Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2015
Леонид Маркович Исаев (р. 1987) − старший преподаватель департамента политической науки Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». [1]
Поистине, Аллах не меняет того, что с людьми,
пока они сами не переменят того, что с ними.
Коран, 13:11[2]
В своих лекциях по философии истории Гегель писал: «Ислам уже давно сошел со всемирной исторической арены и вновь возвратился к восточному покою и неподвижности»[3]. Спустя сто лет, в начале XX века, ему вторил лидер алжирских улемов-реформаторов Абд аль-Хамид Бен Бадис: «Мечтам о возрождении халифата не суждено сбыться уже никогда, и мусульмане, даст бог, поймут это»[4]. Вероятно, для столетия, которое разделяло этих мыслителей, подобные суждения были вполне справедливыми. Однако сегодня, на фоне происходящих на Ближнем Востоке событий, едва ли можно рассуждать об исламской религии в терминах «покоя» и «неподвижности».
Бесспорно, ситуация, которая на рубеже 2014−2015 годов сложилась в ближневосточном регионе, беспрецедентна: террористическая исламистская группировка не просто сумела создать собственное государство со всеми необходимыми атрибутами, но и постоянно расширяет его границы. Причем парадоксальным образом произошло это в момент, когда бесперспективность проектов политического реформирования, вдохновляемых исламизмом, отчетливо проявила себя в целом ряде арабских стран − прежде всего в Египте, Тунисе, Сирии, Йемене, а ранее и в Судане.
Недавняя история
Важно обратить внимание на меняющееся со временем название структуры, которая на сегодняшний день именуется «Исламским государством». У ее истоков стоит бывшая региональная ячейка «Аль-Каиды» − «Аль-Каида в Междуречье», − на смену которой приходят сначала «Аль-Каида в Ираке», а затем «Исламское государство в Ираке и Леванте»[5]. Летом 2014 года группировка в очередной раз переименовывается, превратившись в «Исламское государство» и отказавшись тем самым от какой бы то ни было географической «привязки». Ее базовые принципы далеко не новы, они во многом опираются на опыт приверженцев панисламизма начала и середины XX века. Еще в 1980 году в печатном органе египетских «Братьев-мусульман», журнале «Ад-Даваа» («Призыв»), настойчиво проводилась мысль о необходимости «превращения XV века хиджры [XX века. − Л.И.] в век “победы ислама”, объединения мусульманских народов, представляющих “единую нацию” в границах одного государства»[6]. И хотя контуры предполагаемого государства никогда не отличались четкостью, панисламисты постоянно противопоставляли «региональной узости» националистических концепций универсализм и интернационализм мусульманского братства. На практике, как справедливо отмечала российская исследовательница исламской философии Мариэтта Степанянц, за таким курсом всегда скрывались «гегемонистические устремления»[7] правящих кругов отдельных стран. Сказанное верно в отношении и Османской Турции, и Саудовской Аравии, и Исламской Республики Пакистан (на заре ее основания); «Исламское государство» не стало исключением из этого ряда.
Несмотря на немалый объем всего, что писалось и говорилось об «Исламском государстве», причины его возникновения на иракской территории раскрыты недостаточно. А выявить их необходимо, причем не только для восстановления исторической фактуры, но и потому, что сегодняшнее печальное состояние Ирака напрямую обусловлено теми резонами, которые выдвинули американцы, оправдывая свое военное вмешательство в эту страну. Стоит напомнить, что баасистский режим и «Аль-Каида» годами находились в непримиримой вражде, а Саддам Хусейн и его соратники отвергали исламизм как таковой, будь то в шиитском или суннитском его варианте. До начавшейся в 2003 году оккупации Ирака никаких подразделений «Аль-Каиды» здесь не было, но с приходом американских войск они появились. Причем на начальном этапе военной операции против баасистов они активно боролись и с войсками коалиции, и с подразделениями иракской армии.
Как пишет российский арабист Константин Труевцев, мотивы вторжения нужно искать не в стремлении США захватить иракскую нефть или перекроить и демократизировать Ближний Восток, но «в обещании, данном президентом Джорджем Бушем (младшим) американскому народу после известных событий 11 сентября 2001 года. В этом обещании он заявил, что Соединенные Штаты дадут бой “Аль-Каиде”, причем этот бой будет дан не на территории США, а далеко от ее границ»[8]. Официальное обоснование вторжения сил коалиции в Ирак содержало не только утверждение наличия у баасистского режима химического оружия, но и упоминание о контактах между режимом Хусейна и «Аль-Каидой». Так, в совместном постановлении обеих палат Конгресса США от 2 октября 2002 года прямо говорилось о том, что Ирак представляет угрозу для Соединенных Штатов и государств Персидского залива как потому, что обладает химическим и биологическим оружием, так и из-за того, что «поддерживает и укрывает на своей территории террористические организации»[9]. Документ поручал американскому правительству принять меры «в отношении международных террористов и террористических организаций, включая те нации, организации или лица, которые планировали […] террористические атаки 11 сентября 2001 года или содействовали им»[10]. В соответствии с этим обещанием войска возглавляемой США коалиции в конце 2001 года вошли в Афганистан, и уже в январе 2002 года с режимом талибов, связанным с «Аль-Каидой», было покончено. Однако бежавшие из Кабула талибы и ударные силы «Аль-Каиды» во главе с Усамой бен Ладеном продолжали успешную партизанскую войну, базируясь в труднодоступных районах Вазиристана и Белуджистана; «выбить» их из этой горной местности американцам оказалось не под силу.
Весь ход вторжения в Ирак позволяет сделать вывод о том, что Соединенные Штаты намеренно разрушили иракский режим для того, чтобы превратить страну в полигон основного противоборства с «Аль-Каидой». Тем самым они «убивали двух зайцев»: уничтожали неприемлемую для многих стран региона и значительного числа самих иракцев диктатуру и одновременно провоцировали «Аль-Каиду» к приходу на территорию, где ей пришлось бы сражаться в крайне невыгодных для себя условиях. И действительно, в отличие от Афганистана, где «Аль-Каида» действовала в знакомой горной местности, опираясь на сочувствие местных жителей, обстановка в Ираке для ее бойцов была совершенно новой.
Иначе говоря, своим вторжением в Ирак американская армия обрушила структуры исламских радикалов в целом ряде арабских стран и нанесла тем самым серьезный урон «Аль-Каиде». Однако превращение Ирака в арену сражений иностранных войск с баасистскими структурами и главной исламистской группировкой влекло за собой многочисленные жертвы среди мирного населения и усугубляло недовольство иностранной оккупацией. Дело осложнялось еще и тем, что противоречия, которые были присущи павшему режиму, но жестко подавлялись им, вышли наружу, как только Саддам Хусейн сошел со сцены.
Становление «иракской демократии» и сунниты
Этническая и конфессиональная вражда в Ираке, разделявшая курдов, шиитов и суннитов, во времена Саддама Хусейна подавлялась властями, но после 2003 года выплеснулась на поверхность. Особенностью обострившегося конфликта стало то, что слабой стороной в нем теперь были не курды и не шииты, как раньше, а иракские арабы-сунниты, всегда отличавшиеся наличием в их рядах заметной прослойки образованного и секуляризированного населения. Именно это ослабление суннитов во многом объясняет стремительное распространение «Исламского государства» в северо-западной части Ирака, где живет преимущественно суннитское население, принимавшее экстремистов как освободителей от шиитского режима. В итоге всего за несколько месяцев боевикам из «Исламского государства» удалось взять под контроль территорию так называемого «суннитского треугольника» в Ираке и три провинции в Сирии, среди которых Ракка, аль-Хасака и Дейр аз-Зуур. Совокупная численность населения, оказавшегося под их контролем, составила около 10 миллионов человек.
Впрочем, справедливости ради следует отметить, что нынешнее обострение этно-конфессиональных противоречий в Ираке не является результатом исключительно крушения баасистского режима и последующей иностранной оккупации, но имеет более глубокие исторические причины, коренящиеся в основании современной иракской государственности. Ирак в его нынешних границах был создан в 1920 году путем объединения трех бывших вилайетов Османской империи − Багдада, Басры и Мосула, причем население Багдада и Басры было в основном арабским и поликонфессиональным с небольшим преобладанием суннитов. В Мосуле, напротив, доминировали шииты, но в его северной части, по линии Эрбиль−Киркук−Сулеймания, преобладали курды. Хашимитское иракское королевство, учрежденное в условиях британского мандата, где на троне оказался родной брат иорданского короля, можно было считать таким же «искусственным образованием», каким некоторые арабские историки считают саму Иорданию[11].
Народные восстания, которые сотрясали королевство в период между двумя мировыми войнами, имели, как правило, не только классовую, но и конфессиональную природу, поскольку основными их участниками выступали шиитские массы. Курдское национальное движение также вызревало в межвоенный период: в 1931−1932 годах под руководством его лидера Мустафы Барзани состоялось первое крупное восстание курдов. Второе подобное курдское выступление имело место в 1943 году. Курды напоминали о себе и после свержения королевского режима, произошедшего в 1959-м.
Иначе говоря, этнические и конфессиональные противоречия в Ираке были перманентными факторами, определявшими внутриполитическую ситуацию на протяжении всей независимой истории страны. Несмотря на попытки разрешения этих конфликтов, в лучшем случае их удавалось на время приглушить. В частности, Саддам Хусейн, не стеснявшийся в методах «умиротворения» своих подданных, смог лишь перевести конфликт иракских конфессий и этносов в тлеющее состояние, но не устранил его полностью. После свержение режима БААС зревшие на протяжении десятилетий противоречия вспыхнули, как уже не раз бывало, вновь; специфика, однако, заключалась в том, что теперь в Ираке больше не было «сильной личности», способной обуздать угрозу, которая ставила под сомнение само существование государства.
Политика, проводимая Временным коалиционным правительством, а потом и шиитским правительством Ирака, только усугубила и без того непростую ситуацию. Уже в мае 2003 года временное правительство под руководством американца Пола Бремера приняло два закона, положивших начало «реконструкции» страны: «О “дебаасизации” иракского общества» и «О ликвидации государственных структур». Первый из этих актов фактически санкционировал проведение чисток в рядах политической и гражданской элиты. Второй закон стал обоснованием ликвидации спецслужб, а также полицейских и военных структур Ирака, существовавших при Саддаме Хусейне. В августе того же года политика «дебаасизации» получила институциональное оформление: начала работать Высшая национальная комиссия по «дебаасизации», деятельность которой приобрела особый размах во время правления кабинета Ибрагима аль-Джафари. «Дебаасизация» в тот период достигла кульминации, что на практике вылилось в три ключевых для суннитского населения события. Первым стало тотальное отстранение от участия во всеобщих выборах, состоявшихся в декабре 2005 года, кандидатов от суннитских политических партий; вторым − начало деятельности Иракского верховного трибунала; третьим − принятие в 2005 году новой Конституции Ирака. Статья 7 этого документа объявляет партию БААС запрещенной, а в статье 134 (пункт 3), устанавливающей требования для членов Президентского совета, пресекается возможность получения постов в нем лицами, состоявшими в БААС в течение последних десяти лет ее существования.
Наконец, курс премьер-министра Нури аль-Малики, прежде занимавшего должность заместителя председателя Высшей национальной комиссии по «дебаасизации», который был направлен на притеснение суннитского меньшинства и недопущение увеличения его представительства в органах власти, также внес немалый вклад в то, что сунниты «демократического Ирака» предпочли своему новому государству «Исламское государство». Борьба иракского руководства с поверженной партией БААС ассоциировалась у них с борьбой с суннитами. Интересно, что костяк армии «Исламского государства» составляют сунниты, скрывавшиеся от преследования со стороны новых иракских властей по подозрению в связях с баасистским режимом. Две ключевые фигуры во властной номенклатуре «Исламского государства» − Абу Али аль-Анбари, наместник аль-Багдади в Сирии, и Абу Муслим ат-Туркмани, наместник в Ираке, − являются представителями высокопоставленного офицерства армии Саддама Хусейна.
Сила и слабость
В середине XX века египетский общественно-политический деятель и идеолог движения «Братья-мусульмане» Сайид Кутб в своей книге «Ислам: непонятая религия» обращал внимание на возможность игры на противоречиях как серьезного оружия в руках мусульман:
«Прекрасное географическое положение мусульманских государств − посредине между старым и новым миром − позволит им регулировать баланс сил. Тогда они будут поддерживать ту или иную сторону, руководствуясь собственными коллективными интересами, а не стремлением услужить восточному или западному империализму»[12].
Применительно к сегодняшнему дню, несмотря на наличие в рядах «Исламского государства» весьма квалифицированных (по арабским меркам) офицеров, вряд ли стоит преувеличивать мощь и потенциал этой организации: ее армия, насчитывающая около 10 тысяч человек, вряд ли может считаться серьезной военной силой, особенно учитывая факт отсутствия у нее тяжелого вооружения. Секрет нынешнего успеха исламистского проекта скорее следует искать не в силе исламистов, а в слабости их противников, обусловленной глубоким кризисом международных отношений на Ближнем Востоке после событий «арабской весны».
«Арабская весна», затронувшая все страны региона, стала, несомненно, переломным моментом не только в социально-политическом развитии отдельных арабских стран, но и в функционировании всей системы межгосударственных отношений. 2010 год, непосредственно предшествовавший «арабской весне», оказался наивысшей точкой подъема в региональном сотрудничестве. Несмотря на многочисленные претензии, предъявляемые региональными игроками друг другу, они довольно эффективно взаимодействовали, обеспечивая коллективную безопасность на Ближнем Востоке. В этой связи примечательна идея создания «Арабской добрососедской зоны», высказанная тогдашним генеральным секретарем Лиги арабских государств Амр Муссой на Сиртском саммите организации в марте 2010 года[13]. По его мнению, такая структура упростила бы принципы взаимодействия между арабским миром и окружающими его государствами. Активное участие в работе упомянутого саммита принимал премьер-министр Турции Тайип Реджеп Эрдоган, чье присутствие на арабских встречах в верхах стало уже привычным. Тогда же активно поднимался вопрос о включении в «Арабскую добрососедскую зону» и Ирана, что уже можно было считать большим шагом на пути иранской «интеграции» в арабский мир.
Однако до практической реализации этой концепции дело так и не дошло. Следующая встреча на высшем уровне, запланированная на март 2011 года в Багдаде, была перенесена на год, а потом Лига добровольно пошла по пути дезинтеграции, под разными предлогами приостанавливая участие в своих саммитах государств-членов. (Сначала этой санкции подверглась Ливия, а потом и Сирия.) Арабские правительства погрузились во внутренние проблемы своих стран, а дипломатические отношения в регионе очень быстро изменились до неузнаваемости. В этом плане показателен пример Турции, политическая система которой в Египте после свергшей Хосни Мубарака «революции 25 января» считалась едва ли не идеалом; визит Эрдогана в эту страну, состоявшийся летом 2011 года, вызвал немалый ажиотаж среди каирской молодежи. Однако начиная со следующей «революции 30 июня», в ходе которой военные отстранили от власти исламистов, турецкие достижения в «стране фараонов» начали стремительно девальвироваться; апофеозом этой переоценки стало состоявшееся в конце 2013 года официальное выдворение из Египта турецкого посла, обвиненного во вмешательстве во внутренние дела государства.
За последние четыре года два события нанесли особенно тяжелый урон системе межарабских отношений: первым стал конфликт в Сирии, вторым −коллективная обструкция стран Персидского залива в отношении Катара. Сирийская смута не только разделила государства региона на сторонников и противников президента Башара аль-Асада, но по сути исключила саму возможность диалога с действующим сирийским режимом по выработке совместных способов противостояния «Исламскому государству». Сейчас уже невозможно представить себе ситуацию, в которой Сирия могла бы оказаться за общим столом переговоров с такими ключевыми игроками, отвечающими за безопасность в регионе, как Турция или Саудовская Аравия. При этом очевидно, что исключение из международной коалиции Сирии, в которой почти треть территории контролируется «Исламским государством», ставит крест на позитивном исходе операции против исламистов. Проблема усугубляется и тем, что иранская «интеграция» в арабский мир также не сдвинулась с мертвой точки, а отношения между шиитским правительством Нури аль-Малики в Ираке и странами Персидского залива оставались крайне натянутыми вплоть до отставки иракского лидера летом 2014 года. При этом влияние Тегерана на ход политических процессов в Ираке, Сирии и Ливане остается очень существенным.
Наконец, масла в огонь подлил конфликт внутри самой «аравийской шестерки», прежде казавшейся нерушимым целым, усложнив и без того запутанную региональную ситуацию[14]. Конечно, Эр-Рияду при желании не составит труда поставить Доху на место, ограничив ее амбиции. Однако сам факт финансирования Катаром «братьев-мусульман» по всему арабскому миру, от Марокко до Ирака, уже приносит плоды. И если в странах Магриба и в Йемене проект политического реформирования на основе исламизма зашел в тупик, то в Ираке и Сирии он лишь набирает обороты. Не последнюю роль в этом сыграло то содействие, которое государства Персидского залива на протяжении последних четырех лет оказывали местным повстанческим группировкам. Причем далеко не очевидно, что правящая династия ас-Саудов сама сумеет избежать политических потрясений, обусловленных старением правящей верхушки, а также нестабильной ситуацией внутри страны и на ее границах[15].
Сочетание всех перечисленных факторов сформировало крайне благоприятную основу для появления и распространения «Исламского государства» на территории Ирака и Сирии. При этом противники исламистов действуют несогласованно, зачастую враждуя друг с другом. Самым ярким подтверждением их разобщенности стало то, что ни одна из стран коалиции не желает начинать наземную операцию против «Исламского государства», предпочитая перекладывать ответственность за такой шаг на соседей. Запад же, как и его региональные союзники, продолжает оказывать финансовое и военное содействие силам, ведущим борьбу с Башаром аль-Асадом, игнорируя тот факт, что большая часть этой помощи очень скоро оказывается в руках аль-Багдади и его сподвижников.
* * *
Во второй половине XX века господствовала точка зрения, согласно которой религиозные концепции уже выполнили свою функцию, политически «пробудив» мусульманские народы и сплотив их в борьбе против «иноземного гнета». Сохранявшееся преобладание ислама в общественно-политической жизни арабских стран считалось средством для «отвлечения внимания масс от решения коренных политических задач». Предполагалось, что этот феномен будет недолговечным, поскольку «социально-экономический и культурный прогресс неизбежно влечет рост секуляристских тенденций»[16]. Соответственно, последующую утрату религиозности, как полагал, например, видный ливанский философ и политик XX века Шарль Хабиб Малик, мусульмане неизбежно будут компенсировать, обращаясь к «интеллектуальному наследию Запада»[17]. Однако, как показала практика, потенциал возрожденческих тенденций в мусульманском мире в нашем столетии далеко не исчерпан. Стремительный взлет «Исламского государства» стал наиболее ярким подтверждением этого.
Было бы неправильно считать «Исламское государство» только лишь дикой шайкой разбойников, публично обезглавливающих граждан западных стран. На сегодня эта организация превратилась в мощнейшую структуру, которая в отличие от прочих исламистских объединений, воюющих против того же аль-Асада, смогла создать самое что ни на есть полноценное государство с границами, армией, системой политической власти, бюджетом и, самое главное, поддерживающим ее населением. «Исламское государство» не похоже на полумифическую «Аль-Каиду», скрывавшуюся где-то в неприступных горах и время от времени напоминавшую о себе спорадическими вылазками на разных континентах. Это вполне объективная политическая реальность XXI века, утвердившая на Ближнем Востоке свою «землю ислама», дар аль-ислам, и ведущая войну с «неверными». Это образование превратилось в заманчивую альтернативу для тысяч мусульман во всем мире, грезящих идеями исламского возрождения. Консолидирующая функция ислама вообще сыграла фундаментальную роль в успехах «Исламского государства» − ведь именно в религии, как о том высокопарно говорилось еще в Национальной хартии Алжира, мусульмане всегда «черпали моральную и духовную силу, которая предохраняла их от отчаяния»[18].
Феномен «Исламского государства» в очередной раз напомнил о преждевременности вычеркивания ислама со страниц всемирной истории: идеи восстановления исламского халифата оказались весьма живучими. Абул Калам Азад, известный индийский политик, один из председателей Индийского национального конгресса, в свое время справедливо отмечал:
«Религия − это сила, которую нельзя подогнать под какие-либо рамки. […] Религия подобна мощному паровому двигателю, требующему квалифицированного и осторожного управления. В руках недостойных он может привести к ужасному бедствию. К нашему огромнейшему несчастью, сегодня религия попала в недостойные руки, превратившие ее в собственную противоположность. И теперь не ясно, куда мы идем»[19].
[1] В основу настоящей статьи положены результаты исследования, выполненного в рамках проекта РНФ № 14-18-03615 «Российская политика на Ближнем и Среднем Востоке: возможности и пределы сотрудничества со странами региона».
[2] При цитировании Корана указываются номера сур и аятов по русскому переводу И.Ю. Крачковского: Коран. М.: Восточная литература, 1963.
[3] Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории // Он же. Сочинения. СПб.: Наука, 1993. Т. 8. С. 377.
[4] Цит. по: Левин З.И. Ислам и национализм в странах зарубежного Востока: идейный аспект. М.: Наука, 1988. С. 67.
[5] В арабском языке слову «Левант» в этом названии соответствует термин «аш-шам», обозначающий ту географическую сущность, которую принято называть «Великой Сирией», − то есть территорию современных Сирии, Ливана, Иордании и Палестины.
[6] Степанянц М.Т. Мусульманские концепции в философии и политике: XIX−XXвв. М.: Наука, 1982. С. 124.
[7] Там же. С. 125.
[8] Труевцев К.М. Ирак после диктатуры: девять трудных лет // Системный мониторинг глобальных и региональных рисков: Арабский мир после Арабской весны / Отв. ред. А.В. Коротаев, Л.М. Исаев, А.Р. Шишкина. М.: УРСС, 2013. С. 115.
[9] Joint Resolution to Authorize the Use of United States Armed Forces against Iraq. White House, 2002. October, 2. (http://georgewbush-whitehouse.archives.gov/news/releases/2002/10/2002100…).
[10] Ibid.
[11] См.: Труевцев К.М. Указ. соч. С. 107−108.
[12] Qutb M. Islam: The Misunderstood Religion. Delhi: Board of Islamic Publications, 1968. P. 45.
[13] Подробнее см.: Исаев Л.М. Саммиты ЛАГ: (не) время для споров // Азия и Африка сегодня. 2010. № 9. С. 46−50.
[14] Подробнее об этом см.: Коротаев А.В., Исаев Л.М. Анатомия египетской контрреволюции // Мировая экономика и международные отношения. 2014. № 8. С. 91−100.
[15] Труевцев К.М. Сирийский урок // Неприкосновенный запас. 2014. № 1(93). С. 132−143.
[16] Степанянц М.Т. Указ. соч. С. 221.
[17] Цит. по: История философии // Под ред. Г.Ф. Александрова и др. М.: Госполитиздат, 1959. С. 245.
[18] Национальная хартия Алжирской Народной Демократической Республики 1976 года. М.: Восточная литература, 1979. С. 31.
[19] Desai M. Maulana Abul Kalam Azad: A Biographical Memoir. Agra: Shiva Lal Agarwala, 1946. P. 83.