже перебои, суп горячий не каждый день.
Кто-то в углу запричитал:
— Господи, за что все это?
— С нами в полку батюшка был,— продолжает Дарья.— Симпатичный такой, молодой. За ним всегда солдатик с котелком ходил. В котелке — вода святая. Батюшка молебны служил, окроплял святой водой машины ихние военные, оружие. Раздавал крестики, иконки, пояски с молитвами. Многие тогда крестились. Потом, говорят, батюшку в плен взяли.
— Да Алешу-то вы нашли? — не выдержала Тоня.
Дарья только рукой махнула.
— Какой там? Такая неразбериха — никто ничего не знает… Пропал человек…
Вернулась Тоня домой — не ест, не спит, cло─ва матери не скажет. Мирония Антиповна уж и так к ней, и этак — молчит. И ходить никуда не ходит, весь день на диване лежит. Мирония Антиповна звала ее с собой в монастырь поработать, та только к стене отвернулась.
А монастырь теперь один и был утешением для Миронии Антиповны. Каждый почти день ходила она туда помогать послушницам. Работы в монастыре — хоть отбавляй. И в пекарне, и в мастерских швейных, и в огороде. А тут еще ремонт в келейном корпусе. Рабочие сделают свое дело и уходят. А мусор выносить, мыть, чистить — все послушницы. Вот Мирония Антиповна и помогала им сколько могла.
Ее в монастыре любили и всегда ждали. Особенно привязалась к ней одна послушница — Агния. Высокая такая, в очках, учительницей раньше была. Как Мирония Антиповна придет, Агния от нее ни на шаг не отходит. Мирония Антиповна все удивлялась: с чего она в монастырь пошла?
— Чудно─. Такая строгая, ученая… Тебе профессором быть, а ты — в монастырь…
— Я ведь последние годы в детском доме работала,— рассказывает Агния.— Такого там нагляделась… Выброшенные дети! Родители квартиру продадут, а детей на улицу. Приводят их к нам — голодные, оборванные, а в глазах такой укор — смотреть невозможно. Глядела я на них и как каменная делалась. Не могла больше вынести…
Рассказывает Агния, сама слезами обливается. Мирония Антиповна ее утешает:
— Это ничего… Ты только зло в свою душу не пускай. Победи его… И камень твой в сердце растопится…
— Я для того и пришла сюда,— отвечает Агния.
Другая послушница, Ксения, тоже как привязанная за Миронией Антиповной ходила.
— Я раньше закройщицей в ателье работала,— рассказывала она.— Случайно как-то в монастырь зашла, а Матерь Божия и забрала мое сердце. И все мне в миру стало немило. Никуда не могу смотреть. Уволилась я тогда — и прямо сюда. У меня такое чувство, будто я родилась здесь и всегда жила и больше нигде не жила, только здесь.
Ксения все уговаривала Миронию Антиповну тоже в монастырь идти.
— У нас здесь хорошо. Вместе будем. Вам здесь самое место… На Руси всегда праведницы были да преподобные подвижницы. Евфросинья Суздальская, Юлиания Лазаревская, другие еще жены, угодницы Божии. Благодать-то какая! Благоухание и нетление! Свечи сами собой зажигаются!
Мирония Антиповна только головой качала.
— Куда мне до них? Разве я достойна? Они Богу служили, им место в раю. А мне на земле лямку тянуть. Они вроде как ангелы. А я — какой ангел? Они в постах и молитвах, а я в суете и домашних хлопотах. У них — подвиги, у меня — заботы. Они с демонами боролись. А я и демонов никаких не знаю. Никто ко мне не ходит…
Как зима прошла, появились в поселке новые люди — беженцы из Чечни. В поселке на них смотрели подозрительно.
— Взялись еще на нашу голову! — ворчал Глазнюк Иван Трофимович.— Нам только их и не хватало! Самим есть нечего!
Стиркина с текстильной фабрики здесь же, рядом.
— Так и смотрят по сторонам, где что плохо лежит,— громко так говорит, чтобы все слышали.
А какая-то беженка ей отвечает:
— Нам чужого не нужно…
Мирония Антиповна поглядела на беженку — не старая еще женщина, с ней старик с лохматой бородой и мальчик. Идут, еле ноги волочат, мальчик, тот совсем падает. Подошла она к ним и спрашивает:
— Где же вы ночевать будете?
— Мы не знаем,— отвечает женщина.
Мирония Антиповна тогда говорит:
— Ладно уж, идите ко мне…
Привела она беженцев в дом, собрала на стол что было, накормила их. Только мальчик Миша ее огорчал — сидит за столом, ничего не ест. Уставился в одну точку, будто не в себе, скучный такой.
— Ты поешь хлебца с чаем,— уговаривает его Мирония Антиповна.
— Не хочу,— отвечает Миша.
— Он еще от тех дней отойти не может,— говорит Лида, его мама.
За чаем Лида рассказывала:
— Дом наш горит, а мы в подвале. В городе полно трупов, валяются прямо на улицах. То ли чеченцы, то ли русские — не разобрать. Жара ведь, трупы разлагаются. Да и одеты все одинаково.
Старик, тот все ел и ел, насытиться никак не мог, и бормотал что-то несвязное:
— Минно-взрывное ранение! Кровь везде, кровь!
— Соседку нашу осколком насмерть убило,— продолжала Лида.— До войны она пекла хлеб для всей улицы. Похоронили мы ее прямо во дворе. Солдаты штыками могилку выкопали. Какой-то прохожий молитву прочитал…
А старик все бормочет:
— Го─ловы-то, го─ловы! Касками не защищены! А везде снайперы, снайперы!
Лида будто не слышит его, не обращает внимания.
— Мы так пешком из Грозного и ушли,— рассказывает.— С пустыми руками, без вещей, без денег. Сначала в палатке жили, без воды, без света. Замерзали. Теперь вот в Москву… Может, там помогут…
— Танк! — кричит старик.— Танк начинен боеприпасами. А там — солдаты, мальчики! По всему двору разбросало!
На другой день беженцы собрались было идти дальше, да только Миша ихний утром подняться не мог — заболел. Руки, ноги у него свело, шевельнуть не может, лежит, как колода. Зубы стиснуло — рот не открыть.
Мирония Антиповна сначала поила его каким-то отваром — не помогло.
— Здесь деготь из костей нужен,— сказала она.
Набрала она по дворам костей каких-то, перемыла, истолкла камнем — и в корчагу. Закрыла крышкой, замазала глиной и жгла в яме во дворе. Через сутки открыла корчагу, там жидкость густая, маслянистая, пахнет крепко. А кости совсем белые стали.
— Вот,— говорит Мирония Антиповна.— Это и есть костяной деготь.
Стала она этой жидкостью натирать Мишу. На другой день он уже пальцами шевелил, потом руки смог разгибать. А через два дня и вовсе на ноги встал.
Собрала Мирония Антиповна беженцев в дорогу. Одежды у них никакой, только то, что на себе, все рваное, грязное. Повытаскивала она из шкафа все что было, отобрала что получше, отдала им.
А как беженцы ушли, новая тревога — от Корнея Петровича перестали приходить письма. Месяц, другой — ни строчки. Мирония Антиповна не знала, что и думать, совсем измучилась. Писала запрос в часть — никакого ответа.
— Ты не изводись,— утешали ее соседки, Балящева Гаша, Стиркина.— Если надо, прямо в Чечню езжай. Мы все с тобой поедем. Разыщем твоего Корнея.
Думали они, думали, как помочь Миронии Антиповне, потом придумали — привезти из города Веревкину. Про Веревкину говорили, что она ясновидящая, все про людей знает.
Ну не откладывая в долгий ящик привезли ее в первое же воскресенье. Вошла Веревкина в дом к Миронии Антиповне и сразу с порога:
— Ты утром чай сегодня не пила, не ела ничего. Ночь плохо спала. Зачем себя изнуряешь? Тебе еще силы нужны будут…
Показала Мирония Антиповна ей фотографию Корнея Петровича. Веревкина поглядела и говорит:
— Чувствую — жив он… Может, в плену только, но живой…
Мирония Антиповна перепугалась еще больше.
— Этого еще не хватало! В плену-то, может, еще хуже…
— Не пугайся,— говорит Веревкина.— У меня тут паренек один комнату снимает… Ты поговори с ним, я приведу.
Дня через два снова приезжает она, с ней парень — стриженый, шея тоненькая, как только голова держится. А глаза какие-то странные, будто смотрят на тебя, а не видят.
— Вот,— говорит Веревкина — Савелий. В плену был у чеченцев. Его не то обменяли, не то выкупили…
— Я вообще-то в плен по дурости попал,— говорит Савелий, сам смотрит куда-то в сторону.— Четыре человека нас… С пастухами местными договорились… Мы им — тушенку, они нам — водку. Встретились, а там — засада. Схватили нас — и в горы… Целый год держали…
Мирония Антиповна рукой до него дотронулась.
— Уж, верно, несладко было…
— Да нет, ничего,— отвечает Савелий.— Жить можно… Кормили нас… Отвар кукурузный… Потом еще лепешки. А под конец консервы давали. И работа простая — пещеры какие-то рыли. Самое-то страшное, когда наши самолеты бомбят… Много наших погибло. А так жить можно было… Черемшу собирали.
— Ну вот, видишь,— бодро так говорит Веревкина.— Может, и твой Корней тоже пещеры роет.
А через несколько дней вдруг телеграмма Миронии Антиповне. Какой-то незнакомый офицер — еду, мол, к вам, встречайте. И подпись — лейтенант Анютин.
В эту ночь, как пришла телеграмма, под утро уже, проснулась Мирония Антиповна и видит — кто-то из комнаты выходит.
«Кто тут?» — спрашивает. Потом кинулась следом, а в передней никого. И дверь изнутри на запоре. Только спину все равно узнала, хотя одежда и чужая — куртка пятнистая. «Не иначе Корней Петрович приходил»,— решила Мирония Антиповна.
А через две недели приезжает тот самый лейтенант Анютин. Мирония Антиповна с Тоней на станции его встретили. Познакомились они, а Анютин вещи Корнея Петровича им отдает и еще патрон какой-то пустой. Повертела Мирония Антиповна патрон в руках, смотрит — внутри записка. Маленькие печатные буквы, а Мирония Антиповна не может сразу разобрать. Тоня взяла у нее записку, читает:
— «Здравствуйте, дорогие мои. Вы уж простите меня, если что. Не забывайте. Остаюсь ваш Корней Кряквин».
— Что с ним? — спрашивает Мирония Антиповна.
— Мы с ним вместе в ночном карауле были,— говорит Анютин.— Сидим у костра, греемся. Он встал, чтобы размяться, и вдруг упал. Я сначала даже не понял, что с ним. Потом вижу — кровь изо рта. Пуля прямо в грудь. Снайпер стрелял.
— Ерунда все это,— говорит Тоня.— Может, это не он вовсе. У нас уже был такой случай. У Балящевой Гаши.
Анютин даже обиделся.
— Да у меня и гроб здесь в багажном вагоне. Я так вместе с ним и ехал.
Потом уже, дома, когда Мирония Антиповна накормила лейтенанта, он рассказывал:
— Как бои тяжелые кончились, я сам поехал во Владикавказ. Там такой пункт приема и опознания погибших. Еле разыскал Корнея Петровича. Все ведь в кучу свалены, поди разберись… Документов никаких, только бирочка с номером к ноге привязана. Оформил бумаги, гроб цинковый — «груз 200». Две недели добирался. Везде деньги плати. С платформы на платформу перенести — каждому по пятьдесят тысяч. В какой-то комендатуре полтора миллиона оставил. Не хотели грузить. Может, говорят, ты наркотики везешь или оружие.
Хоронили Корнея Петровича торжественно. Народу много было, весь поселок, наверное. Оркестр играл, венки. Анютин, лейтенант, хорошо на кладбище говорил:
— У нас в роте все любили Корнея Петровича. Кто «отцом» называл, кто «дедом»… Всегда молодых из беды выручал, «сынков», как он говорил. Вечная ему память! Тяжелым катком прошлась по нашим судьбам война… Кто же ответит за все это? За все загубленные жизни! Сколько их, брошенных на кровавый алтарь?
— Притом заметьте! — крикнул из толпы Варлыгин, приятель Корнея Петровича.— Ни одного генеральского сынка в Чечне!
Голова у Варлыгина бинтом замотана, на ногах галоши прямо на шерстяных носках, небритый.
— Пусть земля тебе будет пухом, Корней Петрович,— закончил Анютин.
Соседи, спасибо, помогли Миронии Антиповне, собрали денег, поминки сделали, все по-человечески. Потом уже пришел Миронии Антиповне перевод — зарплата Корнея Петровича и страховка за него. Обещали в скором времени пенсию назначить.
Одно только мучило Миронию Антиповну: Арсения на похоронах не было. Она заранее телеграмму дала в часть, все как положено. А ей ответили, что ее сын, Арсений Кряквин, приехать не может, потому как в настоящее время находится в больнице по поводу аппендицита.
И вот как прошло девять дней после похорон, потом сорок, собралась Мирония Антиповна ехать к Арсению. Как раз первая пенсия пришла за Корнея Петровича, деньги на дорогу были. Накупила она гостинцев — и в путь. Нашла воинскую часть Арсения, привели ее в приемную комнату, сидит она, ждет. Через полчаса выходит к ней Арсений. Мирония Антиповна смотрит на него, узнать не может. Губа разбита, запеклась, на скуле пятно желто-фиолетовое, глаз заплыл.
Мирония Антиповна так и обмерла.
— Это и есть твой аппендицит? — спрашивает.
А Арсений ее утешает:
— Ничего, мама, ничего… Немного осталось… Дослужу… Ты не волнуйся… Скоро вернусь…
Рассказала ему Мирония Антиповна про отца, какие похороны были, отдала гостинцы. Только смотрит, Арсений пакет с гостинцами сержанту отдает, который вместе с ним пришел. Дежурный офицер сидит напротив, смотрит как ни в чем не бывало. Хотела Мирония Антиповна обратиться к нему, а Арсений ей знаки делает — молчи, мол, не лезь не в свое дело.
А как Арсений с сержантом ушли, Мирония Антиповна все же спрашивает у дежурного:
— Что с моим сыном? Страшный он какой.
— А что с ним может быть? — отвечает офицер, сам головы от стола не поднимает, в бумаги уставился.— Подрались, наверное. Здесь часто дерутся.
Потом добавил:
— Я сейчас командира роты вызову. Он лучше знает.
Позвонил он по телефону, минут через двадцать офицер приходит.
— Капитан Скребков.
— Вот мамаша испугалась,— объясняет дежурный.— Говорит, сын страшный.
— Это еще ничего,— говорит капитан.— Они здесь такое вытворяют. Самовольные отлучки, водка. Драки…
— Мой сын никогда не дрался,— замечает Мирония Антиповна.
Капитан помолчал, потом говорит:
— Я сейчас замполита пришлю. Он вам все и расскажет.
Еще через полчаса приходит другой офицер.
— Кряквина? — спрашивает.— Дерется ваш сын, дерется. Ничего сделать не можем. Он уж и на гауптвахте сидел, не помогает. Натура у него, видно, такая — драться.
Так Мирония Антиповна и уехала со своим огорчением. Вернулась домой, не успела в дверь войти, Тоня к ней кидается.
— Жив! — кричит.— Алеша жив! Письмо пришло!
Не дала она матери даже раздеться, потащила к Кривощекиным. А Дарья какая-то странная, опухшая от слез. Ничего не сказала, конверт протягивает.
«Пишет вам незнакомая чеченская женщина Хава Дутуева,— читает Мирония Антиповна.— Ваш сын Алексей Кривощекин находится в плену у боевиков. Мой сын Дутуев Али — в плену у русских. Я писала заявление на обмен вашего сына на моего. Мне ничего не ответили. Я хочу, чтобы вы помогли разыскать моего сына. Если до Нового года мне его не вернут, вы никогда не увидите своего Алексея. Мне терять больше нечего».
— Что делать, не знаю,— говорит Дарья.
— В Москву ехать надо,— как-то сразу решает Мирония Антиповна.— Вместе и поедем…
Дарья сначала ничего не хотела слушать:
— Наездилась я уже в Чечню… Куда мне еще?
Но потом подумала и согласилась. Тоня ей сказала:
— Это же сын ваш…
Собрали они денег на дорогу — и в Москву. Недели три, наверное, никаких известий от них не было. Соседи почти каждый день навещали Тоню.
— Надо бы не в Москву ехать, а в Чечню,— говорила Балящева Гаша.— К этой самой Хаве Дутуевой. Посмотреть ей в глаза… Ты мать, и я мать… У нас общая беда, общее горе. Зачем же так?
— Отравить ее — и дело с концом,— высказывалась Стиркина с текстильной фабрики.
Наконец Мирония Антиповна с Дарьей Кривощекиной возвращаются, еле живые с дороги, только бы присесть.
Тоня смотрит на их лица и спрашивает:
— Ну как?
— Не хотела я ехать, и не надо было,— говорит Дарья.— Я как знала, что все впустую. Где мы только не были! В министерстве военном, в Комитете матерей, еще где-то. У депутата на приеме были. Везде обещают разобраться, помочь… Да все, видно, без толку.
— Ты погоди,— говорит Мирония Антиповна.— Вот Арсений вернется, он нам поможет.
— А до Нового года совсем ничего, несколько месяцев,— замечает Тоня, сама чуть не плачет.
— Надо Арсения ждать,— снова говорит Мирония Антиповна.— Уже скоро…
Стали они Арсения ждать. И опять, что ни день, Мирония Антиповна в монастыре, трудится там до самого вечера. Этим только и держалась. Игуменья, матушка Варвара, часто с ней разговаривала:
— Ты думаешь, верно, что больше твоего горя и нет на свете,— говорила она.— А ты войди в чужую беду. Чужое горе возьми на себя. И тогда увидишь, что твое горе маленькое и легкое…
— Вот-вот,— чей-то голос сзади, тоненький такой, будто детский.— Чужое горе возьми, чужое…
Обернулась Мирония Антиповна, а это Устинька-монастырская. Она при монастыре вроде юродивой. Всегда в одном и том же мужском пальто, и в жару, и в холод, в сапогах. Круглый год в холодной беседке в самом конце двора, возле стены, без света, без печки. Сколько ее ни уговаривали — сменить наряд, перейти в теплое жилье или хотя бы печку поставить — ни в какую. Ничего менять Устинька не хотела. Принесут ей чай с хлебом из трапезной, сядет она на ступеньки беседки и давай ножницами хлеб голубям резать. Возле нее всегда туча птиц.
— Чужое горе возьми, а сына своего жди,— опять говорит Устинька.— Твой сын со своим горем вернется. Многие беды у него… Но ты жди…
А Мирония Антиповна и так каждый день считает, ждет своего сына. Наконец телеграмма от Арсения — еду домой, ждите.
Мирония Антиповна с утра прибралась, накрыла на стол. Сидят они с Тоней, в окно смотрят, ждут. День уже к вечеру, Арсения все нет. Лишь когда стемнело совсем, свет зажгли, является. Форма на нем, мешок за спиной, сам странный какой-то, глаза чужие. С ним приятели военные, три человека. Кинулась Мирония Антиповна обнять его, смотрит — а у него рот щербатый.
— Где же твои зубы? — спрашивает.
А Арсений глядит куда-то в сторону, не отвечает. Потом говорит:
— Странное дело. Всего-то от Симы несколько писем было. Потом ни одного. Думал — все, другого себе нашла. А тут приезжаем на станцию, гляжу и глазам не верю. Стоит Сима в белом платье, как и обещала.
Мирония Антиповна с Тоней в один голос:
— Не может того быть!
А приятели Арсения подтверждают:
— Да, точно. Стоит в белом платье.
— Ну, ребята побежали в магазин,— продолжает Арсений.— Принесли вина красного. Сели мы в скверике, стали тосты говорить. А она возьми и пролей себе вино на платье. Три красных пятна. Ну, она, конечно, расстроилась. «Пойду,— говорит,— к крану, замою». Ушла, мы сидим, ждем. А ее все нет и нет. Вечер уже. Искали возле станции — нет нигде. Так ни с чем и отправились.
— Точно, все так и было,— снова подтверждают приятели.
А Мирония Антиповна рукой на них машет:
— Что вы, что вы… Опомнитесь! Каблукова Сима уж год как померла. Я только не писала тебе, не хотела огорчать. У тебя и без того переживаний хватает…
Теперь Арсений глаза на мать таращит. Приятели тоже между собой переглядываются. Тоня тогда и говорит:
— Пошли к Каблуковым!
А это идти недалеко, через две улицы. Мать Симы увидела Арсения, слезами залилась.
— Не дождалась тебя моя девочка…
— Не может того быть,— не хочет верить Арсений.
Повела их Каблукова на кладбище, показала могилку. Арсений смотрит на фотографию на могильном камне и говорит:
— Я знаю, что надо делать! Надо могилу вскрыть!
— Господь с тобой! — испугалась Каблукова.— Что еще придумал?
— Да кто тебе разрешит? — спрашивает Тоня.
А Арсений свое:
— Надо могилу вскрыть!
Куда уж он там ходил, по каким начальникам — неизвестно. Только могилу вскрывать никто ему, конечно, не разрешил. Тогда Арсений что удумал? Ночью со своими школьными приятелями Харюковым и Фурсиным забрались на кладбище с лопатами и давай гроб выкапывать. Это уже потом Мирония Антиповна и все в поселке узнали. Вытащили они гроб, сняли крышку, а там точно — Сима Каблукова в белом платье, в том самом, в каком Арсений на станции ее видел. И Харюков с Фурсиным показали тоже. Они еще тогда удивлялись:
— Кто же в белом платье хоронит?
И тут вдруг Арсений, как он потом рассказывал, так и обмер. Смотрит на платье, а на нем три красных пятна. И видно, что совсем свежие, будто только вчера появились.
Ну, милиция, конечно, узнала про это безобразие, всех троих забрали. Харюкова-то с Фурсиным сразу выпустили, а Арсения сначала в милиции держали, здесь же, в поселке, потом увезли куда-то. Мирония Антиповна пришла в отделение узнать про него, а ей говорят:
— В городе он, в психушке… Нужна экспертиза психиатрическая.
— Какая еще экспертиза? — удивляется Мирония Антиповна.— Он до армии нормальным был, не болел никогда.
— Ну, может, в армии какая травма,— отвечают ей.
Не успела Мирония Антиповна от этой беды отойти — новое горе, теперь с Тоней. У них на текстильной фабрике, где Тоня работала вместе со Стиркиной, зарплату давно уже не выдают. Вместо денег зато можно взять ткани какие-нибудь, марлю там, носки или колготки. Тоня и придумала. Наберет товару всякого — и в деревню ближайшую. Там продает недорого, дешевле, чем в магазине, или на продукты меняет.
И вот набила она в этот раз две здоровые сумки и собралась ехать. А как в автобус садилась, как-то странно так Миронии Антиповне сказала:
— Новый год-то все ближе… Срок Алешин истекает…
Укатил автобус, Мирония Антиповна все стоит, вслед смотрит. А у них там, как реку переезжать,— спуск крутой, поворот и за поворотом сразу мостик, ветхий такой, хлипкий — одно название. И вот как автобус на мостик стал выруливать, что-то там случилось. То ли водитель не справился, то ли мостик не выдержал, только автобус вниз, в реку обрушился. И не так уж много людей тогда погибло, почти всем удалось спастись, это у самого берега было. А вот почему Тоня не выбралась — неизвестно.
Мирония Антиповна все никак не могла поверить, что дочери ее нету, ходила как во сне. Все, что нужно для похорон, соседи делали. Похоронили Тоню на том же кладбище, где и Корнея Петровича, возле монастыря. Цветов нанесли столько — всю могилу засыпали. Послушницы монастырские и монашки все были на погребении. Агния, как всегда, возле Миронии Антиповны.
— Когда мы научимся жить по воле Божией, тогда нам ясна будет и смерть близких,— говорила она.— Я уверена, что смерть — это начало. Начало восхождения к вечности.
Следом за Агнией и Ксения тут же.
— Она теперь отошла в небесные селения,— крестится Ксения.— Летом помереть хорошо — могилу легко копать. Такова уж жизнь наша — все скорби и скорби. А ими-то и достигается Царствие Небесное. Грехи наши горят и сгорают скорбями. А так, если уж говорить,— в смерти, кроме хорошего, ничего дурного…
— Мы все будем молиться за нее,— говорит Агния.
— Да, да,— поддакивает Ксения.— Умершим нужны наши молитвы. Они с нами, живущими, общаются через молитвы. Мы за них молимся, а они там наши ходатаи и покровители.
Устинька в своем затасканном пальто и сапогах возле могилки хлопочет, цветы раскладывает. Потом улучила момент — и к Миронии Антиповне:
— Виделась я сегодня с твоей дочерью. Радостная такая, улыбается. Пахнет от нее будто духами. Говорит: не плачьте обо мне. У нас там хорошо. Вон еда какая сладкая.— И протягивает Устинька Миронии Антиповне конфету.— Попробуй ихних конфеток…— Потом какой-то пакетик сует.— Это от дочки…
Дома развернула Мирония Антиповна пакетик, а там — фантики от конфет и записка. В записке печатными буквами: «Нас для любви природа создала».
Похоронили Тоню, а через неделю Мирония Антиповна ни свет ни заря прибегает в монастырь, запыхалась вся. Просит позвать игуменью, матушку Варвару.
— Что мне делать, матушка? — спрашивает ее Мирония Антиповна.
И рассказывает такую историю. Будто сразу после похорон является ей во сне Тоня и просит купить новое платье. «Замуж я выхожу»,— говорит. Мирония Антиповна не придала значения сну, не купила. Тогда Тоня другой раз является и снова просит платье купить. И так до трех раз.
— Вот я и не знаю, что мне делать, матушка…
Игуменья перекрестила ее и говорит:
— Иди и делай так, как дочь просит.
Ну, ладно, купила Мирония Антиповна новое платье, нарядное такое, с цветами по подолу. Специально в город за ним ездила. А что дальше с ним делать — не знает. И тут Тоня снова ночью является. «Вот ты не знаешь, что с платьем делать,— говорит.— Пойди вместе с Кривощекиной Дарьей на шоссе, одна только не ходи. Там, где мостик, с которого автобус опрокинулся, стой и жди. Пройдет первая машина — ты ничего не делай. Вторая — тоже ничего. А пойдет третья — кинь в нее платье».
Мирония Антиповна все так и сделала, как дочь велела. Пошли они с Дарьей Кривощекиной на шоссе, возле мостика встали, стоят, ждут. Проходит одна машина, другая, они ждут.
Вот, наконец, и третья машина, грузовик это был. Как стал грузовик мимо проезжать, они и кинули в кузов платье. А грузовик не успел еще на мост въехать, вдруг останавливается. Из кабины водитель выходит.
— Зачем же вы кидаете? — спрашивает.— Вы ведь не знаете, что я везу. А везу я гроб… Парня в Чечне убило…
Мирония Антиповна опять бежит в монастырь рассказать матушке Варваре все, как было. Рассказывает, сама поглядела в сторону, а там возле стены монастырской холмик и голубей над ним туча-тучей.
— Что это голубей так много? — спрашивает.
— А это могилка Устиньки,— отвечает матушка.— Умерла она от холода третьего дня. Перед этим приходила ко мне. «Не знаю,— говорит,— больна я или что. Точно против воды плыву. Только в храме мне вроде и посвободнее, и хожу полегче, а внутри-то все сплю, будто так и надо…» А утром нашли ее в беседке, уже остывшую. Ночью померла… Она ведь к нам в монастырь из-за сына пришла. Отца у него нет, без мужа она родила. А сын теперь в тюрьме, воровали они, что ли. Вот она и пришла к нам. А одежду нашу надевать не хотела. Не достойна — говорила.
Осенила матушка себя крестом, потом говорит Миронии Антиповне:
— Тебе в монастырь идти надо, на послушание. Самое теперь время. В миру останешься — ожесточиться можешь. А здесь помощь. Здесь — Бог. Тебе теперь главное — не ожесточиться…
Мирония Антиповна согнулась вся, сморщилась, в землю смотрит.
— Да мне уж что? — говорит.— Я уж так как-нибудь. Мне бы вот только сына дождаться… Я уж его ждать буду. Да и Корней Петрович неизвестно — погиб или нет. В гробу-то я его не видела. Может, опять другого кого похоронили… Мне и Веревкина, ясновидящая, говорила: живой он…
Так она и осталась в миру. И все вроде бы ничего, только вот со зрением у нее совсем плохо, хуже видеть стала. Врач поселковый сказал — это от переживаний. Но Мирония Антиповна по-прежнему в монастырь ходит — на могилку Устиньки, голубей кормить. Одного она только боится — вернется Арсений, а она его сослепу не узнает.
∙