Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2015
Ярослав Владимирович Шимов (р. 1973) – белорусский историк и журналист. Специалист по новой и новейшей истории стран Центральной и Восточной Европы. Автор книги «Австро-Венгерская империя» (2003), сборника статей и эссе «Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий» (2002), многочисленных публикаций в научных изданиях и СМИ России, Белоруссии и Чехии. С 1999 года живет и работает в Праге.
Каждый год 28 октября в Пражском Граде – официальной резиденции президента Чешской Республики – проходит торжественная церемония. Глава государства выступает с краткой речью и вручает награды нескольким десяткам граждан, отличившихся в тех или иных сферах деятельности, от военной до культурной. Список награжденных составляется заранее на протяжении нескольких месяцев. Почти всегда этот процесс сопровождается утечками информации в прессу, которая живо обсуждает неожиданных или неоднозначных кандидатов в ордено- или медаленосцы. Сама же церемония происходит в день, когда в 1918 году в Праге было объявлено о создании Чехословацкой Республики – государства, просуществовавшего (с шестилетним перерывом на нацистскую оккупацию) 74 года под разными названиями[1] и распавшегося в результате «бархатного развода» Чехии и Словакии почти четверть века назад. Это своего рода раритет: день рождения уже не существующей страны остается одним из главных государственных праздников одной из стран-преемниц. (В Словакии, в отличие от Чехии, 28 октября внесено в календарь лишь в качестве «памятного дня», что не предполагает ни государственных торжеств, ни просто выходного.)
Два 28-х числа
История и настоящее этого праздника многое говорят о формировании современной чешской национальной идентичности. Ведь традиция здешней государственности весьма древняя и восходит к куда более давним временам, чем 1918 год. Более того, в здешнем календаре есть и другой праздник, отделенный от 28 октября ровно месяцем: 28 сентября, День святого Вацлава – патрона чешских земель, князя, правившего в Х веке, известного благочестивой жизнью и убитого, по преданию, в этот самый день в 935 (по другой версии – в 929-м) году собственным братом Болеславом[2]. 28 сентября официально отмечается как День чешской государственности (установлен законом Чешской Республики «О государственных и остальных праздниках, памятных и выходных днях», принятым в 2000 году)[3]. Тем не менее главным официальным праздником для чехов по-прежнему является 28 октября – день образования Чехословакии.
Одно из возможных объяснений этого факта – то, что с именем святого Вацлава связана неоднозначная государственно-идеологическая традиция. Принято считать, что князь Вацлав после военного поражения платил дань германскому королю Генриху Птицелову[4] и вообще попал под влияние могущественных немецких соседей. Характер их отношений является предметом споров среди историков, однако в XIX–XX веках, в период формирования современной чешской нации и обретения национально-государственной самостоятельности, взаимоотношения раннесредневекового князя с соседними государями зачастую вырывались из исторического контекста и представлялись чем-то вроде «коллаборации» с немцами. Отголосок той давней полемики прозвучал в стенах чешского парламента в 2000 году, при обсуждении вышеупомянутого закона о государственных праздниках. Тогдашний премьер-министр (с 2013 года – президент Чешской Республики) Милош Земан выступил против объявления 28 сентября государственным праздником, мотивируя свою позицию следующим образом:
«Святой Вацлав, в отличие от других Пржемысловичей, пришел к выводу, что согнутый хребет – лучший способ строительства отношений с могущественным соседом… Не случайно святовацлавская традиция была традицией Второй республики[5], традицией протектората… Последним крупным фильмом, который в конце Второй мировой войны снимался в [пражском] киноателье в Баррандове по приказу немецких оккупантов… был фильм под названием “Святой Вацлав”»[6].
Безусловно, толкование действий раннесредневекового чешского монарха в контексте современного национализма – яркий пример не просто вопиющего анахронизма, но и намеренной политизации и идеологизации истории. Милош Земан – а он с 2013 года в качестве президента Чехии вручает 28 октября награды в Пражском Граде – вряд ли прав в своей интерпретации действий князя Вацлава в Х веке. Тем не менее использование святого Вацлава в качестве символической фигуры пронацистским режимом протектората Богемия и Моравия в 1939–1945 годах – исторический факт. В качестве католического святого князь Вацлав еще раньше, в период пребывания чешских земель в составе монархии Габсбургов, был «поднят на щит» консервативно-лоялистским лагерем, видевшим в этой исторической фигуре олицетворение не только истоков чешской государственности, но и западнохристианской традиции, неотделимой от сотрудничества с германскими и австрийскими соседями. Святой Вацлав в такой интерпретации – символ католического традиционализма и центральноевропейской интеграции под эгидой вначале габсбургской Вены, а затем, в годы Второй мировой, нацистского Берлина. Излишне говорить, что с реальным князем Вацлавом, его эпохой, его политическим и духовным наследием эта интерпретация имеет мало общего: само понятие «чешско-немецкие отношения» применимо к Средневековью с большой долей условности, так как ни о чешской, ни о немецкой нации в современном смысле слова применительно к тем временам говорить нельзя. Зато подобный перенос логики и понятий своего времени на реалии тысячелетней давности – распространенный прием выстраивания политико-идеологических конструкций, базирующихся на искаженных представлениях об истории.
«Соревнование» двух осенних 28-х чисел за право считаться главным чешским государственным праздником – конкуренция двух исторических мифов, оказавших влияние на формирование национальной идентичности современных чехов. Это миф консервативный, включавший в себя святовацлавскую традицию в ее вышеуказанной интерпретации, и миф национально-демократический, связанный с историко-идеологическими построениями Томаша Гаррига Масарика и политической традицией основанной им Чехословацкой Республики (1918–1938; обычно ее называют Первой республикой). Посмотрим на эту традицию повнимательнее. Современный исследователь отмечает:
«Кульминацию чешской истории – и, следовательно, квинтэссенцию смысла ее – Масарик видит именно в чешской реформации, причем не только в идеях ее “предтечи” Яна Гуса и первых гуситов, но и в идеологии “чешских братьев”, их духовного отца Петра Хельчицкого и последнего епископа Яна Амоса Коменского»[7].
Наиболее лаконично этот историко-идеологический подход первый президент Чехословакии выразил своим известным афоризмом «Табор – наша программа», указав тем самым на радикальное крыло гуситского движения – таборитов – в качестве духовных отцов и исторических предшественников чехословацкой демократии.
Чехословацкая конструкция
В построениях этих было, конечно, немало искусственного и даже наивного. Вот, например, как объяснял Масарик Карелу Чапеку истоки якобы внутренне присущего чехам демократизма:
«Столетиями у нас не было собственной династии[8], не было – за редкими исключениями – национально сознательного дворянства, не было собственных богачей и аристократов, то есть мы всей своей историей и природой предназначены для демократии… Мы народ душой и телом демократический»[9].
С одной стороны, из национальной истории вырезались почти три столетия после битвы на Белой Горе (1620), названные «эпохой тьмы», – при том, что формирование современной чешской нации, значительный экономический и культурный подъем чешских земель пришлись на вторую половину этой эпохи. С другой, – сам «народ», о котором говорил Масарик, представлял собой идеологическую конструкцию, ибо имелись в виду не чехи и даже не чехи и словаки, а «чехословаки» – народ, который, по утверждению основателей республики, представлял собой государствообразующую нацию (státotvorný národ) страны, появившейся на карте Европы поздней осенью 1918 года.
«Теоретически казалось вполне оправданным воссоединение тысячу лет отделенных друг от друга[10], но необычайно близких в языковом отношении чехов и словаков, позднее также и славян-карпатороссов[11]. Этот так называемый чехословацкий народ был призван самой своей численностью играть ведущую роль в чехословацком государстве»[12].
Как коротко сформулировал суть этой идеологии один из основателей республики, словак (и генерал французской армии) Милан Штефаник, «словаки – это чехи, живущие в Словакии, а чехи – это словаки, живущие в Чехии»[13]. Концепция чехословакизма не учитывала, с одной стороны, глубоких культурных и социальных различий между чехами и словаками, сформировавшихся за столетия «разделенной» истории. Это не замедлило сказаться на общественно-политической жизни Первой Республики и во второй половине 1930-х годов стало одним из факторов ее крушения. С другой стороны, создавая искусственную «государствообразующую нацию» Чехословацкой Республики (ЧСР), ее основатели, несмотря на весь демократизм законодательства ЧСР, предоставлявшего всем гражданам равные индивидуальные права, фактически ставили под сомнение права национальных меньшинств как этнических групп, поскольку республика объявлялась национальным государством «чехословацкого народа». В первую очередь это затрагивало интересы трехмиллионного немецкого меньшинства (более известного как «судетские немцы», хотя это название не совсем точно). Таким образом, сразу после возникновения ЧСР сложилась следующая ситуация:
«Столкнулись два национальных подхода. Один из них защищал чехословацкую революцию как единственный путь к чешскому национальному освобождению, коль скоро потерпели крах все усилия чешских австрийцев[14] осуществить это освобождение в рамках придунайского содружества государств (podunajské soustátí). Другой подход был характерен для живущих в Чехословакии немцев, которые отказывались принять статус национального меньшинства»[15].
Выдвинутые богемскими и моравскими немцами сразу после окончания Первой мировой войны требования присоединить населенные ими приграничные районы новорожденной ЧСР к Германии или Австрии создавали ситуацию, когда «право меньшей части крупного народа (немцев. – Я.Ш.) было поставлено над правом целого, хотя и меньшего, народа (чехов. – Я.Ш.)»[16]. Речь шла о расчленении земель короны святого Вацлава[17] по этническому принципу, то есть об отторжении в пользу соседних стран богемского и моравского пограничья. Это сделало бы политически и экономически нежизнеспособными и беззащитными в военном отношении населенные чехами внутренние районы – что позднее, после Мюнхенских соглашений 1938 года, подтвердил краткий, но печальный опыт существования так называемой Второй Республики. Но до этого было еще далеко – а в начале 1919 года «сепаратистские» выступления немецкого меньшинства были жестко подавлены войсками ЧСР с фактического согласия держав Антанты.
Таким образом, политико-идеологическая символика 28 октября 1918 года как точки отсчета чехословацкой государственности включала в себя три важнейших момента. Первый – торжество в первую очередь чешской национально-демократической идеи в ее масариковской интерпретации. (Малоразвитое словацкое национальное движение в тот момент играло роль своего рода «прицепного вагона» при чешском железнодорожном составе.) Второй – победа республиканского принципа над монархическим – в качестве институционального выражения национально-демократической идеи. Об этом сам Масарик уже на склоне лет, в 1934 году, говорил одному из сотрудников своей президентской канцелярии:
«Думаю, что наше население подготовлено к республиканской демократии лучше, чем жители многих других республик… Наша борьба с Веной была не только национальной и антидинастической, но и антимонархической»[18].
Третий – утверждение национального государства как новой, более прогрессивной, по мнению основателей ЧСР, формы исторического бытия «чехословацкого народа» – и, соответственно, отрицание прежней государственно-политической традиции земель короны святого Вацлава, связанной с центральноевропейской интеграцией, монархией и католическим консерватизмом.
Антинемецкая и (в случае со Словакией) антивенгерская направленность идеологии и политики нового государства не то чтобы подразумевалась, но выглядела неизбежной в условиях как внутренней разнородности самой ЧСР, так и специфики межвоенной «версальской» Европы, четко разделенной по итогам Первой мировой на победителей с их союзниками и побежденных, мечтавших о реванше. Чехословакия пользовалась статусом союзницы победителей, однако миллионы ее граждан, прежде всего немецкой и венгерской национальности, чувствовали себя побежденными. 28 октября никак не могло быть их праздником.
Миф 28 октября
В Первой республике этот день прославлялся как торжество «национальной революции». Однако в действительности провозглашение Чехословацкой Республики на многотысячном митинге в центре Праги в 1918 году явилось результатом прежде всего перемен на фронтах Первой мировой войны и связанных с ними политических процессов, по своим масштабам выходивших далеко за рамки чешских земель. Вместе с тем, события 28 октября – бескровный переход власти от габсбургской монархии к сторонникам чехословацкой независимости – стали возможны благодаря переговорному процессу, в ходе которого желание воздержаться от насилия проявили как Вена, так и чешские политики. Началом этого процесса можно считать «манифест о народах» (официальное название – «Моим верным австрийским народам») последнего австрийского императора и венгерского короля Карла I, обнародованный 16 октября 1918 года в условиях, когда военное поражение Австро-Венгрии выглядело уже неизбежным. В нем объявлялось о преобразовании западной («австрийской») части монархии в федерацию национальных государственных образований с широкой автономией и передачей властных полномочий в каждом из них в руки соответствующего национального совета[19]. Эта мера была запоздалой, остановить дезинтеграцию монархии Габсбургов уже было невозможно. Однако шаг императора, в частности, позволившего переход частей своей армии в подчинение национальных советов, сыграл важную роль в мирном, за редкими исключениями, распаде 400-летней империи.
В чешских землях еще за два дня до этого, 14 октября 1918 года, проходила забастовка под преимущественно экономическими лозунгами. В ряде городов, однако, она была дополнена политическими выступлениями, прежде всего левых сил, требовавших под влиянием большевистской революции в России провозглашения «Чехословацкой социалистической республики». Характерно, что позднее, в 1920-е годы, чехословацкие коммунисты предлагали перенести главный государственный праздник ЧСР именно на 14 октября, мотивируя это тем, что в ходе тогдашних демонстраций впервые открыто прозвучали требования независимости[20].
Тем временем вопрос о независимости будущей Чехословакии решался на международном уровне. Созданный Масариком в эмиграции Чехословацкий национальный комитет был к осени 1918 года после долгих колебаний признан державами Антанты в качестве союзного ей правительства de facto. Именно этим, помимо прочего, президент США Вудро Вильсон объяснил 18 октября в ответе австро-венгерскому правительству, попросившему о начале мирных переговоров, свой отказ обсуждать с ним условия мира:
«В качестве основы для мира уже недостаточна автономия народов, которые отныне сами имеют право решать вопрос о том, каким образом могут быть удовлетворены их пожелания»[21].
Императорскому правительству предлагалось самостоятельно договориться с бывшими «верными народами», а потом уже вести переговоры о мире с внешними врагами.
В тот же день, 18 октября, была опубликована так называемая Вашингтонская декларация. Днем раньше она была подписана и передана президенту Вильсону в Вашингтоне лидерами заграничного Чехословацкого национального комитета, выступавшего ныне в роли «Временного чехословацкого правительства»: Томашем Масариком, Миланом Штефаником и Эдвардом Бенешем. В декларации содержалось обязательство обустроить новую республику на демократических началах, защищать права национальных меньшинств, провести широкие социально-экономические реформы, обеспечить равноправие женщин и так далее. Некоторые пункты декларации отражали существовавшие тогда в среде европейских демократических политиков иллюзии и впоследствии выполнены не были – например, положение о замене постоянной армии народной милицией[22].
В чешских землях обнародование Вашингтонской декларации было воспринято как фактическое провозглашение независимости. Представители местных политических кругов, поддерживавшие контакты с Масариком и его соратниками, встретились с эмигрантскими представителями в Швейцарии, чтобы согласовать практические шаги по переходу власти в руки сторонников независимости – тем более, что габсбургский государственный аппарат уже откровенно разваливался. К 27 октября положение императорского правительства стало настолько безнадежным, что ему ничего не оставалось, кроме как согласиться со всеми требованиями Антанты в качестве условия начала мирных переговоров. Об этом президента США Вильсона уведомил специальной нотой министр иностранных дел Австро-Венгрии, граф Дьюла Андраши-младший. Это известие, полученное в Праге на следующий день, местная общественность поняла как фактическую капитуляцию Австро-Венгрии. Пражане вышли на улицы, срывая императорских орлов со стен и вывесок государственных учреждений, а созданный чешскими политиками Национальный совет принял меры по взятию власти:
«Особое значение имело соглашение Национального совета с местными [австро-венгерскими] государственными органами о сотрудничестве при обеспечении общественного порядка. Одновременно с этой же целью правительство в Вене издало соответствующие инструкции, а военное министерство вечером 28 октября разослало региональным командованиям по всей монархии разрешение сотрудничать с представителями национальных движений»[23].
Чешская «национальная революция» оказалась удивительно мирной – пожалуй, еще более идиллической, чем «бархатная революция» 1989 года. Формально Чехословацкая Республика была провозглашена 14 ноября 1918 года, когда на заседании только что созданного Национального собрания, в состав которого вошли более 200 чешских и словацких политиков, в большинстве своем бывших депутатов австрийского рейхсрата, членов Национального совета и других общественных организаций, было официально объявлено о низложении династии Габсбургов, избрании Томаша Масарика президентом Чехословакии, а другого известного политика Карела Крамаржа – главой правительства ЧСР. Выступление Крамаржа на открытии сессии Национального собрания и задало тон всей мифологии 28 октября – представлению о «национальной революции» чехов и словаков, свергнувшей «реакционную» габсбургскую монархию:
«У всех нас грудь вздымается от радости и гордости над тем, чего в страшной войне сумела добиться наша нация. С первого мгновения военной бури она верила и надеялась, что, наконец, должна достигнуть своей свободы и независимости. Героем войны была наша чехословацкая нация»[24].
Как очень часто бывает в подобных случаях, это заявление имело мало общего с реальностью. Чехи и словаки в большинстве своем до самых последних дней войны не вели активного антимонархического сопротивления. Недовольство существующим строем, действительно ставшее к 1918 году массовым, было обусловлено в первую очередь потерями на фронтах и вызванным войной резким ухудшением экономической ситуации в тылу. Количество чехов и словаков, перешедших на сторону противника и вступивших в чехословацкие легионы, подчинявшиеся эмигрантскому правительству Масарика, в общей сложности немногим превышало 100 тысяч человек и было примерно в девять раз меньше числа представителей этих народов, служивших в годы Первой мировой в составе австро-венгерской армии[25]. Антигабсбургское сопротивление за границей и собственно в чешских землях (так называемая «Мафия» – подпольная организация, собиравшая и передававшая сведения военно-политического характера за рубеж Масарику и его комитету) объединяло в лучшем случае несколько сотен активистов. Все это не означает, что чехи – политическую пассивность словаков по состоянию на 1918 год признавали даже сами лидеры словацкого национального движения – не хотели самостоятельности. Однако вопрос о независимости чешских земель не был предрешен до самых последних недель войны, и уж совсем не очевидной вплоть до осени 1918 года выглядела именно чехословацкая модель независимости. Так, вышеупомянутый Карел Крамарж, женатый на дочери богатого русского купца и приговоренный австрийскими властями в 1916 году к смерти за государственную измену (амнистирован императором Карлом в 1917-м), был, в отличие от ориентировавшихся на западные державы Масарика, Штефаника и Бенеша, русофилом-монархистом. Он мечтал о самостоятельном Чешском королевстве во главе с одним из русских великих князей, и только падение монархии Романовых и гражданская война в России поневоле сделали Крамаржа республиканцем.
Судьба праздника, судьба республики
Однако миф 28 октября приобрел в годы Первой Республики именно те героические черты, которые так ярко живописал Крамарж в своей речи перед членами Национального собрания. «Люди 28 октября», как стали называть общественных деятелей, активно участвовавших в событиях того дня в Праге, во многом определяли политический облик Чехословакии в 1920–1930-е годы: Карел Крамарж, Властимил Тусар и Антонин Швегла были в разные годы премьер-министрами, Вацлав Клофач, Иржи Стржибрны, Алоис Рашин занимали видные министерские и парламентские посты. Сам Масарик, хотя и прибыл в Чехословакию лишь 21 декабря 1918 года и не был лично связан с событиями 28 октября, стал не только главой государства, но и всеми признанным символом республики. Почитание «президента-освободителя» достигло к 1930-м годам размеров культа – правда, несопоставимого по масштабам с поклонением тоталитарным диктаторам той же эпохи.
Именно Масарику принадлежала ключевая роль в государственных торжествах по случаю очередных годовщин провозглашения ЧСР – особенно в юбилейном 1928 году. Составной частью этих торжеств были парады, шествия и спортивные праздники с участием членов «Сокола» – спортивно-воспитательной патриотической организации, основанной еще в 1862 году, но достигшей своего расцвета во времена Первой Республики. Первый президент ЧСР (Масарик пребывал в этой должности до 1935 года, когда ему было уже 85 лет) любил подчеркивать, что чехословацкая демократия имеет не только социально-политическое, но и моральное измерение. Поэтому в дни празднования 10-летия Чехословакии его выступление отчасти напоминало проповедь: нужно «стремиться к высшему порядку, я бы даже сказал – к царствию небесному; верю, что, хотя часто мы о том не догадываемся, нас ведет к нему судьба, Провидение»[26]. Для Масарика его Чехословакия была инструментом не только национального освобождения, но и морального обновления общества – хотя политическая практика, в том числе и самого президента, порой свидетельствовала об ином.
Праздник 28 октября становился в этих условиях чем-то вроде коллективного поклонения божеству республики. Награждения в этот день особо отличившихся граждан стали традицией уже тогда. Особую роль 28 октября играли бывшие легионеры: они непременно участвовали в торжественных мероприятиях, в том числе в открытии памятников участникам «эпопеи легионов» (legionářská anabáze) 1914–1920 годов. Легионеры, воевавшие на стороне стран Антанты на Западном, Восточном, Итальянском и Румынском фронтах Первой мировой войны, а также в составе Чехословацкого корпуса на фронтах гражданской войны в России, играли в чехословацком мифе роль «армии республики», возникшей еще до образования собственно республики, и символа того «героизма в борьбе с реакционными монархиями», о котором говорили вожди ЧСР. Легионерский миф, однако, имел и свою изнанку: политическое руководство ЧСР и армейское командование отдавали предпочтение офицерам и генералам, служившим в чехословацких легионах, перед их коллегами, встретившими 28 октября 1918 года в составе австро-венгерской армии. При этом последние зачастую были более опытными и умелыми военными, однако в глазах республиканских идеологов оставались неблагонадежными «австрияками» (Rakušáci), а потому намеренно отодвигались на задний план[27]. Это дорого обошлось Чехословакии и ее армии в 1930-е годы, в том числе во время кризиса 1938 года, завершившегося вынужденным принятием Прагой «мюнхенского диктата» великих держав и крахом Первой Республики.
После отторжения от Чехословакии, по условиям Мюнхенского договора, пограничных областей республика переживала глубочайший политический и моральный кризис. Он пришелся на 20-ю годовщину основания ЧСР, которую в первую очередь чешское общество встречало в атмосфере всеобщей депрессии. В условиях, когда президент Эдвард Бенеш подал в отставку и уехал на Запад, а лагерь республиканцев пребывал в глубоком шоке, активизировались правые – авторитарные политические силы, начавшие поиск виновных в поражении. Под сомнение ставился весь чехословацкий проект, а равно политические таланты и моральные качества его творцов. Вот как, к примеру, в ноябре 1938 года критиковал «философа на троне» Масарика, умершего годом ранее, консервативный католический писатель и публицист Ярослав Дурих:
«С философией его связывала только докторская степень. Он не породил ни одной философской мысли, а его знания были сугубо дилетантскими… Но этот философ не ограничивался безвредными глупостями. Философ провозглашал и делал зло»[28].
В этих условиях 28 октября могло восприниматься скорее как день траура, нежели праздник. Так называемая Вторая Республика отменила все торжественные мероприятия – состоялись лишь полуофициальные церемонии у могилы Неизвестного солдата и могилы Масарика. Через несколько месяцев, 15 марта 1939 года, жалкое существование Второй Республики прервала нацистская оккупация, заменившая этот режим откровенно марионеточным «протекторатом Богемия и Моравия». В годы оккупации какое-либо празднование 28 октября, естественно, преследовалось.
Праздник был восстановлен после освобождения Чехословакии – и тут же наполнился новым, специфическим содержанием. В конце октября 1945 года вновь вступивший в должность президента ЧСР Эдвард Бенеш подписал декреты о национализации предприятий ведущих отраслей промышленности и банковской системы. Эти распоряжения продолжили серию президентских декретов, которыми, в частности, предусматривалась насильственная депортация из Чехословакии и конфискация имущества немецкого и венгерского меньшинств (в отношении словацких венгров депортация была проведена не полностью). Так Третья Республика силовым путем решила национальную проблему, сыгравшую роковую роль в истории Первой ЧСР. Однако само существование еще демократического, хотя и приобретавшего все более авторитарные черты[29] республиканского режима оказалось недолгим: с февраля 1948 года начался отсчет эпохи коммунистического правления в Чехословакии.
К наследию Первой Республики коммунисты подходили критически – в духе выдвинутого их лидером Клементом Готвальдом еще в 1934 году, во время президентских выборов, лозунга «Не Масарик, а Ленин!». Подчеркивался «буржуазный» характер республики, которая, по мнению идеологов КПЧ, была прогрессивной лишь по сравнению с «феодально-бюрократической» монархией Габсбургов. В этих условиях праздник 28 октября фактически выпотрошили, оставив в неприкосновенности лишь дату и статус выходного дня: в 1952 году он был объявлен Днем национализации[30] – в честь декретов 1945 года[31]. Тем не менее в массовом сознании эта дата была по-прежнему связана с событиями 1918 года, что придавало ей в определенной мере «диссидентский» характер. Это стало особенно очевидным в день 50-летия провозглашения ЧСР, в 1968 году, когда в Праге и ряде других чехословацких городов прошли массовые демонстрации, фактически ставшие акциями протеста против совершенного двумя месяцами ранее вторжения в страну войск СССР и других стран Варшавского договора[32]. «Нормализаторское»[33] руководство КПЧ, пришедшее к власти после разгрома Пражской весны, сознавало неоднозначность присутствия 28 октября в календаре праздничных дат Чехословакии. В результате в разгар «нормализации», в 1975 году, в закон о государственных праздниках была внесена поправка[34], которая переводила День национализации из праздничных дат в разряд «памятных дней». Такое решение лишило 28 октября статуса выходного дня и сделало эту дату менее заметной и не столь общественно значимой.
После «бархатной революции» праздник был восстановлен в своем изначальном виде – но, как и после Второй мировой, войти дважды (вернее, уже трижды) в одну реку оказалось невозможным. Чешско-словацкие противоречия, обернувшиеся в конце концов разделением федеративной Чехо-Словакии в 1992 году на два независимых государства, привели к неодинаковому восприятию значения и символики даты 28 октября в обеих республиках. Пути становления словацкого национального сознания и неизбежно сопровождающие этот процесс исторические мифы не идентичны чешским. Первая Республика для многих словаков была государством прежде всего чешским, в котором словаки обрекались на роль «младшего брата», несмотря на формальное равенство с чехами в рамках «чехословацкого народа».
«“Бархатный развод” логически проистекал из “бархатной революции”, которая на самом деле представляла собой две революции, чешскую и словацкую, – а в действительности из чешско-словацких противоречий, которые преследовали Чехо-Словакию/Чехословакию с самого начала и выражались в том, что в то время, как большинство чехов идентифицировали себя с [чехословацким] государством, большинство словаков считали себя именно словаками, а не чехословаками»[35].
«Бархатный развод» Чехии и Словакии привел к тому, что праздник 28 октября, будучи изначально чехословацким, теперь остался главным образом чешским. Неудивительно и символично, что Чешская Республика унаследовала и наиболее «видимый» из государственных символов – флаг Чехословакии. Любопытно другое: именно в современной Чехии 28 октября, с одной стороны, несколько утратило актуальность по мере интеграции страны в общеевропейские структуры, а с другой, – приблизилось к своему изначальному смыслу. Теперь это праздник действительно национального (в результате драматических событий ХХ века Чехия стала практически мононациональной страной) и вполне демократического государства – правда, уже не овеянного героическим мифом, который пытались создать для своей страны основатели Чехословакии. И сегодня, в отличие от времен Первой ЧСР, тот, кто реалистически, даже скептически, смотрит на миф 28 октября, не считается диссидентом, как, например, примас-архиепископ Пражский, кардинал Доминик Дука:
«Идея государства чехов и словаков лишь понемногу находила свое место даже в мыслях троих главных протагонистов [Масарика, Штефаника и Бенеша. – Я.Ш.]. Конечно, не мы уничтожили Австро-Венгрию. Скорее это было результатом дипломатических усилий упомянутого триумвирата и их предусмотрительности: после поражения монархии была предложена готовая модель нового государственного образования»[36].
В строго историческом смысле за 28 октября 1918 года вряд ли стоит что-то большее. Но любой государственный праздник, к чему бы он ни был приурочен, не является просто исторической датой – именно потому, что он не в состоянии без этого «большего» обойтись.
[1] Чехословацкая Республика (1918–1938, 1945–1960), Чехо-Словацкая Республика (октябрь 1938-го – март 1939-го), Чехословацкая Социалистическая Республика (1960–1990), Чешская и Словацкая Федеративная Республика (1990–1992).
[2] Подробнее см.: Třeštík D. Počátky Přemyšlovců. Vstup Čechů do dějin. Praha, 2008. S. 249–260.
[3] Zákon Čr. O státních svátcích, o ostatních svátcích, o významných dnech a o dnech pracovního klidu. Č. 245/2000 Sb. ╖1 (http://portal.gov.cz/app/zakony/zakonPar.jsp?idBiblio=49562&nr=245~2F200…).
[4] Генрих Птицелов (876–936) – герцог Саксонский, впоследствии король Восточнофранкского (Германского) королевства. Основатель Саксонской династии, отец Оттона I Великого, который был в 962 году коронован в Риме императорской короной и считается основателем «Священной Римской Империи», формально просуществовавшей до 1806 года.
[5] «Второй Республикой» в Чехии и Словакии принято называть Чехо-Словацкую Республику в период между 1 октября 1938-го и 15 марта 1939 года, то есть с момента отторжения от Чехословакии пограничных областей в соответствии с Мюнхенским соглашением до провозглашения независимости Словакии и начала оккупации нацистской Германией чешских земель, на которых был создан марионеточный «протекторат Богемия и Моравия» (1939–1945).
[6] Poslanecká sněmovna Parlamentu České republiky. Stenozáznamy: Stenografický záznam 25. schůze, 19. května 2000 (www.psp.cz/eknih/1998ps/stenprot/025schuz/s025150.htm).
[7] Бобраков-Тимошкин А. Проект «Чехословакия». Конфликт идеологий в Первой Чехословацкой Республике (1918–1938). М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 28.
[8] Чешская национально-демократическая традиция считала «своей», национальной, первую княжескую, а затем королевскую династию Пржемысловичей (IX–XIV века) и, с определенными оговорками, две последующие «пришлые» династии – Люксембургов (1310–1437) и Ягеллонов (1471–1526) как «натурализовавшиеся» (zdomácnělé). Популярной фигурой «народного» короля остается и занимавший чешский трон в 1458–1471 годах Иржи (Георгий) из Подебрад, единственный в истории король-гусит. Напротив, Габсбургов, которым чешская корона принадлежала в 1437–1458 и 1526–1918 годах, чешское национальное движение считало «чужаками» – прежде всего из-за репрессий, изгнания большей части протестантского населения, включая значительную часть чешской аристократии, и рекатолизации, последовавшей за разгромом восстания чешских сословий против императорской власти (1618–1620). Характерно, что в пражском районе Винограды, недалеко от станции метро, носящей имя Иржи из Подебрад, и сейчас находятся три улицы, названные в честь «национальных» династий: Пржемысловская, Люксембургская и Ягеллонская. Габсбургской улицы нет на карте ни одного из чешских городов.
[9] Čapek K. Hovory s T.G. Masarykem // Spisy. Sv. XX. Praha, 1990. S. 330.
[10] Территория нынешней Словакии с раннего Средневековья входила в состав Венгерского королевства, в рамках которого была известна как «Верхняя Венгрия» (Felvidék).
[11] Сен-Жерменский мир (1919) включил Подкарпатскую Русь (ныне Закарпатская область Украины) в состав Чехословакии на правах автономного образования – до осени 1938 года, впрочем, эта автономия на практике была сильно ограничена.
[12] John M. Čechoslovakismus a ČSR 1914–1938. Beroun, 1994. S. 58.
[13] Ibid. S. 59.
[14] Имеются в виду чешские подданные австрийской монархии Габсбургов.
[15] Kárník Z. Vznik, budování a zlatá léta republiky (1918–1929) // České země v éře První republiky (1918–1938). Praha, 2000. S. 96.
[16] Ibid.
[17] Историческое название Богемии, Моравии и части Силезии, составляющих сегодня территорию Чешской Республики.
[18] Цит. по: Klimek A. Boj o Hrad. Sv. I. Hrad a Pětka (1918–1926). Praha, 1996. S. 18.
[19] Подробнее см., например: Шимов Я. Австро-Венгерская империя. М.: Алгоритм, 2014. С. 451.
[20] См.: Motýl I. Komunisti chtěli 28. říjen slavit už 14. října // Týden. 2009. 28. říjen. (www.tyden.cz/rubriky/domaci/historie/komunisti-chteli-28-rijen-slavit-uz…).
[21] Prokš P. Politikové a vznik republiky. Praha, 1998. S. 187.
[22] Полный текст декларации см.: Gronský J. Komentované dokumenty k ústavním dějinám Československa. I. Díl, 1914–1945. Praha, 2005. S. 35.
[23] Prokš Р. Op. cit. S. 205.
[24] Цит. по: Бобраков-Тимошкин А. Указ. соч. С. 5.
[25] Подробнее см.: Pichlík K., Klípa B., Zabloudilová J. Českoslovenští legionáři (1914–1920). Praha, 1996.
[26] Цит. по: Klimek A. Op. cit. S. 156.
[27] Примером может служить судьба генерала Алоиса Подгайского (1864–1946), опытного боевого командира, самого высокопоставленного чеха в составе австро-венгерской армии на момент окончания Первой мировой войны. Подробнее см.: Fučík J. Generál Podhajský. Praha, 2009.
[28] Цит. по: Junek V. Emil Hácha. Praha, 2013. S. 96. К чести Дуриха следует отметить, что он не «пинал мертвого льва», а был последовательным критиком режима Первой Республики во все время его существования, своего рода антиподом Карела Чапека – наиболее известного апологета ЧСР из тогдашней литературной среды.
[29] Аграрная партия, одна из наиболее влиятельных в годы Первой Республики, и другие правые политические силы были запрещены, остальные ведущие партии объединены в рамках Национального фронта – политической коалиции, в которой все более значительную роль играли коммунисты. После фактического захвата последними власти в феврале 1948 года Национальный фронт был формально сохранен и существовал вплоть до падения коммунистического режима в 1989 году.
[30] Národní shromáždění Republiky Československé 1948–1954, tisk 587 (www.psp.cz/eknih/1948ns/tisky/t0587_00.htm).
[31] Формально эти декреты не были непосредственно связаны с 28-м числом: президент Бенеш подписал их 24-го, а в силу они вступили с 27 октября 1945 года.
[32] См., например: Balcar J. Dnes je to vidět zcela jasně: Pražské jaro 1968 bylo pokusem o nemožné // MF Dnes. 2010. 20. srpen (http://zpravy.idnes.cz/dnes-je-to-videt-zcela-jasne-prazske-jaro-1968-by…).
[33] «Нормализацией» в чешской и словацкой историографии называется период 1970–1980-х годов, поздняя фаза коммунистического режима, связанная с подавлением инакомыслия и стремлением властей «канализировать» энергию граждан в сторону частной жизни, требуя в то же время формальных проявлений лояльности. Период «нормализации» связан в историческом сознании чехов и словаков прежде всего с фигурой лидера КПЧ (1969–1987) и президента ЧССР (1975–1989) Густава Гусака.
[34] www.psp.cz/sqw/sbirka.sqw?cz=56&r=1975.
[35] Heimann M. Czechoslovakia: The State That Failed. London, 2011. P. 321.
[36] My monarchii nerozbili. Kardinál Duka se při státním svátku pustil do historie // Parlamentní listy. 2014. 28. říjen (www.parlamentnilisty.cz/arena/monitor/My-monarchii-nerozbili-Kardinal-Du…).