Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2017
В конце 2015 года, когда многим вспомнилось, что уже четверть века мы живем при каком-то новом строе, «Левада-центр» задал вопрос: «Если принимать во внимание все последствия рыночных реформ, идущих с 1992 года, то, как вам кажется, лично вы, ваша семья выиграли или проиграли от перемен, которые происходят в последние годы?».
Из 1600 опрошенных, репрезентирующих примерно 100 миллионов россиян от 18 лет и старше, 32% выбрали ответ «выиграли», 43% – «проиграли», а 25% затруднились ответить. Перед нами выраженный в явном виде известный, в общем-то, факт, что через 25 лет, прошедших со времени реформ, пользу от них для себя видит лишь треть населения, а остальные либо видят в них вред, либо предпочитают помалкивать.
Стоит сопоставить это наблюдение с ответом на вопрос, который, по традиции, стоял непосредственно перед обсуждаемым вопросом про реформы: «Считаете ли вы, что дела в стране идут сегодня в целом в правильном направлении, или вам кажется, что страна движется по неверному пути?». Здесь затруднились с ответом 16%, 31% полагает, что страна движется по неверному пути, а вот 52% опрошенных считают, что дела идут в правильном направлении.
Обратим внимание на ответы людей старшего поколения. Среди них более половины называют нынешний путь правильным, и примерно столько же заявили, что проиграли от реформ. Такая комбинация может быть логически непротиворечивой только при допущении, что нынешний путь эти люди не считают путем тех реформ, от которых они пострадали, и потому находят его правильным. Можно найти еще несколько свидетельств того, что большинство россиян ценит именно отказ от прежних реформ, ставя это в заслугу нынешнему руководству.
Это не единственное мнение. Не следует забывать о том, что среди тех, кто в свое время не принял Гайдара, а потому – и «покрывавшего» его Ельцина, продолжает сохраняться и неприязнь к тому, кого Ельцин (или «семья» – помните?) назначил в преемники. В числе тех 15%, кто не одобряет деятельность преемника, немалая доля людей именно с такими взглядами. Они полагают, что антинародные гайдаровские реформы не отменены и продолжаются.
С мнением этих людей – как правило, пожилых, не очень образованных и бедных – интересным образом перекликается точка зрения другого меньшинства, на этот раз состоящего из людей, высокообразованных, пусть не богатых, но и не относящих себя к бедным. Это меньшинство также полагает, что все правительства после гайдаровского, в том числе и те, которые работали при Путине, не отказались от основ, заложенных реформами Гайдара. Но далее это меньшинство просвещенных лиц разделяется на два лагеря, между которыми существует острый антагонизм.
Их делит не признак «проиграл»/«выиграл». Их объединяет забота об интересе державы, но одни считают, что либеральный экономический курс (которым так или иначе следуют все российские правительства) соответствует оному интересу, а другие, напротив, что он ему противоречит. Широко известны имена, ставшие символами этих лагерей: Алексей Кудрин и Сергей Глазьев. И тот и другой в некотором смысле приближены к первому лицу; при этом сторонники Кудрина убеждены, что они «оппозиция», поскольку Глазьев, мол, «в фаворе», а сторонники Глазьева уверены, что в оппозиции они, поскольку благоволит первое лицо именно Кудрину.
Сам же верховный руководитель, по старой традиции, не занимает однозначно ни той ни другой позиции. Он занимает обе позиции одновременно, несмотря на то, что они, по мнению их поборников, несовместимы. При этом политика экономического блока правительства, отмечают даже самые строгие наблюдатели, при Путине все-таки была и остается либеральной. Это факт.
Есть в правительстве и другой блок, силовой, который никто не заподозрит в либерализме, как политическом, так и экономическом. Кудрин в свое время поплатился министерским постом именно за попытку распространить на этот блок свою политику, что значило, в частности, лишить его огромных бюджетов и прав их расходовать без оглядки на либерально-экономические догмы. Силовой блок не держит Глазьева в своих непосредственных лидерах, но, по логике нашего политического коромысла, присущая силовикам дирижистская экономика оказывается неизбежно близка его принципам.
Силовой блок, кстати, тоже переживал разные реформы. «Гайдаровскими» их можно считать только на самом первом шаге, когда Гайдар резко снизил финансирование оборонки из государственного бюджета. Многие ее предприятия пошли под приватизацию и, будучи устроенными нисколько не рыночно, быстро задохнулись в новой рыночной атмосфере. Собственно, падение оборонки и было одним из главных драматических событий в жизни трудоспособного населения и тех, кто был на его иждивении. Именно на этих предприятиях трудилась если не подавляющая, то значительная часть тех, кто в СССР назывался «трудящимися». Эти люди, отметим, не просто потеряли источник дохода. Они потеряли не просто место работы. Они потеряли место приложения своего труда. Работа на оборонном предприятии, по советским этическим представлениям, была настоящимтрудом. Труд – это работа на благо страны. Если оборонное предприятие распалось, а в одном из его цехов открылся склад кроссовок или «сникерсов», а некогда работавший в этом цехе лекальщик стал работать здесь же кладовщиком, то его работу никто, в том числе он сам, уже не продолжал называть трудом. Слова «труд», «трудящийся» ушли из обихода. Это одна из тех социальных обид, которые не заживают в сердцах тех 43%, кто считает себя проигравшими от реформ.
Дальнейшие преобразования в силовом сегменте не были связаны ни с Гайдаром, ни с его наследием. Реформа армии, осуществленная при Анатолии Сердюкове, исходила из принципов рационального использования ресурсов; боеспособная часть вооруженных сил теперь стала служить по контракту, то есть регулирующий экономический критерий был введен и в эту сферу. Но при этом армия остается призывной – этого «реформаторам» не отдали.
В деятельность другой части силового блока, которая называется словом «спецслужбы», вмешиваться с идеями либеральной экономики никому не придет в голову. А вот наоборот – пожалуйста. Спецслужбы в масках и без стали одним из ключевых участников экономических процессов. Один их визит, а то и угроза этого визита (например, обещание «прислать доктора») могут обрушить на бирже акции предприятий, холдингов, чуть ли не целых отраслей. Если в сейфах офицеров спецслужб находят миллиарды, то ответ на вопрос, выиграли ли эти службы от экономических реформ или нет, кажется очевидным, хотя, конечно, покойному Егору Гайдару такой поворот дел вряд ли приходил в голову. И в этом одна из роковых ошибок российских реформаторов.
Вернемся к данным опроса, чтобы выяснить, а кто же более всех выиграл от реформ. Напомним, что в среднем доля считающих себя выигравшими – 32%. Вот ответы тех, кто должен себя считать детьми, а теперь и внуками гайдаровских реформ, узаконивших частное предпринимательство. Российских предпринимателей немного, но они, что логично, большинством в 42% против 36% заявляют, что выиграли от реформ. (Можно допустить, что 36% считают себя проигравшими от того, что реформы были проведены неполно и непоследовательно; бизнесу в России жить тяжело.) Но кто же чаще всех говорил о том, что выиграл от реформ? Кто эти люди? Это те, кто в соответствующем вопросе выбирают ответ «руководители». Среди них рекордные 53% заявили о своем выигрыше (проигравших 32%). То есть от рыночных реформ более всех выиграли не предприниматели, а начальство!
Еще в 1987 году Гавриил Попов в своих статьях в изданиях «Эко» и «Знание-сила» показал, что крестьянская реформа в России, реформа, которой уже с первых десятилетий XIX века чаяли и среди части крестьян, и среди части дворян, и даже при дворе, – состоялась лишь тогда и только тогда, когда бюрократия сумела «отрихтовать» реформу так, чтобы она отвечала ее интересам. О том, почему шоковая версия реформ начала 1990-х была бы благоприятнее для нашего общества, говорила Татьяна Заславская, изучавшая опыт похожих преобразований в Восточной Европе. Потому что советская/постсоветская бюрократия не успела бы обернуть реформы на пользу себе. При всей силе потрясений наши реформы, однако, не были шоковыми, то есть совершенными очень быстро и до конца. Первые законы были приняты оперативно, но процесс приватизации затянулся надолго. То, что считалось поиском «эффективных собственников» в промышленности или поиском «справедливых решений» в вопросе о собственности на землю, затягивалось и затягивалось. В итоге самыми эффективными оказались коррупционные и откровенно криминальные действия бывших руководителей промышленных и сельскохозяйственных предприятий, добившихся перехода собственности в их руки. Они максимизировали прибыль, но – чаще всего – это была прибыль от быстрой распродажи активов, а не от их эксплуатации и развития.
Общество поминает недобрым словом залоговые аукционы, обогатившие кучку тех, кто стал олигархами. Но сейчас речь не о кучке, а о целом классе, сколотившем свое богатство на операциях с присвоенной так или иначе собственностью. Потом этот класс, уже обладавший и некими начальственными позициями, то есть ресурсом власти (неважно какой) и приобретенным ресурсом собственности (неважно какой), в несколько шагов сформировал режим, который удачно назвали «приватизация прибылей при национализации издержек». Именно эта комбинация частной и государственной собственности ставит в тупик тех, кто пытается понять: у нас все еще социализм или уже капитализм?
Ни то ни другое. Мы остановились на полпути. Сформировался класс начальников/собственников, источники власти которых, как и права собственности, зыбки и условны в каждом отдельном случае, но прочно закреплены за классом в целом. Для этого класса оптимальна именно такая комбинация социализма с капитализмом. Она во многом похожа на теневую экономику советских времен, когда ресурсы предприятию шли от государства, а доходы от продукции в чей-то карман.
Для такой ситуации удобно такое право, с помощью которого можно, если надо, оправдать любую операцию и ее же, при необходимости можно признать незаконной. Класс создал для себя за последние 25 лет идеальную среду. Интересам этого класса в нынешней России соответствует все. Даже население, даже мы с вами, особенно те, кто считает, что выиграл от реформ.