Дневник писателя
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 1996
Дневник писателя
Инна ГОФФ
Из записных книжек
Инна Анатольевна Гофф (1928—1991) — известный прозаик, автор многих книг: «Северный сон», «Не верь зеркалам», «Телефон звонит по ночам», «Поющие за столом», «Юноша с перчаткой», «Знакомые деревья», «Советы ближних», «Превращения», «На белом фоне»…— оставила после себя множество густо заполненных ею записных книжек. Густо — не в смысле почерка, а в смысле насыщенности материала и самого письма. За ними — срез жизни, работы, времени. В них запечатлено также немало известных, ярких людей.Вообще-то записные книжки — это как бы подсобный жанр. В них писатель заносит свои наблюдения, размышления, афоризмы, диалоги, детали пейзажа и проч., используемые потом в текущей работе. Часто с этим соседствуют сугубо дневниковые записи.Но порою, как известно, записные книжки представляют собой и прямой интерес, становятся самостоятельным художественным произведением (Ж. Ренар, И. Ильф и пр.).Думаю, что записные книжки Инны Гофф, писательницы, которой присущи пристальная наблюдательность, глубокая психологическая достоверность, представляют немалый интерес, особенно для почитателей ее таланта. Любима Инна Гофф многими. Ее песни «Русское поле», «Август», «Я улыбаюсь тебе», «И меня пожалей», без преувеличения, знают миллионы.Я выбрал для этой публикации наиболее живые, непосредственные, остроумные записи — разумеется, из тех, что не были использованы писательницей в ее книгах,— но имеющие, как мне кажется, безусловную познавательную и очевидную художественную ценность.
Константин ВАНШЕНКИН
1958
Что такое жизненный опыт? В сущности, это выводы из ошибок, сделанных нами в течение жизни. Опыт старших — это более длинная цепь ошибок в сравнении с опытом молодых.
Я не изучаю жизнь. Жизнь изучает меня.
«Меня можно продать, но нельзя купить».
Краснодар. Парк городской с лебедями, павлинами, утками, лошадью Пржевальского. Черный лебедь. Каменные львы с улыбающимися мордами сфинксов, «водопады». Цветет урюк, доцветает, осыпаясь, черемуха. Грачи, ласточки.
Лебединая шея — радость Модильяни.
Черный лебедь, вытянув из воды перепончатую лапу, отвел ее в сторону, как-то по–балетному — изображая Уланову.
Провинция южная — это лень, нега, ожидание больших страстей и больших новостей — откуда-то оттуда
.Лоток, где продают сувениры. Гипс и моржовая кость. Рог. Статуэтка — бюст Шопена. Слово Шопен почему-то в кавычках.
О девушке: «Зато она очень умная…»
Я давно уж не знаю, где вы.
Пощадила ли вас молва?
Две подруги — старая дева
И молодая вдова.
Сотри случайные черты
И ты увидишь — мир прекрасен.
Сотри нанесенные временем черты, свойственные старости, и ты увидишь ребенка. Себя! И — удивительная вещь! — в этом ребенке уже многое чуждо тебе, и ты понимаешь, что если бы ваши детства совпали и вы бы жили в одном доме или учились в одном классе, дружбы не получилось бы.
Все изначально заложено в нас! В нас можно что-то развить, куда труднее — привить. И привитое будет экзотикой, как диковинные плоды Мичурина. Но неприятного ребенка нам, взрослым, легче найти в его уже старческом облике, чем угадать в облике детском. Все же мы, взрослые, редко думаем: «Какой неприятный ребенок!»
«Все гипотезы сходятся на том, что каждая капля воды, которая была на земле или вокруг нее миллиарды лет назад, никуда не исчезла… Каждая капля воды сохранилась».(Э. Манн-Боргезе1. Драма океана.)
Каждая капля воды сохранилась. И, значит, сохранилась каждая человеческая слеза.
Съезд писателей кончился. Там меняли временные удостоверения на мандаты. Теперь опять состоялся обмен — но уже мандатов на истинное место и значение в литературе каждого из нас.
7.III.86. Внуково
Семь градусов тепла.
Лужи. Капель. Но снег еще бел, его много. Жора Семенов вывел Тома, щенка, во второй раз. Ирландец Том прыгал, залезал на сугробы. У него еще «детская» собачья походка. Ластится ко всем. Жора ревнует, кричит Фролову: «Дай ему по морде! Том! Ко мне!» Хочет, чтобы собака признавала только его, хозяина. Но кто же даст по морде такому псу?!
Песню «Сирень цветет, не плачь, придет» (?) пели мы в дни войны в Сибири по-своему:
Метель метет,
Война пройдет,
Твой милый, подружка, вернется…«Простите, родные, что пишу вам длинно. Времени нет (потому пишу все подряд). А было бы время, я написал бы короче». (Из солдатского письма с фронта отца М. Беловой.)
Это он, подозреваю, где-то вычитал. Написать, как Маша девочкой не могла понять этой фразы, ее смысла.
Слесарное дело в школе у Галки2. Учитель: «Все, девочки, делается по правилам. Сейчас — одни правила, когда станете юношами — другие правила».
У нее набралось много его писем. Она решила их сжечь. Получился довольно большой костер. Он то притухал, то вдруг снова ярко вспыхивал, красно просвечивал уже под обуглившейся горячей золой.
Она подумала, что в этой золе можно было испечь картошку.
Разговор двух художников:
- В какой технике выполнено?
- — Дерьмом на заборе!
- Художники говорят: «Картина без рамы, как генерал в бане».
- Писатель, не обладающий юмором, пытается оживить свою прозу встав-ными анекдотами не первой свежести. Это напоминает старую даму, нарумянившую щеки.
- «Мы не от старости умрем — от зависти умрем». (Галя.)Подальше от царей — голова целей. (Дуся*.)Катя** смотрит на градусник за окном. Температура — минус 7. Катя: «Ой, сколько надо вычитать!»Галя: «На диване у бабушкиВсе лежал «Огонек».Держал микрофон, как эскимо.Вставная челядь… (Галя.)(По хозяйству помогали три женщины, приходившие в разные дни.)— Очки длиннозоркие. (Дуся.)Когда шел дождь, она говорила:— Опять окна с той стороны моют…То не дождь, а чьи-то слезыЛьются с неба на березы.Омывают каждый лист.Вечер холоден и мглист.Потому он так тревожит,Этих слез невнятный шум,Что причин понять не можетЧеловека бедный ум.Думаю о Харькове уже спокойно, без той боли, что была вначале и там — как будто у меня что-то отняли или сама потеряла.Воспоминания олитературиваются, мертвеют, приобретая твердые очертания литого тела. Это опасно для творчества, т. к. хранит в себе убивающий все элемент спокойствия. Но спокойствие для работы необходимо. Надо отвлечься от себя, от своего эгоистического, от влюбленности в себя и в детство.Если бы написать вещь «Неведение» — о наивном на фоне грозного, о том, как нас берегли от знания жизни и правды.Ощущение, когда тебя несут на плече, — в детстве. Толчки сквозь сон.Некрасивая женщина с красивым военным мужем в магазине. Народ обратил на них внимание. А она: «Вы меня извините. Но как красоту делили — я спала, а как счастье делили — я проснулась!»И люди умолкли, оторопели.Родители маленькие (рост), а сын высокий. Повесил все зеркала так, что виден в них лишь он один.
1965
На балете «Дон Кихот». Рядом молодая рабочая пара. Содержание прочли перед началом. В картине «В лесу» она говорит мужу (она вообще более сообразительна):— Это ему (Дон Кихоту) бредится. А Санька спит (о Санчо).Ветряные мельницы, их крылья, как винты гигантских самолетов.«Дон Кихот». Галерка кричала: «Мо-лод-цы!» Как на матче.— С вас не песок… с вас цикорий будет сыпаться. (Соседка Филиппа?.)— Разве это мужик? Его, извините, в кровати не найдешь!..Купила гиацинты, голубые и лиловые, и пармские фиалки, которые боятся пахнуть вблизи гиацинтов.У поэтов стихи, как и дети, рождаются от женщин.«Литва» уходила из Ялты в Одессу молча, озаренная солнцем. «Молдавия» вошла в порт, как ярмарка,— с джазовой музыкой, огласившей берега.А где мои выдумка и романтика? Неужели они могут питаться только реальностью? Когда-то я работала на воображении. А теперь мне хочется поймать что-то в жизни.Все мои вещи последнего периода — «Северный сон», рассказы, «Не верь зеркалам».Где-то прошла грань, отделявшая их от первых, «воображенных» вещей,—«Я — тайга», «Биение сердца», «Точка кипения», «Поэтом…».Ансамбль песни и пляски под упр. Александрова. Юбилей Пушкина.(1949.)Тихо запер я двериИ один, без гостей,Пью за здравие Мэри,Милой Мэри моей.Хор (негромко): «Милой Мэри моей».По-гусарски лихо.А потом солист пел: «Я вас любил: любовь еще, быть может».И оттого, что певец был военный и держал руку на портупее, романс звучал как-то по-иному, с новым смыслом.В запахе ландыша есть острая, щекочущая примесь перца.Все застопорилось. Такие вещи можно писать только в старости, когда все отошло, или в молодости, когда ничего не боишься.И только не на машинке. Она отвлекает меня от мыслей.Это работа для лета, потому что похожа на стихи.Дожди, как поезда, шли один за другим в этот день, с короткими правильными интервалами.Страшный рассказ. Гречанка любила девочку, соседку, лет семи. У самой детей не было. Евреев угоняли, она девочку оставила у себя (спрятала), а мать послала по адресу (чтобы та спряталась там) и выдала. Так она стала матерью. Девочка выжила. За ней приехала бабка-еврейка. Девочке было 12 лет. Она сказала: «К жидам не пойду!»
17.IV.5. ДВК — Дом ветеранов кино.
Парикмахер-садовник работает через день: один день стрижет, моет и укладывает волосы, другой — подстригает кусты, деревья, домашние растения, которых здесь в изобилии.В общем, его профессия — стричь. И эта очередность как-то роднит человека с окружающей природой.Академик обсуждал с врачом здешним — где лучше: здесь, в Доме ветеранов кино, или в подобном Доме у академиков. Он сказал:— Здесь лучше. Там старухи, а здесь старые дамы.Самоварная комната, украшенная букетом из сухих цветов и листьев, декоративной гжелью, правилами чаепития. Два самовара, включают обычно маленький — мы ходим туда наполнять термос. На огромном, тоже электрическом, надпись на крышке: «Товарищам по искусству от Тамары Макаровой и Сергея Герасимова» (цититрую по памяти).Старики. Их устремленные навстречу взгляды, ожидание вопроса, надежда на разговор. Их сейчас тридцать восемь, живущих здесь постоянно. Уход, комфорт, тоска и жалость.Напротив, вернее, рядом — родильный дом, и мимо окон то и дело мчатся к нему такси, а иногда проносят младенца в одеяле или пузо.Голые деревья, моросящий дождь. Но уже высыпала мать-и-мачеха.Вчера зашел Петя Тодоровский с гитарой. Играл из «81/2», песню Шпаликова из своего фильма «Военно-полевой роман» — «Рио-рита, рио-рита»… По моей просьбе — «Отвори потихоньку калитку», и старинные вальсы, и еще что-то… Потом они с Костей вспоминали войну.Мы подарили ему свои книжки.Когда-то к нам его привез Гарагуля, и он у нас играл на гитаре (Борька сбегал за ней к нему домой)*. Играл и теперь играет потрясающе (на семиструнной).Сейчас тут, в Доме, он делал режиссерский сценарий нового фильма (видимо, «По главной улице с оркестром»).Нет, я рада, что мои старики не жили в этом Доме!.. Все же это — зал ожидания.
11.V.85
Рио-рита, рио-рита,Вертится фокстрот.На площадке танцевальнойСорок первый год.Кусочек с этой песенкой нам показали по телевизору 9 Мая, и я опять вспомнила рассказы Тодоровского про Андрейченко, которая сильно пьет и, кажется, выходит замуж за американского актера Максимилиана Шелла (ей — 28, ему — 70).Девятое Мая! Сорок лет Победы! Сорок лет жизни после Победы, с Победой!Победы и поражения в мирной жизни — свои у каждого. Преодоления будничного, трудного. И вот отсюда люди с планками и орденами — и без планок и орденов — бросаются друг к другу, прижимаясь к 9 Мая, к своей общей Победе!Дочитала Бобореко, книгу о Бунине. Несколько дней была под впечатлением.Есть два рода писателей. Одни пишут себя, другие — своих персонажей.Бунин всю жизнь писал себя, как Лермонтов.Оба выразили себя, свое. Они были полны обостренным чувством жизни до конца, и в каждом из них мы оплакиваем душу мальчика, хотя один — старик, другой — юноша. Но сколько общего! Чувство природы, воспринятой остро, почти болезненно от невозможности сохранить, удержать уходящий миг. Краски, свет, волшебство. И горечь, горечь! И разве мало желчи? Ого!Чехов — другого рода. Он сумел в силу скрытности отделить себя от героя, стать в стороне, сказав: «Смотрите!..»Его герои — это не он сам. Это Душечка, Ионыч, «Ванька Жуков, девятилетний мальчик», Каштанка… Гуров ближе других, но весь не он! Да еще доктор в «Скучной истории». Вообще доктора. Но ведь не муж «Попрыгуньи».Это герои книг. И у Толстого — герои книг, хотя он много взял из окружающей, близкой жизни и много вложил своего. Но все же это герои книг — персонажи. И Анна Каренина, и Вронский, и Катюша Маслова, и Наташа Ростова, и князь Болконский, и Левин, которому автор передал множество своего — от идей до сцены объяснения в любви.И все же Толстой стоит в стороне, говоря: «Смотрите!»Он не просвечивает, как просвечивают — светятся жизни М. Лермонтова и И. Бунина сквозь их прозу.Можно сказать, что Толстой и Чехов создали жизни действующих лиц, Бунин же (и Лермонтов тоже), как соловей, всю жизнь пел на утренней ли, на вечерней заре — одну свою…— Потому что Бунин и Лермонтов оба были поэты,— сказал Костя, когда я ему это прочла.Мне хочется написать роман, состоящий из размышлений о любви, т. е. размышлений в нем должно быть больше, чем действия. Ведь жизнь меньше наполнена внешним действием, чем внутренним. Внешне люди большую часть времени почти неподвижны.Мне довелось как-то видеть людей в открытом окне напротив моего открытого окна. Это было, как экран, но люди, их было человек шесть (через узкую улицу), были со стороны почти неподвижны. Иногда кто-нибудь не спеша пересаживался с одного стула на другой, подходил к окну, закуривал. А ведь там, судя по накрытому к ужину столу, происходило какое-то действие, были гости, друзья. Шла жизнь куда более быстрая, чем та, что была видна снаружи.Могли быть обида, любовь, ненависть, страсть, воспоминания, скорбь, идеи.И все это внутри — быстрое, острое, жалящее, радующее, ускоряющее сердцебиение — в почти неподвижности, отсутствии внешних действий, движений.Издали поражало, что можно так медленно жить.Читаю Фицджеральда Скотта. Дневники, заметки. Много упоминаний о Эрнесте (Хемингуэе), параллелей с собой. Думая о них двоих, скажу, что Скотт тоньше «Хема», но и слабее его. И как личность тоже. Он подмят судьбой, Зельдой. Эрнест же — сам подминал судьбу. Даже свой конец он решил по-своему.«Все остальное — чернила и проза». Поль Верлен. «Искусство поэзии», перевод И. Тхоржевского.У кого половник, тот и полковник (мое).Он был небольшого, скорее маленького роста. Но большая, красивая голова, очень гордо сидевшая на довольно широких плечах, придавала и его росту некое другое значение. Этому помогали и большие темные, но искрящиеся внутренним светом глаза, которые он наводил на собеседника, словно чего-то необычайного ожидая от него. Глаза юноши… Самое молодое, что было в нем.Он был однолюб. Это как разновидность растения, цветка. Он был как цветок, который цветет раз в сто лет. Но женщина, которую он любил, была из тех растений, что расцветают каждой весной.Он это знал. И страдал, как страдает растение, которое унесли из светлой комнаты в темный чулан. Так он чувствовал себя, когда она ушла от него к его другу. И стала женой его друга.«Воровка мужей»,— сказал о ней кто-то.Потому, что те, кого выбирала она, были женаты. Надо отдать ей должное — она выбирала людей достойных. Иногда ему казалось: было бы легче, если б она полюбила ничтожество. Но это был самообман.Кабинет зубного протезирования похож на кузницу. Вставные челюсти — как подковы. Блеск металла, надетых коронок. По ним стучат молотками — пригоняют, подгоняют по размеру. Потом велят кусать деревянную рукоятку молотка, чтобы коронка плотнее села. Что-то первобытное во всем этом. Люди сидят покорно, обреченно, открыв рот. Внимают окрику протезиста: «Не мне носить! Вам носить!»Я заметила: когда я работаю, мне люди нужней, чем тогда, когда я отдыхаю. Верней, потребность в людях больше, когда передышки в работе, а не отдыхвообще.
1958
Коктебель. 16 июня — 2 июля.
Цветет желтый урюк, растопыренный ежом кустарник, тамариск — деревца с лиловыми цветами-соцветьями, сложенными из мельчайших лиловых колокольчиков в лиловые веточки цветов. Мальвы — желтые и розовые, неломкие. Поспевают вишни, шелковица — белая. Акации здесь мельче, чем на Кавказе, но все же это деревья. Странно висят почерневшие стручки, а кое-какие ветки еще цветут розовыми цветами. Горы блекнут, выгорают на солнце. Розы осыпаются. Были кусты роз и деревца роз, протянутые к солнцу, как букет. Чайные, бледно-розовые, алые, пунцовые, багряные, белые. Ежики ночью перебегают вразвалку темные аллеи, улитки выползают после дождя. Ласточки воюют с воробьями.Женщина, сильно и глубоко чувствующая и много думающая, редко сохраняет долгую молодость лица.