Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2015
Александр Суслов (р. 1987) – историк-полонист, окончил МГУ имени М.В. Ломоносова, проходил стажировку в Варшавском университете. Сфера научных интересов – польская литература и формирование национального самосознания.
Poor but Sexy: Culture Clashes in Europe East and West
Agata Pyzik
London: Zero Books, 2014. – 309 р.
За последние 10–15 лет в Польше сформировался круг независимых молодых интеллектуалов, связывающих себя с левым движением и сосредоточенных прежде всего вокруг издательского и дискуссионно-просветительского проекта «Политическая критика» («Krytyka Polityczna»). Их участие в большой политике пока не выходит за рамки публичных дебатов (на фоне того, что крупнейшая из польских левых партий – SLD – в последние годы демонстрирует все худшие результаты на выборах), однако они оказывают заметное влияние на польскую культуру. Многие поляки, относящие себя к левым, вступили во взрослую жизнь, когда Польша уже стала частью Евросоюза. Вопросы, которыми они задаются, в официальном дискурсе периода системной трансформации почти не отражены. Почему, например, мы так упорно дистанцируемся от недавнего прошлого, не желая в нем как следует разобраться, но отказываемся от сколько-нибудь серьезной критики настоящего, будто история и впрямь закончилась, а нынешняя капиталистическая действительность – наш единственный выбор?
К этой среде близка и Агата Пызик, автор книги «Бедные, но привлекательные: культурные схватки в Восточной и Западной Европе». Это собрание из пяти глав-эссе выпустило в свет британское издательство «Zero Books», основанное в 2009 году группой лондонских левых писателей и публицистов. В названии книги цитируется высказывание эпатажного берлинского бургомистра Клауса Воверайта – социал-демократа, сумевшего за несколько лет превратить столицу Германии из невзрачного города, стоявшего на грани финансового краха, в крупнейший центр творческих индустрий и малого бизнеса. Стратегия Воверайта – быть «бедным, но привлекательным» (sexy[1]) – впоследствии применялась во многих городах к востоку от Берлина. По мнению Агаты Пызик, ее даже можно использовать как модель позиционирования для всего посткоммунистического пространства. Впрочем, в названии книги слышны и саркастические интонации, которые автор раскрывает в интервью еженедельнику «Wysokie Obcasy» (2015. № 130. 6 июня):
«Да, Восточная Европа бедна, и Польша бедна – и она, конечно, привлекательна, но скорее как страна дешевых борделей, ночных клубов, торговли женщинами и пошлого секс-туризма. По окончании “холодной войны” Запад нас буквально, простите за выражение, “поимел”».
Читателю книги, если попытаться кратко выразить ее внутренний сюжет, предлагаются размышления о культурных барьерах между западной и восточной частями Европы; о том, как «холодная война» не только разделяла их, но и парадоксальным образом сближала; о том, наконец, что изменилось во взаимном восприятии Запада и Востока после 1989 года. Размышления подкреплены многочисленными экскурсами в современное искусство, музыку, кино, литературу и политику.
Прежде всего отметим, что Агата Пызик написала не только (и даже не столько) исследование в духе cultural studies – не менее важной частью книги стали размышления автора о собственной идентичности, желание объясниться со своим британским окружением и помочь налаживанию коммуникации между восточными и западными приверженцами левых идей. Пожалуй, именно в качестве развернутого описания идентичности современного польского интеллектуала, ведущего диалог с англоязычными единомышленниками, книгу интереснее всего читать.
Агата Пызик родилась в 1983 году, когда в Польше было отменено военное положение, и выросла в Варшаве. В 1990-е годы ее родители, как она пишет, «примкнули к среднему классу»: нашли работу в голландской фирме, купили автомобиль и переехали жить в загородный дом. Агата перешла из обычной школы, где ее окружали дети рабочих, в лицей «для национальной элиты», затем училась в Варшавском университете, специализируясь на американистике, истории искусства и философии, а попутно начала писать и публиковаться в известных польских изданиях. Резкие перемены в ее жизни произошли после переезда в Лондон, где Агата живет с 2010 года. Там она не только столкнулась с коллегами-критиками, выбившимися из working class, но и сама ощутила себя «деклассированной». В отличие от многих соотечественников, устремившихся на Запад в поисках заработка и ставших там притчей во языцех (вспомним образ «польского сантехника» времен вхождения Польши в ЕС), Агата поселилась в Британии, чтобы получить новый жизненный опыт и избавиться от «ежедневного и привычного чувства стыда, связанного с невозможностью принадлежать к какой-либо из групп». Со своими английскими доходами она уже не могла позволить себе тех материальных благ, к которым привыкла в Варшаве, а дискомфорт, связанный с адаптацией к новой среде, дал ей импульс для размышлений, отраженных в книге.
Итак, перед нами молодая и целеустремленная женщина, ассоциирующая себя с Восточной Европой, но принявшая вызов Европы Западной; женщина из «поколения “Wizz Air”»[2], которая живет в эпоху открытых границ, но сталкивается с барьерами на культурном уровне; которая не желает противопоставлять коммунистическое прошлое своей страны демократическому настоящему. В некотором смысле книга становится для нее исследованием собственных переживаний и травм, неразрывно связанных с историей XX века. Ее, в частности, интересует, почему страны Восточной Европы до сих пор определяются как посткоммунистические или постсоветские (что как бы подчеркивает их неполноценность); почему выходцы из Польши, Венгрии или Румынии чувствуют себя в Великобритании бедными родственниками или отстающими учениками, даже если получили хорошее образование, а свое происхождение вынуждены оправдывать тем, что их государства за последние десятилетия стали «нормальными» и прошли путь «искупления коммунистических грехов»; почему, наконец, мы воспринимаем капиталистический Запад исключительно как пример для подражания, не замечая его многочисленных проблем. Во введении автор признается, что одним из мотивов для написания книги стало «отвращение к тому, как Запад распорядился своими возможностями, политическими шансами, денежными ресурсами и философией». А в упомянутом выше интервью она добавляет:
«Во время дискуссий я иногда чувствовала себя неинтересной, потому что не хочу по кругу обсуждать Годара или английские сериалы. И я подумала: “Хватит с меня, я покажу вам, что Вайда лучше, чем сто Годаров вместе взятых”».
«Poor but Sexy» представляет собой многофункциональный нарратив, посредством которого автор, во-первых, стремится стать понятнее для своих британских сверстников и сделать свой культурный багаж востребованным в англоязычной среде, во-вторых, манифестировать собственную инаковость и, в-третьих, создать своего рода путеводитель по Восточной Европе (послевоенной и посткоммунистической), свободный от стереотипов западной прессы и следов ориентализма. Почти во всех главах своей книги Пызик стремится показать различные параллели в культурных процессах по обе стороны Берлинской стены и привести примеры культурных трансферов, которым «железный занавес» не только не мешал, но даже, как ни странно, способствовал.
Первая глава («Welcome to the House of Fear») посвящена общественно-политическому климату в Польше и в других восточноевропейских странах, а также отношению к ним Запада после распада социалистической системы. Во второй («Ashes and Brocade») – речь идет о «холодной войне» как творческом ресурсе: о том, как притягивали к себе Москва, Варшава и прежде всего Берлин западных музыкантов, писателей и кинорежиссеров, вписывавших образы коммунистических городов в свои антиутопические фантазии; как эти фантазии в свою очередь перекликались с музыкой, литературой и кино по другую сторону «занавеса». Третья глава («Mystical East») сосредоточена на стереотипах, с помощью которых поддерживается образ иррационального и не вполне «нормального» европейского Востока. Пызик анализирует комплексы неполноценности, свойственные его жителям, а также обращает внимание на колониальные и постколониальные контексты нынешнего западного дискурса о Польше. Глава четвертая («Social Realism on Trial») вводит читателя в мир современного восточноевропейского искусства (в основном польского), которое не только декларирует свою критическую позицию по отношению к социальной и политической реальности, но и оказывает на нее заметное воздействие. В этой главе говорится о художниках, взявших на себя задачу «проверять современную демократию на прочность», выявлять ее несовершенство в тот момент, «когда большая часть общества считает либерализм единственной формой существования», а также о влиянии на их искусство традиций авангарда и социалистического реализма. В последней главе, пятой («Applied Fantastics»), рассказывается о конкуренции между Западом и Востоком после Второй мировой войны. И хотя социалистический блок проиграл, современному миру досталось от него в наследство немало ценного – как в области науки, так и в сфере экономики.
Многообразие тем, затронутых в книге, связывает несколько сквозных мотивов. Первый из них – восприятие Восточной Европы на Западе. Во введении к книге Агата рассказывает, какой шок испытала, побывав в подвальном «Housmans», старейшем в Лондоне левом книжном магазине. По ее словам, склад «представлял собой настоящую мусорную корзину истории: нагромождение книг, потрепанных и пыльных, к которым явно не притрагивались десятки лет и которые на три четверти состоят из литературы по советскому социализму» (а также об оппозиционных коммунистическим властям рабочих организациях вроде «Солидарности»). Получается, что даже британские социал-демократы утратили интерес к опыту европейских соцстран, причем давно. Автор пишет, что не раз ощущала себя не вполне своей в кругу англоязычных левых, предпочитающих оглядываться на примеры латиноамериканских и азиатских революционных движений, чем рассматривать опыт Польши или Чехословакии.
В целом же если тема современной истории Восточной Европы и затрагивается в медийной сфере западных стран, то преимущественно в контексте краха коммунистических режимов и приобщения этого региона к демократии и рыночной экономике. По-прежнему в ходу элементы языка «холодной войны», а посткоммунистическое пространство нередко оценивается как потенциальная угроза – например, как источник непрерывного потока иммигрантов – или как ученик, нуждающийся в руководстве и наставничестве (в случае Польши роли интеллектуальных «гидов» играют публицисты и историки Норман Дэвис, Тимоти Гартон Эш и Энн Эпплбаум). Впрочем, Пызик отмечает, что лидеров Европейского союза не так уж сильно смущают нарушения демократических норм – скажем, правительством Виктора Орбана в Венгрии, – если они не угрожают их экономическим интересам.
Следуя логике книги (напрямую в ней об этом не сказано), можно заключить, что повседневная жизнь обсуждаемых стран, их музыка или кино никогда не вызывали особого интереса на Западе, тем более после 1989 года. С этим трудно спорить, хотя справедливости ради можно вспомнить некоторые исключения, касающиеся хотя бы только Польши (в книге о них упоминаний нет). Например, фильм Войцеха Ежи Хаса «Рукопись, найденная в Сарагосе» (1965) настолько понравился Мартину Скорсезе и Френсису Форду Копполе, что в 2001 году они профинансировали ремастеринг оригинальной версии картины, и теперь она ставится в один ряд с шедеврами Луиса Бунюэля. В начале 1990-х запись «Симфонии скорбных песен» Хенрика Миколая Гурецкого (Симфония № 3, 1976), исполненная американской певицей Дон Апшоу и Лондонской симфониеттой, разошлась тиражом более миллиона экземпляров, а на британском радио «Classic FM» ее заказывали даже водители-дальнобойщики; визитной карточкой Польши начиная со второй половины 1950-х стали ее графика и анимация, а Збигнев Рыбчиньский, получивший «Оскара» в 1983-м за фильм «Танго», также известен по видеоклипам на песни Джона Леннона и «Pet Shop Boys».
О любопытных случаях западного интереса к Восточной Европе рассказывается во второй главе: Агата Пызик пишет о любимых ею поп-музыкантах, о Дэвиде Боуи и группе «Joy Division»; речь идет и о музыкальном направлении «постпанк» с типичными для него образами тоталитарного и постапокалиптического мира. Результат – знаменитое путешествие Боуи по Транссибирской магистрали и «берлинская эра» в его творчестве середины 1970-х, в частности, его загадочная композиция «Warszawa» из альбома «Low» (1977). Пызик вспоминает также, что первым вариантом названия группы «Joy Division» была «Warsaw». Невзрачный и таинственный мир за Берлинской стеной притягивал многих музыкантов.
Интересно, что автору даже нравится гламуризация тоталитаризма в постпанке конца 1970-х годов, но в то же время она критически относится к современной «остальгии», урбанистическому туризму (скажем, посещению окрестностей Чернобыля), «политическим турам» жителей благополучных стран по депрессивным регионам и вообще эксплуатации руин посткоммунистического пространства. Это видимое противоречие объясняется не только очарованием легенд рок- и поп-сцены, но и представлением Пызик об особом родстве андерграундных сред Восточной Европы и Великобритании в 1970–1980-е: тогда, когда поляки или русские – в меньшей и в большей степени – жили за «железным занавесом» и могли только грезить о такой свободе, «как на Западе», молодые британцы из рабочих семей тоже переживали невозможность самореализации, поэтому и те и другие воплощали свои политические интуиции в субкультурных течениях.
Второй мотив книги – влияние коммунистического прошлого стран Восточной Европы на их настоящее. Здесь речь идет о стратегиях отношения к истории второй половины XX века, одной из которых стала уже упомянутая эстетизация и экзотизация периода «реального социализма», его превращение в своего рода freak show. Без всякой иронии Агата Пызик намекает, что, чем сильнее проявляется такая стратегия, направленная на выхолащивание символов коммунизма, тем большую мы наблюдаем политическую пассивность общества, то есть отсутствие у него реальных проектов будущего. Автор критикует не только желание западной публики развлечься за счет чужих исторических травм, не только ее ориенталистские клише (например, «от жены, взятой из обнищавшей и униженной страны, в отличие от эмансипированной американской женщины, можно ожидать послушания, неприхотливости и благодарности»), но и тот факт, что руководство бывших соцстран само поощряет спрос на такого рода «экзотику». Агате Пызик равно не нравится ни довольно модный сегодня туристический бизнес в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС, ни мемориальный комплекс на месте Берлинской стены.
Историческая память после 1989 года превратилась в банальный инструмент политической борьбы. Так, в Польше традиционным ритуалом политического истеблишмента стало осуждение Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), а выявление фактов сотрудничества той или иной публичной фигуры с бывшими органами госбезопасности используется ее конкурентами. Более двух десятков лет в стране поддерживается страх перед прошлым, и люди не хотят иметь с ним ничего общего. Ситуация подогревается политиками правого толка, призывающими граждан «быть бдительными», поскольку скрытые коммунисты, как они утверждают, только и ждут случая для реванша.
По мнению Пызик, ненависть к коммунизму в Восточной Европе нередко сопровождается отрицанием проблемы антисемитизма как таковой. В 2001 году настоящим шоком для Польши стала книга Яна Томаша Гросса «Соседи», посвященная массовой расправе поляков над евреями в деревне Едвабне. Эта работа, а также последовавшие за ней дискуссии, художественные акции и фильмы (среди самых громких – «Колоски» Владислава Пасиковского) дали повод к пересмотру преобладающего в коллективном сознании образа поляков как народа, чье участие во Второй мировой войне ограничивалось исключительно страданиями и героическим сопротивлением. И хотя президент-социалист Александр Квасьневский в свое время принес евреям официальные извинения, далеко не все поляки, особенно правых взглядов, разделяют его позицию о необходимости признания собственной вины.
Агата Пызик призывает смотреть на прошлое «без стыда, но и без ностальгии»: не отрицая его темных сторон и не скрывая светлых. О Польской Народной Республике, по ее мнению, следует рассказывать как о стране, населенной живыми людьми, а не как о декорациях современного развлекательного шоу. Примером честного и смелого подхода к истории автор считает книгу Артура Домославского «Kapuściński non-fiction» (2010) – биографию известного польского писателя, репортера и путешественника Рышарда Капущинского, вызвавшую в Польше скандал и резко отрицательные оценки части критиков. Капущинский, успевший заработать репутацию культового классика, изображен в ней человеком, который прошел самые разные этапы взаимоотношений с коммунистическими властями, в свою очередь оказавшими ему немало услуг.
Третий мотив – перспективы левого движения в Восточной Европе – во многом пересекается с предыдущим. Несмотря на то, что марксистская традиция в глазах большинства восточноевропейцев скомпрометирована прошлым, Пызик уверена, что в последние годы потребность в левых идеях растет (хотя и не артикулируется). Вовсе не случаен, по ее мнению, всеобщий интерес ко временам социализма, выражается ли он в форме «остальгии» или же в ритуалах осуждения преступных действий коммунистических режимов:
«Мы чувствуем, что перемены нас травмировали, чувствуем, что нам чего-то не хватает, но напрямую об этом не говорим. Нам не нужен упрощенный нарратив, в котором Вацлав Гавел и Адам Михник спасают мир, потому что мы чувствуем, что это неправда».
Стоит отметить, что автор со скепсисом или сарказмом относится к тому, как проявили себя вожди оппозиционных движений 1970–1980-х годов после прихода к власти. Например, Лех Валенса времен «Круглого стола»[3] характеризуется как «все более спесивый», а его публичные высказывания последних лет «сводятся к тому, что он оправдывает избиение полицией демонстрантов и исключение из парламента гомосексуалов». Имя идеолога «Солидарности» Яцека Куроня упоминается в связи с открытием первого в Польше «McDonald’s»: это событие собрало «всю интеллектуальную элиту Варшавы», а Куронь разрезал ленточку и выступал с приветственными словами.
«Я бы многое дала, чтобы послушать, что он говорил первым людям соцблока, которым предстояло вонзить зубы в легендарные булочки с кунжутом. За это ли они сражались? Таковы ли были горизонты ожиданий членов “Солидарности”? Это ли цель, ради которой люди сидели в тюрьмах?»
По мнению Пызик, демократию, «кое-как собранную в начале 1990-х», жителям восточноевропейских стран удалось «встряхнуть» лишь благодаря серии протестных акций, начавшихся с демонстраций на Болотной площади в Москве и охвативших Россию, Румынию, Болгарию и Словению. Чего протестным движениям не хватает, так это адекватной левой повестки, внедрению которой препятствуют едва ли не все участники процесса: «На территории соцблока политическая сцена почти повсеместно делится между националистами и неолибералами, часто действующими сообща». В результате никто не осмеливается называть демонстрации и митинги проявлением «классовой борьбы».
«Вы удивитесь, но, когда члены профсоюза [“Солидарность”], вернее того, что от него осталось, протестовали против повышения пенсионного возраста с 65-ти до 67 лет, введенного неолиберальным правительством Дональда Туска, их бывший лидер Лех Валенса сказал, что на месте премьер-министра наслал бы на этих дармоедов полицию с дубинками».
При этом центральные СМИ не проявляют никакого интереса к мнению рабочих. Особенно остро Пызик критикует знаменитую «Gazeta Wyborcza», сыгравшую в Польше роль проводника неолиберализма. «Поддакивая» Маргарет Тэтчер, а позднее Тони Блэру, «которые снисходительно учили поляков, как им следует приобщаться к среднему классу», газета Адама Михника оставалась равнодушной к нарушению трудовых прав или росту безработицы. Критикуется в книге и «женское» приложение «Выборчей», «Wysokie Obcasy» («Высокие каблуки»), с его «подходом к феминизму, типичным для мейнстрима»: прежде всего оно «исповедует идеи предпринимательства и описывает “сильных женщин”, преуспевающих в бизнесе и политике», а одну–две «радикальные» статьи на темы гендерного равноправия при трудоустройстве или абортов публикует в преобладающем окружении материалов о косметике и советов психологов.
Показательным примером неудачной попытки внедрить левую повестку в общественную дискуссию автор считает историю с польским еженедельником «Przekrój» (журналом, который был основан еще в 1945 году и пользовался популярностью даже за пределами ПНР, а ныне переживает худшие времена в своей истории). В 2011 году его редакцией стали руководить люди, выбравшие отчетливо левый курс:
«Они беседовали с профсоюзными деятелями, говорили о забастовках и несогласии с тем, как осуществляется режим экономии, брали интервью у критиков Америки и Израиля, писали о “Rebel Cities” Дэвида Харви, движении “Оккупируй”, “индигнадос” и недавних бунтах в Великобритании. […Но] спустя несколько месяцев продажи издания сократились чуть ли не на 50%, редакторов уволили и в течение нескольких недель заменили известными медиа-специалистами, ориентированными на развлечения и лайфстайл».
Несмотря на неудачный эксперимент с «Пшекруем», Пызик убеждена, что «классовый вопрос стоит на повестке дня», пусть даже «СМИ отказываются об этом говорить». Причина этого, с ее точки зрения, кроется в отсутствии солидарной и активной интеллигенции, способной артикулировать реальные проблемы общества и предлагать варианты их решения. Та же интеллектуальная среда, что сформировалась в Польше после 1989 года, скорее поддерживает принципы неолиберализма и довольствуется тем, что ощущает себя частью «свободного и счастливого» Запада. Автор настаивает на том, что, какой бы интеллигенция ни была и «к какому бы экономическому классу ни принадлежала, она не должна отвергать тех “западных” ценностей, которые подразумевают идеи социализма, равенства, терпимости, уважения и защиты слабых». Прежде всего молодым левым, полагает Пызик, не хватает собственной партии. Старые нереформированные наследницы КПСС, КПЧ или ПОРП часто выступают за реакционный курс и производят отталкивающее впечатление. Без особого энтузиазма автор относится и к близкой ей «Политической критике», чьи усилия сосредоточены на организации «салонных» дебатов, подменяющих реальные политические действия.
При чтении книги нельзя не обратить внимания на постоянное использование классической, выглядящей довольно старомодно терминологии. Понятиями «класс» или «классовое неравенство» изобилуют как фрагменты, в которых Агата Пызик постулирует собственную идентичность («заучившаяся польская девушка из среднего класса», ждущая регистрации на авиарейс в окружении соотечественников, летящих в западные страны на заработки), так и следующего рода утверждения:
«Классовые различия – наиболее заметная составляющая обществ, переживших трансформацию, когда явная нищета публичных пространств соседствует с чрезмерной и безвкусной роскошью офисной застройки, предназначенной для избранных – тех, кто оказался успешнее в переходное время, а главное, тех, кто смог стать настоящим европейцем и найти работу в креативной сфере. Они скептически смотрят на преобладающий рабочий класс, чья близость нежелательна и портит позитивную историю польского успеха».
Примечательно, что автор, акцентируя свою принадлежность к middle class, хочет быть частью интеллигенции, о возрождении которой мечтает. В интервью «Wysokie Obcasy» Агата делает характерное признание в духе не чуждого полякам народничества: «Мой жизненный старт был довольно легким. Я считаю, что теперь должна расплатиться за эту привилегию, позаботиться о других, вернуть долг». О новой интеллигенции, впрочем, грезят и ее «салонные» коллеги из «Krytyka Polityczna», которые в каком-то смысле видят себя наследниками философа и публициста Станислава Бжозовского (1878–1911), наиболее яркого представителя левого течения в польском модернизме периода «Молодой Польши». В скобках отметим, что этот выбор сам по себе довольно красноречив: конструируя собственную идентичность, современные польские интеллектуалы обращаются к «незапятнанному» или неактуализированному наследию первой половины XX века (основатель «Политической критики» Славомир Сераковский тяготеет к фигуре и творчеству Бжозовского, а писатель и скандальный публицист правого толка Рафал Земкевич, его оппонент по телепрограмме «Поединок» на «TVP Historia», – к лидеру национально-демократического движения Роману Дмовскому).
Немаловажная черта «Poor bur Sexy», о которой следует сказать особо, – ее принципиальная калейдоскопичность, подключение сразу нескольких оптик к рассуждениям о коммунистическом прошлом и капиталистическом настоящем Восточной Европы. Пызик не разделяет проблем эстетики и политики, что характерно для ее окружения, например, для британских критиков-марксистов (Оуэна Хэзерли или Марка Фишера), но – в то же время – отвечает ее собственной идентичности. Методы и стиль автора согласуются с той манерой, в какой она открывает мир: прогулки по городам и авиаперелеты, посещение выставок и кино, участие в конференциях и публичных дебатах. Неудивительно, что ткань ее текста словно прошита серией кратких рецензий и заметок. (Некоторые из них опубликованы отдельно: например, о вышеупомянутой истории с «Пшекруем» Пызик писала для «Guardian»). Обращаясь к музыке, фильмам или художественным работам, автор не только пытается подобрать ключи к большим темам, но и помогает англоязычной аудитории сориентироваться на малознакомой культурной местности. Книга населена множеством творческих имен, которые подаются так, что у читателя, наверняка, возникнет желание поискать на YouTube песни групп «Kontrola W» или «Wielkanoc», «погуглить» творчество Артура Жмиевского, посмотреть фильмы Анджея Жулавского или польское «кино морального беспокойства».
«Будь у книги редактор построже, – пишет Сухдев Санду, автор рецензии на «Poor but Sexy», вышедшей в «Guardian» (номер от 7 августа 2014 года), – он бы попросил Пызик не освещать так много тем». Однако, по мнению рецензента, многообразие идей и сюжетов делает работу ярче и идет читателю на пользу: оно «создает нечто вроде пульсирующего заряда энергии и становится противоядием от возвышенных сетований, которые мы столь часто обнаруживаем в книгах о Восточной Европе». Соглашаясь в общем с такой позицией, следует признать, что подход автора порой несколько мешает и неизбежно приводит к немалому количеству фактических ошибок и неточностей (особенно если речь идет о мире за пределами Польши). Например, Пызик утверждает, что писатель Энтони Бёрджесс посещал Ленинград в 1950-е (на самом деле – в 1961-м). Автор даже высказывает предположение, что британская молодежь посредством книг Бёрджесса могла неосознанно избрать примером для подражания советских «стиляг». Более того, она пишет, что в Ленинграде Бёрджесса якобы избили «изящно выглядевшие молодые злоумышленники, одетые в западной манере», – будто именно этот случай и подтолкнул его к написанию «Заводного апельсина». Трудно сказать, из какого источника Пызик почерпнула такие сведения, но фактам они явно не соответствуют. (Разве что в романе «Мед для медведей» фигурируют буйные, но комично вежливые ленинградские хулиганы, попеременно называемые «пижонами» и «стилягами». Известно и то, что в 1943 году нападение на беременную жену Бёрджесса совершили американские солдаты-дезертиры – это произошло у нее на родине, в Лондоне, когда объявили воздушную тревогу.)
Впрочем, следует сказать, что автор, стремясь охватить все интересные ей темы, не пытается выглядеть всеведущим специалистом. Книга создает впечатление, что Агата Пызик сама находится в процессе познания Восточной Европы и, сочиняя эти очерки, делится опытом и впечатлениями с близкими друзьями. Понятно, что значительная, если не бóльшая, часть ее работы базируется на польском материале. Тем не менее к соседним странам, в том числе к России, она испытывает искренний интерес (Польша в 2000-е годы вообще склонна «открывать» для себя соседей: достаточно вспомнить хотя бы переведенные на русский язык книги репортажей «Готтленд» Мариуша Щигела или «Гуляш из турула» Кшиштофа Варги, посвященные, соответственно, Чехии и Венгрии). Если западный читатель обнаружит в «Poor but Sexy» альтернативу скучным путеводителям или академическим работам о посткоммунистических странах, то читателю российскому, возможно, будет любопытно узнать, как молодое поколение поляков оценивает недавнюю историю своей страны («реальный социализм» времен Эдварда Герека, военное положение, «Солидарность», приватизацию и шоковую терапию Лешека Бальцеровича и так далее), что думает о текущей ситуации в мире и чем интересуется в искусстве и музыке. В конце концов, мы едва ли превосходим британцев в знании современных польских, чешских или венгерских реалий, несмотря на предполагаемую близость бывших стран Варшавского договора.
Интересно и то, каким образом Агата Пызик использует само понятие «Восточная Европа». В интервью она делится примером из личного опыта:
«Помню, какой ужасный стыд испытала, когда кто-то сказал, что я из Восточной Европы, и я тут же поправила: “Из Центральной”. Несколько раз поймав себя на том, что я отстраняюсь от Востока, словно от некой геополитической проказы, я стала задумываться, почему мне так это мешает».
В книге она добавляет:
«Принадлежность к Восточной Европе по-прежнему не то, чем можно гордиться: мы даже придумали из-за этого термин “Центральная Европа”, географическую манипуляцию с целью притянуть нас поближе к Западу, а вернее – оттянуть как можно дальше от Востока».
Вполне возможно, что автор подразумевает актуализацию идеи «Центральной Европы» времен вступления стран Вышеградской группы[4] в Евросоюз, хотя, конечно, само это понятие имеет гораздо более глубокие корни (упомянем хотя бы концепцию East Central Europe польского историка Оскара Халецкого, если не более ранние немецкие версии Mitteleuropa). Да и вообще по прочтении книги не лишним было бы вспомнить, что современные «культурные схватки» между Западом и Востоком исчерпываются не только периодом «холодной войны»; не следует забывать о двух предшествующих столетиях, а концепция «Восточной Европы», как показал американский историк Ларри Вульф, была сформулирована еще в век Просвещения.
И все же, учитывая попытки посткоммунистических властей стать как можно «западнее» и обличать, где только можно, чужую «восточность», готовность Агаты Пызик рассматривать Польшу в одном ряду с Украиной и Белоруссией (в отношении которых в той же «Gazeta Wyborcza» царит нескрываемо покровительственный тон) или даже с Россией, не может не вызвать симпатию. В завершение следует сказать, что книга была написана и вышла в свет до киевского «Евромайдана», крымского кризиса и войны в Донбассе. Изменилось ли отношение автора к теме «Восточной Европы» после произошедших событий и готова ли она рассматривать посткоммунистические страны в прежнем ключе? Пока – уже в новых своих публикациях – Агата Пызик обходит этот вопрос стороной.
[1] В современных британских СМИ такие выражения, как sexed up или sexy, используются в значении «привлекательный», «симпатичный». В медийный обиход они вошли в мае–июне 2003 года, когда обсуждалось так называемое «сентябрьское досье», выпущенное правительством Тони Блэра в качестве обоснования военной операции против режима Саддама Хусейна в Ираке. Корреспондент «BBC Radio 4» Эндрю Гиллиган в эфире программы «Today» сослался на свой разговор с высокопоставленным чиновником, признавшим, что досье было «приукрашено» (sexed up).
[2] «Wizz Air» – польско-венгерская авиакомпания-дискаунтер, действующая с 2004 года.
[3] «Круглый стол» – серия переговоров между представителями правительства Польской Народной Республики и антикоммунистической оппозиции, проходившие с 6 февраля по 4 апреля 1989 года, результатом которых стали реформы государственного строя ПНР и проведение первых относительно свободных парламентских выборов.
[4] Вышеградская группа – неформальный союз Польши, Венгрии, Чехии и Словакии (изначально Чехословакии), заключенный 15 февраля 1991 года в венгерском городе Вышеград. Страны-участницы группы стремились к углублению сотрудничества и взаимопомощи на пути к вступлению в Европейский союз.