Перевод с английского Андрея Захарова
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2018
Перевод Андрей Захаров
Томá Подé — экономист, специалист-исследователь медицинского центра Шербрукского университета (Канада, провинция Квебек).
[стр. 211—220 бумажной версии номера]
Ресурсы или отношения? [1]
Парадигма, доминирующая ныне в литературе о социальном капитале, в основном базируется на работах Коулмана и Патнэма[2]. Однако, согласно Портесу, определение, которое предложил первый из этих ученых, отличается заметной невнятностью, и как раз эта невнятность объясняет, почему одно и то же понятие прилагают к описанию широчайшего круга явлений, зачастую не имеющих между собой ничего общего[3]. Иначе говоря, с самого своего появления на свет новый концепт был обременен серьезным дефектом: он был нечеток и неясен. Трудность в выработке такого определения социального капитала, которое было бы строгим и общепризнанным, очевидным образом связана с самой природой описываемого им феномена: социальный капитал вбирает в себя широчайшее разнообразие форм, причин и следствий. Многие авторы, обращавшиеся к нему, использовали его в качестве универсального хранилища явлений, которые не вмещались в иные категории капитала. Согласно Беббингтону, «социальный капитал относится к тому угрожающе длинному списку новомодных научных понятий, которые крайне трудно определить с точностью»[4], а по словам Нарайяна и Притчетта, «каждый понимает социальный капитал как ему заблагорассудится»[5]. Реагируя на подобное положение дел, Харрис и де Ренцио задаются вопросом: не стоит ли за предельной многозначностью данного концепта то обстоятельство, что эта идея просто служит «удобной затычкой для любой бочки»?[6] Как бы то ни было, отсутствие ясного и конкретного определения лишает целостности теоретическую и эмпирическую работу, нацеленную на изучение социального капитала.
Однако, несмотря на всю эту концептуальную расплывчатость, нельзя не обратить внимания на то, что в многочисленных определениях авторов, работавших с социальным капиталом, все-таки больше сходства, чем различий[7]. Например, все специалисты единодушны в том, что в основе социального капитала лежат социальные взаимодействия, что такие взаимодействия реализуются на индивидуальном уровне и что социальный капитал обладает способностью генерировать внешние эффекты. Например, участие в группе или сети может производить выгоды и преимущества, среди которых стимулирование коллективного действия, совершенствование информационного обмена, укрепление репутации. Причем от подобных взаимодействий пользу получают даже люди, не вовлеченные в них непосредственно — члены той же семьи, той же общины, той же нации. Наконец, многие специалисты согласны с тем, что механизмы, ведущие к накоплению социального капитала, связаны с распространением информации, налаживанием доверия и установлением сотрудничества — даже в тех случаях, когда эти механизмы трактуются по-разному (Патнэм vs. Бурдьё).
В целом литературу о социальном капитале можно разделить на два направления. К первому потоку следует отнести авторов, которые, подобно Бурдьё, Буру, Портесу и Ландольту, во главу угла ставят ресурсы — информацию, идеи, поддержку, — получаемые индивидами во взаимоотношениях с другими людьми[8]. Эти ресурсы являются общественными в том смысле, что получить доступ к ним можно, только общаясь с другими. Таким образом, главное воздействие на ресурсные потоки, доступные индивидам, оказывает структура конкретных сетей, то есть кто, с кем, на каких условиях и как часто взаимодействует. Соответственно, люди, занимающие стратегическое положение в сети, обладают бóльшим социальным капиталом, чем другие, причем именно из-за того, что их позиции открывают им доступ к более качественным ресурсам.
Второй подход к социальному капиталу сосредотачивается на природе разнообразных неформальных сетей и формальных гражданских организаций. Здесь под социальным капиталом понимаются не ресурсы, а отношения. Основными представителями этого направления являются Лоури, Коулман, Патнэм, Инглхарт, Гиттель и Видал[9]. По их мнению, социальный капитал обнаруживается в самых разных формах взаимодействия, осуществляемого внутри сообщества, начиная с разговоров с соседом о вступлении в экологическую организацию или о присоединении к политической партии. Интенсивность таких контактов позволяет составлять что-то вроде карт коммунальной жизни и измерять состояние гражданского здоровья. В целом ряде социальных проблем, среди которых бедность, преступность, безработица, отражается то, насколько полно конкретное сообщество вкладывается в социальный капитал. Руководствуясь этим подходом, граждане и политические лидеры испытывают постоянную озабоченность поисками новых источников социального капитала, позволяющего справиться с разнообразными социальными проблемами.
Это фундаментальная разница в воззрениях на то, каков дизайн социального капитала — ресурсы это или отношения, — ярко проявляет себя в ответах на следующие повторяющиеся вопросы. Как создается социальный капитал? Какие сети способствуют его накоплению? Принадлежит ли социальный капитал индивидам или группе? Ответы на них зависят не только от того, каким подходом мы руководствуемся, но и от размежевания самостоятельных направлений внутри двух упомянутых подходов. Например, такие авторы, как Патнэм и Бурдьё, чьи воззрения на социальный капитал противоположны друг другу, на первый вопрос тем не менее отвечают одинаково: социальный капитал, по их мнению, требует инвестиций. Но, скажем, для специалистов, которых вдохновляет Коулман, такой ответ недопустим, поскольку в их глазах формирование социального капитала происходит как бы само собой и зависит от различных типов деятельности. Подобное противостояние наблюдается и в вопросе о том, какой тип сетей, закрытый или открытый, наиболее благоприятен для накопления социального капитала. Ученые, ориентирующиеся на Коулмана[10], настаивают на сетях повышенной плотности и частоты, в которых более интенсивно циркулирует информация, о поступках членов незамедлительно становится известно, а некооперативное поведение подвергается санкциям. Но проблема с плотными сетями состоит в том, что если информация в них мгновенно распределяется между участниками, то ее немного, в то время, как одновременно принадлежа к множеству сетей со слабыми взаимосвязями, можно, несомненно, обладать большим объемом информации[11]. Таким образом, выбор социальной сети для генерирования социального капитала зависит от наших целей и от контекста. Для сосредоточения информации больше подходят редкие сети, а для коллективного действия — густые. Наконец, кому принадлежит социальный капитал — индивиду или группе? Для Коулмана и Патнэма это атрибут группы, руководствующейся одной и той же моделью поведения, а для Бурдьё, Бура, Глейзера и других социальный капитал есть то, что обусловливает различия между индивидами. Все перечисленное заставляет нас думать, будто социальный капитал существует в двух формах или на двух уровнях. Но при этом их следует считать не противостоящими друг другу, а дополняющими друг друга — одно едва ли существует без другого.
Социальный капитал: новая форма капитала?
Для Эрроу выражение «социальный капитал» означает дурную аналогию с физическим капиталом[12]. По мнению этого автора, социальный капитал не может быть капиталом в полном смысле слова, поскольку он не отвечает совокупности трех условий: а) наличию темпорального измерения; б) принесением в жертву настоящего во имя будущего; в) отчуждаемости. И если мы с готовностью признаем, что первый аспект социальному капиталу действительно присущ, то с двумя другими возникают затруднения. На деле индивиды, наращивающие социальный капитал, далеко не всегда делают калькуляции наперед или идут на жертвы. Здесь необходимо разграничить тот социальный капитал, обладание которым дается дорого, и тот, который дешев. Так, времяпровождение с друзьями позволяет вам наращивать социальный капитал без особых усилий, в то время как постижение привычек и обыкновений группы, к которой вы не принадлежите, не дает отделаться столь легко. Столь же проблемным выглядит и вопрос об отчуждаемости социального капитала. При определенных условиях его отчуждение действительно возможно, но при этом оно отнюдь не обязательно оборачивается потерями для донора, потому что, если речь идет о знаниях или связях, в таких трансферах просто происходит удваивание. Пустоты, остающиеся в ходе наших попыток прояснить все перечисленные моменты, красноречиво говорят о том, что, несмотря на все усилия, прилагаемые специалистами по социальному капиталу, оправдать сам базовый термин пока не удается.
Тем не менее, несмотря на неадекватность стандартных дефиниций социального капитала, многие авторы продолжают настаивать на употреблении применительно к нему термина «капитал». Если человеческий капитал, также не соответствующий требованию отчуждаемости, все-таки признается формой капитала, то почему социальный капитал нельзя считать новой его разновидностью? А если так, то эту особую категорию следует включить в рамки теории четырех типов капитала: человеческого, природного, финансового и социального. Больше всего, однако, специалистов волнует не то, как сблизить социальный капитал с иными формами капитала, а то, в чем все же состоят отличия между ними; при этом за отправной пункт принимается самое минималистское определение капитала, согласно которому это есть актив, способный генерировать блага и/или иные следствия. Возникающее при этом затруднение, касающееся определения социального капитала, заключается в следующем: соглашаясь рассматривать социальный капитал в качестве капитала, невзирая на то, что, по стандартному определению, он таковым не является, мы открываем дверь для бескрайнего употребления термина и в конце концов лишаем его смысла. Руководствуясь этим наблюдением, такие авторы, как Боулс и Гинтис, предлагают заменить термин «социальный капитал» другим, более точным[13]. Но, наконец, если даже терминология, ассоциирующаяся с социальным капиталом, представляется неадекватной, она все-таки позволяет нам интуитивно воспринимать весьма сложное понятие и привлекает внимание к таким аспектам экономической жизни, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными[14].
Факторы, способствующие накоплению социального капитала
Основатели теории социального капитала в лице Коулмана и Патнэма редко задавались вопросом, откуда он первоначально берется. Патнэм в свое время выдвинул интересную теорию, согласно которой индивиды, объединяющиеся в добровольные ассоциации, учатся доверять друг другу, многократно повторяя одни и те же действия, а из этого складывается общая атмосфера доверия[15]. Тем не менее он ни слова не говорит о том, что именно побуждает индивидов спонтанно объединяться в ассоциации. Одной из причин, на которую многократно указывает литература, выступает теория рационального выбора. Как отмечал еще де Токвиль, конкуренция частных интересов заставляет автономных индивидов объединяться в группы ради разрешения общественных проблем, которые иначе остались бы неразрешенными[16]. Другое популярное объяснение ссылается на концептуальное переосмысление индивидуализма и отказ от представления об обществе как о монолитной и нерасчлененной целостности. Индивид предстает здесь стратегической фигурой, конечная цель которой состоит в том, чтобы превзойти свой персональный интерес ради своего же собственного блага, а социальный капитал оказывается подспорьем в этом деле. Данная теория стимулируется по меньшей мере двумя факторами: чувством солидарности класса, становление которого происходило в условиях эксплуатации, и идеей «моральной экономики», согласно которой индивиды, которым кажется, что на их привычные ценности покушается модернизация, объединяются, чтобы защитить их. Индивиды, однако, не в полной мере подвержены влиянию этой «эгоистической» логики. Вот почему существуют по крайней мере еще две причины образования социального капитала. Первая из них обусловлена необходимостью сотрудничества людей, руководствующихся общими ценностями и продвигающих какие-то публичные блага; именно она объясняет, почему в мире так много некоммерческих организаций. Вторая причина имеет психосоциальную природу. Даже после обретения материальной возможности «освободить» себя от других, индивид, однако, нуждается в ощущении сопричастности к обществу, помогающему ему поддерживать социальный баланс. Таким образом, если мы и не создаем социальный капитал по одной из перечисленных выше причин, мы будем генерировать его хотя бы потому, что любой человек, пусть поневоле, неразрывно связан с общественным целым.
Немаловажно и то, что выбор типа коллективного действия и интенсивность социальной вовлеченности предопределяются историей предыдущих попыток сформировать социальный капитал[17]. Независимо от того, успешными или провальными были эти попытки, они продолжают влиять на стратегии, избираемые на последующих стадиях. Если, соответственно, генерируются акты доброй воли, то из них в дальнейшем может проистекать что-то хорошее, а если таковых нет, то доверие может оказаться утраченным[18]. Именно по этой причине происходит оформление благоприятного круга, производящего социальные равновесия с высоким уровнем сотрудничества, доверия, взаимности, гражданской вовлеченности, где каждый элемент усиливает другие. И наоборот, если в наших ожиданиях по отношению к другим людям наблюдаются сбои, складывается иной, порочный круг оппортунизма, беспорядка, недоверия, изоляции, эксплуатации и упадка. Отсюда видно, насколько важным для накапливания социального капитала выступает созидание норм и воспитание уважения к ним. Именно поэтому нормы обычно рассматриваются в качестве подлинной основы социального капитала.
Проблемы первичности и идентификации
Собель, а также Дарлауф и Фафшамп отмечают, что нынешние теории социального капитала не предлагают внятного освещения двух ключевых проблем: во-первых, проблемы первичности и взаимной обратимости, вытекающей из доминирующего функционального определения, а во-вторых, проблемы формальной идентификации роли, играемой социальным капиталом в целом ряде явлений[19]. Критическое замечание первого типа адресовано многим авторам, которые — в ногу с Патнэмом и Коулманом — не разграничивают самого социального капитала и его следствий, полагаясь в основном на дескриптивную статистику, а не на аналитику[20]. Они смешивают существование социального капитала с его функциями, а его причины с его следствиями. Например, что правильно: торговец успешно ведет бизнес, оттого что накопил много социального капитала, или, наоборот, успешное ведение бизнеса позволяет ему концентрировать социальный капитал? А группа преуспевает из-за сосредоточенного ею социального капитала или же, напротив, ее процветание влечет за собой накопление социального капитала?[21] Главным затруднением здесь выступает путаница, проистекающая из того, что в рамках одного концепта смешиваются сети, нормы и ценности. Однако, если нам хочется понять природу и происхождение социального капитала, очень важно теоретически разграничить сами практики и их восприятие[22]. Для теории Патнэма эта нехватка четкости оказывается фатальной, перечеркивая все его рассуждения о каузальной связи между участием и доверием. С точки зрения этого ученого, сам акт присоединения к ассоциации имеет фундаментальное значение, поскольку он позволяет генерировать доверие. Тем не менее мы крайне мало знаем о природе причинной связи, скрепляющей эти элементы. Должны ли мы полагать, что доверие производится социальными сетями или, напротив, как раз наличие доверия делает образование сетей возможным? По мнению Ньютона, это похоже на «проблему курицы и яйца», где одно трудно отделить от другого, что, однако, не может служить основанием, позволяющим сваливать все в одну кучу[23]. Более того, эта постоянно всплывающая проблема влечет за собой сосуществование теорий, развивающихся в абсолютно противоположных направлениях. Фукуяма, например, вопреки тезисам Патнэма утверждает наличие паттерна, ведущего от доверия к ассоциациям и экономической деятельности.
Вторая проблема, касающаяся идентификации, кажется еще более важной, чем проблема первичности. Действительно, откуда может проистекать наша уверенность, что именно социальный капитал порождает совокупность следствий, которые ему приписывают? Например, снижение объемов пожертвований может быть следствием упадка социального капитала, но на роль прямого подтверждения такого тренда оно не годится. В основном специалисты стараются урегулировать это недоразумение, сопоставляя характерную для индивидов или групп социальную «капиталоемкость» с узким набором переменных, исходя из того, что прочие характеристики данных индивидов или групп идентичны. Действительно, производить подобные сравнения нелегко; именно поэтому к таким делам зачастую привлекается эконометрическая регрессия, использующая более широкий набор контролируемых переменных. К дополнительным переменным обращаются в тех случаях, когда различия, наблюдаемые между индивидами и группами, связаны с факторами, не касающимися социальной «капиталоемкости». Главным риском подобных интеллектуальных операций выступает упущение тех или иных важных переменных. Если такое происходит, то масштаб искажения пропорционален весомости «потерянной» переменной. В качестве примеров подобного рода ошибок можно сослаться на игнорирование таких факторов, как наличие или отсутствие у общин сильного руководства; различие в функционировании одних и тех же институтов, используемых разными группами; существование или отсутствие общего культурного капитала, индивидуальный самоотбор и так далее. Пройдемся по ним последовательно. Если говорить о первом моменте, то лидеры сообщества часто играют решающую роль в мобилизации ресурсов. Если, скажем, предпочтительным способом измерения социального капитала выступает участие в ассоциациях, то, игнорируя роль лидеров, можно столкнуться с картиной, где ассоциативное членство будет сходным, а результаты деятельности весьма различными. В политической перспективе размежевание двух упомянутых факторов будет весьма важным, поскольку создать ассоциацию легче, чем учредить эффективное руководство. Во втором моменте, связанном с разницей в функционировании аналогичных институтов, наращивание социального капитала может быть интерпретировано в качестве реакции на институциональные провалы в самых разных сферах — занятости, здравоохранении, транспорте, торговле и так далее. Следовательно, если институты вдруг начнут предоставлять более качественные публичные услуги, тогда, вероятно, социальный капитал будет менее востребованным, поскольку в нем не будет особой нужды. Если такой механизм реален, непринятие в расчет институциональных различий приведет к недооценке эффектов социального капитала[24]. Стоит заметить, однако, что в некоторых сообществах вообще нет никакой институциональной власти (бедуинские сообщества, африканские и амазонские племена, Тибет), и потому проблема идентификации институтов там выглядит по-иному. Что касается третьего примера, связанного с общим культурным капиталом, то некоторые характеристики изучаемых групп одновременно и влияют на переменные, действие которых мы пытаемся разъяснить, и коррелируют с социальным капиталом, а это также искажает видение последствий, которые несет с собой социальный капитал. Наконец, последний из упомянутых факторов искажения — самоотбор. Под ним имеется в виду тот факт, что индивиды способны обладать какими-то характеристиками — эмпатией, склонностью поговорить, любовью к спорту, — побуждающими их присоединяться к тем или иным ассоциациям, и что те же характеристики дают им преимущества в обеспечении собственного благополучия — в плане, скажем, финансов или здоровья. В подобных случаях благом для индивида оказывается не акт присоединения к ассоциации, а сами характеристики, которыми он обладает. От искажений можно избавиться, собирая максимум сведений об особенностях, которые характеризуют индивидов.
Перевод с английского Андрея Захарова, доцента факультета истории, политологии и права РГГУ
[1] Перевод осуществлен по изданию: Poder T. What Is Really Social Capital? A Critical Review // The American Sociologist. 2011. Vol. 42. № 4. P. 341—367. Публикация представляет собой сокращенную версию данной статьи.
[2] Coleman J. Social Capital in the Creation of Human Capital // The American Journal of Sociology. 1988. Vol. 94 (Supplement). P. 95—120; Putnam R. Bowling Alone: America’s Declining Social Capital // Journal of Democracy. 1995. Vol. 6. № 1. P. 65—78.
[3] Portes A. Social Capital: Its Origins and Applications in Modern Sociology// Annual Review of Sociology. 1998. Vol. 24. P. 1—24.
[4] Bebbington A. Capitals and Capabilities: A Framework for Analyzing Peasant Viability, Rural Livelihoods and Poverty // World Development. 1999. Vol. 27. P. 2035.
[5] Narayan D., Pritchett L. Cents and Sociability: Household Income and Social Capital in Rural Tanzania // Economic Development and Cultural Change. 1999. Vol. 47. № 4. P. 871.
[6] Harriss J., De Renzio P. Missing Link or Analytically Missing? The Concept of Social Capital: An Introductory Bibliographic Essay // Journal of International Development. 1997. Vol. 9. № 7. P. 921.
[7] См., например: Loury G. A Dynamic Theory of Racial Income Differences// Wallace P., La Mond A. (Eds.). Women, Minorities, and Employment Discrimination. Lexington: Heath, 1977; Inglehart R. Modernization and Postmodernization: Cultural, Economic, and Political Change in 43 societies. Princeton: Princeton University Press, 1997; Woolcock M. Social Capital and Economic Development: Toward a Theoretical Synthesis and Policy Framework // Theory and Society. 1998. Vol. 27. P. 151—208; Dasgupta P. Economic Progress and the Idea of Social Capital // Dasgupta P., Serageldin I. (Eds.). Social Capital: A Multifaceted Perspective. Washington, D.C.: World Bank, 2000. P. 325—424.
[8] См.: Bourdieu P. Le capital social: notes provisoires // Actes de la Recherche en Sciences Sociales. 1980. Vol. 31. P. 2—3; Idem. Questions de sociologie. Paris: Minuit, 1984; Burt R. Le capital social, les trous structuraux et l’entrepreneur // Revue Française de Sociologie. 1995. Vol. 36. № 4. P. 599—628; Portes A., Landolt P. The Downside of Social Capital // The American Prospects. 1996. Vol. 26. P. 18—21.
[9] См.: Loury G. Op. cit.; Coleman J. Social Capital in the Creation of Human Capital; Idem. Foundations of Social Theory. Cambridge: The Belknap Press of Harvard University Press, 1990; Putnam R. Op. cit.; Inglehart R. Op. cit.; Gittell R., Vidal A. Community Organizing: Building Social Capital as a Development Strategy. Newbury Park: Sage, 1998.
[10] См., например: Chwe M. Structure and Strategy in Collective Action // The American Journal of Sociology. 1999. Vol. 105. P. 128—156.
[11] См.: Burt R. Op. cit.
[12] Arrow K. Observations on Social Capital // Dasgupta P., Serageldin I. (Eds.). Op. cit. P. 3—5.
[13] См.: Bowles S., Gintis H. Social Capital and Community Governance // The Economic Journal. 2002. Vol. 112. № 487. P. 419—436.
[14] См.: Dasgupta P. Op. cit.
[15] Putnam R. Op. cit.
[16] См.: Tocqueville A. de. De la démocratie en Amérique. Paris: Gallimard, 1986.
[17] См.: Hyden G. The Social Capital Crash in the Periphery: An Analysis of the Current Predicament in SubSaharan Africa // Journal of Socio-Economics. 2001. Vol. 30. P. 161—163.
[18] Hume D. A Treatise of Human Nature. Oxford: Oxford University Press, 1978.
[19] Sobel J. Can We Trust Social Capital? // Journal of Economic Literature. 2002. Vol. 40. P. 139—154; Durlauf S., Fafchamps M. Social Capital. National Bureau of Economic Research, 2004. Working Paper № 10485.
[20] Sobel J. Op. cit.
[21] Durlauf S. The Case against «Social Capital» // Focus. 1999. Vol. 20. № 3. P. 1—5.
[22] Portes A. Op. cit.
[23] Newton K. Social Capital and Democracy // The American Behavioral Scientist. 1997. Vol. 40. № 5. Р. 577.
[24] См.: Kranton R. Reciprocal Exchange: A Self-Sustaining System // The American Economic Review. 1996. Vol. 86. № 4. P. 830—851.