Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2015
Когда прошли главные митинги и демонстрации 2011 – 2012 годов, я постарался как можно громче объявить, что 2012-й – год исторический. Что развитие России теперь пойдет иными путями. Значение, которое мной вкладывалось в слово «исторический», теперь может вызвать ностальгический вздох у одних, ироническую усмешку у других. Однако мне кажется, что само соображение о том, что тогда окончился один этап и начался другой, было и остается верным. Что это за этап и что считать этапом, а что называть поворотом, событием – это предмет для дискуссий или вопрос, на который каждый может отвечать сам.
После присоединения Крыма слова о новой эпохе в отечественной истории слышались отовсюду. И впрямь, многое стало иным. Есть ли связь между событиями зимы 2011/12 года и весны 2014-го в Крыму и Восточной Украине? Мне кажется, что есть.
Если отвлечься от деталей, то в событиях зимы 2011/12 года можно увидеть внезапный выход на российскую общественную и политическую сцену силы, которая основным своим лозунгом сделала честность и законность. Она предъявила власти обвинение по этим двум «статьям», обвинила власти в нарушении законов и в попытках это скрыть.
Ничего принципиально нового в такой позиции не было. Ценность честности/законности в разных формах присутствовала в этическом кодексе российской интеллигенции издавна и бывала то правилом для себя, то назиданием, обращенным к народу, то требованием к власти. Новым в 2011 году было, во-первых, выдвижение этой ценности слоями, более широкими, чем интеллигенция (по мнению некоторых социологов, собственно интеллигенции как социальной группы в это время уже не было). Во-вторых, небывало сильной, политически мощной была форма выдвижения этой ценности. Стоит подсчитать число отмобилизованных властью служащих МВД в специальной экипировке для уличных схваток, чтобы понять, как в те поры оценивала власть физическую мощь этой силы.
Адресатами обвинений в нечестности и нарушении закона были два высших политических субъекта: парламент и президент. Публичным утверждением, что выборы – и парламентские, и президентские – включали нетерпимо высокую долю фальсификаций, политическая сила, о которой идет речь, объявила обоих этих субъектов нелегитимными. И сделала это от имени всего общества (а не от имени интеллигенции, среднего класса, «креаклов», «офисного планктона», московских богатых бездельников и прочих – как пытались тогда обозвать протестантов, дабы снизить значимость их протеста). Данные опросов того времени показывали, что за диалогом, который московские протестанты навязали власти, напряженно наблюдала вся страна: чья возьмет? Ведь в очередной раз решался извечный российский вопрос: что победит – правда или сила. И снова возникала надежда, что правда может одолеть силу.
Первой реакцией властей было, напомним, смятение. Пара весьма высоких особ в политических и духовных ведомствах даже не удержались и сказали нечто одобрительное относительно людей, требовавших, чтобы мы жили по-честному. Но их, видно, одернули – сразу и сильно: они тут же публично опровергли свои слова. Принятые впопыхах законы тоже должны были показать, что, мол, сигнал недовольства нами услышан. В ответ на требование честности была предложена многопартийность.
Другим свидетельством смятения была отмена публичных – уличных, массовых – торжеств по случаю инаугурации. О, какие чувства владели теми, кто велел их отменить и кто в бронированном автомобиле несся по улицам столицы, очищенным даже от того народа, которому предстояло по команде ликовать и махать флажками!.. Думаю, переживания этого момента многое определили в том, в какие тона окрасилась российская политика с тех пор.
Но главная реакция субъектов, которым было публично отказано в легитимности (коли выборы нечестные!), была в другом.
Наша легитимность, заявили эти субъекты, вовсе не та, которой требуете вы: соблюдение каких-то там законов и формальностей. Не в них дело. Они важны для вас, для Запада, которому вы поклоняетесь и служите. А нашему народу важно другое.
И это другое стали показывать с мощью, которая поразила весь мир.
Консерватизм и фундаментализм, ориентация на массовые фобии, архаические стереотипы стали основой пропаганды по ТВ. Особое внимание было направлено на вопрос о правде и правоте.
Нас стали убеждать, что сила, если это наша сила, – это и есть правда, наша правда, и что никакой правды, кроме этой нашей, нет или не должно быть. И никакого права, закона, кроме того, который вытекает из нашей силы и подтверждает нашу правоту, мы знать не хотим и признавать не будем.
Парламент, борясь за эту «настоящую», не формальную, а народную легитимность, обрел неожиданную живость. Он не сделался местом для дискуссий, органом для согласования разных интересов. Но он сделался одним из центров порождения интригующих инициатив по развитию политического противостояния в обществе. Процессы консолидации, в которых очень значительную роль играет фигура президента (об этом ниже), естественно порождают видимость всеобщего согласия в стране. Народ расслабляется, успокаивается. А те, кому сказали, что их избрали с нарушениями, не могут сами успокоиться и народу не дают. Они ему все время хотят доказать, что виновных искали не там. Неожиданно для многих этот орган взял на себя функцию политического сыска. В отличие от служб, которым теперь это вменено в профессиональную обязанность, причем действовать им полагается скрытно, корпус народных избранников ведет дело добровольно и публично. Пока эта активность сосредоточена лишь на Охотном ряду да в Мариинском дворце. Но уже между этими учреждениями с необходимостью развивается соревнование – кто больше выдвинет инициатив, кто больше раскроет тайных врагов. До повсеместного распространения таких состязаний совсем недалеко. А как такие процессы начинают охватывать все общество и как в такую воронку начинает неудержимо затягивать все и вся, наш народ знает и помнит. Самый частый, каждый четвертый-пятый, ответ на вопрос о числе жертв политических репрессий – «несколько миллионов». И примерно столько же помнят о жертвах в их семьях. Почему репрессии в СССР, Китае, Корее, Камбодже были столь массовыми? Не только потому, что для властителей массовое уничтожение людей было способом сохранения собственной власти. Не только потому, что репрессивные органы превратились в самозаводящуюся систему. Но еще и потому, что общество в лице «общественных организаций» и «трудовых коллективов» дало себя втянуть в чудовищное соревнование: кто больше разоблачит.
Разоблачителей пьянит безнаказанность. Действительно, в этой системе нет места скорой справедливости и воздаянию по делам. Но тем, кто специализируется на обличениях и разоблачениях, надо бы помнить, что в свой черед обличат и их. И сделают это не жертвы, а те, кто у них учился изобличать и разоблачать. Таковы законы этой воронки.
Даже если они ее, не дай бог, раскрутят и в ней сгинут, вместе с массой причастных и непричастных, эта пагуба в свой час кончится. Социальные процессы, превращаясь, как говорят марксисты, в естественно-исторические, подчиняются своим внечеловеческим и уже внесоциальным законам. Они идут, как пожар или эпидемия, останавливаясь, когда выжгут или выморят свою округу. Тогда наступает час истории. На ее суд вызовут не только тех, кто приводил приговоры в исполнение, и тех, кто их выносил. Но и тех, кто выискивал и разоблачал врагов на собраниях. И тех, кто на этих собраниях и сессиях голосовал за обличающие резолюции. И довод «время было такое» на суде истории не принимается.
Пока что активность парламентариев не дала заметного роста их популярности в широких слоях общества. Но следует признать, что одна из тем, которая – не будем доискиваться почему – обуяла их воображение, а именно: однополый секс – обеспокоила и широкие слои публики. Слова о том, что в Европе все – уже гомосексуалисты и нас хотят сделать такими же, можно услышать из самых разных уст. Считать это безобидной глупостью не стоит. В нашем обществе обсуждение реальных проблем, возникающих в сфере интимных отношений, обсуждение того, что здесь норма, до сих пор в значительной мере табуировано. Сексуальное просвещение заблокировано борцами с чужим сексом, разрешенными оказываются сальности на телеэкране и порнуха в Интернете; их венчает перенос внимания с нормы на то, что считается патологией, о каковой вещают с самых высоких трибун.
Но, конечно, не это главный знак новых времен.
И в прессе, и в общественных обсуждениях, повторюсь, отсчет новой эпохи ведут с крымской кампании. Социологи не раз сообщали, что главный смысл, который российское массовое сознание вкладывает в эти события, связан со статусом страны. Поступив вопреки воле Америки – главного супостата и геополитического соперника, переиграв его в короткой двухходовке, мы, Россия, наконец, вернули себе (в собственных глазах) венец великой державы.
Обретение этого статуса преобразило – в глазах россиян – и весь мир, и собственную жизнь. Мир окрасился в темные тона, жизнь – в светлые. Главный руководитель приобрел репутацию победителя и черты вождя.
Кого мы победили, чего мы добились на международной арене, сейчас обсуждаться не будет. Россияне считают это победой – и точка. Но надо сказать и о другой победе. Тот показатель, что зовется у нас «рейтингом Путина», а именно: доля одобряющих в целом исполнение Владимиром Путиным обязанностей президента РФ, составляла в среднем 65% на протяжении почти полутора десятилетий начиная с первых дней его пребывания в должности. С момента присоединения Крыма и доныне этот показатель выше на двадцать и более процентных пунктов. К числу тех, кто считает нужным при опросе выразить одобрение деятельности Путина, добавились 20–25 миллионов человек.
Кто они? Откуда взялись?
Не стоит забивать себе голову сказками, что это все выдумали социологи, или что они «неправильно спрашивают», или что люди так отвечают от страха.
Появление новых сторонников Путина – это, действительно, знак начала новой эпохи, точнее – конца старой. В старую, прошлую эпоху, которую, видимо, скоро станут поносить почище, чем «лихие 1990-е», эти люди были оппонентами путинского режима. Они хотели, чтобы он был заменен на другой – демократический. Их надеждой было продолжение реформ, начатых в конце 1980-х – начале 1990-х. Они вытерпели разочарование, когда эти реформы прекратились. Они были сбиты с толку недемократическими действиями первого – демократического – президента РФ. Они недоумевали по поводу его решения о передаче власти и погрузились в глубокое политическое молчание. Противоречивый опыт соседей будил надежды и гасил их. Они хотели демократических перемен и точно знали, что перемены должны быть мирными. Похоже, те, кто постарался, чтобы на Болотной началась потасовка, чтобы Майдан вылился в кровавую схватку, понимали, что в глазах этой части российских наблюдателей подобный поворот событий скомпрометирует их мечту лучше всего. Зрите: бархатной, мирной дороги к демократии здесь не будет. А немирной они не пойдут.
И вот Майдан окунулся в кровь, а Крым – Крым был взят без крови. Как и в случае с парламентом, идею о нарушении формальных прав и правил, международных законов и соглашений крыли идеями о нашей правоте, нашем национальном интересе. Да и то, что было нарушено, это их, западные, законы. Мы победили своей лихостью и напором. Мы победили Запад как идею, как чуждый и навязанный нам принцип, строй мыслей и чувств.
Двадцать пять миллионов человек признали эту победу. Они признали побежденной свою надежду. Право силы оказалось выше силы права. Это ими признано и пока что принято. Исторический переход состоялся.
Навсегда ли он? Конечно, нет. То, что большинство россиян высказывается за «особый путь» России, значит лишь то, что им не хочется видеть свою страну отстающей и проигрывающей в гонке по общему пути. Лучше сказать, что мы с вами не играем, «отойти» в сторонку и объявить, что это у нас особый путь. Постоять там некоторое время, подъедая накопленное. Это и будет новая, недавно начатая эпоха. А как все съедим, элиты, будем надеяться, мирно сменятся. Со вздохами или с новым ликованием будем возвращаться на общую дорогу. России не привыкать к таким возвращениям. Начнется очередная эпоха.