Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2014
Алла Альбертовна Болотова (р. 1974) − социолог, сотрудник факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Здесь жить и не любить природу… Я не знаю, что еще людей держит, если честно. Потому что […] здесь живут либо временщики, которые хотят наработать себе [северную] пенсию и уехать отсюда, либо жить, уже когда корни пускаешь, уже природу любишь, развиваешься здесь.
Из интервью с жителями северных городов
«Город. Это − подчинение природы человеку. Это − выступление человека против природы, человеческая организация защиты и труда», − так провозгласил в начале XX века знаменитый архитектор Ле Корбюзье[2]. В рамках этого подхода возведение нового города на «пустом месте» − это высшая точка покорения природы, особенно, если он строится в Заполярье, в сложных климатических условиях. В Советском Союзе массовое строительство новых городов началось в конце 1920-х годов и продолжалось с разной степенью интенсивности вплоть до крушения СССР. В малообжитых северных регионах активное возведение новых городских поселений развернулось, в основном, с целью разработки богатых месторождений полезных ископаемых или с оборонными целями. Север был важен для советской власти символически и идеологически: первая кампания за освоение севера и Арктики началась еще в конце 1920-х[3]. Тогда же началось строительство первых новых городов, причем осуществлялось оно преимущественно силами заключенных ГУЛАГа и принудительно переселенных на север раскулаченных крестьян (спецпереселенцев)[4].
Следующий виток активной борьбы за «освоение севера» развернулся в 1950−1960-х годах, когда после смерти Сталина в связи со значительным сокращением системы ГУЛАГа возникла нехватка рабочей силы в этих регионах. Главной целевой группой новой идеологической кампании за освоение северных территорий страны стала молодежь. Газеты и кино были полны романтическими рассказами о Севере и призывами ехать покорять далекую и суровую terra incognita, ждущую своих героев. Романтические призывы властей подкреплялись существенными материальными стимулами для добровольных переселенцев в виде повышенных зарплат и отдельного жилья. Согласно официальному советскому дискурсу, молодежь ехала в Заполярье «покорять Север» и «бороться с природой». И действительно многие новоиспеченные северяне приезжали работать в отраслях промышленности, связанных с разработкой природных ресурсов, и, соответственно, были лично вовлечены в управляемый государством процесс «покорения природы». Какое же отношение к Северу и северной природе формировалось у «новых северян»?
Для молодых людей Север стал наполненным разнообразными смыслами жизненным пространством. Территория, которую должны были колонизировать и покорить приезжие, постепенно обживалась и наполнялась множеством разнообразных значений и локальных традиций, формировались практики и жизненные стили, которые не были напрямую порождены доминирующим дискурсом, а зачастую и противоречили его риторике покорения природы. Со временем у многих жителей этих городов возникла эмоциональная привязанность к Северу и северной природе. Так, например, если спросить кого-то из местных жителей северных городов, что именно он(а) больше всего любит в этих краях, чаще всего ответом будет − «северную природу». Формулировки могут быть разные − красивые пейзажи, ландшафт, особые северные краски, грибы-ягоды, горы или озера, но суть одна: жители новых городов часто говорят о любви к природе и Северу. Расхожую фразу «Север тянет» можно услышать как от северян, так и от тех, кто переехал в более умеренные широты. Есть ли противоречие между личным участием в управляемом государством процессе «покорения природы» / «освоения Севера» и глубокой эмоциональной привязанностью жителей новых городов к северному краю в повседневной жизни? Каким образом становится возможным сочетание в жизненном мире индивида столь разных парадигм и подходов к природной среде?
В этой статье на основе материалов полевого исследования анализируется, как инкорпорировался и воплощался идеологический дискурс «освоения Севера» и «покорения природы», как пространство новых городов формировалось, осваивалось и обживалось приезжим населением. Особое внимание я обращаю на практический опыт взаимодействия с природной средой, на смыслы и практики пользователей пространства − от планировщиков до горожан.
Строгое функциональное зонирование новых социалистических городов во многом определяет восприятие жителями городского и негородского пространства. Индивид, вовлеченный в производственный процесс, инкорпорирует покорительскую риторику отношения к природной среде как к ресурсу, характерную для индустриального домена. Однако, помимо этого, формируются и другие «природы» − пространства с другими задачами, не имеющими отношения к промышленному процессу.
Использовать слово природа во множественном числе и говорить о множестве социально производимых «природ» вместо анализа отношения к некой единственной Природе предложили английские социологи Пол Макноттен и Джон Урри[5]. В рамках этого подхода определение того, что такое «природа», всегда ситуативно, контекстуально и укоренено в социальных практиках. Поэтому и исследованию подлежат разные способы взаимодействия с «природами», характерные для тех или иных социальных групп и для разных контекстов. Кроме того, я использую для своего анализа понятие taskscape, предложенное антропологом Тимом Ингольдом[6]. Имеется в виду пространство связанных видов деятельности, которые имеют пространственные границы и ограничения по целям деятельности. На восприятие того или иного пространства важное влияние оказывает преобладающий на этой территории вид деятельности (с выраженными целями и задачами), в рамках которого эта среда обживается и используется людьми.
Полевое социально-антропологическое исследование проводилось на протяжении 7 месяцев (в несколько этапов) в трех промышленных городах Мурманской области: Ковдоре, Кировске и Апатитах[7]. Всего было проведено около 170 биографических интервью с представителями разных поколений, однако в этой статье материалы проекта используются лишь частично: основное внимание сосредоточено на опыте первого поколения добровольных мигрантов − тех, кто приехал на Север по собственному выбору (в 1950−1970-х) и был лично вовлечен в строительство и обустройство новых городов. Также в статье использованы данные включенного наблюдения и материалы по истории этих городов.
Пространство соцгородов: «Большевики покоряют тундру»[8]
Масштаб строительства новых городов в СССР поражает воображение: с 1926-го по 1989 год в стране были основаны 1500 новых городских поселений[9]. Начиная с 1930-х приоритет отдается целевому основанию новых предприятий и городов в прежде не освоенных районах, в соответствии с актуальными нуждами индустриализации. С этого времени специализированные индустриальные комплексы связанных друг с другом производств с минимальной диверсификацией становятся главной причиной основания и развития городов:
«Всякое нагромождение в одном пункте отдельных предприятий, которые непосредственно не связаны между собой производственными процессами, должно быть немедленно прекращено как явно нецелесообразное»[10].
Одной из характерных черт города нового типа стало разделение пространства на относительно обособленные функциональные зоны: производственную, транспортную, жилую, рекреационную и другие. Приоритетом такого функционального зонирования являлась промышленная зона, а предназначением остальных зон было обеспечение бесперебойной работы промышленного комплекса.
Рассмотрим, как эти теоретические идеи планировщиков и архитекторов были воплощены на практике при возведении новых городов в северных регионах СССР, в частности на Кольском полуострове. Как новые индустриальные города были вписаны в ландшафт, встроены в природную среду и какие в них складывались пространственные взаимоотношения? Особое внимание здесь уделяется начальному периоду строительства трех исследуемых городов, поскольку именно в это время принимались решения о размещении городов в природной среде, формировались границы между основными функциональными зонами.
Начало индустриализации Кольского полуострова было положено в 1916 году прокладкой железной дороги из Петрограда в Мурманск (с военными целями, для доставки грузов во время Первой мировой). Именно тогда были заложены основы нынешней пространственной организации всего региона − четко выраженное зонирование полуострова. Урбанистическое развитие в основном разворачивалось вдоль железной дороги, параллельно которой была проложена и автодорога. Сформировались несколько кластеров промышленных и военных поселений городского типа, которые либо находятся поблизости от центральных дорог, либо были связаны с ними локальными ветками. При этом восточная часть полуострова почти не была затронута индустриализацией и урбанизацией.
Советские власти стали уделять особое внимание Кольскому полуострову, когда в конце 1920-х годов подтвердились геологические данные о его исключительном богатстве минеральными ресурсами, необходимыми в тот момент для осуществления форсированной индустриализации. Наличие транспортных связей с Ленинградом делало регион удобной площадкой для развития промышленности, однако процесс несколько затруднялся непосредственной близостью к границе.
Можно выделить две основные волны индустриализации: первая началась в 1930-х годах, когда были построены первые крупные горнодобывающие комплексы Кировск и Мончегорск. Вторая волна началась после войны, в 1950-х годах, тогда на Кольском полуострове были построены множество новых индустриальных городов и поселков. Из трех исследуемых городов первым по времени возникновения является Кировск, заложенный в 1930-м году в Хибинских горах вблизи крупнейшего месторождения апатита − минерала, используемого в основном для производства сельскохозяйственных удобрений. Город Апатиты, находящийся в 16 километрах от Кировска, был основан в начале 1950-х. Апатиты − пример не моноиндустриального поселения, причем это второй (по размеру и важности) город Мурманской области. Прежде всего это академический город, который был создан для научного обеспечения развития промышленности на Кольском полуострове. Помимо этого, здесь расположена обогатительная фабрика комбината «Апатит», железнодорожная станция, а в советское время город также был важным строительным центром региона, поскольку организация «Апатитстрой» строила жилье по всей Мурманской области. Третий город, в котором проводилось полевое исследование − Ковдор, − представляет собой типичный пример моноиндустриального города, основанного для разработки крупного железорудного месторождения на второй волне индустриализации в конце 1950-х годов.
Строительство Кировска является примером основания города в экстремальных климатических и социальных условиях. В 1930-х индустриализация осуществлялась форсированными темпами, и в первые годы после своего основания Кировск стремительно рос[11]. Решение о строительстве города было принято в конце 1929 года, а уже к 1935-м в нем проживали более 44 292 человек, из них 21 325 были спецпереселенцами[12]. Столь быстрый рост города был сопряжен с множеством трудностей, которые первостроителям города приходилось решать в сжатые сроки. Первоначально рабочий поселок горняков был заложен в районе горы Кукисвумчорр (поселок «25-й километр»), в непосредственной близости от апатитовых рудников. Вскоре стали очевидными все недостатки этого выбора: дома и бараки строились прямо под горой и неоднократно разрушались в результате схода лавин, гибли люди[13]. К тому же вся территория поселка постоянно продувалась сильнейшими ветрами из ущелья. Строительство более крупного индустриального города на этом месте было невозможно в связи с чрезвычайно неблагоприятными природными условиями. После сложных обсуждений и рассмотрения различных вариантов размещения было принято решение о закладке новой площадки в 12 км от первой − там, где сейчас и расположен Кировск.
Пространство будущего города формировалось прежде всего в соответствии с нуждами индустрии: перерабатывающий комплекс и поселение горняков должны были находиться неподалеку от месторождения. На берегу красивого озера Большой Вудьявр была размещена обогатительная фабрика (ей требовалось много воды), железнодорожная станция и другие промышленные объекты, а жилые постройки расположились в стороне, на склонах гор, то есть город оказался отрезан от озера промзоной и железной дорогой. Вот мнение бывшего главного архитектора города:
«Если бы Кировск проектировался и начинал застраиваться в наши дни, его, безусловно, разместили бы на самом берегу этого сказочно красивого горного озера, а горно-обогатительную фабрику, ГРЭС и склады убрали бы куда-нибудь в сторону, на заболоченную равнину»[14].
Множество проблем возникали из-за того, что планирование Кировска осуществлялось специалистами из других городов, прежде всего Ленинграда. Строительство на сложном рельефе Хибинских гор было сопряжено со значительными трудностями, которые проектировщики не всегда учитывали. Характерную ошибку сделал ленинградский архитектор Оскар Мунц, автор первого генерального плана Кировска (реализованного частично): он изменил центральную улицу города, повернув ее без учета повышения рельефа. Изменение было воплощено в жизнь, и более 40 последующих лет местные жители мучились на этом повороте:
«Мунц привык проектировать на плоской ленинградской равнине, и он не сразу разобрался во всех сложностях горного рельефа Хибиногорска. Он смело переломил неплохо положенное по рельефу Хибиногорское шоссе, повернул его под прямым углом к нынешней улице Кондрикова, […] направил круто в гору и назвал улицей Ленина. […] Почти сорок лет расплачивались жители города за ошибку архитектора. Этот подъем непрерывно расчищали, посыпали песком, но обеспечить зимой нормальное движение машин на таком крутом уклоне было практически невозможно»[15].
Такого рода промахи были не редки, поскольку практически все планирование осуществлялось приезжими специалистами, не имевшими опыта жизни в местных условиях.
Ко времени основания города Апатиты в 1950-е годы советское планирование уже было на иной стадии развития по сравнению с 1930-ми годами. Проектирование соцгородов стало рутинной работой планировщиков, сложились нормы и правила формирования пространства новых индустриальных городов. Поэтому при выборе места для размещения Апатитов были учтены многие факторы, город стал своего рода образцом социалистического планирования. Была выбрана плоская и ровная площадка, в стороне от Хибинских гор: плоский рельеф предпочтительнее, поскольку, чем сложнее ландшафт, тем труднее наложить на него типовую схему. При наличии относительно ровной площадки нет необходимости приспосабливать стандартный, разработанный в центральных планировочных институтах проект к специфике местного ландшафта. Кроме того, город разместился неподалеку от ранее существовавшей железнодорожной станции. Также для выбранного места характерен особый микроклимат, благодаря которому в Апатитах погода очень часто лучше, чем в соседнем Кировске.
При строительстве Апатитов размещение промышленности уже не было единственным приоритетом, внимание уделялось всему комплексу факторов. Было выполнено рациональное планирование городского пространства в соответствии со всеми принципами соцгорода. Обогатительную фабрику разместили в стороне от жилых массивов, на значительном удалении от города. В центре города был частично сохранен естественный лес, в котором среди деревьев расположились домики Академгородка. В каждом жилом массиве были построены все необходимые социальные комплексы: детские сады, игровые площадки, школы, магазины. Получился практически модельный соцгород, о котором жители отзываются как об исключительно удобном для жизни. Показательно, что первое время поселение называли просто − «Новый город».
Менее удачной оказалась планировка Ковдора: уже после того, как развернулось строительство, выяснилось, что прямо под центром города, под уже построенными жилыми массивами проходит богатая жила местного железорудного месторождения. Предварительная геологическая разведка была проведена недостаточно тщательно, и эту жилу выявили слишком поздно, когда уже невозможно было перенести строительство города на другую площадку. В остальном Ковдор был также спланирован согласно всем основным принципам соцгорода. Промышленная зона находится на некотором отдалении, по другую сторону озера. На стороне города, около озера, был сохранен большой массив естественного леса, который используется как городской парк. Небольшая речка, впадающая в озеро, мешала разработке месторождения, и ее отвели в сторону по специально проложенному каналу. Сам город застроен домами массовых серий, разбит на кварталы, в каждом из которых есть все необходимые социальные комплексы.
На рассмотренных примерах видно, что воплощение в жизнь идеи соцгорода на Кольском полуострове несколько отличалось в разные периоды советской истории. Если в 1930-е приоритет отдавался максимально удобному и выгодному размещению промышленного комплекса, а при строительстве основное внимание уделялось нуждам индустрии, то во время второй волны индустриализации значительно больше внимания обращалось на условия жизни населения, жилищные и социальные вопросы. При этом города первой волны обладают более выраженным архитектурным своеобразием, а последующая стандартизация схем проектирования и планировки привела к тому, что города второй волны выглядят «на одно лицо»: типовые дома серого цвета, стандартные кварталы, похожая планировка. Для всех городов характерно четко выраженное разделение пространства на функциональные зоны. Природные особенности конкретного ландшафта до определенной степени учитывались при планировке новых городов, но нередки были и ошибки, вызванные спешкой в условиях давления плановой системы. Эти ошибки чаще совершались планировщиками, работающими в других городах, которые предлагали типовые решения, не подходящие к условиям конкретной локальности.
А как взаимодействовали с формирующимся городским и негородским пространством первостроители новых городов − люди, приезжавшие на Север из разных концов Советского Союза? Поначалу почти все они с трудом привыкали к северным условиям:
«Я приехала в январе, плакала, плакала. Я говорю мужу: “Отпусти меня домой, я бы поехала домой, хоть на денечек”. “Ну ладно, подожди, получу аванс, отправлю домой”. Да так и прожили… Мне потом понравилось, и уже не хочу никуда. И жду, чтобы зиму прожить и чтобы лето наступило, август месяц, грибы, ягоды» (женщина, р. 1945).
Все приезжающие были в той или иной степени вовлечены в строительство и благоустройство своих городов, особенно на начальных этапах их развития: на субботниках, регулярно организуемых предприятиями, люди убирали территорию города, озеленяли дворы и улицы. Несмотря на то, что производственная зона была расположена за чертой города, каждый цех, лаборатория или отдел отвечал за благоустройство и уборку на определенном «подшефном» участке городской территории.
В самом начале существования городов функциональное зонирование не было ярко выраженным: первые бараки и палатки обычно располагались непосредственно рядом с промзоной, план застройки зачастую отсутствовал. Более четкие функциональные зоны оформляются по мере роста новых городов: постепенно происходит отделение городского пространства от промзоны, создается и воплощается план развития города.
«И домов-то не было, вот так идешь: Ага, вот этот дом вырос, вот еще дом. Как грибы росли, все спорилось, это очень здорово было наблюдать… Вместо ДК лес был − мы вставали у своего дома на лыжи и ехали. Поменьше городок был, а дальше все это, вся территория лес был. И сразу поехали кататься» (женщина, р. 1940).
Со временем формируется более четкая граница между городом и природной средой, все дальше отодвигается лес. В рассказах старожилов часто звучит: «Здесь, на центральной улице, мы прыгали с кочки на кочку, на месте главной площади мы собирали грибы, а там, где этот дом, раньше был хороший черничник». Чем дальше отдаляется граница леса, тем большее расстояние приходится преодолевать для проведения досуга: сбора грибов и ягод, пеших и лыжных походов. Становится необходим транспорт, чтоб покинуть городскую зону. По мере роста и развития новых городов функциональное зонирование становится все более явным.
Сложившаяся при закладке молодых городов организация пространства во многом определяла (и продолжает определять) взаимодействие населения с городским и негородским пространством: в строго структурированном пространстве соцгородов доминирующая функция каждой зоны обусловливает преобладающее восприятие пространства и уместные типы активности. Далее я рассмотрю, как в разных функциональных зонах и разных контекстах актуализируются разные дискурсы «природы», в каких случаях преобладает доминирующий дискурс покорения природы и как он проявляется. Как формируется и трансформируется граница между разными типами пространств и в чем их принципиальные различия? Какие смыслы и практики связаны с этими различающимися пространствами?
В урбанистической среде можно выделить следующие основные виды деятельности, которые различаются среди прочего и пространствами, в которых они осуществляются, − это работа, быт и досуг. Соответственно, для анализа взаимодействия с природной средой жителей северных промышленных городов я рассматриваю три основных пространства задач (taskscapes): промзона, или индустриальная территория, где работает большая часть населения этих городов; город, или жилая зона, и «природа», или негород, − пространство, в котором жители новых городов часто проводят свой досуг.
«Природа» в промзоне
Как уже говорилось выше, на территории новых индустриальных городов организация жизни во многом подчинена обеспечению функционирования индустриальной зоны. Промзона − это территория, на которой «природа», когда-то дикая и бесполезная с точки зрения официального дискурса, преобразуется в полезный «природный ресурс». Основные стадии процесса переработки можно суммировать в трех словах, обозначающих цели и задачи процесса: извлечь,переработать, транспортировать. Организация пространства в промзоне чаще всего подчинена этой последовательности: от добычи породы в карьере или шахте, через процессы обогащения породы и получения концентрата, до транспортировки.
Промзона визуально доминирует в ландшафте: трубы разного рода в промышленных городах видно отовсюду. Она занимает немалую территорию, нередко сравнимую по размерам с городским пространством (см. илл. 2). Кроме того, по мере функционирования производства накапливаются отвалы, которые также являются заметной визуальной доминантой в окружающем ландшафте. Пространственные границы промзоны чаще всего обозначены шлагбаумами на дорогах, за которые имеют право попадать только работники предприятия по специальным пропускам. Это правило хотя иногда и нарушается, но формально действует в промзонах всех исследуемых городов. Иногда присутствует забор, но не везде, что зависит от того, насколько строго относится к пропускному режиму администрация. Впрочем, не все части промзоны считаются территорией, предназначенной только для работников, − например, отвалы практически не охраняются.
В принципе, то, что находится в промзоне, не воспринимается людьми как «природа», это природный ресурс, который исключен из того, что называется «природой» в обыденной жизни. Но что же в промзоне воспринимается как природа? Индустриальная зона − это чаще всего пространство серого: труб, цехов, административных и лабораторных зданий. В нем обычно нет ничего лишнего, не относящегося к производственному процессу. Поэтому присутствие на этой территории чего-то, не связанного с производством, вызывает удивление и, при показе чужакам, гордость. Так, во время одной из встреч на территории промзоны мне продемонстрировали деревья, газоны и клумбы с цветами как нечто выдающееся, из ряда вон выходящее. Это сопровождалось комментарием: «Это посадил наш начальник Борис Иванович. Он очень любил природу». Еще один случай проникновения неуместного возникает, когда в промзону заходят дикие животные, − это тоже повод для гордости и демонстрации посетителям. Так, мне показали фотографию лисенка, сделанную на мобильный телефон, с комментарием: «Он сюда приходит иногда, уже несколько раз видели, и надо же, не боится».
Большинство населения в этих городах связано с производством, поэтому чаще всего обширные промзоны и дымящие трубы местными жителями не воспринимаются негативно (по крайней мере поколением первостроителей) − они являются центром и признаком жизни города, знаком его процветания. Иными словами, внутри индустриальной зоны необходимость переработки природных ресурсов обычно не ставится под вопрос, а индивид, вовлеченный в промышленное производство, инкорпорирует «ресурсный» взгляд на природу, который укоренен в пространстве промзоны и в связанных с ней занятиях.
Проиллюстрирую этот аргумент на примере одного случая из моего полевого исследования. Однажды я пошла на длинную загородную прогулку с Марией, приехавшей в Ковдор в самом начале строительства города еще в конце 1950-х годов. До выхода на пенсию она работала на главном местном предприятии. Мы вышли за черту города по грунтовой дороге, на которой практически не было машин. После получаса прогулки дорога привела нас к нагромождению больших валунов вдоль обочины (илл. 3). Это были отвалы пустой породы, складированные неподалеку от небольшого карьера, без ограды или забора. Мария показала мне на эти отвалы, прокомментировав сердито, что эти беспорядочные кучи принадлежат небольшому предприятию «Ковдорслюда». Предприятие недавно обанкротилось, но в общем-то оно никогда не содержало свою территорию, и в частности отвалы, в порядке, просто сваливало хаотичные груды камней в лесу. «Это ужасно, как они разрушают природу, занимая такую большую территорию отходами!» − сказала Мария.
Мы продолжили нашу прогулку и вскоре увидели вдалеке высокую искусственно созданную гору (илл. 4). Мария с гордостью прокомментировала: «А вот это − наши отвалы!» − имея в виду, что они принадлежат главному городскому предприятию, на котором она когда-то работала: Ковдорскому горно-обогатительному комбинату. По ее мнению, это и был правильный способ складирования переработанной породы: эти отвалы были сформированы маркшейдерами − аккуратные, спланированные, расположенные ступенями правильной формы. На мое замечание, что эти отвалы значительно больше и занимают огромную территорию, она ответила, что по крайней мере они содержатся в порядке.
Это наблюдение показывает, как по-разному могут восприниматься сходные объекты в разных контекстах. Если отвалы упорядочены, правильно обслуживаются, они относятся к промзоне, являются необходимой частью переработки природных ресурсов. Положительная оценка этого способа складирования отвалов также обусловлена идентификацией этой женщины с предприятием, на котором она работала долгие годы. В другом же случае она оценивает хаотичное и неухоженное складирование пустой породы как вторжение в зону загородной природы. В тот момент мы находились в «пограничной» зоне с неявно выраженным taskscape, это была спорная территория на границе функциональных зон. И этим также был обусловлен столь быстрый переход от взгляда на природу как на ресурс к восприятию природы как места для досуга, которое уязвимо для промышленного загрязнения.
Восприятие природной среды обусловлено задачами, в выполнение которых вовлечен человек. Поэтому индивид инкорпорирует промышленную логику, взгляд на природу как ресурс, если он связан с добывающей промышленностью. Однако для многих жителей северных городов такой способ восприятия ограничен исключительно пространством промзоны. Ключевым здесь является разделение между работой и досугом.
«Природа» в городе
Как и везде, городское пространство северных городов наполнено разнообразными видами деятельности − это территория, на которой люди предоставляют и получают различные услуги, встречаются, проводят свободное время. Конфигурация пространства в новых городах выстроена по принципу функциональности, в ней четко прослеживаются основные идеи соцгорода: город разбит на блоки, в каждом из которых есть все необходимые услуги − магазины, школы, поликлиники, детские сады.
По мере формирования городского пространства все большее значение приобретают городские «зеленые зоны». В концепции социалистического города основная функция зеленых зон − буферная, они создаются с целью защиты от загрязнения, вызванного развитием промышленности. В СССР работа по созданию зеленых зон активно осуществлялась во всех городах, ее целью являлась поддержка здоровья и успешного функционирования рабочей силы. На Севере озеленение осложнялось местными климатическими условиями: приживаемость растений там существенно ниже, чем в средней полосе. Тем не менее во всех новых городах прилагалось много усилий для озеленения городской среды. В городах первой волны при подготовке площадки для строительства лес обычно вырубался, а озеленение проводилось позднее, когда дома уже были построены: привозились новые саженцы из леса, которые часто плохо приживались. Позднее, по мере развития советской системы планирования, проектировщики стали рекомендовать частично оставлять естественный лес при строительстве новых городов[16]. В Ковдоре, например, городской парк − это природный лесной массив на окраине города, около озера, который также является буферной зеленой зоной между фабрикой и городом.
На практике оказывается, что, помимо защиты от загрязнения, городские зеленые насаждения в новых северных городах имеют множество других смыслов и значений. Характерно, что местные жители чрезвычайно гордятся, если в их городе сохранился кусочек естественного леса. Например, в Апатитах при строительстве Академгородка были по максимуму сохранены деревья природного леса, среди которых расположились здания научных лабораторий и институтов. Этот уголок города до сих пор является любимым для большинства жителей города, его одним из первых показывают гостям, демонстрируя тем самым особенность города, его отличие от похожих друг на друга соцгородов.
Ценность другого рода представляют собой посадки, сделанные самими жителями. В советское время жители городов активно привлекались к работам по озеленению, а результат собственного труда всегда ценится высоко. Несмотря на обязательный характер этой активности, совместная работа по благоустройству города способствовала формированию локальной коллективной идентичности. Люди регулярно встречались, вместе сажали деревья и таким образом вносили личный вклад в развитие города. Показательный эпизод произошел в одном из исследуемых городов: когда в 1970-х годах приняли решение о строительстве нового здания городской администрации, оно должно было разместиться на месте части сквера, посаженного руками первостроителей. Это решение вызвало бурные протесты, люди писали письма в администрацию и вышестоящему начальству, собирали подписи.
«И площадь мы садили… Здесь же леса не было, все повырубили тогда, а потом мы сами садили эти деревья на площади. Мы протестовали, чтобы райисполком там строили, потому что эта часть площади была засажена деревьями и их вырубали. Даже списки писали, кто против» (женщина, р. 1939).
К мнению жителей города власти не прислушались: посадки вырубили, здание построили, организаторов сбора подписей наказали, но этот случай демонстрирует, что зеленые насаждения, посаженные самими жителями, имеют большое значение для формирования чувства места и локальной идентичности, которые усиливаются в случае вовлеченности людей в практические действия по обустройству городского пространства.
Природа как негород
Что представляет собой пространство, находящееся за чертой северного индустриального города и промзоны? Город и природа − это тесно связанные категории: природа возникает только тогда, когда человек и созданное им городское пространство выделены из физического мира как неприрода. Если смотреть на природную среду с точки зрения жителя северного города − это в первую очередь пространство для проведения досуга. Большинство излюбленных рекреационных практик северян связаны с пребыванием в негородском пространстве: лыжные прогулки зимой, поездки на шашлыки; начиная с весны пешие походы по сопкам и горам, жизнь на даче, сбор грибов и ягод, охота и рыбалка. Разнообразие этих практик демонстрирует, что за чертой города также нет единой природы − есть серия пространств, различающихся по характерным типам досуга, а также по степени близости к городу, уровню освоенности и влиянию человека на них. Наиболее освоенной является ближняя − «обустроенная природа» дачных поселков, наиболее «дикой» − труднодоступные территории вне дорог, способы и навыки взаимодействия с ними существенно различаются. Несмотря на то, что городские жители активно взаимодействуют с окружающей средой вне города, их пребывание там всегда временно: горожанин остается всего лишь посетителем в лесу, даже если он бывает там часто. При этом практически в каждом городе есть несколько признанных лесных экспертов, которые очень много времени проводят в лесу и обладают особыми знаниями, навыками и чувством природы.
Утверждение, что дача является разновидностью природного пространства, может показаться спорным, однако, как показывают полевые исследования[17], для большинства жителей северных индустриальных городов именно дача является важнейшим «природным местом», и это еще раз демонстрирует, что «природа» − это в первую очередь «негород». В городах решения о том, как выглядит городское пространство, принимают планировщики и администрация, в то время как рядовые горожане в советском/постсоветском обществе исключены из этого процесса. Дачные территории в этом случае становятся пространством для творчества на границе города и природы, причем их облик определяют сами горожане. Некоторые северяне употребляют слова «дача» и «природа» как синонимы: они рассматривают дачу как природу, а окрестный ландшафт − как собственное дачное пространство (с долей иронии, конечно).
Из разговора с жительницей одного из северных индустриальных городов, которая недавно уехала в Санкт-Петербург, прожив на севере более 30 лет:
Интервьюер: А у вас были там какие-нибудь участки, дачи?
Респондент: О, да, там у нас была дача! Очень большая там была дача − все сопки вокруг, это и была наша дача. Всю осень, с середины примерно июля и всю осень все были в сопках. Мы ходили так − батон колбасы, там, или окорочка и костер, шашлык. И это все было без вина без никакого! Черники мы собирали вообще помногу, ее там полно. Морошка, черника, брусника, всю зиму были с ягодами, но важен сам процесс… Все знали − где какие озера, до этого озера столько идти, до другого столько. И очень много грибов, очень много» (женщина, р. 1948).
Характерно, что такие досуговые практики при необходимости могут использоваться для выживания в трудные годы: так, в кризисные 1990-е многие северяне выживали именно за счет дачных урожаев и сбора грибов и ягод.
По мере накопления последствий индустриализации и развития транспорта «природа», подходящая для проведения досуга, отодвигается все дальше, поскольку ближние окрестности городов зарастают мусором и отвалами. Многие северяне-первостроители горько сокрушаются по поводу изменений, которые они наблюдают:
«Раньше вышел − и ты в лесу, на природе. Все. А сейчас он загажен, вот этот старый Ковдор, он настолько, что жутко. Там не лес, а свалки. […] И блоки там строительные, и трубы там, и лес там, и вообще. А я вот помню, мы ездили на пикник. […] Мы брали какую-то скатерку, мы брали, там, консервы и продукты… И как? Разжигали костер, и, когда мы уходили, мы собирали все бумажки, все клочки, все сжигали. А вот баночки из-под консервов или что еще мы собирали в мешочек, привозили в Ковдор и выбрасывали на помойку. Мы вот так ездили. А теперь все…» (женщина, р. 1937).
Теперь, чтоб достичь «настоящей природы», приходится пользоваться личным транспортом:
«Ведь раньше можно было просто до работы пешком побежать в лес и набрать и брусники, и грибов. Это сейчас мы завалили все округи отвалами своими, поэтому, если на машине далеко не уехать, в общем-то ничего этого не набрать. В этом отношении, конечно, вот это, вся эта индустриализация, она… [сокрушительно качает головой]» (женщина, р. 1939).
Сейчас в северных городах практически в каждой семье есть машина, которая в основном используется для поездок «на природу», − без машины выход из города становится невозможным.
Что же дает досуг на природе, почему эти практики так полюбились жителям урбанизированного Севера? Прежде всего это пребывание в пространстве, разительно отличающемся от зарегулированной среды социалистического города. Разнообразные загородные «природы» становятся альтернативой контролю и функциональному зонированию городской среды: они служат пространством для эмоциональной разгрузки, местом проведения свободного времени и встреч с наиболее близкими людьми.
Заключение
Туристы, журналисты и другие случайные посетители северных промышленных городов часто говорят об их крайней непривлекательности, серости и запущенности[18]. И действительно редкий заезжий гость может разглядеть за внешней убогостью стандартизированной городской среды и дымящими трубами то, за что многие местные жители все-таки любят свои города и поселки. Для приезжающих с короткими визитами первостепенными являются эстетические критерии, тогда как северяне сформировали сложную констелляцию значений и смыслов их места, в которой немаловажную роль играет взаимодействие с природной средой.
Города, строящиеся на новом месте, постепенно интегрируются в ландшафт, а люди, обживающие новую локальность, формируют собственные способы взаимодействия с городской и негородской средой. Различные материальные среды по разному структурируют взаимодействие людей с природным миром: они предоставляют разные возможности для восприятия и действия, зависящие также от преобладающего способа использования пространства. Функциональное зонирование новых социалистических городов влияет на восприятие пространства, причем ключевым является разделение между работой и досугом, как в физическом пространстве, так и в представлениях жителей о месте. Люди, вовлеченные в индустриальное производство, во многом инкорпорируют покорительскую риторику и отношение к природе как к ресурсу. При этом вне зоны индустриального производства они воспринимают природную среду как пространство досуга, уязвимое для влияния промышленности.
[1] Данная статья является существенно переработанным и расширенным вариантом более ранней версии, опубликованной в: Bolotova A. Loving and Conquering Nature: Shifting Perceptions of the Environment in the Industrialised Russian North // Europe-Asia Studies. 2012. Vol. 64. № 4.
[2] Ле Корбюзье. Планировка города. М., 1933; цит. по: Иконников А.В., Степанов Г.П. Эстетика социалистического города. М., 1963. С. 109.
[3] Подробно анализ мифа о Севере и истории освоения Арктики в Советском Союзе см. в книге: McCannon J. Red Arctic: Polar Exploration and the Myth of theNorth in the Soviet Union, 1932−1939. New York: Oxford University Press, 1998.
[4] О спецпереселенцах в Мурманской области см.: Шашков В.Спецпереселенцы в истории Мурманской области. Мурманск: Максимум, 2004; а также Bolotova A., Stammler F.M. How the North Became Home: Attachment to Place among Industrial Migrants in the Murmansk Region of Russia // Southcott C., Huskey L. (Eds.). Migration in the Circumpolar North: Issue and Contexts. Edmonton: CCI Press, 2010. P. 193−220.
[5] Macnaghten P., Urry J. Contested Natures. London: Sage, 1998.
[6] Ingold T. The Temporality of the Landscape // World Archaeology. 1993. Vol. 25. № 2; Idem. The Perception of the Environment: Essays on Livelihood, Dwelling and Skill. London: Routledge, 2000.
[7] Исследование проводилось в 2007−2010 годах в рамках проекта «MOVE-INNOCOM», поддержанного Академией наук Финляндии, грантовое решение № 118702. Дополнительную информацию о проекте см.:www.arcticcentre.org/innocom.
[8] Заголовок из газеты «Хибиногорский рабочий» (1932. 24 октября).
[9] Percik J., Brade I., Piterski D. Die Raum-, Regional- und Städteplanung in der früheren UdSSR: Voraussetzungen für die Herausbildung des gegenwärtigen Städtesystems in der russischen Föderation // Beiträge zur Regionalen Geographie.1998. Vol. 46. S. 7−71; цит по: Engel B. Public Space in the «Blue Cities» in Russia // Progress in Planning. 2006. Vol. 66. № 3. Р. 147−239.
[10] Милютин Н. Соцгород. Проблемы строительства социалистических городов. Основные вопросы рациональной планировки и строительства населенных пунктов СССР. М.; Л.: Государственное издательство, 1930.
[11] До 1934 года город носил название Хибиногорск.
[12] Шашков В. Указ. соч. С. 12.
[13] О борьбе с лавинами в Кировске в 1930-е годы см. Bruno A. Tumbling Snow: Vulnerability to Avalanches in the Soviet North // Environmental History. 2013. № 18(4). P. 683−709.
[14] Ромм И. Заметки архитектора // Альманах «Живая Арктика». 2001. № 1 (www.arctic.org.ru/2001/romm.htm).
[15] Там же.
[16] См., например: Маслякова В.Н., Смирнов В.И. Методические рекомендации по сохранению и использованию залесенных территорий при проектировании новых городов. Л.: ЛенНИИПградостроительства, 1980.
[17] См. также исследование северных дач: Нахшина М., Разумова И. «Дача − это просто когда дом строится, дом на земле» // Baschmakoff N., Ristolainen M. (Еds.). The Dacha Kingdom: Summer Dwellers and Dwellings in the Baltic Area.Joensuu: Gummerus Printing, 2009.
[18] Так, например, недавняя, довольно типичная статья о Мурманской области в журнале «Сноб» озаглавлена «Заполярное расстройство». Вот характерная цитата из нее: «Мурманск, трехсоттысячный арктический мегаполис, производит гнетущее впечатление. Многоквартирные коробки размазаны вдоль залива с его наполовину неработающими доками. От него до границы − пара сотен километров живописной пустыни. Лишь несколько раз попадаются военные гарнизоны, где по квадрату маршируют солдаты, и замерзшие промышленные левиафаны, вокруг которых кучкуются депрессивные хрущевки. Население области − 700 тысяч человек, почти все они живут в таких городах, где преобладающий цвет − серость бетонных блоков» (www.snob.ru/selected/entry/81618).