Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2017
[стр. 112 – 131 бумажной версии номера]
Андрей Александрович Захаров (р. 1961) – редактор журнала «Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре», специалист по сравнительному федерализму, доцент факультета истории, политологии и права Российского государственного гуманитарного университета.
Леонид Маркович Исаев (р. 1987) – старший преподаватель департамента политической науки Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
В конце марта нынешнего года президент Иракского Курдистана Масуд Барзани, встречаясь с новым генеральным секретарем ООН Антониу Гутеррешем, в очередной раз поднял тему грядущего референдума, призванного решить вопрос о «самоопределении» возглавляемого им региона[2]. Как и ожидалось, инициатива иракских курдов вызвала неприятие со стороны не только федерального правительства Ирака, но и соседей курдской автономии – Сирии, Турции и Ирана. В каждой из этих стран, где тоже немало курдов, в очередной раз не преминули напомнить Эрбилю о том, что возможная сецессия принесет иракской части Курдистана больше издержек, нежели преимуществ.
Закрома и жернова империй
Стремление курдов к самоопределению вполне понятно. На сегодняшний день на Ближнем Востоке и на Южном Кавказе – в Турции, Сирии, Ираке, Иране и Армении – проживают около 24–27 миллионов курдов, причем около половины от этого числа составляют турецкие курды[3]. Наличие столь многочисленного народа, после двух мировых войн не сумевшего обзавестись собственным nation—state, можно считать геополитическим парадоксом: подобных прецедентов в мире больше нет. Естественно, любые потрясения и кризисы на Ближнем Востоке неизменно возбуждают курдское сообщество (каким бы раздробленным оно ни было) и ставят под вопрос сложившиеся государственные границы. «Соглашение Сайкса-Пико больше не действует, это в прошлом, и не я один так думаю, – заявил Барзани в недавнем интервью Би-би-си. – Региону необходима новая формула, при которой курды получат свое историческое право на независимость»[4]. В итоге курды наряду с так называемым «Исламским государством» (ИГИЛ) в последние годы превратились в одну из самых влиятельных сил, открыто покушающихся на административно-территориальный порядок, который сложился после Первой мировой войны и деколонизации на Ближнем Востоке.
Анализируя политический потенциал, которым обладают современные курды, полезно предпринять небольшой экскурс в историю. До первой половины XVI века большинство курдов проживало в Сефевидской империи, находясь под властью персов. Переломным моментом в их дальнейшей судьбе стали турецко-персидские войны, которые велись за доминирование над торговыми и стратегическими путями Месопотамии и Закавказья на протяжении трех столетий[5]. Уже в ходе первой турецко-персидской войны (1514–1555) османы нанесли серьезное поражение персам в Чалдыранской битве, что легло в основу Амасьяского мира, по результатам которого все курдские земли перешли под контроль Турции.
Переход курдов под юрисдикцию династии Османов первоначально происходил более или менее гладко, так что столкновений и конфликтов между представителями двух народов было немного. Такое положение объяснялось прежде всего тремя обстоятельствами. Во-первых, умиротворяющее значение имел сам факт ухода курдов-суннитов[6] из-под власти шиитского Ирана и присоединение их к конфессионально близкой Турции. Османские власти ценили это и старались лишний раз не притеснять своих новых подданных. В XVII–XVIII веках курдские племена обладали значительной автономией, проявлявшейся, в частности, в том, что турецкие власти применяли к ним особые правила налогообложения. Во-вторых, ареал проживания курдов был относительно небольшим и ограничивался двумя высокогорными районами вокруг Эрбиля и Диярбакыра, а это сокращало зону непосредственного турецко-курдского соприкосновения и снижало его конфликтный потенциал, предоставляя курдским вождям и эмирам относительную свободу в собственных владениях. Наконец, в-третьих, турецкие власти очень ценили военный потенциал курдов, мобилизуемый с помощью традиционных элит и активно используемый в османской армии. Указанные факторы предопределили относительно мирное пребывание курдов в составе Османской империи вплоть до конца XVIII века.
Однако в первой половине XIX века отношения имперского истеблишмента с курдским меньшинством заметно омрачились. С 1820-х годов империя, пережившая в предшествующие десятилетия ряд унизительных военных поражений и все глубже погружавшаяся в системный кризис, приступила к осуществлению превентивных мер, которые должны были, как предполагалось, предотвратить дальнейший развал. Одной из них стало внедрение в 1830–1840-х годах в имперских провинциях турецкой разновидности «вертикали власти», призванной заменить прежних наследственных правителей назначаемыми чиновниками, подотчетными Стамбулу. Жертвами соответствующих административных (а порой и военных) мероприятий оказались видные представители курдских элит, часть которых лишилась не только наследственных владений и постов, но и самой жизни. Совокупным результатом стало ожесточение курдских нотаблей в отношении Порты и вызревание в курдской среде протестных настроений.
Эффект от репрессий и ущемлений накапливался постепенно. Через одно поколение, в 1880 году, под патронажем влиятельного религиозного лидера, шейха Обейдуллы, состоялся съезд курдских вождей, где было решено начать восстание, нацеленное на создание независимого курдского княжества, в рамках которого могли бы объединиться иранские и турецкие курды. Выражая тем самым возмущение политикой турецких властей, Обейдулла одновременно намеревался защитить еще более бесправных персидских соплеменников, страдавших от притеснений шахиншаха. Автономная территория должна была, по замыслу повстанцев, стать центром притяжения для прочих курдских земель. Интересно, что авторы этой инициативы, рассчитывая на содействие западных держав, пытались заручиться и поддержкой России, наладив контакт с русским консулом в Эрзеруме, а потом с вице-консулом в Ване[7]. (Курды, кстати, и в дальнейшем не раз заигрывали с русскими, но даже в годы Первой мировой войны царские власти не обещали создания политической автономии не только курдам, но и армянам: восточную Анатолию они собирались включить в состав Российской империи.) Впрочем, слабая организация восстания и жестокое разорение иранских пределов, в которые вступили курдские формирования в ходе кампании, не позволили мятежникам достичь желаемых целей, а бесчинства сторонников Обейдуллы обрушили на них гнев обеих империй. Тем не менее сам шейх, после завершения восстания наказанный Портой ссылкой в Хиджаз, где он и умер в 1883 году, навсегда вошел в историю курдского национализма: именно он впервые в одном из своих писем назвал курдов «разделенным народом»[8].
Османские власти, однако, даже после мятежа не стали обострять отношений с курдским меньшинством, поскольку нуждались в его содействии при решении важнейших задач внешней и внутренней политики. В особенности это касалось так называемого «армянского вопроса». Предоставляя армянам довольно широкие возможности для самоопределения в Османской империи, турки тем не менее настороженно относились к покровительству, которое по результатам русско-турецкой войны 1877–1878 годов оказывалось этому христианскому народу западными державами. Особую подозрительность у Порты вызывала Россия, постоянно демонстрировавшая свою благосклонность к армянам и открыто использовавшая армянский национализм в своих интересах. (И это вполне объяснимо: в то время как в шести провинциях восточной Анатолии проживал миллион армян, еще 1,25 миллиона населяли соседние территории Российской империи.) Не желая обострять отношений с европейскими государствами, дряхлеющая Порта старалась тем не менее постоянно напоминать своим армянам о том, что они в конечном счете – османские подданные. Ключевым инструментом инспирируемого государством, но пока еще негласного давления выступали курдские племена, на протяжении столетий вовлеченные в земельные споры с армянами на территории восточной Анатолии[9]. В ходе этих конфликтов, нередко заканчивавшихся кровопролитием, курдские банды грабили и жгли армянские села.
По упомянутым причинам даже после провалившегося восстания отношения турецких курдов и самих турок оставались относительно ровными, а период 1889–1908 годов вообще стал временем расцвета курдского самоопределения в Османской Турции. Именно тогда была образована первая курдская политическая организация – Партия союза и прогресса – и начал выходить общественно-политический журнал «Курдистан». На протяжении последних имперских десятилетий курды пользовались большими привилегиями, предоставленными им администрацией Порты. В обмен от них требовалось оказание османскому режиму специальных услуг. В 1891 году султан Абдул-Хамид санкционировал создание специальных кавалерийских подразделений («Хамидие»), по своим функциям напоминавших русские казачьи части и состоявших сугубо из курдов. Этим нерегулярным формированиям, размещенным по оси Эрзерум–Ван, предписывалось противодействие русской угрозе и армянским революционерам. Государство нарочито отстранялось от руководства ими, переложив всю ответственность на плечи курдских нотаблей. Более того, когда у казны не хватало денег на выплату им жалования, Порта поручала курдской кавалерии сбор налогов с армянских сел; без труда можно представить, как проводились подобные мероприятия. Вооруженные курды систематически попирали законность и правопорядок не только в отношении армян; их жертвами становились и другие христианские сообщества. Но устрашение именно армян оставалось их главным приоритетом: они, например, самым активным образом участвовали в кровавых армянских погромах осени 1895 года, в которых сгинули тысячи мирных граждан. Части «Хамидие» пережили и свержение Абдул-Хамида младотурками в 1908 году, лишь сменив название. Позже, в период армянского геноцида, это взаимопонимание обернулось тем, что курдские полувоенные части наряду с черкесскими и чеченскими бандами оказались в числе наиболее активных палачей безоружных армян[10].
Распад государства Османов предельно обострил вопрос о политическом самоопределении курдов. Если в 1890–1900-е годы среди курдских интеллектуалов шла идейная борьба между сторонниками обретения бóльших прав в рамках Османской империи («автономистами») и приверженцами создания независимого курдского государства («сецессионистами»), то крах имперской конструкции, который происходил на фоне нараставшего шовинизма младотурок, поставил точку в этих спорах. Курдских шейхов сразу насторожило, что в словаре, которым пользовались младотурки, слово «умма» быстро было заменено словами «нация» и «общество»[11]. По мере того, как военное поражение турок становилось все более очевидным, градус радикализма в пестром курдском сообществе стремительно повышался. К 1919 году значительная доля курдских элит еще возлагала свои надежды на Антанту, готовую, как они полагали, учредить независимый Курдистан. Но обнародованное большевиками соглашение Сайкса-Пико, высадка весной 1919-го греческих войск в Смирне и итальянских – в Анталии, а также страх перед тем, что управление восточной Анатолией может быть передано союзниками армянам, повергли курдов в уныние. Они поняли, что о независимости для Курдистана всерьез никто и не думает.
Народ, которому не досталось государственности
Заключению Севрского мирного договора 1920 года, который стал одним из документов, оформивших завершение Первой мировой войны, непосредственно предшествовало очередное курдское восстание. Это событие наряду с прочими все-таки заставило победителей декларировать намерение наделить курдов государственностью. Новому образованию предполагалось отвести территорию Мосульского вилайета Османской империи, а его границы предстояло совместно определить Франции, Англии и Турции[12]. Первоначально Курдистан планировалось сделать автономным регионом в составе Турции, а через год курды наделялись правом провести референдум о независимости – если Лига Наций благоприятно оценит перспективы его самостоятельного существования[13]. Этим планам, однако, не суждено было сбыться: ощущение нараставшей внешней угрозы толкнуло турецкую элиту к реанимации ранее заглушенного панисламистского дискурса и сворачиванию разговоров о курдской автономии. Фиаско, которое потерпели младотурки в военные годы, состоявшийся в 1922 году приход к власти Мустафы Кемаля и бегство халифа Мехмеда V из страны так и не позволили независимому курдскому государству появиться на карте Ближнего Востока. Ататюрк, вынудивший Великое национальное собрание отказаться от ратификации Севрского мира, довольно скоро не только отверг признание политических прав курдского меньшинства, но и наложил запрет на любые проявления его национальной самобытности – вплоть до использования курдского языка в судах и школах[14]. В целом же, по словам современного историка, в 1918–1925 годах «курды лишились блестящей возможности обзавестись собственной государственностью, оказавшись, вместо этого, на положении меньшинств в новой системе государств, которая пришла на смену Османской и Каджарской империям»[15].
К тому времени изменилась и международная обстановка: пока режим Ататюрка все тверже вставал на ноги, Севрский договор, так и не вступивший в силу, был замещен Лозаннским мирным договором. Новый документ окончательно оформил послевоенные границы Турецкой Республики, не предполагавшие теперь никакого курдского обособления. К 1923 году кемалисты полностью отказались от своих первоначальных планов сформировать исламскую республику, состоящую из турецкого и курдского компонентов былой империи, и встали на путь секулярного национализма. Великое национальное собрание предложило курдским районам такую форму самостоятельности, которая многими современниками воспринималась как насмешка: согласно законодательству, принятому в феврале 1922 года, курды могли рассчитывать на «автономную администрацию для курдского народа, работающую в согласии с его национальными традициями», но при этом турецкий парламент наделялся прерогативой утверждать выборных лиц Курдистана, избираемых в ходе всеобщего голосования – включая членов Курдской национальной ассамблеи и курдского генерал-губернатора[16]. При этом официальным языком, на котором предстояло вести делопроизводство в Курдском национальном собрании, объявлялся турецкий. После Лозанны Турецкая Республика систематически и неуклонно принялась навязывать курдам универсальную турецкую идентичность.
Но, поскольку в фокусе настоящей статьи находятся все же иракские курды, мы оставляем здесь их турецких собратьев, как и тему их мучительных взаимоотношений с Анкарой. Ведь послевоенное урегулирование разбросало курдов по нескольким странам, и Турция стала лишь одной из них. В частности, из трех бывших вилайетов Османской империи, Мосула, Багдада и Басры, было создано Иракское хашимитское королевство, искусственное и многонациональное государство, в северной части которого, по линии Эрбиль–Киркук–Сулеймания, преобладало курдское население. Этническая и конфессиональная пестрота обрекла Ирак на неразрешимые внутренние противоречия, которые то вспыхивали, то угасали на протяжении всей его недолгой пока истории[17]. Наличие в стране курдского меньшинства вносило в эту динамику заметный вклад, тем более что в процессе провозглашения в 1931 году формальной независимости Ирака ни политические, ни культурные права курдов, как и в Турции, не получили здесь правового закрепления.
Проживавшие на территории Месопотамии курды не раз конфликтовали с англичанами еще до появления Ирака на политической карте мира: оккупационным войскам, расквартированным на Евфрате, в первой половине 1920-х годов многократно приходилось подавлять беспорядки и бунты в южном Курдистане. Что касается Фейсала, будущего иракского монарха, то самоопределение вдруг оказавшихся под его королевской дланью курдов его категорически не устраивало: во-первых, в новорожденном государстве нужно было сдерживать шиитское большинство, а без курдов-суннитов это казалось невозможным; во-вторых, даже скромная курдская автономия в пределах Месопотамии виделась сплотившимся вокруг нового владыки арабским элитам крайне опасной, поскольку, опираясь на нее, курды Ирака, теоретически, могли бы сговориться с курдами Ирана и Турции, что могло угрожать хрупкой иракской государственности[18]. Иначе говоря, в политическом отношении в послевоенный период иракские курды, подобно турецким курдам, тоже остались ни с чем. Результатом этого печального для них развития событий стали сначала разочарование и ожесточение, потом резкий рост национального самосознания и, наконец, новые катаклизмы и вечная распря иракского Курдистана с Багдадом, пережившая саму монархию и не прекратившаяся до сегодняшнего дня. В ходе этой распри курды постоянно вспоминали о том, что, примирившись в свое время с османским господством, они никак не рассчитывали оказаться впоследствии и под гнетом арабов.
Едва лишь Ирак был провозглашен независимым, как курдское национальное движение громко заявило о себе: в 1931–1932 годах страну накрыло крупное восстание, которое возглавил Ахмад Барзани, один из местных вождей. Статус шейха обеспечивал ему религиозный авторитет, и, хотя в основе конфликта лежали чисто административные вопросы, англичане были крайне встревожены политическим потенциалом возглавляемого Барзани движения. Военные действия продолжались целый год, и только поддержка со стороны британских ВВС позволила загнать мятежников в горы. Интересно, что летом 1932-го шейх предпочел сдаться не иракским, а турецким войскам, перейдя для этого границу. Спустя десять лет, в 1943–1944 годах, история повторилась: против центрального правительства восстал другой представитель клана Барзани, мулла Мустафа[19]. Восставшие почти не выдвигали политических требований, но их предложение о направлении в Багдад специального комиссара по делам курдов, обладающего правом вето на правительственные решения, возмутило власти королевства. Временное замирение, которого удалось достичь, не помешало учреждению в 1946 году Демократической партии Курдистана, ставшей потом одним из активнейших субъектов иракской политики – наряду, кстати, с Иракской коммунистической партией, где также преобладали курды.
Мытарства курдов в республиканском Ираке
Восстания не прекратились и после 1958 года, когда, несмотря на свержение королевской власти движением «Молодых офицеров», гонения на курдов лишь усилились. Впрочем, первые шаги революционного правительства, объявившего во временной Конституции страны о том, что «арабы и курды в партнерстве развивают свою отчизну, а их национальные права признаются внутри всего единого Ирака», воодушевили курдов: их элиты почувствовали, что равноправие, о котором они говорили с начала 1920-х, не за горами. Однако очень скоро выяснилось, что соперничающие версии национализма не в состоянии приспособиться друг к другу: уже в 1961 году в Ираке началась первая курдская война. Первое время бригадный генерал Абд аль-Керим Касим, возглавлявший революционное правительство, пытался лавировать между арабскими и курскими националистами, но эта линия оказалась недолговечной. В 1959 году курдские вооруженные отряды подавили выступление арабов-националистов из партии «Аль-Баас» в Мосуле, назвав его проявлением арабского шовинизма; за четыре дня беспорядков погибли от 200 до 2500 человек[20]. (Баасисты, кстати, им этого не простили и позже многократно мстили за мосульскую резню.) Диктатор Касим использовал эти события как предлог для того, чтобы очистить свою администрацию и армию от наиболее рьяных баасистов, но это вызвало резкое ожесточение арабских элит в отношении курдов.
Сами иракские курды, однако, тоже не были едиными; курдские вожди и землевладельцы, в отличие от курдских националистов и коммунистов, испытали ужас от произошедшей революции. До 1958 года руководители крупнейших курдских племен были представлены либо в правительстве, либо в парламенте королевства, но теперь они лишились своих должностей. Проведенная революционным правительством аграрная реформа также стала для них ударом. Наконец, они были напуганы альянсом между революционерами и левыми силами Курдистана, лидером которых был упомянутый выше Мустафа Барзани. В свою очередь генерал Касим также не желал чрезмерного усиления левых курдских сил. Когда в 1960 году начались столкновения между сторонниками Барзани и враждебными ему племенами, военный режим поддержал последних, обвинив Барзани в заговоре против республики. Осенью 1961-го Демократическая партия Курдистана была объявлена вне закона. В ответ курды реанимировали старые лозунги о придании курдскому языку официального статуса и потребовали национализировать нефтяные месторождения в Иракском Курдистане – надеясь, разумеется, прибрать их к рукам. Результатом этого конфликта и стала курдская война 1961–1963 годов, на первом этапе которой «консервативные» курдские племена при поддержке правительства сражались с «прогрессивными» курдскими племенами, а на втором этапе все они объединились между собой против Багдада. Именно тогда и было сформировано курдское ополчение «Пешмерга».
Это противостояние было на время прервано свержением Касима арабскими националистами. В последние месяцы войны курды пытались вести переговоры с партией «Аль-Баас» и ее союзниками, намеревавшимися вскоре захватить власть; они рассчитывали, что их поддержка будет оплачена расширением курдской автономии. Подобные надежды, однако, оказались тщетными. После переворота, произошедшего в феврале 1963 года, к власти в Ираке пришла коалиция людей, видевших в курдах «троянского коня» иранского шаха и западных нефтяных компаний[21]. Некоторые из них вообще считали Иракский Курдистан исконно арабской территорией, населенной национальным меньшинством. В целом в революционной администрации восторжествовал крайний арабский национализм, не суливший курдам ничего хорошего. Уже летом того же года боевые столкновения между курдскими формированиями и правительственными войсками возобновились. Несмотря на то, что курды встретили этот конфликт раздробленными и расколотыми, им сопутствовала удача на поле боя; кроме того, мулла Мустафа и его партия сумели заручиться основательной поддержкой со стороны соседнего шахского Ирана, считавшего революционные иракские власти агентами Москвы. К 1966 году иранское оружие покрывало 20% всех военных поставок, получаемых сторонниками Барзани[22]. Война продолжалась до лета 1968 года, когда в Багдаде состоялся новый военный переворот, теперь установивший в стране монополию партии «Аль-Баас».
Налаживая контакты с новой властью, Мустафа Барзани допустил две принципиальные ошибки: во-первых, он исходил из того, что иракским курдам обязательно помогут внешние силы в лице США и Ирана; во-вторых, он недооценил потенциала иракской армии и ее способности победить курдов на поле боя. Совокупный итог этих просчетов в 1968–1975 годах включал в себя разгром курдских сил, насильственное переселение курдов и навязывание Иракскому Курдистану фальшивой автономии. Впрочем, начиналось все вполне благостно: придя к власти, баасисты объявили о намерении «навсегда разрешить курдскую проблему мирными средствами». Им удалось углубить раскол в курдских рядах, поскольку сторонники Барзани согласились на сотрудничество с новым правительством, а курдские коммунисты, напротив, отказались от него. Более того, новая администрация, понимая, что ей нужно время для военной мобилизации и решительного наступления на курдов, на первых порах вела себя очень миролюбиво: в частности, революционеры ввели преподавание курдского языка во всех иракских школах и университетах и объявили амнистию для участников предыдущей курдской войны. Кроме того, курдам была обещана желанная автономия. В марте 1970 года было подписано мирное соглашение, в котором удовлетворялись буквально все требования иракских курдов, выдвигаемые на протяжении десятилетий: и в плане политической самостоятельности, и в плане языковой политики и равноправия, и в плане экономического развития территории.
С самого начала, однако, соглашение не соблюдалось, причем обеими сторонами. Одним из спорных моментов оставалась территориальная принадлежность города Киркук и расположенных вокруг него нефтеносных полей. Курды надеялись, что их исторические права на эту территорию будут, наконец-то, признаны государством, но, вместо этого, в 1972 году баасисты объявили о национализации нефтяной отрасли Ирака, мгновенно превратив «курдскую нефть» в «арабскую нефть». Кроме того, правительство отказалось одобрить кандидата на пост вице-президента, представленного курдами в соответствие с соглашением 1970 года. Курды же в свою очередь продолжали активно сотрудничать с шахским Ираном – злейшим врагом багдадского режима. Более того, получив изрядные уступки со стороны баасистов, курдские лидеры попытались расширить свои требования: если раньше они соглашались с «автономией в рамках неделимой иракской государственности», то теперь Демократическая партия Курдистана выдвигала лозунг федерализации Ирака и заключения «добровольного союза» между двумя его частями, арабской и курдской.
Между тем проблема Киркука становилась все более серьезным препятствием для установления согласия: национализация нефтепромыслов резко подняла ставки для обеих сторон, поскольку доходы от нефти, ожидавшиеся в 1974 году, должны были в десять раз превысить прибыль 1972-го. Киркук обеспечивал 70% иракской добычи нефти, и курды были полны решимости закрепить его за собой – более того, они требовали провозгласить его столицей автономного Иракского Курдистана[23]. Но таким же несговорчивым оставался и Багдад, которому не хотелось подводить под автономию Курдистана прочный экономический фундамент. Желая сыграть на опережение, баасистское правительство в марте 1974 года обнародовало свою версию закона о курдской автономии. Исходя из этого акта курды не получали никаких особых полномочий ни в политике, ни в экономике: Багдад оставался главным «держателем акций», причем за президентом Иракской Республики резервировалось право смещать главу исполнительной власти Курдистана и распускать его законодательные органы. Новая инициатива еще более углубила фрагментацию в курдских рядах – одни организации ее поддержали, а другие решительно отказались ее принять. Итогом всей этой смуты стала курдская война 1974–1975 годов, во время которой курдские формирования, имеющие лишь легкое вооружение, начисто проиграли самолетам и танкам багдадского режима – в основном, кстати, советского производства. 100 тысяч курдов, по большей части бойцов ополчения «Пешмерга» и членов их семей, ушли в соседний Иран, сделавшись беженцами.
Закрепляя свою победу, баасисты организовали вдоль границы с Ираном и Турцией «санитарную» полосу шириной до 30 километров; к 1978 году это обернулось сносом более тысячи курдских сел. Более 600 тысяч человек были насильственно переселены в «лагеря временного размещения» или отправлены в арабские районы страны[24]. При этом правительство озаботилось «выправлением» этнического баланса на спорных землях: в район Киркука, в частности, хлынул поток переселенцев-арабов. Деятельность курдских политических организаций в самой курдской автономии жестко ограничивалась, а несогласные сурово репрессировались. Объясняя позицию республиканских властей Ирака в курдском вопросе, российский арабист Константин Труевцев отмечает:
«Осуществление тотального контроля… имело своей целью определенную социальную инженерию, направленную на достижение полной гомогенности общества, причем на националистических основах. Поэтому всякая оппозиция “вычищалась под ноль”, а партийные структуры обрастали “приводными ремнями” в виде профсоюзных, молодежных, женских и других общественных организаций, находившихся под полным партийным контролем»[25].
В таких условиях курды выглядели инородным элементом, мешающим создавать новую иракскую нацию: помимо своей этнической обособленности, они постоянно раздражали власти неуступчивостью в переговорах о настоящем и будущем Ирака. Более того, курдские элиты мешали созданию ячеек партии «Аль-Баас» на территории Курдистана и время от времени оказывали спорадическое вооруженное сопротивление правящему режиму.
На протяжении 1970-х избыточные нефтяные доходы позволяли баасистскому режиму так или иначе справляться с курдским вопросом: благодаря нефтяным кризисам 1973-го и 1979 годов иракское государство не только осуществляло масштабные социально-экономические программы, повышающие жизненные стандарты населения, но и эффективно подавляло оппозицию во всех ее разновидностях. В Иракском Курдистане в тот период создавались рабочие места, строились школы, больницы и дороги. Между тем курдские политические элиты по вполне понятным причинам находились в состоянии апатии; их деятельность концентрировалась, как правило, в эмиграции. Это тем не менее не помешало Джалялю Талабани, старому сопернику Мустафы Барзани, основать в 1975 году в Дамаске Патриотический союз Курдистана – еще одну группировку, до сих пор наряду с Демократической партией Курдистана доминирующую в курдском сегменте иракской политики. Патриотический союз и Демократическая партия немедленно начали враждовать друг с другом: уже через год между ними происходили вооруженные стычки. Помимо этих двух организаций, хаос в курдской политике усугублялся наличием множества других, еще более мелких, политических групп.
Уныние иракских курдов отчасти компенсировалось постепенной деградацией багдадского режима. Начавшаяся в 1980 году по инициативе Ирака война с соседним Ираном подточила былое ресурсное изобилие, а последствия операции «Буря в пустыне», в ходе которой войска коалиции во главе с США изгнали иракские войска с территории оккупированного ими в 1990 году Кувейта, вообще поставили иракский режим на грань краха. Всему этому тем не менее предшествовала зловещая операция «Анфаль», в 1988 году проведенная войсками Саддама Хусейна в Иракском Курдистане и сопровождавшаяся массированным применением химического оружия. Согласно имеющимся приблизительным подсчетам, войска баасистов уничтожили тогда 150–200 тысяч человек, что позволило курдам объявить себя жертвами геноцида[26]. К сентябрю того же года сопротивление «Пешмерга» было сломлено, а курдское руководство полностью деморализовано; все это отнюдь не странно, если учесть, что в ходе операции «Анфаль» 4000 деревень и поселков были разрушены, 1,5 миллиона человек подверглись принудительному переселению, а 45 тысяч из 75 тысяч квадратных километров Иракского Курдистана были «очищены» от курдов[27].
Разгром 1988 года оказался для иракских курдов более ужасающим, чем поражение 1975-го. Снова поднять голову они смогли лишь после того, как иракским режимом вплотную занялись американцы; весной 1991 года сначала в шиитских, а потом и в курдских районах Ирака началось восстание, поддержанное США. Первоначально войска Саддама Хусейна, действовавшие крайне жестоко, почти подавили сопротивление, но уже через несколько месяцев, осенью 1991-го, курдские районы, включая Дохук, Эрбиль и Сулейманию, были освобождены от иракской армии в ходе операции НАТО. До самого падения баасистского режима в 2003 году территория Иракского Курдистана, оказавшись под спасительным «зонтиком» натовского контингента, оставалась неподконтрольной Багдаду. Фактически Курдистан тогда стал независимым не только в политическом, но и в экономическом отношении: так, в качестве местной валюты иракский динар был вытеснен американским долларом. Багдад пытался ответить на курдское обособление экономической блокадой, но курды, которые теперь сами контролировали государственную границу, смогли ее пережить – и продержаться до полного краха режима. В 1992 году в Иракском Курдистане состоялись выборы, по результатам которых Демократическая партия и Патриотический союз Курдистана, совокупно получившие около 90% голосов, сформировали региональное правительство, независимое от Багдада.
Крушение врага и счастливая доля
На первый взгляд судьба курдов, оказавшихся в XX веке на территории Ирака, в последние десятилетия складывалась более удачно, нежели у их собратьев в соседних странах, – и тем не менее они вновь грезят о независимости. Итак, что же имеют иракские курды сегодня, почему опция полного обособления от Багдада кажется им привлекательной и по какой причине скептики утверждают, что выход из состава иракского государства обернется для них скорее потерями? Как известно, после краха баасистского режима, который возглавлял Саддам Хусейн, Ирак был преобразован в асимметричную федерацию, где территориям, населенным курдами, отвели совершенно особое место. Иракский федерализм нередко критикуют за то, что он предоставляет преференции одной этнической группе, причем составляющей меньшинство, за счет других, и потому является переходной и шаткой конструкцией. Подобные аргументы, наряду с указанием на то, что иракская Конституция 2005 года строится на противоестественном сочетании шариата и либеральных ценностей – к числу последних относится, как известно, и федерализм, – звучат весьма убедительно[28]. Действительно, в сравнительной перспективе иракское государство не слишком типично. Согласно Конституции, из восемнадцати иракских провинций только три, населенные курдами, наделены правами субъекта федерации, причем автономия Иракского Курдистана сегодня поистине безбрежна: он среди прочего имеет право на собственные вооруженные силы – это не раз упоминавшееся ополчение «Пешмерга», насчитывающее, по некоторым оценкам, более 150 тысяч бойцов, – проведение самостоятельной внешней политики, автономное привлечение иностранных инвестиций. Пятнадцать провинций, в которых проживают арабы, ничего подобного не имеют, что вызывает у них законную зависть. В этой связи политическое будущее Ирака вызывает вопросы; более того, в научном и политическом сообществе ближневосточного региона, где сильны традиции монолитной и неделимой власти, иракский федералистский эксперимент зачастую считают провальным. В частности, сирийские оппозиционеры, отвергая предлагаемые им извне проекты федерализации Сирии, видят в опыте Ирака однозначно негативный пример[29].
Однако едва ли стоит соглашаться с суждениями, согласно которым федерация не принесла Ираку никакой пользы. В конце концов, как не раз подчеркивали специалисты, предназначение федерализации вовсе не в том, чтобы сделать межобщинную жизнь райской; как правило, внедряя федералистские схемы, элиты пытаются не допустить ее превращения в ад. В такой логике федерализм есть всего лишь «система, придуманная для того, чтобы сделать дурную жизнь более или менее терпимой»[30]. Что, собственно, можно считать успехом федерализации в сложносоставном социуме, раздираемом гражданской смутой? Если в качестве такового рассматривать сохранение государства в границах, признанных международным сообществом, то тогда Ираку очень повезло. Учитывая, что эта страна появилась на карте после Первой мировой войны как государство искусственное, придуманное англичанами в интересах «политики нефти»[31], а также то, что населяющие его арабы и курды еще со времен Османской империи далеко не всегда ладили друг с другом, шансы на выживание этого политического образования после ухода баасистов были ничтожными. Тем не менее широкое рассредоточение власти позволило иракским курдам, составляющим около 20% населения страны, в середине 2000-х снять с повестки дня вопрос о полной независимости. «Местные политические акторы видели в федерации средство, позволяющее смягчить непримиримую вражду между курдами и арабами»[32]. Согласившись на ее создание, здешние курды успокоили не только Багдад, и без того перманентно сотрясаемый соперничеством суннитов и шиитов, но и соседей Ирака, имеющих курдское население. Федерация, сочетающая самоуправление и разделенное правление, предусматривает «дозированный» суверенитет: ее компромиссная природа выступает ее главным плюсом[33]. В то время, как полное политическое обособление Иракского Курдистана не устроило бы никого из региональных политических игроков, устройство, предлагающее Эрбилю соседствовать с Багдадом в рамках общей государственности, но с предельной самостоятельностью, беспокоит гораздо меньше – и тем самым вносит вклад в поддержание региональной безопасности.
Таким образом, федерализация стабилизировала иракское общество в политическом отношении, хотя дело не ограничилось только этим. Для нового Ирака, что вполне естественно, ключевое значение имел вопрос о сырьевой ренте. Конституция 2005 года закрепила такой раздел нефтяных доходов, который на текущий момент вполне устраивает иракское руководство – в основном тем, что принципиальные вопросы, касающиеся распределения налоговых поступлений, до сих пор не решены до конца. Важной особенностью федерального дизайна современного Ирака стало то, что в стране до сих пор нет закона о нефти и газе; это обстоятельство создает зону правовой неопределенности, наличием которой охотно пользуются как федеральные, так и региональные власти. В Иракском Курдистане, однако, аналогичный закон есть – он был принят в 2007 году; опираясь на его положения, региональные власти ведут с Багдадом нескончаемую тяжбу о распределении нефтяных доходов. При этом в рамках федеративного порядка Эрбиль обладает правом самостоятельно заключать нефтяные контракты, а статус primus inter pares позволяет ему привлекать инвесторов посредством налоговых ставок, которые ниже федеральных. К середине 2010-х правительство Иракского Курдистана подписало более 40 крупных международных контрактов, в основном связанных с нефтедобычей и обеспечивших около 15 миллиардов долларов иностранных инвестиций. Багдад, конечно же, ропщет по этому поводу, но скорее для приличия: столичные чиновники понимают, что они не останутся в накладе, даже если гипотетически Эрбиль заберет себе все углеводородные контракты – ведь у Иракского Курдистана нет своего выхода к морю, а все трубопроводы контролируются федеральными властями.
Кстати, среди партнеров властей Иракского Курдистана есть и российские компании[34]. В частности, здесь уже работает «Газпром нефть», у которой имеются три проекта по нефтеразведке («Халабджа», «Шакал» и «Гармиан»), а в 2017 году сюда пришла «Роснефть», заключившая с регионом контракт на покупку и продажу нефти, а также разведку новых месторождений. Интересно, что одновременно российские компании осваивают и арабскую часть Ирака: в 2009-м «Лукойл» получил право на освоение месторождения «Западная Курна-2» в 65 километрах от Басры (в текущем году концерн планирует инвестировать в этот проект 1,5 миллиарда долларов), в 2010-м «Газпром нефть» приступила к разработке еще одного месторождения в том же регионе, а в 2012-м «Башнефть» добилась права начать нефтедобычу в двух других южных провинциях, граничащих с Саудовской Аравией. Такая диверсификация нефтяных интересов может свидетельствовать о том, что Россию нынешнее положение вещей – игра на двух досках сразу – тоже полностью устраивает, а идея провозглашения независимости Иракского Курдистана, которая способна серьезно ухудшить бизнес-климат в регионе, едва ли встретит поддержку в Москве.
В целом же федеративное переустройство Ирака в середине 2000-х годов позволило решить несколько принципиальных задач: во-первых, сохранить территориальное единство страны; во-вторых, удовлетворить вечно недовольное курдское меньшинство и сделать опцию независимости менее привлекательной для его элит; в-третьих, взаимовыгодно разделить сырьевую ренту. Все это заставляет задуматься о целесообразности выхода Иракского Курдистана из состава Ирака, тем более что никогда в своей истории иракские курды не пользовались такой свободой в политическом, экономическом, культурном отношении, как сейчас. Более того, получение независимости не только не упрочит их положения в чем бы то ни было, но, напротив, скорее спровоцирует обратный эффект: внезапное появление на карте Ближнего Востока самостоятельного курдского государства дестабилизирует ситуацию в регионе, а это чревато потерей нефтяных доходов, за счет которых и живет Иракский Курдистан. Тем не менее вопреки очевидности Эрбиль вновь объявил о подготовке референдума. Почему?
Лает, но не кусает
По-видимому, обоснованным выглядит предположение о том, что оживившиеся разговоры о независимости не столько шаг к подлинному самоопределению, сколько новый козырь в том политическом торге, который Эрбиль давно ведет с Багдадом. Оживление этого торга, аналоги которого есть в любой федерации, может объясняться несколькими причинами. Прежде всего это личные амбиции Масуда Барзани, чья легитимность в последнее время вызывает все больше вопросов. Формально полномочия его как президента Иракского Курдистана истекли 19 августа 2015 года, когда региональный парламент отказался продлевать срок действия его мандата, что привело к конфликту между президентом и законодателями. Правда, тогда нарастающая угроза со стороны ИГИЛ затушевала это столкновение, чему способствовало положение Барзани как главнокомандующего ополчением «Пешмерга». Но постепенное угасание террористической опасности, обусловленное изменением военной обстановки, вновь делает вопрос о легитимности нынешнего курдского лидера актуальным. По-видимому, именно это заставляет его задумываться о новых больших проектах, одним из которых выступает «игра в независимость».
Далее, уместно напомнить, что планы провести референдум по самоопределению не новы: они выдвигались Барзани еще в 2014 году – на фоне тогдашнего ослабления иракской центральной власти под натиском исламистов. Курды в то время решили использовать падение Мосула и наступление исламистских сил на Багдад для того, чтобы запустить процедуру пересмотра устоявшегося баланса сил между федеральной властью и Эрбилем в свою пользу. Тогда, в военной обстановке, эта тема не получила развития. Однако наметившееся к настоящему моменту поражение ИГИЛ в Ираке, которое сопровождается возвращением занятых исламистами территорий под контроль правительственных войск, заставило курдское руководство вновь вернуться к идее референдума. Поскольку с укреплением позиций Багдада шанс на выгодный для курдов пересмотр федеративного контракта тает, Эрбиль решил действовать на опережение, желая помешать столице воспользоваться военными успехами в ходе внутригосударственного торга.
Наконец, угроза независимости может быть использована Эрбилем для того, чтобы попытаться расширить территории Иракского Курдистана. Одним из условий конституционной сделки между арабами и курдами, заключенной под патронажем американцев, было решение вопроса о спорных территориях, на которые претендуют обе общности. По мнению курдских элит, если в ходе кампаний по насильственной арабизации, проводимых в Северном Ираке в 1960–1970-е годы, этнический баланс был искусственно смещен в пользу арабов, то теперь пришла пора восстановить справедливость, под которой курды понимают возвращение к былому status quo. Именно по их настоянию в Конституции Ирака появилось положение о том, что «в городе Киркук и других спорных районах в целях выяснения воли их граждан» до конца 2007 года необходимо провести референдум, либо оставляющий эти нефтеносные территории под контролем Багдада, либо передающий их Эрбилю (ст. 140). Иракское правительство к немалому раздражению курдов этого условия до сих пор не выполнило. В такой ситуации угроза сецессии, предъявляемая Курдистаном, может послужить действенным средством убеждения Багдада в его неправоте[35].
В целом же, анализируя кампанию по подготовке к референдуму в Иракском Курдистане, необходимо разделять саму независимость как потенциальный политический акт и разговоры о независимости как элемент актуального политического дискурса. Поскольку реальную сецессию, если таковая состоится, трудно будет оправдать какими-то рациональными доводами, ибо она способна лишь ухудшить положение иракских курдов и их элит, речь скорее всего идет о политической игре, в которой заведомый и целенаправленный блеф призван напугать оппонента и побудить его к уступкам. Вся эта тяжба очень напоминает так называемый «парад суверенитетов», разворачивавшийся в 1990-е годы в России, когда Татарстан и другие сырьевые республики, не раз угрожая федеральному центру уходом, на самом деле и не помышляли о нем – они добивались лишь максимальных преференций в рамках федеративного союза. В российском случае, кстати, эта тактика оправдала себя: даже сейчас, когда в стране выстроена унитарная по сути система, а федерализм превращен в чистую формальность, Кремлю так и не удалось отобрать у сырьевых республик те бонусы, которые они обеспечили себе пятнадцать лет назад.
[1] Статья основывается на материалах исследования, выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2017 году при поддержке гранта РНФ № 14-18-03615.
[2] Власти Иракского Курдистана проведут референдум о независимости от Ирака // Интерфакс. 2017. 31 марта (www.interfax.ru/world/556284).
[3] См.: McDowall D. A Modern History of the Kurds. London: I.B. Tauris, 2007. P. 3.
[4] Мьюир Д. Чем соглашение Сайкса-Пико обернулось для Ближнего Востока // BBC – Русская служба. 2016. 16 мая (www.bbc.com/russian/international/2016/05/160516_sykes_picot_me_map_cent…).
[5] Подробнее о турецко-персидских войнах см.: Savory R. Iran under the Safavids.Cambridge: Cambridge University Press, 1980.
[6] В настоящее время около 75% курдов являются суннитами.
[7] Джалил Д. Восстание курдов 1880 года. М.: Наука, 1966. С. 54.
[8] См.: Gunter M. The A to Z to the Kurds. Lanham: The Scarecrow Press, 2009. P. 203–204.
[9] См.: Rogan E. The Fall of the Ottomans: The Great War in the Middle East, 1914–1920. London: Penguin, 2016. P. 32–34.
[10] Подробнее об этом см.: Mann M. The Dark Side of Democracy: Explaining Ethnic Cleansing. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 164–167. Однако справедливости ради необходимо добавить, что преследуемые властями армяне не раз находили убежище в курдских селениях, жители которых прятали их от гонителей. См. воспоминания очевидцев: Rogan E. Op. cit. P. 179–182.
[11] McDowall D. Op. cit. P. 96.
[12] См.: Helmreich P. From Paris to Sèvres: The Partition of the Ottoman Empire at the Peace Conference of 1919–1920. Columbus, OH: Ohio State University Press, 1974.
[13] McDowall D. Op. cit. Р. 137.
[14] Подробнее о взаимоотношениях курдов с Турецкой Республикой см.: Kreyenbroek P., Sperl S. (Eds.). The Kurds: A Contemporary Overview. London; New York: Routledge, 2000.
[15] McDowall D. Op. cit. Р. XI.
[16] Ibid. Р. 188.
[17] О политическом переустройстве Месопотамии после Первой мировой войны подробнее см.: Rogan E. The Arabs: A History. London: Penguin, 2010. P. 198–216.
[18] McDowall D. Op. cit. P. 168.
[19] Подробнее об этом деятеле см.: Жигалина О.И. Мулла Мустафа Барзани. Исторический портрет. М.: Институт востоковедения РАН, 2013.
[20] McDowall D. Op. cit. P. 304.
[22] Ibid. P. 320.
[23] Ibid. P. 335.
[24] Ibid. P. 339.
[25] Труевцев К.М. Ирак после диктатуры: девять трудных лет // Системный мониторинг глобальных и региональных рисков. Арабский мир после Арабской весны / Отв. ред. А.В. Коротаев, Л.М. Исаев, А.Р. Шишкина. М.: УРСС, 2013. С. 110.
[26] McDowall D. Op. cit. P. 359.
[27] Ibid. P. 360.
[28] Подробнее об этом см.: Danilovich A. Iraqi Federalism and the Kurds: Learning to Live Together. Farnham, UK; Burlington, VT: Ashgate, 2014.
[29] Подробнее об этом см. нашу статью: Сирия: дилемма федерации // Ведомости. 2016. 16 марта (www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/03/16/633738-dilemma-federatsii).
[30] Cameron D. The Paradox of Federalism: Some Practical Reflections // Jerk J., Anderson L. (Eds.). The Paradox of Federalism: Does Self-Rule Accommodate or Exacerbate Ethnic Divisions? Abington, UK: Routledge, 2010. P. 117.
[31] О британских интересах в ходе образования Ирака, а также об определении границ нового государства см.: Митчелл Т. Углеродная демократия: политическая власть в эпоху нефти. М.: Дело, 2014. Гл. 4 («Механизмы доброй воли»).
[32] Danilovich A. Op. cit. P. 50.
[33] Об этом не раз заявляли классики федералистской мысли. См., например: Riker W. Federalism: Origin, Operation, Significance. Boston: Little, Brown and Co, 1964.
[34] См.: List of International Oil Companies in Iraq (www.iraq-businessnews.com/list-of-international-oil-companies-in-iraq).
[35] Пока этот материал готовился к печати, Масуд Барзани объявил, что референдум по самоопределению Иракского Курдистана состоится 25 сентября 2017 года.