Этнографические заметки. Грозный 8, 9 и 10 мая
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2015
Ольга Резникова (р. 1983) – антрополог, социолог, сотрудница Института европейской этнологии в Мюнхенском университете имени Людвига Максимилиана.
В этой статье я попробую описать ситуацию с празднованием 9 мая, которая сложилась в мае 2013 года в Грозном. В связи с политической актуальностью этой темы мне становится все сложнее анализировать собранный в Чечне материал – полтора года спустя после моего полевого исследования. Несмотря на это, я стараюсь этнографически описывать и анализировать собранный мною материал, а диалогическая форма текстуализации позволит, как я надеюсь, лучше понять моих респондентов. В первую очередь речь пойдет о важных элементах памяти о войне и ее инструментализации: значимости советского и имперского колониального прошлого для интерпретации Второй мировой войны; национально-великорусского нарратива, находящегося в конкуренции с дискурсом об угнетении малого народа; а также о новой роли антисемитского рессентимента в контексте разговоров о Великой Отечественной войне.
Говоря о колониальности и имперском наследии современной России, необходимо, как и в случае с западноевропейской моделью колонизации, задействовать в качестве исследовательского материала музеи и памятники, с помощью которых воспроизводятся колониальная и имперская оптики. При этом, рассматривая городское пространство через оформляющие его памятники, мы должны не только подвергать рефлексии их идеологическое значение и скрытый в них потенциал структурного насилия, но и учитывать его действие на нас как на конкретных акторов, включенных в данный городской ландшафт.
Для Чечни в этом контексте особенно показательны Мемориал памяти погибших в борьбе с международным терроризмом (Грозный, установлен 9 мая 2010 года); комплекс Аллеи Славы, включающий музей Ахмата-хаджи Кадырова, а также памятники генералу Алексею Ермолову (которые присутствуют и в других городах России: Пятигорске, Орле, Ставрополе). Рассматривая эти памятники, я буду анализировать сконцентрированное в их материальности колониальное насилие, эффекты расификации[1], а также идеологическую составляющую памяти о чеченских войнах и Великой Отечественной войне.
Прежде, чем анализировать накопленный мной материал, необходимо сказать несколько слов о значимом для него контексте. 9 мая – День Победы, но, помимо этого, – день гибели первого президента Чечни Ахмата Кадырова, убитого в 2004 году на грозненском стадионе как раз во время празднования Дня Победы. К тому же в 2011 году День траура чеченского народа – который начиная с 1991 года отмечался 23 февраля, в день начала депортации чеченцев в 1944-м, – был перенесен на 10 мая[2]. Это было сделано после того, как Рамзан Кадыров заявил, что в Чечне все российские праздники должны отмечаться так же, как и в других регионах страны. В 2013-м и 2014 годах различные общественные и школьные мероприятия на тему депортации, которые многие хотели провести именно 23 февраля, стали пресекаться со ссылкой на то, что для такого рода инициатив существует «единый день траура 10 мая, […когда] мы скорбим о всех жертвах независимо от их политических взглядов и роли в истории чеченского народа»[3]. Такие интерпретации праздника и траура, переносы траурных дней и проводимые в связи с ними как новые, так и традиционные городские мероприятия интересны не только сами по себе – они провоцируют жителей по-новому интерпретировать исторические и политические события, сопротивляться и/или поддерживать новые официальные коммеморативные практики и осуществляющую их риторику. Именно эти, часто спонтанные, реакции жительниц[4] Грозного интересны для анализа культурных кодов и их значений, характерных для той исследовательской рамки, которая была описана выше.
Отмечание 9 мая в Чечне разворачивается не в конкретной топографической точке (которой могли бы быть памятник советскому солдату на православном кладбище в Грозном или Аллея Славы в центре города). Более того, это и не конкретная дата как таковая, а целый комплекс социальных условий и символических процедур, которые своими связями создают общую эмпирическую ситуацию – «9 мая в Чечне». Я использую расширенное понятие ситуации не только потому, что в Грозном существуют разные, конкурирующие друг с другом восприятия и оценки 9 мая, но и в связи с довольно прагматическими на первый взгляд причинами. Празднование Дня Победы в Грозном невозможно рассматривать независимо от Дня траура чеченского народа (10 мая), а значит – и от формально отсутствующего Дня Памяти 23 февраля, равно как и от мероприятий и митингов, проводимых 8 мая. С одной стороны, календарные даты наделяются специфическим символическим смыслом, например: 9 мая – еще и день гибели Ахмата Кадырова. С другой стороны, конкретные исторические даты и их символическое наполнение при планировании празднования учитывались иногда очень условно: так, например, парады и празднования в честь Дня Победы проводились 8 мая. При этом многие из тех, с кем мне удалось поговорить, не воспринимали 10 мая в официальном ключе как «день траура чеченского народа», таким днем для всех опрошенных по-прежнему оставалось 23 февраля. Поэтому, отвечая на мои вопросы, респондентки иногда ощущали необходимость спонтанно интерпретировать значение таких дат, как 8, 9 или 10 мая.
8 мая 2013 года
По проспекту Победы в сторону Аллеи Славы прошли около 500–800 человек[5]. Среди них чиновницы, министр по делам молодежи, мэр Грозного, присоединившиеся прохожие, но в основном – школьницы, многие из которых одеты в одинаковую школьную форму, и активисты[6] молодежных движений («Ахмат» и «Путин») в куртках с изображением Ахмата Кадырова и Владимира Путина. Они несли символическую георгиевскую ленту длиной в 68 метров – по числу лет, прошедших с конца войны. После завершения процессии ленту обернули вокруг мемориала Аллеи Славы под песню «Вставай, страна огромная!». Туда же поставили и 42 портрета героев Великой Отечественной войны из Чечено-Ингушетии, которые участники митинга несли от мечети «Сердце Чечни». В официальных речах говорилось о сложной истории признания чеченцев – героев Великой Отечественной войны, о значении Брестской крепости и роли чеченцев в Победе, а также о новой эпохе в истории Чечни и трагически погибшем ее первом президенте. Во время официальной части митинга часто и в разных формах повторялась метафора о «чистом небе», при этом она неоднократно использовалась для проведения параллелей между «чистым небом после Великой Победы» и «чистым небом, которое нам подарил Ахмат Кадыров (и его сын)»[7]. Затем перед ветеранами выступил эстрадный певец с песней «День Победы».
У каждого школьного класса была своя, заранее подготовленная, роль, митинг организовало и вело Министерство по делам молодежи, а учительницы руководили своими классами во время пения поздравительных песен, аплодисментов и возложения красных гвоздик. За каждой группой школьниц была закреплена ответственная за организацию учительница, время от времени она подходила к детям и говорила, что им надо делать. Иногда сотрудница министерства выкрикивала: «Третья гимназия, постройся!» или «Четвертая гимназия, постройся!». В перерывах между выступлениями в качестве «молодого поколения, пришедшего на митинг, потому что оно не забыло своих отцов и дедов» и потому что «им важно помнить о великом подвиге всех советских народов»[8], школьницы разговаривали и шутили, обсуждали друг с другом, сколько еще им предстоит здесь стоять и зачем их сюда привели. А классная руководительница, стоявшая недалеко от меня, иногда шутила и смеялась вместе со своим классом, иногда строго смотрела на ребят и, показывая на меня, просила говорить только лояльные по отношению к происходящему вещи.
Сотрудник Министерства по делам молодежи так комментировал мероприятие в интервью со мной, данном в тот же день:
«Вкратце расскажу. Люди вышли на центральную улицу города. Тогда, во времена Великой Отечественной войны, машины, на которых наши дедушки ездили, воевали, сражались, – в общем, ретроспективу [хотели показать]: взяли эти автомобили, на них посадили наших ветеранов, всего 17 человек было по городу Грозный. Уже понятно, что с каждым годом все меньше и меньше, хворают, стареют, с этим уже ничего не поделаешь. Но тех, которые более мобильны, привлекли, поставили их в авангард. За ними шла красивая цепочка из курсантов Суворовского училища. 42 человека держали в руках 42 портрета героев Чечено-Ингушской ССР. В том числе это были чеченцы и ингуши, представители всех национальностей и народностей, которые воевали и, соответственно, отмечены [наградами] были на полях битв. Перед ними шли порядка ста человек, они несли в большом варианте георгиевскую ленту, 68 метров. И сзади шли общественники, студенческая молодежь, школьники, сотрудники органов исполнительной власти – в общем, народ разный был. Около 1500 человек были там. […] Здесь, на Аллее Славы имени первого президента, героя России Ахмата Кадырова, у нас состоялась кульминация, завершение этого шествия»[9].
А вот так видит этот день моя чеченская подруга, жительница Грозного Элиза, которая не только не пришла на парад, но даже не знала о его существовании:
«Что? У нас сегодня было что-то в городе?! А я и не знала…. Оля, неужели, если тебя интересует война и память о войне, ты приехала из Москвы сюда и ходишь на эту официальную фигню? В этом нет ничего живого. Нет ничего родного, все как будто мертвое, пустое, даже память о Победе»[10].
Действительно, все, что я видела во время митинга 8 мая, было похоже на отвлеченное от реального контекста действо: митинг, шествие, речи, публикации в официальной прессе и сама территория Аллеи Славы создавали впечатление абсолютной оторванности официальной риторики и празднования от восприятия Великой Отечественной войны жителями Грозного. Элиза в разговоре со мной в этот день называет официальную память о войне и Победе «пустой и мертвой». В Грозном эта метафора «пустоты» часто повторяется, причем в разных контекстах. Так в 2010–2012 годах и Элиза, и другие участницы моего исследования через метафору пустоты описывали новый «чужой» город, который они ассоциировали с опасностью и угрозой. «Новый Грозный» в их глазах часто не имеет истории, социальных взаимосвязей и воспоминаний, он представляется им гомогенизированным пространством, возникшим вследствие репрессивной городской политики. Скорбь и меланхолия по погибшим в первую и вторую чеченскую войну на языковом уровне выражается в рассказах о пространстве, использующих топосы «пустоты» или «мертвенности» («мертвый город», «мертвое место», «пустое», «безликое»). Для описания сегодняшнего Грозного обычно используется контраст со «старым Грозным» (до 1991 года), а иногда и с военным или послевоенным: «разрушенным, но родным городом»[11].
Итак, не случайно, что Элиза в своем замечании использует такие метафоры, как «мертвый», «неживой», «пустой». Празднование 9 мая 8-го числа с первого же взгляда вписывается в то, как она и другие собеседницы описывали «новый город». При этом Аллея Славы для многих является не только примером «новой тоталитарной архитектуры в Чечне»[12] и апогеем доходящей до абсурдности героизации Ахмата Кадырова, но одним из таких пустых, абсолютно чужих для жительниц, мест:
«Ну, куда можно сходить в Грозном? […] Нет, в музее Кадырова нечего делать, не потому что там политические причины и т.д. и т.п. А просто там нечего делать. Там на огромную площадь, не знаю уж сколько там квадратных метров, одна пустота!»[13]
И все же на основе анализа всех интервью и разговоров можно сказать, что «Победа в той войне»[14] играет важную роль в нарративе (пост)колониальности. Несмотря на то, что для многих собеседниц участие родителей или родственниц в Великой Отечественной войне является не только частью семейной истории, но и предметом семейной гордости, само празднование Дня Победы вызывает у некоторых респонденток равнодушную реакцию, или даже сильно негативную. Так, например, Шамиль комментирует запланированные на 8-е, 9-е и 10 мая мероприятия в Грозном:
Шамиль: Когда я смотрю на эти парады и митинги, я думаю, чего они над нами издеваются, что ли? Вообще непонятно, на той ли стороне мы воевали. Не уверен, что мой дед был прав.
Ольга Резникова: Что ты связываешь с 9 мая?
Шамиль: Что я связываю с 9 мая?! Победу. Мой дед воевал… Но не затем, чтобы русские потом испоганили мне весь этот праздник.
О.Р.: Чем испоганен для тебя этот праздник?
Шамиль: Тем, что мы здесь, на этом месте. При чем тут Кадыров? При чем тут русские? Русские не воевали, русские нас депортировали[15].
Шамиль говорит о празднике День Победы как об инструменте русской гегемонии, обозначая при этом свое амбивалентное отношение к истории Второй мировой войны. При этом официальное место – Аллея Памяти – воспринимается им как угроза, стремящаяся вытеснить амбивалентную семейную память о войне своей монументальной и подконтрольной нынешней политической элите памятью о первом президенте Чечни. Это создает ощущение ее колониального характера, а сам праздник связывается Шамилем с русской культурной гегемонией. Это не единственный комментарий о «не той стороне» в Великой Отечественной, который я слышала во время своих интервью и неформальных разговоров о праздновании Дня Победы. Иногда подобные высказывания сопровождались антисемитскими лозунгами, отрицанием Холокоста или оправданием Гитлера как «человека, способного остановить Сталина».
Интересно, что один и тот же человек может говорить о «прекрасном старом межнациональном городе,.. [где] все жили в дружбе и помогали друг другу: евреи, армяне, русские, чеченцы», а через какое-то время в том же интервью сказать:
«Не знаю, может быть, и нехорошо это, что мы сражались на стороне русского народа. Может быть, надо было эту имперскую машину как раз тогда останавливать? Думаю, что если бы Гитлер доделал бы свою работу до конца [в контексте интервью понятно, что имеется в виду уничтожение евреев. – О.Р.], то не было бы этой страшной истории в Чечне, не было бы этих жутких войн и геноцида чеченского народа»[16].
Значение антисемитизма в антиколониальной и антиимпериалистической риторике в Западной Европе довольно хорошо изучено представителями Франкфуртской школы и критической теории[17]. Что же касается функции антисемитизма в контексте обсуждения российского колониализма, то эта тема мало изучена. Необходимо провести более широкое эмпирическое исследование с соответствующим научным вопросом. В контексте же 8 мая в первую очередь интересно, что антисемитский рессентимент, очевидно, связан с тематизацией российской имперской политики и осознанием колониальной специфики истории Чечни в царское и в советское время.
При этом нарратив «дружбы народов» имеет большое значение как для неофициальной памяти (в контексте противопоставления старого и нового города), так и для официальной риторики. Во втором случае выстраивается общая версия российской истории и совместной Победы, с помощью которой заново конструируется понятие «единого народа», или «российского народа», отсылающего к прежнему понятию «советский народ». При этом героизация памяти и национализация героев (наиболее ярко героизирована фигура Мавлида Висаитова, но это касается и Мовлди Умарова, Магомеда Узуева и других чеченцев, представленных во время или после войны к званию Героя Советского Союза, но не получивших его[18]) тесно переплетаются в официальной риторике с героизированным образом «отца сегодняшнего чеченского народа Ахмата-хаджи Кадырова»[19]. Празднование Победы и создание официальных образов национального траура и общероссийского праздника, не пересекающихся с семейной и личной трагедией жительниц Чечни (в первую очередь это касается 23 февраля, перенесенного на 10 мая), создает обратный эффект. Совместная российская история, в том числе и победа в Великой Отечественной войне, становится историей «русских» и русской гегемонии[20].
9 мая 2013 года
Парад проходил 9 мая по главной части города, проспекту Победы[21], который одной своей стороной упирается в Аллею Славы, а другой – в мост через реку Сунжу. Военная техника двигалась участку проспекта Победы от Дома моды до Мемориала памяти погибших в борьбе с международным терроризмом[22] и обратно (это два квартала). Перед мостом, по левую руку, находится центральная грозненская мечеть «Сердце Чечни», а по правую – мемориальный комплекс. Празднование разделилось на две неравные части: с одной стороны у Мемориала памяти погибших стояли около трех тысяч человек, среди них государственные деятели, вдовы Героев России, полицейские и другие сотрудники правоохранительных органов, журналисты. С другой стороны стояли «неприглашенные» участники парада: жительницы Грозного, сознательно или случайно пришедшие посмотреть на парад военной техники или на митинг у мемориального комплекса.
Проход к памятнику, у которого происходило официальное мероприятие, был прегражден тремя линиями безопасности. Полиция перекрыла проспект у Дома моды, но большинство людей после коротких переговоров пропускали; следующая преграда располагалась через три дома в сторону центральной мечети, между аптекой и цветочным магазином, и третья – на пересечении проспекта Победы и улицы Исаева. Основное время парада, около полутора часов, я провела, находясь у второго ограждения, на боковой улице, вместе с другими стоявшими там людьми. Из нашего закутка между домами парад военной техники был виден плохо, но было понятно, что машины ездят по кругу, разворачиваются у мечети, проезжают до Дома моды и едут обратно.
Нас около сорока человек. За полтора часа я успела поговорить со всеми, кто стоял в этом месте. Среди нас были случайные прохожие, попавшие в «ловушку» и ждущие, когда ограждения и кордон снимут; пары с детьми, для которых это семейный праздник, и они пришли «на парад»; скептики, пришедшие «по привычке» или «из чувства долга», и жители города, проходившие мимо и решившие «посмотреть». Люди, стоявшие между домами и глядящие на проезжающие танки и военные машины, имели довольно мало общего, объединяло нас пространство. Некоторые люди были между собой знакомы, большинство – нет, но все общались, обмениваясь новостями.
Семья Ахмедовых стоит рядом с ограждением – родители и трое детей. Младший сын Рашид, ему 8 лет, на его одежду накинута взрослая форма с орденами; в руках у родителей две фотографии пожилых мужчин в форме, с орденами. В разговоре со мной родители рассказывают об изображенных на фотографии мужчинах – их отцах, участвовавших в Великой Отечественной войне. Мама Рашида – Ада, учительница в школе, – держа в руке фотографию своего отца рассказывает:
«Для нас очень важен этот день. Мы всегда его празднуем и сейчас, когда родители умерли. Мы всегда рассказываем нашим детям все, что знаем сами. Готовим праздничный стол… Мы вот сейчас шли, наш сын в форме отца, с орденами, мы шли на парад. А по дороге мальчишки […] начали кричать: “У него русские награды! У него русские награды. Они русские проститутки”. Ну что с этим сделаешь? Что? Они совсем не знают нашей истории, не знают и своей истории, своих семей. Это не потому, что он плохой или чеченский парень. Это просто незнание. Это точно так же, как про тот же гимн[23]. Все из-за этого случая так переживали. Когда играет гимн, у меня мурашки по коже бежали, на любом мероприятии, на линейках всегда этот гимн играл. Мы знали, что надо встать смирно и стоять. Что такое гимн – минута молчания, мы все это знали. Нас учили этому. А наши дети, дети войны, наши чеченские дети, не встали, когда гимн был. Мы просто очень далеко назад отброшены, мы отстали из-за военных действий, наши дети отстали. Но мы же к чему-то стремимся! […] 9 мая – это как раз тот праздник, который может воспитать патриотизм в России у людей. Не надо винить наших детей. Мы сами в этом виноваты, потому что мы потеряли ценности. […] Можно же показывать вместо “Дом-2”, например, каждый день по одному ветерану, рассказывать о них, их же так мало осталась».
Очевидно, что для этой женщины семейная память и официальная риторика не противоречат друг другу. Ответ на репрессивную российскую политику по отношению к чеченкам Ада видит в том, чтобы воспитывать у своих учениц и своих детей патриотизм к России, и в том, чтобы настаивать на том, что «чеченцы тоже воевали в Великой Отечественной войне и были часто героями».
Но не для всех, кто стоял здесь с портретами своих родственников, воевавших в войне, официальная позиция вообще имела какой-то смысл. Так Муса, который слышал Аду, начинает разговор со мной сам и тихо говорит:
«Ну, да, нас загнали сюда, когда мы хотели почтить память наших дедов, воевавших тогда. Они дают награды каким-то людям в погонах, которые делали рейды. Дожили. [После паузы] Но мы же здесь. Для нас это все равно важно».
Муса имеет в виду церемонию награждения, проходящую у мемориального комплекса, вдов погибших сотрудников правоохранительных органов, которые отличились «в борьбе против терроризма». Для него официальная риторика, выстраивающая прямые параллели между «Героями России» – сотрудниками правоохранительных органов, и «Героями Советского Союза» – участниками Великой Отечественной войны, представляется абсолютно циничной[24]. В отличие от Шамиля или Ады он не позволяет себе амбивалентной лояльности к советскому и российскому правительствам:
«Мне важно вспоминать моего отца. Это все. Он прожил очень сложную и тяжелую, трагическую жизнь. Он воевал еще почти мальчиком, потом жил в депортации, потом не захотел уезжать из села во время войны. Я пришел сюда из-за него. И мне не нравится весь этот маскарад, одно не имеет ничего общего с другим: Кадыров – с моим отцом, омоновцы – с героями Советского Союза. И зачем весь этот маскарад, мы никогда не будем восприниматься русскими как русские».
Патриотическая память о Великой Отечественной войне очень важна для Ады и ее мужа, пение российского гимна и празднование Дня Победы для них обоих являются признаком нормальной российской идентичности, а также индикатором их интегрированности. В контексте этого разговора, а также в контексте повторяющейся тематизации (или иногда проблематизации) «нормальности русских» становится понятно, что под «нормальным» подразумевается не маркированный, не расифицированный член российского общества. То есть их желание говорить о патриотизме и подчеркивать значение «высокой чеченской литературы» является реакцией в первую очередь на непризнание чеченок полноправными гражданами РФ. Это непризнание чеченок в поствоенных, а также постманежных и постбирюлевских дискурсах нужно рассматривать в контексте новой расификации, в которой понятия политики, жизни, гражданственности и нации переплетены в сложной, противоречивой практике исключения[25]. Один из эффектов этой практики заключается в создании особо уязвимой группы «черных», к которой причисляются разные группы людей, называемые «нерусскими» или «неславянами». При этом маргинализированные чеченки, формально обладая гражданством, зачастую остаются лишенными привилегий, связанных с обладанием этим гражданством. Дискурсивная непринадлежность к России и ограниченная гражданственность выливаются для многих в физическое насилие, ограниченную мобильность и контроль сексуальности.
В разговор вклинивается еще один мужчина, в течение всего времени, что мы там стояли, довольно иронично за мной наблюдавший:
Мужчина: А я к врачу шел. Думаете, мне до парада дело есть? Да никому нет! Даже если взять в целом по Чечне.
Ольга Резникова: А что вообще значит 9 мая для Чечни?
М.: Ну, что значит? Так, российский праздник. Но меня он раздражает. Раздражает, да, а потому что здесь [в Чечне] очень много недостатков, внутри. Весь этот маскарад раздражает всех. Все деньги воруют, все по блату, все авторитетно [так!] здесь, поэтому все боятся говорить. А людям денег не платят. В нищете живут, в школах учителей не хватает… Зато у нас дворцы строятся, праздники устраиваются, куда ветеранов не пускают. Даже не знаю, плакать или смеяться. Люди еще в общежитиях живут, но сказать им ничего нельзя, потому что если скажут, то маскарад может кончиться… А люди, которые здесь стоят, ну, или еще где, это они просто вышли – большинство, наверное, так, просто, как я по делам пошли.
О.Р.: И фотографии у них случайно оказались с собой?
М.: Ну, а что? Неужели вы можете сказать, что кому-нибудь в Чечне сейчас до празднования Дня Победы! Не до того людям.
10 мая 2013 года
«Приходят, значит, НКВДшники в село, чеченцев забирать. Холодно, февраль на дворе. Кричат: “Cобирайтесь! Идите!” Бьют их, в снег кидают. А потом такие: “Слушай, а давай 23 февраля на 10 мая перенесем, теплее будет”. И уходят».
Анекдот, рассказанный мне 10 мая на Аллее Славы
У Аллеи Славы поставили реконструированный вагон, так называемую «теплушку», с экспозицией о депортации чеченцев в 1944 году, которая на следующий день была уже демонтирована. Внутри вагона на пол было положено сено, на стенах висели картины чеченских художниц, документальные фотографии, а также биографические истории депортированных чеченок. Перед вагоном – митинг, концерт и театральное представление в связи с Днем траура чеченского народа. На улице собираются люди, школьных классов сегодня нет, но приехали учительницы из многих школ, сотрудницы музеев, библиотек и других культурных учреждений, а также члены молодежных организаций в таких же куртках, что и 8 мая: с изображением Рамзана и Ахмата Кадыровых или Владимира Путина.
Сцена для выступающих находится у входа в вагон-экспозицию. После короткого вступления, идущего на сцене, началось театральное представление: актрисы разыгрывали события 1944–1957 годов – выселение, тяготы депортации, голод, радость после возвращения. Потом произносились официальные речи[26], выступал чеченский эстрадный певец Джамиль Дзагиев, читались стихи как в честь героев войны, так и в память о жертвах депортации, кроме того, пелись песни и рассказывались стихи в честь Ахмата-хаджи Кадырова.
10 мая отмечается в Чечне начиная с 2011 года. Сначала это был официальный День траура по первому чеченскому президенту Ахмату Кадырову. С 2012 года он стал Единым днем траура, который должен был заменить День траура и скорби 23 февраля. При этом, если отношение ко Дню Победы может быть у жительниц Грозного амбивалентным, то отношение к депортации практически однозначное. Замена семейной памяти о погибших во время депортации абстрактной памятью «всего трагического, что случилось с чеченским народом»[27], вызывает у всех, с кем я разговаривала, недоумение или отчуждение. Но, как и 8-го, и 9 мая, разные участницы митинга и жительницы города по-разному интерпретируют, объясняют или осуждают существование этого официального дня. Так, некоторые из участниц мероприятия на Аллее Славы связывают митинг 10 мая с Днем Победы и воспринимают как праздник; другие воспринимают его как день траура по Ахмату Кадырову; некоторые, зная, что это перенесенный с 23 февраля День траура, связанный с депортацией, рассказывают разные вариации анекдота из приведенного выше эпиграфа.
И даже со сцены Великая Отечественная война, депортация, смерть Ахмата Кадырова тематизировались независимо друг от друга, не считая уже знакомой нам метафоры «чистого неба». То есть одно выступление могло быть по одной теме, а следующее – по другой. Так, например, ведущий объявил:
«Добрый день, уважаемые участники и гости. 11 апреля 2011 года главой Чеченской Республики, героем России Рамзаном Кадыровым, был подписан Указ об установлении 10 мая Днем памяти и скорби народов Чеченской Республики. Сегодня мы в очередной раз собрались, чтобы почтить память людей, погибших во времена депортации и двух военных кампаний. Наши бабушки и дедушки вместе с родителями, братьями и сестрами, всеми близкими, в одночасье стали жертвами политической воли Сталина. Позже наших земляков назовут “жертвами политических репрессий”. Но этих двух слов мало, чтобы выразить весь ужас, который пришлось пережить нашему народу. Более достоверно об этом расскажет мастер слова, народный поэт и непосредственный участник тех трагических событий Умар Ярычев».
После чего Умар Ярычев прочитал стихотворение об Ахмате Кадырове, в котором называл его «отцом и старшим братом» чеченского народа, не упоминая ни Великой Отечественной войны, ни депортации.
Когда я 8 мая спрашивала сотрудника Министерства по делам молодежи о переносе этих дат, то и он не смог выстроить логичного для себя объяснения:
«Сейчас 23 февраля – это День защитника Отечества, мы проводим мероприятия, соответствующие этой дате. Что касается темы выселения, депортации, у нас теперь 10 мая – это День памяти и скорби. Отныне это дата официально День памяти и скорби, и у нас она закреплена за 10 мая. Это все, что можно сказать по этому поводу. Большего и я не знаю».
На митинге многие на мои вопросы отвечать не хотели, тем более, если видели у меня в руках диктофон. Иногда говорили только: «Мы сами пришли, нас никто не заставлял» или «Ну, что ты спрашиваешь, и так все понятно». Один учитель, Мурат, стал рассказывать:
Мурат: Почему я сегодня сюда пришел? [смеется] Ну, посмотри, вон там наш директор, дальше начальник нашего директора, а вон там из министерства люди стоят. Ты не записываешь?
Ольга Резникова: Нет, я запоминаю. Я после нашего разговора просто запишу наш разговор в мой дневник.
Мурат: Ну, вот, а работы здесь у нас – в самой благополучной республике – нет. Вот потому и пришел. Еще вопросы есть? [смеется]
О.Р.: Да, я хотела спросить, что для тебя 10 мая?
Мурат: 10 мая? Или 9-е? Это ты так издеваешься?
О.Р.: Нет. Я 9-го тоже на парад ходила и 8-го на митинг. И спрашивала, что значит 9 мая. А сегодня ты здесь в День траура чеченского народа, поэтому я спрашиваю, что для тебя значит 10 мая.
Мурат: Хитро! Ну, ладно, я тебе так скажу. Я своим школьникам как рассказывал, что депортация была 23 февраля, так и рассказываю. Меня эти все шутки с переносом дат не интересует. У меня есть еще отец, он многое помнит из детства, у меня и мать жива. Что я буду своим ученикам рассказывать? Что с тех пор, как у нас есть светило Рамзан Кадыров, нас депортировали в мае? Смех один. Ну, и эта история с трауром по Кадырову. Да, конечно, плохо, что убили, трагедия. Можно и помянуть. Но при чем здесь депортация? Вот ты мне можешь объяснить?
Кроме Мурата, мало кто открыто говорил о своем неприятии переноса Дня траура на 10 мая, а также об окончательном сносе Памятника депортации. Некоторые, как выяснилось, и не знали об этом:
Учительница 1: У нас нет ни одной семьи, которую не затронула эта беда.
Ольга Резникова: Вы про депортацию или про войну?
Учительница 1: Про войну, это же вместе было.
Учительница 2: Это было параллельно, одни воевали… а другие…
Учительница 1: [перебивает] Наши все почти мужчины воевали, и в то же время нас обозвали и бандитами, и всем… Как будто мы не хотим воевать. Разные легенды про нас, как и в сегодняшнее время.
О.Р.: А с 10 мая вы что связываете?
Учительница 1: Сегодняшний день у нас тоже трагедия случилась: наш первый президент погиб 9-го. Вот тоже народ скорбит. Тоже много навидались.
О.Р.: Почему депортацию вспоминаем 10 мая, а не 23 февраля?
Учительница 1: Депортацию? Почему депортацию? А что сегодня?
Учительница 2: Ну, что ты! Нам же говорили!
Учительница 1: Это все выстрадал народ, это все взаимосвязано.
Так же, как и 9 мая, кроме неприятия (или незнания) этого переноса Дня траура, встречались и высказывания, в которых позиция чеченских властей представлялась частично понятной и необходимой для самих респонденток. Так один собеседник, который долго рассказывал мне, какие сегодня недостатки в Чечне, в том числе и о том, что многие люди боятся до сих пор рассказывать о преступлениях «кадыровцев», так комментирует происходящее на сцене:
Ольга Резникова: Сегодня там вагон стоит. Этот день сегодня как-то связан для вас с депортацией?
Собеседник: Это наш народ выселяли в 1944 году. В один день тысячи и тысячи человек… под видом праздника собрали и… Это благодаря нашему, не знаю… руководству – Сталин, Берия. Из-за их мнения все это же было. Один из этих вагонов – это и есть история про них. Люди это смотрят, вспоминают и отмечают праздник 9 мая. Для этого все собрались. Теперь мы знаем, что единая Россия действительно нерушима. А Чеченская Республика, по-моему, один из реальных союзников России, пожизненно будет самым надежным и активным другом, соседом.
Заключение
Я попыталась показать, с какими формами насилия, расизма и замалчивания связано 9 мая как праздник и траурный день в Чеченской Республике. При этом ситуация «городской митинг» и диспозиции 9 мая очень противоречивы и неоднозначны. Даты официальных праздников (9 мая и 23 февраля) «ориентированы» на Москву. В то время, как некоторыми чеченками риторика этих праздников воспринимается как античеченская и имперская, для других она включает стратегию противостояния практикам исключения чеченок, характерных для разного рода националистических российских дискурсов. Люди, пришедшие на праздничные и траурные мероприятия (неважно, по требованию начальства или чтобы почтить семейную память) 8-го, 9-го и 10 мая, попадают на парад, посвященный Великой Отечественной войне, где поздравляют и награждают героев чеченской войны и/или милиционеров, или же идут на мероприятие, посвященное депортации, но попадают на чтение стихов об Ахмате Кадырове. Депортация в официальной риторике, с одной стороны, героизируется, а с другой, – память о ней стигматизируется и изолируется, заменяя семейную память гегемониальным дискурсом о смерти Ахмата Кадырова и о «безоблачном небе» единой России. Все это приводит к тому, что жительницы Чечни, придя на митинг, парад или театральное представление, во время самого действа и во время моего с ними разговора зачастую довольно критически отзываются об этих мероприятиях. Часто официальная риторика переиначивается или заново интерпретируется в их собственных интересах, что можно назвать переприсвоением праздника (или траурного дня).
В ходе присвоения себе праздника актор не обязательно отрицает гегемониальный дискурс или иронизирует над ним, он интерпретирует его по отношению к собственной позиции и исходя из локальной ситуации выбирает свою тактику преодоления античеченского расизма, замалчивания собственной семейной истории или вытеснения памяти о депортации.
Несмотря на то, что российский расизм так же, как и иные формы расизма, неразрывно связан с колониальной политикой Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации, последняя все же сильно отличается от колониальных политик и практик, имевших или имеющих место, например, в Великобритании, Голландии или Германии. Несмотря на это, я убеждена, что для понимания сегодняшних как националистических, так и имперских тенденций в российском обществе, для понимания новых форм расизма в Москве или Воронеже, а также для осмысленной антирасистской и антинационалистической работы мы должны заниматься анализом колониальной истории Кавказа и ее сегодняшними эффектами.
Данная статья представляет собой сокращенный вариант текста, полную версию которого читайте в сборнике «Памятник и праздник», готовящемся к изданию в книжной серии «Библиотека журнала “Неприкосновенный запас”» издательства «Новое литературное обозрение».
[1] Понятие «расификации» я использую, чтобы подчеркнуть, что понятие «расы», а также разные формы расизма находятся в постоянном процессе производства и трансформации.
[2] Официальный статус День траура и скорби 23 февраля получил только в 2010 году.
[3] См. комментарии на странице Instagram Рамзана Кадырова: http://instagram.com/p/ku3I6giRpv/.
[4] В тексте я иногда использую курсив для окончаний женской формы глаголов, прилагательных и существительных. Этот прием подразумевает действующего актора в тех случаях, когда его/ее гендер неизвестен или неважен. Эта форма написания подразумевает всех акторов конкретной группы и женского, и мужского, и другого гендера. Она обусловлена, в том числе и тем, что для многих респонденток в разговорах и интервью со мной было важно подчеркнуть, что они часто остаются «невидимыми» за спиной расифицированной фигуры мужчины («чеченца»). Особенно эта невидимость заметна им со стороны тех жительниц Российской Федерации, которых в Чечне называют «нормальными россиянами».
[5] Цифры приведены по моим оценкам.
[6] Иногда я также использую мужскую или женскую форму множественного числа (без курсива), в этих случаях речь идет о группе людей, в которой, по моей информации, нет людей с другой гендерной идентичностью. При этом написании я не учитываю факторов, влияющих на гомогенный характер группы, например: связан он со структурным исключением или нет.
[7] Записано по памяти. Аллея Славы, 8 мая 2013 года.
[8] Из официальной речи сотрудника Министерства культуры Чеченской Республики. Запись мероприятия моя, не авторизирована, 9 мая 2013 года.
[9] Интервью с сотрудником Министерства по делам молодежи.
[10] Интервью с Элизой. Грозный, 8 мая 2013 года.
[11] Из интервью с Элизой, март 2011 года. Подробнее о «новом» и «старом» городе см.: Reznikova O. Kämpfe und Aushandlungen in einer neuen «Leere» der Stadt. Grozny im Kontext des anti-tschetschenischen Rassismus. Münster, 2015 [в печати]; особенно раздел «Grozny. Stadt ohne Kriegspuren».
[12] Из интервью с Хасаном. Май 2013 года.
[13] Из интервью с Шамилем. Март 2012 года.
[14] «Та война» (Великая Отечественная) контрастирует с «этой войной» (обе чеченские и послевоенное время 2000-х).
[15] Из интервью с Шамилем. Грозный, 7 мая 2013 года.
[16] Там же.
[17] См., например: Schmidt H.J. Antizionismus, Israelkritik und «Judenknax»: Antisemitismus in der deutschen Linken nach 1945. Bonn: Bouvier, 2010; Globisch C. Radikaler Antisemitismus: Inklusions- und Exklusionssemantiken von links und rechts in Deutschland. Wiesbaden: Springer VS., 2013.
[18] См., например, заметку о Мовлди Умарове, которому на Аллее Славы установлена мемориальная доска: Федорова З. Забытый герой // Столица. 2013. № 49. 8 мая.
[19] Цитата из экскурсии, проведенной для меня одной из смотрительниц Мемориального комплекса в марте 2011 года.
[20] Подобный анализ никоим образом не должен преуменьшать опасность сформулированного некоторыми респондентами антисемитского рессентимента — совсем наоборот. Сегодня, в контексте войны, которую ведет Россия в Украине, после того, как мы увидели, что отсылки к Великой Отечественной войне, а с ними и такие понятия, как «фашизм» и «антифашизм», очень быстро могут перенять функцию обозначения «своего» и «чужого», «великого народа» и «младшего брата»; после того, как мы увидели, с какими новыми имперскими претензиями России это связано и к каким последствиям это может привести, мне представляется все более важным анализ разных форм исключения в дискурсах о «Победе». При этом как сам антисемитизм, так и отсылка к нему или обвинения в нем играли большую роль в этом новом конфликте начиная с первого «Евромайдана» и заканчивая провозглашением Донецкой Народной Республики.
[21] С 2008 года проспект Победы официально называется проспектом имени Владимира Путина, но я вслед за своими респондентками называю его проспектом Победы.
[22] Открыт 9 мая 2010 года.
[23] Имеется в виду случай, когда в мае 2013 года в Ставрополе борец Магомед Паланкоев и еще несколько спортсменов-чеченцев не встали под звуки российской гимна, за что Паланкоев был дисквалифицирован. См. также реакцию на этот инцидент официальной республиканской газеты «Вести республики» (2013. № 86. 8 мая).
[24] См., например, обращение к ветеранам Рамзана Кадырова, опубликованное в газете «Молодежная смена» (2013. № 35. 9 мая).
[25] О значении античеченского расизма для конструирования понятия «черный», а также для новой формы расизма см.: Резникова О. Роль категории gender и race в исследовании постколониальности в России. Оплакиваемость и чеченский феминизм // На перепутье: методология, теория и практика ЛГБТ и квир-исследований / Ред.-сост. А. Кондаков. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 2014. С. 33—36; Reznikova O. Op. cit.
[26] Из официальных лиц на мероприятии присутствовали Ислам Кадыров (мэр Грозного), представитель от Министерства по делам молодежи, а также председатель парламента Чечни Дукуваха Абдурахманов.
[27] См.: Обращение Главы Чеченской Республики, Героя России Рамзана Кадырова, в связи с Днем памяти и скорби народов ЧР // Столица. 2013. № 49(1141). 8 мая.