Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2017
[стр. 83 – 97 бумажной версии номера]
Иван Валерьевич Саблин (р. 1988)– старший научный сотрудник Центра исторических исследований НИУ ВШЭ СПб. Автор книги «Governing Post-Imperial Siberia and Mongolia, 1911–1924: Buddhism and Socialism in State and Autonomy Building» (2016).
Лилия Станиславовна Болячевец (р. 1994) – научный ассистент Центра исторических исследований НИУ ВШЭ СПб.
Сэрэнсамуу Бэликовна Будацыренова (р. 1996) – научный ассистент Центра исторических исследований НИУ ВШЭ СПб.
Введение
Интернет не только предоставляет национальным и этнокультурным сообществам новые возможности для быстрого увеличения массива дискурсивного материала, но и возвращает им контроль над языковым пространством, устраняя посредников в лице издателей, лингвистов и государственных институтов, давая возможность самостоятельного выбора языка и стиля общения. Особенно актуальны новые возможности для коренных народов, перед которыми остро стоит проблема сохранения и дальнейшего развития родных языков[2]. Не меньшее значение Интернет имеет и для другого маркера национальной идентичности – коллективного прошлого[3] и представлений о нем[4], – выступая в качестве инструмента информационной «демократизации» истории (в терминах Пьера Нора)[5], облегчающего производство и интерпретацию исторических нарративов без институциональных посредников. Интернет способствует развитию гетероглоссии не только в отношении языка, но и относительно представлений о прошлом и настоящем. В Сети личные истории пересекаются, сплетаются и контекстуализируются, становясь частью коллективного исторического опыта[6].
«Бумажная» литература так же играет важную роль в сохранении языкового и культурного разнообразия коренных народов, что выводит ее за рамки «печатного капитализма» в его интерпретации Бенедиктом Андерсоном[7]. Книги издаются как на государственных языках стран, в которых проживают коренные народы, так и на языках меньшинств и их диалектах, а в случае Бурятии – с применением разных систем письменности (кириллической и старомонгольской). Апеллирующая к личному и коллективному опыту литература коренных народов является средством противодействия культурной ассимиляции извне и сохранения внутреннего разнообразия (размывая при этом границы между внешним и внутренним) и выступает в качестве ключевого инструмента для сохранения исторической памяти[8].
В настоящей статье предлагается на основе анализа произведений современных бурятских авторов и глубинных интервью с писателями, издателями и лингвистами проследить за взаимовлиянием и взаимопроникновением сетевой и «бумажной» литературы, а также определить координаты Бурят-Монголии в глобальных языковых и исторических пространствах, в их онлайн и офлайн измерениях. Читая нарративные произведения Геннадия Башкуева, Алексея Гатапова, Анны Банаевой (опубликованные в «Facebook»), tri_tabuna (опубликованные на «Сайте бурятского народа», www.buryatia.org) и Булата Молонова (опубликованные в Сети, а затем вошедшие в книгу «Танец орла»)[9], авторы статьи обращали внимание на формы взаимодействия авторов с прошлым (личное или дистанцированное), на основные исторические периоды, к которым они обращались, а также на выбор языка.
Анализ произведений и интервью проводился в рамках модели релятивистских пространств[10]. В этом смысле Бурят-Монголия рассматривается не в качестве определенной географической территории, воображенной бурятскими интеллектуалами в начале XX века и нашедшей свое воплощение в национально-территориальной автономии Бурят-Монгольской Республики в 1923 году или в современной Республике Бурятия, а в виде множества отношений между людьми, текстами, местами, историями и легендами, формирующими это пространство[11].
Развитию онлайн среды бурятской литературы и исторической памяти способствовало не только отсутствие цензуры и минимальные затраты, но и кризис республиканского книжного рынка, вызванный сокращением государственного финансирования после распада СССР и проблемами с распространением литературы на языках этнических меньшинств в условиях рыночной экономики. В этом смысле цифровая среда стала формой выживания бурятской литературы. Эта среда повлияла и на ее формы и стили. В отличие от «бумажной», сетевая литература часто подчеркнуто двуязычна даже внутри отдельных текстов, причем превалирует русский язык, выступающий в роли связки между бурятскими авторами и читателями, в разной степени владеющими (или не владеющими) бурятским языком. Прямая связь с читателем и мгновенная публикация делают сетевую литературу поточной, хотя и не требуют от авторов постоянного производства контента (что отличает их от блогеров), приводят к превалированию кратких литературных форм и рассказов от первого лица.
Все это не только не мешает современным авторам публиковаться как в Интернете, так и на бумаге, но и позволяет им создавать новые стандарты печатной литературы. Ярким примером размывания границ между онлайн и офлайн средами может служить книга Булата Молонова «Танец орла»[12], включающая ранее опубликованные Интернет-зарисовки и воспроизведенное на двух языках с использованием нарочито устного стиля онлайн общение. Внимание бурятоязычного журнала «Байгал» (выходящего параллельно с русскоязычным «Байкалом») к местным историям и диалектам в контексте отказа от унификации языковой нормы, а также журнальные публикации и выход отдельных «бумажных» произведений в Сети делают обе среды частью единого литературного процесса.
Среды
Онлайн и офлайн среды литературного пространства Бурят-Монголии отличаются прежде всего инфраструктурой и взаимоотношениями с республиканскими органами власти. Литература на бурятском языке и литература Бурят-Монгольской (Бурятской) Республики имеют разные истории. Первая тесно связана с распространением буддизма и старомонгольской письменности в байкальском регионе в XVII веке, вторая – с институционализацией и стандартизацией советских письменных культур. Бурятская литература на старомонгольской письменности пережила тяжелейший кризис в период репрессий против буддизма, «панмонголизма» и других альтернативных большевизму идеологий и ценностных систем в 1929–1940 годах, когда книги массово уничтожались[13]. Фактически данная литературная традиция прекратила свое историческое существование после перевода бурятского языка на латинское (1930) и кириллическое (1939) письмо. Официальные попытки отделить Бурятию от общемонгольского культурного пространства привели к переименованию республики, языка и нации в 1956–1958 годах. Советская же бурятская литература как на русском, так и на бурятском языках в целом соответствовала стандартам социалистического реализма и выполняла характерные идеологические функции[14].
Общесоветские литературные тенденции, впрочем, не помешали появлению популярных и важных для развития бурятского языка авторов. Так лингвист Жаргал Бадагаров, например, отмечает художественное богатство языка поэта Дондока Улзытуева[15]. Кроме того, рост грамотности населения, говорящего как на бурятском, так и русском языках, и инфраструктура советской литературы, с ее писательскими организациями, «толстыми» журналами и многотысячными тиражами книг, привели к появлению массовой художественной литературы и к формированию самой профессии писателя. По мнению Геннадия Башкуева, начавшего карьеру в советский период, наличие инфраструктуры сказывалось положительно как на качестве литературных произведений, так и на уровне жизни отдельных писателей, включая его самого. С распадом Советского Союза распалась и эта система.
«А вообще в советское время была государственная политика, государственные издательства. Перед публикацией шла публикация в журнале – своего рода опытная площадка, фильтр. Скажем так, дилетанты и графоманы отсеивались на первоначальном этапе. Сейчас все это разрушилось, естественно. […] Писательство для меня – это основная работа, хотя, если бы не распад СССР, я бы сейчас цвел и пах. А так только мои пьесы в жанре комедий гуляют по России, а раньше пьесы были самыми кассовыми и высокооплачиваемыми, я бы сейчас жил лучше всех бизнесменов. Я считаю себя профессионалом, но из-за рыночных отношений и необходимости выживать в таком состоянии литературы приходится заниматься писательством как хобби. В неделю я могу четыре дня лихорадочно что-то делать в качестве журналиста, редактора, писать какие-то идиотские сценарии, а только два дня остается на хобби, то есть на писательство»[16].
Кризисные явления затронули и литературные журналы республики: «Байкал» едва не был закрыт в 2014 году из-за недостатка финансирования[17].
Несмотря на сохранение нескольких государственных и появление целого ряда частных издательств, выживают они в основном за счет поддержки республиканских или местных властей. В этом смысле важную роль играет Министерство культуры Республики Бурятия, которому удается поддерживать издательские проекты, несмотря на нехватку средств. В частности, министерство спонсирует некоммерческий проект «Буряад-монгол ном», ориентированный на поддержку бурятского языка, культуры и искусства. По мнению издателя и дизайнера Дмитрия Галсана, министерству удалось организовать «открытый и честный конкурс, в ходе которого выбираются книги на издание»[18]. Редактор журнала «Байгал» Галина Дашеева отмечает также поддержку органов местного самоуправления, оказанную проекту журнала «Почитая свою малую родину». Помимо активизации читательского интереса за счет местных аудиторий в отдельных районах республики, данный проект способствовал децентрализации языка и бурятского исторического нарратива через включение локальной и родовой памяти и местных диалектов.
«Что интересно, мы посредством работы над этим номером [одним из тематических] вырастили, не побоюсь этого слова, нового писателя. Его зовут Даши Аюшеев. Это человек в годах, ему где-то 80 лет. В журналистике и литературе не существует этого возраста»[19].
Децентрализация усилила зависимость рынка «бумажной» литературы от местной инициативы и деятельности отдельных энтузиастов. Издатель Дмитрий Галсан отмечает, что книжный рынок Бурятии испытывает те же трудности, вызванные падением уровня жизни и Интернет-пиратством, что и общероссийский. Распространение книг, практически не приносящее прибыли, остается основной проблемой, а государственная поддержка – в особенности контракты на издание учебной литературы – едва ли не единственным решением. Особенно остро кризис ощущается на рынке бурятоязычной литературы. Немаловажную роль играет и вынужденная урбанизация, связанная с отсутствием работы в деревне.
«Наша целевая аудитория – это бурятское население, которое знает бурятский язык и которое как раз-таки очень занято процессом выживания. Природная среда деревни как экономического пространства во многом подорвана»[20].
Особенностью рынка печатной литературы на бурятском языке является также ситуативность спроса. Так, Галина Дашеева отметила, что тираж номера, выпущенного к международному национальному фестивалю «Алтаргана», был быстро раскуплен, а переиздание стихов советского поэта Дондока Улзытуева популярностью не пользовалось. Жаргал Бадагаров подчеркивает недостаток авторов, пишущих на бурятском языке. По его мнению, издаваемых сегодня книг недостаточно «ни для образования, ни для адекватного культурного развития». Как и Галина Дашеева, он видит выход в развитии переводной литературы, особенно с монгольского языка, без которой «вырастить собственную литературу» не удастся[21].
Снижение количества часов преподавания родного языка и отказ партийных и правительственных элит от перевода школьных предметов на бурятский язык в позднесоветский период усугубили проблему сохранения бурятского языка. По данным исследователя Алдара Бадмаева, вместе с постоянным ростом бурятского населения с 1989-го по 2010 год число носителей бурятского языка сокращалось в среднем почти на семь тысяч человек в год[22]. Вкупе с ассимиляцией сельских носителей в городской среде эта политика привела к снижению престижа бурятского языка и ускорению русификации. Современные бурятские авторы, пишущие на русском, не знают бурятского или считают, что знают его недостаточно хорошо[23]. К негативным последствиям привело и резонансное решение Народного Хурала о необязательности изучения бурятского языка, принятое в начале 2014 года[24] и перечеркнувшее, по мнению Булата Молонова, усилия Министерства культуры по сохранению бурятского языка.
«А к министерской работе я в целом как отношусь: работают они, сохраняют и развивают, надеюсь. Хотя их коллеги? Хурал байна гʏ б даа манай? Арадай Хурал? [Хурал? Народный Хурал?] Они ведь проголосовали за законопроект в пользу добровольного изучения бурятского языка. То есть, если хочешь – изучай, а если не хочешь – можешь не изучать. После того, как его запустили, – все! Все отказались изучать бурятский язык. В БГУ, на Бурфаке, например, теперь непонятно, что творится. Поэтому они как бы одной рукой сохраняют, а другой – уничтожают. Политики… У них все непонятно. Одно министерство делает то, другое – это, а Хурал – совершенно другое»[25].
Внутри бурятского языка по-прежнему сохраняется иерархия, в которой хоринский диалект является основой литературного языка. Хотя ситуация меняется – в том числе и благодаря поддержке диалектов со стороны главы Буддийской традиционной Сангхи России Хамбо-ламы Аюшеева – так что языковой кризис привел к репозиционированию Бурят-Монголии в литературном пространстве. Журнал «Байгал» в 2013 году провозгласил курс на сближение с монгольской литературой.
«Это означает, что мы не будем жить отдельно, в автономии от Внутренней Монголии и Внешней Монголии. […] Вообще в каждом номере у нас представлена рубрика, где мы показываем достижения обратной связи с Монголией. Потому как именно в этом сегменте у нас есть огромный объем материала. […] Кроме того, сейчас появилось мнение, хотя и было оно уже, что нужно стать ближе к халха-монголам. Бурятский язык исчезает, а монгольский язык не исчезнет. Поэтому нужно постепенно переходить на него. Но, как я уже сказала, для нас, выросших на хоринском диалекте, это было бы чрезвычайно трудно»[26].
Немаловажную роль в сохранении языка играют премии и конкурсы, направленные на поддержку местных авторов, во время которых происходит активизация литературного процесса. Геннадий Башкуев, однако, не согласен с положительными оценками конкурсов для развития российской и мировой литературы: «Дух коммерции, который присутствует в отечественных премиях, и дух политики, который присутствует в международных премиях, дестабилизируют процесс». Критически относится он и к изданию книг авторами за собственные деньги, а также к исключительно сетевым публикациям, приводящим к «девальвации профессии». По его мнению, «каждый писатель считается писателем все-таки по “бумажному” варианту», хотя сетевая публикация может сопутствовать изданию в «хорошем» журнале[27]. Алексей Гатапов менее категоричен, считая тип медиа делом вкуса, однако так же предпочитает публиковать свои произведения в традиционном «бумажном» виде. Хотя он согласен с Башкуевым в том, что большие премии носят ангажированный характер и развращают литературную среду, а также подчеркивает важность конкурсов для молодых авторов[28].
В отличие от писателей, начавших карьеру в Советском Союзе, издатель Дмитрий Галсан, относящийся уже к постсоветскому периоду, полагает, что цифровая среда не является лишь приложением к печатной. По его мнению, конкуренция между онлайн и офлайн изданиями вызвана в том числе и разницей между поколениями в способах работы с информацией. Так «толстые» журналы практически не существуют для тех, «кто привык читать с экрана», но существуют для поколения «отцов, бабушек и дедушек». Как частный издатель он полагает, что бумажная книга «уйдет в формат дорогих развлечений», в формат «подарочного издания», но литература не исчезнет.
«Мне кажется, нет какой-либо линейной зависимости между количеством писателей и сложившейся инфраструктурой. Она помогает увеличить количество писателей, но до нуля она его свести не может. Просто есть люди, у которых “сила самовыражения” сможет пробить все. Я думаю, что в любой нации и в любом народе такие люди будут всегда. Такова природа человека, от этого невозможно уйти. Вот если язык исчезнет – да, тогда можно говорить о полном отсутствии писателей на таком языке. А вот если исчезнут книги и издательства, то это не значит, что и писатели исчезнут»[29].
Действительно, кризис литературной инфраструктуры советского образца и проблемы книжного рынка не помешали появлению целого ряда популярных Интернет-авторов, среди которых стоит отметить Булата Молонова (Мобу), tri_tabuna и Анну Банаеву. В процессе становления сетевой литературы особую роль сыграли гостевая книга, а затем форум «Сайта бурятского народа», постоянная аудитория которого начала складываться в 2001–2002 годах[30]. Развитие сайта предшествовало распространению в России «Живого журнала» и появлению социальных сетей нового поколения, прежде всего Facebook. По мнению Дмитрия Галсана, ключевую роль для становления Интернет-авторов как писателей сыграла прямая связь с читателями через комментарии. Сам феномен сетевого творчества он оценивает положительно.
«Как только у человека появляется возможность мгновенной связи с целевой аудиторией, он сразу становится востребованным. А для любого писателя эта востребованность, отдача читательской аудитории – это самое важное. Большинство писателей, я думаю, пишут ради этого, для того, чтобы их читали, а в случае проблемы регионализма и глобализма местные культуры получают в руки инструменты для самовыражения, осмысления и рефлексии… Это происходит потому, что этот ресурс подешевел. Раньше этот ресурс был очень дорог. Ресурс заключался в типографии, бумаге, ну и в конечной стоимости. А сегодня Интернет – это настолько дешевое и удобное средство передачи информации, что здесь прямая взаимосвязь между технологиями и развитием культур»[31].
Рост доступности технологий способствовал увеличению количества сетевых авторов. Если первые популярные онлайн писатели – Булат Молонов и tri_tabuna – стали авторами вместе с распространением Интернета, то Анна Банаева начала свою литературную карьеру как автор и переводчик на «бумаге» и лишь затем стала популярным сетевым автором. Впрочем, и Булат Молонов, и tri_tabuna впоследствии издавали свои работы в печатном виде. Развитию онлайн литературы, по мнению Дмитрия Галсана, способствовало также амбивалентное положение Бурят-Монголии в глобальном культурном и языковом пространстве: «Мы вытолкнуты и на окраину монгольского мира, и на окраину русскоязычного мира, и это дает какие-то такие интересные и совершенно странные миксы языков, менталитетов, мышлений»[32].
Для Булата Молонова двуязычность – важный стилистический прием. Он использует в своем творчестве русский как основной язык повествования, а бурятский – для отдельных терминов и реплик героев. По его мнению, это придает работам реальность, а также сближает его с читателями-бурятами. Кроме того, отвечая на вопрос, чем его привлекает сетевое творчество, автор отмечает свободу от конвенций и институтов.
«Пунктуацией прежде всего. Ну, и можно нецензурно выражаться [смеется]. С чем же это сравнить? Публикации в Интернете – они как дискотека, а книги… В них все, как на балу [смеется]. Все движения правильные, грациозные. Грамматические и прочие ошибки исправлены. Но есть же такие словечки, которые… иной раз, понимаете, хочется использовать? С ними все как-то вкуснее и точнее, что ли. А тут, в книжном варианте, это как-то не проходит. Например, у Пушкина как было? Когда-то Пушкин писал на языке, на котором все его окружение общалось. Это был живой язык. Но в наше время язык ведь не стоит на месте. В Интернете, например, при общении используется сленг. И на нем общаться комфортнее. Потому, на мой взгляд, тексты, опубликованные в Интернете, выглядят более живыми. И они более близки читателю, поскольку в них описывается повседневная, окружающая их реальность. Но это я так думаю – конечно, могу ошибаться. Но, с другой стороны, это не всегда правильно – публиковаться в Интернете. Это расслабляет писателя. Он, например, начинает игнорировать правила русского языка. Но что же тогда будет, если мы все станем писать “по-олбански”? Поэтому перед публикацией необходимо хотя бы давать тексты редактору для того, чтобы он исправил ошибки. Поэтому здесь все, конечно, не так однозначно»[33].
Стремление Булата Молонова к реализму и живому языку можно связать с его представлениями не только о читателях, но и о себе. Творчество Булат Молонов считает своим хобби.
«Для того чтобы быть настоящим писателем, наверняка, нужна какая-то большая работа над собой. Писать, писать, писать. А у меня большие тексты как-то не получаются – в основном короткие. Не могу долго корпеть над чем-то».
Положительно он относится и к литературным премиям. «Кому не приятно слышать о себе что-то хорошее? Я ведь тоже обычный человек, и, когда мне говорят приятные вещи, я радуюсь, сразу улыбаюсь»[34] (в 2016 году Булат Молонов удостоился премии имени Исая Калашникова[35]). Сравнивая позицию Булата Молонова с позицией «писателя-профессионала» Геннадия Башкуева, представляющего своих читателей как просвещенную публику, ценителей, литературных критиков[36], несложно заметить принципиальные различия, связанные, как кажется, именно с предпочтением того или иного типа медиа.
Темы
Различия в самоощущении не мешают представителям «бумажной» и сетевой литературы акцентировать свое внимание на прошлом Бурят-Монголии и бурят, хотя среда, в которой предпочитают работать авторы, и накладывает определенный отпечаток на их творчество. Так, работы Булата Молонова и Анны Банаевой отличает непосредственная вписанность в живой социальный контекст, реакция на актуальные изменения общества, а также взгляд на прошлое через призму личного или семейного опыта, тогда как Алексей Гатапов предпочитает дистанцироваться от своих героев – это скорее тенденция, чем правило. Так, Геннадий Башкуев в сборнике «Записки пожилого мальчика» апеллировал к опыту своих знакомых[37], а tri_tabuna публиковала на «Сайте бурятского народа» исторические рассказы от третьего лица[38].
Для Геннадия Башкуева, Алексея Гатапова, Булата Молонова, Анны Банаевой и tri_tabuna актуальна тема сохранения бурятского языка и позиционирования Бурят-Монголии (Бурятии) в культурном и языковом пространстве. Герои tri_tabuna разговаривают по-бурятски, а также сталкиваются с проблемой непонимания русского языка и советской идеологии, что можно считать проекцией личного опыта автора, признающегося в незнании бурятского языка[39]. Эта проблема является центральной в рассказе о бурятском солдате – участнике Великой Отечественной войны. Рядовой Жаргалай сначала выслушивает оскорбления от одного из офицеров, а затем сталкивается с этим же офицером, оказавшимся предателем, в ходе боевого задания, смысл которого он не до конца понимает.
«– Тебя судить будут, – сказал Лесекин рядовому Жаргалаю.
Жаргалай улыбнулся ему. “Дурак,” – подумал Лесекин.
– Переведи ему, – приказал он рядовому Бадмаеву, тот тоже был из бурят, но по-русски понимал и говорил даже без акцента. Бадмаев перевел. Жаргалай улыбался.
– На войне убивать надо, – втолковывал Лесекин Жаргалаю. – Вот ты… Вот зачем тебе винтовку дали? Ты из нее стрелять должен. Во врагов стрелять должен, иначе тебя убьют. Иначе родину нашу фашисты возьмут. Понимаешь?
Азиат ничего не понимал, но улыбался. Бадмаев перевел ему, Жаргалай заплакал»[40].
Обращается к этой теме tri_tabuna и в рассказе «Ласточкина скорлупа», в котором главные герои – дедушка и мальчик – не понимают друг друга. Правнук слушает рассказ прадеда на бурятском языке о природе и прошлом, делая вид, что понимает. Автор, присоединив к этому разговору бабушку мальчика, которая прерывает прадеда, tri_tabuna показывает уязвимость исторической памяти перед языковой ассимиляцией и безразличием последующих поколений.
«– Новый дом построил в сорок девятом году, – начал было дед свою речь, но тут открылась дверь дома и вместе с запахом лукового супа, который старик особо уважал, появилась его дочь.
– Да ты ему по-русски говори, он же не понимает. Ты же не понимаешь? – обратилась она к мальчику.
– Понимаю, – насупился внук.
– А что в руках у тебя?
– Скорлупа.
– Руки помой, сейчас кушать будем, – бабушка неодобрительно покачала головой, сходила за мылом и вручила его внуку, – хорошо только помой, а то лишаи начнутся.
– Да, в следующем году опять прилетят ласточки. Дом новый выстроили, а они все равно прилетели. Помнят, где их дом. Такая вот птица. Умная. Не переживай, что дочка сердится. Все равно прилетят.
Дед говорил, а внук стоял рядом и ждал, пока он закончит, потому что неудобно было уходить. Мыло в ладони размякло, а старый дед все продолжал что-то рассказывать, пока бабушка не повторила недовольным голосом, что обед ждет.
– Да потом расскажешь, – махнула она рукой»[41].
Анна Банаева в своих зарисовках подходит к теме языкового разрыва между поколениями с иронией, уделяя внимание собственному опыту.
«Бабушка была в ужасе. “Это что за имена понадавали девочкам!” – сказала она (на бурятском, конечно), и дала нам свои имена, бурятские. Но, кроме нее, эти имена никто и не знал. Даже я забыла. То ли Цырен-Дулма, то ли Цырен-Ханда. Потом я узнала, что почти в каждой бурятской семье детям давались вторые, секретные, имена. И даже третьи. Чтобы запутать злых духов. Я, наверное, сама злой дух, потому как сама запуталась, кого как зовут. Племянница, которую всю жизнь знала как Ларису, вдруг оказалась Жаргалмой. И ее в деревне, куда она вышла замуж, в Эдырмыке, только так и знают уже 25 лет. А никакую Ларису они знать не знают»[42].
О пренебрежительном отношении к бурятскому языку в контексте разрыва между поколениями и противопоставления города деревне упоминает в своем киносценарии «Шахматный сад» и Алексей Гатапов. Для него, как и для tri_tabuna, важен также интерес новых, послесоветских поколений к родному языку. Главная героиня «Шахматного сада» Сэсэг критично отзывается о смущении сельских носителей языка, которое они испытывают, разговаривая на бурятском языке в городе[43]. Затронутая писателями проблема сохраняет свою актуальность. По мнению Жаргала Бадагарова, «бурятам нужно как можно скорее избавиться от комплексов, привитых им еще в советский период, когда на родном языке общаться казалось неприличным или постыдным»[44].
Помещение Бурят-Монголии как в общемонгольский, так и в общесоветский (общероссийский) культурный контекст привело к разнообразию тем и сюжетов из прошлого, интересных писателям и профессионалам из мира литературы. Дмитрий Галсан отметил книгу Цзян Жуна «Волчий тотем», романтизирующую образ домодерной Внутренней Монголии в Китайской Народной Республике 1960-х годов, как одно из наиболее интересных произведений современной литературы[45]. Жаргал Бадагаров указал произведения крупнейших монгольских писателей XX века – Бямбына Ринчина, Цэндийна Дамдинсурэна, Сэнгийна Эрдэнэ – в качестве любимых. Через анонимный текст «Сокровенное сказание монголов» Бадагаров показывает важное место эпохи Чингисхана в общемонгольской исторической памяти[46]. К этому же периоду апеллирует и Алексей Гатапов, считающий роман «Тэмуджин» о Чингисхане, чьи деяния «оставили наиболее глубокие следы в истории стран и народов», – своим главным произведением[47]. Память о Чингисхане – ключевой фигуре для современной монгольской национальной идентичности[48] – встраивает Бурятию в общемонгольский и общеазиатский контекст «великого прошлого». Похожую функцию выполняет и память о гуннах, которая в современной литературе, впрочем, значительного освещения не получила, несмотря на отсылку к этой теме со стороны Анны Банаевой через ее героев – современных шаманов-сказителей[49].
Наиболее часты, однако, апелляции к памяти о XX веке. Здесь авторы и респонденты сконцентрировались на трех наиболее важных периодах. Центральное место занимает период строительства бурят-монгольской нации, предшествовавший появлению автономной республики в 1923 году и связанный с целой плеядой выдающихся политиков, мыслителей и ученых: Цыбена Жамцарано, Хамбо-ламы Итигэлова, Агвана Доржиева, Базара Барадина, Лубсана Самдана Цыденова[50] и других.
«В 1923 г. была создана БМ АССР. Это самое главное [событие бурятской истории], поскольку буряты, наконец, получили свой собственный политический проект»[51].
«Он [Лубсан Самдан Цыденов] организовал теократическое государство на территории Кижингинского района. Да, ему, наверное, ему, поставить памятник было бы классно, но он очень бы этого не хотел»[52].
Несмотря на интерес к этому периоду и его основным историческим фигурам, он так и не получил подробного освещения в художественной литературе, как сетевой, так и «бумажной». Следующая хронологически и не менее важная по значимости тема – период репрессий против бурятской интеллигенции, крестьян и буддизма – представлена в литературе значительно более полно. Тема репрессий связывает общесоветский и общемонгольский исторический опыт. Анна Банаева, к примеру, упоминает недавний конкурс памяти эмигрировавшего из СССР и казненного в Монголии писателя Сэнгийн Эрдэнэ в контексте связи прошлого и настоящего[53].
Тема антирелигиозного насилия стала центральной для рассказа tri_tabuna о мальчике Аюше, работающем в дацане и разговаривающем с Зандан-жуу – находящейся ныне в Эгитуйском дацане священной скульптурой Будды. Как и в рассказе о Великой Отечественной войне, для главного героя остается непонятной советская система как таковая. Погром дацана, убийство настоятеля и предполагаемый конец жизни Аюши представлен через призму мистического буддийского опыта и не означает смерти в европейском смысле этого слова. Аюша превращается в статую, и, хотя бурятские коммунисты и приказывают его сжечь вместе с Зандан-жуу[54], возвращение статуи буддийской общине в 1991 году оставляет надежду и на спасение Аюши. Анна Банаева подходит к истории через призму личного и локального опыта, рассказывая о попытках бурятского населения сохранить книги, статуи, танка (сакральные буддийские изображения на ткани) и другие культурные ценности, подвергавшиеся массовому уничтожению. Как и tri_tabuna, она упоминает о роли бурятских коммунистов в этой человеческой и культурной катастрофе[55].
Центральной темой для Геннадия Башкуева как публициста и публичного интеллектуала остаются репрессии, направленные против Цыбена Жамцарано, Базара Барадина и других «панмонголистов», и раздел Бурят-Монголии на три части в 1937 году[56]. При этом для его художественных произведений более важной темой является позднесоветский экзистенциальный коллапс: резкий контраст между провозглашенными идеалами советской системы и каждодневным опытом алкоголизма, воровства и лжи, переживаемым его героями. Моральный и физический упадок, перешедший из советского периода в постсоветский, важен и для творчества tri_tabuna, Булата Молонова и Алексея Гатапова. В отличие от Башкуева, Молонов и Гатапов видят выход из кризиса в улучшении материального положения и этической оппозиции упадку[57].
Анна Банаева уделяет много внимания гендерным аспектам поздне- и послесоветского социального упадка, акцентируя внимание на темах домашнего насилия, самоубийств, алкоголизма. Ярким примером может служить рассказ «Саяна», в котором Банаева обращается к темам убийства в семье и сиротства, курения и употребления спиртных напитков школьниками, самоубийств. Важным для Банаевой является опыт детей бурятских скотоводов в интернатах[58], что сближает ее с творчеством других сибирских писателей[59] и вписывает бурятский опыт в общую историю коренного населения Сибири и Дальнего Востока[60]. Булат Молонов также уделяет немало внимания гендерной тематике, рассматривая опыт конструирования маскулинности и бурятской этничности в школе, армии и других советских институтах[61].
Заключение
Несмотря на различия в инфраструктуре и самоощущении авторов, «бумажная» и сетевая литературы являются частью единого, хотя и гетерогенного, творческого процесса. Близость тем и внимание к одним и тем же историческим периодам обусловлены во многом реакцией авторов на экзистенциальный коллапс позднего советского общества, а также на переломные моменты бурятской истории: возникновение юридически признанного политического сообщества, репрессии, кризис и распад СССР. В художественной литературе наименее освещенным остается первый из этих периодов – момент основания модерной бурятской нации в начале XX века. Значительный интерес авторов и связанных с литературой интеллектуалов вызывают также общемонгольские исторические сюжеты, относящиеся как к периоду расцвета исторической Монголии, так и к сложному опыту построения социализма в трех странах с монголоязычным населением – СССР, Монголии и Китайской Народной Республике. Как усиление взаимодействия с другими монгольскими языками, так и распространение цифровых средств культурного самовыражения – не только сетевой литературы, но приложений для смартфонов и Интернет-кино – оказывают положительное влияние на языковую ситуацию и оставляют надежду на преодоление кризиса и сохранение богатства бурятского языка и его региональных диалектов.
[1] В данной работе использованы результаты проекта «Коренные народы Сибири между Вторым и Четвертым миром», выполненного в Центре исторических исследований НИУ ВШЭ СПб в 2016 году.
[2] McHenry T. Words as Big as the Screen: Native American Languages and the Internet // Language Learning & Technology. 2002. Vol. 6. № 2. P. 102–115.
[3] Coakley J. Mobilizing the Past: Nationalist Images of History // Nationalism and Ethnic Politics. 2004. Vol. 10. № 4. P. 531–560.
[4] Halbwachs M., Coser L.A. On Collective Memory. Chicago, 1992.
[5] Нора П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3(40–41). С. 152–185.
[6] Chikonzo A. The Potential of Information and Communication Technologies in Collecting, Preserving and Disseminating Indigenous Knowledge in Africa // The International Information & Library Review. 2006. Vol. 38. № 3. P. 132–138.
[7] Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, 1991.
[8] Episkenew J.-A. Taking Back Our Spirits: Indigenous Literature, Public Policy, and Healing. Winnipeg, 2009.
[9] Молонов Б. Танец орла. Улан-Удэ, 2014.
[10] Löw M. The Constitution of Space: The Structuration of Spaces through the Simultaneity of Effect and Perception // European Journal of Social Theory. 2008. Vol. 11. № 1. P. 25–49.
[11] О гетерогенности пространства исторической памяти см., например, дискуссии в: Ab Imperio. 2004. № 1.
[12] Молонов Б. Указ. соч.
[13] Государственный архив Республики Бурятия (ГАРБ). Ф. Р-475с. Оп. 1. Д. 1. Л. 59–62 (Докладная записка директора областного антирелигиозного музея А.И. Герасимовой председателю ЦИК и Совнаркома БМАССР Д.Д. Доржиеву о передаче имущества дацанов Агинского аймака в фонд музея. Совершенно секретно. 14 июля 1934 г.).
[14] Chakars M. The Socialist Way of Life in Siberia: Transformation in Buryatia. Budapest, 2014.
[15] Интервью с Жаргалом Бадагаровым. Улан-Удэ. 7 августа 2016 года.
[16] Интервью с Геннадием Башкуевым. Улан-Удэ. 3 августа 2016 года.
[17] Литературный журнал «Байкал» чуть не закрыли в преддверии «Года литературы» в Бурятии // UlanMedia. 2014. 26 декабря (http://ulanmedia.ru/news/byuriatia/26.12.2014/411123/literaturniy-zhurna…).
[18] Интервью с Дмитрием Галсаном. Улан-Удэ. 8 августа 2016 года.
[19] Интервью с Галиной Дашеевой. Улан-Удэ. 2 августа 2016 года.
[20] Интервью с Дмитрием Галсаном.
[21] Интервью с Галиной Дашеевой; Интервью с Дмитрием Галсаном.
[22] Бадмаев А. Сколько осталось жить бурятскому языку? (http://asiarussia.ru/articles/4572/).
[23] См.: www.buryatia.org/modules.php?name=Forums&file=search&search_author=tri_t… Интервью с Булатом Молоновым (по скайпу). 13 июля 2016 года.
[24] Хурал решил не делать изучение бурятского языка обязательным // Байкал Daily. 2014. 27 февраля (www.baikal-daily.ru/news/19/85113/).
[25] Интервью с Булатом Молоновым.
[26] Интервью с Галиной Дашеевой.
[27] Интервью с Геннадием Башкуевым.
[28] Интервью с Алексеем Гатаповым. Улан-Удэ. 22 августа 2016 года.
[29] Интервью с Дмитрием Галсаном.
[31] Интервью с Дмитрием Галсаном.
[32] Там же.
[33] Интервью с Булатом Молоновым.
[34] Там же.
[35] Идымова Ж. Бурятский автор, воспевший «головаров», получил литературную премию (http://asiarussia.ru/news/13440/).
[36] Интервью с Геннадием Башкуевым.
[37] Башкуев Г. Записки пожилого мальчика. Улан-Удэ, 2007.
[39] Там же (записи от 26 мая, 28 мая и 23 июня 2004 года).
[40] Там же (запись от 23 июня 2004 года).
[41] Там же (запись от 27 августа 2008 года).
[42] www.facebook.com/abanaeva (запись от 29 июля 2016 года).
[43] Гатапов А. Шахматный сад // Байкал. 2006. № 3. С 119–150.
[44] Интервью с Жаргалом Бадагаровым.
[45] Интервью с Дмитрием Галсаном.
[46] Интервью с Жаргалом Бадагаровым.
[47] Интервью с Алексеем Гатаповым.
[48] March A.F. Citizen Genghis? On Explaining Mongolian Democracy through «Political Culture» // Central Asian Survey. 2003. Vol. 22. № 1. P. 61–66.
[49] www.facebook.com/abanaeva (запись от 20 июня 2016 года).
[50] Цыремпилов Н.В. Лубсан Самдан Цыденов и идея буддийской теократии в Забайкалье // Восток. 2007. № 6. С. 64–75.
[51] Интервью с Жаргалом Бадагаровым.
[52] Интервью с Булатом Молоновым.
[53] www.facebook.com/abanaeva (запись от 23 июля 2016 года).
[54] www.buryatia.org/modules.php?name=Forums&file=search&search_author=tri_t… (записи от 28 мая и 23 июня 2004 года).
[55] www.facebook.com/abanaeva (запись от 5 июня 2016 года).
[56] Интервью с Геннадием Башкуевым.
[57] См. подробнее: Boliachevets L., Sablin I. The Second or the Fourth World: Critique of Communism and Colonialism in Contemporary North Asian Literature // Ab Imperio. 2016. № 2. P. 385–425.
[58] www.facebook.com/abanaeva (запись от 2 сентября 2015 года).
[59] Вэлла Ю. Ветерок с озера. Ханты-Мансийск, 2008.
[60] Bloch A. Red Ties and Residential Schools: Indigenous Siberians in a Post-Soviet State. Philadelphia, 2004.
[61] Молонов Б. Указ. соч.