Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2010
Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) — историк, политолог, доцент факультета социальных наук Тартуского университета. Живет в Тарту и Санкт-Петербурге. Автор книги “Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества” (НЛО, 2009).
Вячеслав Морозов
Обзор российских интеллектуальных журналов
Одна из целей данных обзоров — показать, как одна и та же тема может быть по-разному поставлена разными авторами в разных изданиях. Иногда (хотя реже, чем хотелось бы) сами авторы вступают друг с другом в открытый спор, что позволяет им более четко формулировать свою позицию, а сам журнал делает интереснее. По стечению обстоятельств на этот обзор пришлось рекордное число статей, так или иначе полемизирующих друг с другом. Так, например, авторы “России в глобальной политике” (2010. № 3, 4) не согласны друг с другом по поводу перспектив развития отношений НАТО и России. В последние месяцы предложение пригласить Россию вступить в альянс выдвигалось неоднократно, но Томас Грэм, например, отвергает эту идею как контрпродуктивную. Дело, пишет Грэм, даже не в возможных негативных последствиях для самой организации, а скорее в самом процессе вступления: попытка реализации этой идеи неизбежно поставит вопрос о критериях членства, что даст повод для новых дискуссий о несовершенстве российской политической системы и, соответственно, для новых обид. Статья Грэма опубликована в третьем номере журнала за текущий год, а уже в четвертом вышла работа Чарльза Капчана с характерным названием “Последний рубеж для НАТО”. В ней американский эксперт последовательно излагает аргументы в пользу российского участия в альянсе, подчеркивая при этом, что эксперименты с вступлением недемократических стран уже имели место и увенчались успехом. Иными словами, Капчан предлагает отойти от жестких требований к новым членам в расчете на то, что евроатлантическая интеграция России (а также, возможно, некоторых других стран, вроде Украины) будет способствовать их демократизации. Еще одна радикальная новация, предлагаемая автором: отказ от принципа единогласия, переход к гибкой архитектуре принятия и исполнения решений, что позволит НАТО оставаться дееспособной при неизбежном увеличении числа участников.
Впрочем, не следует думать, что Капчан считает Россию заведомым союзником для Соединенных Штатов или Запада в целом. В другой его работе, вышедшей в третьем номере журнала, Россия причислена вместе с Ираном, Кубой, Мьянмой и Северной Кореей к разряду стран, в целом враждебно настроенных, но проявляющих заинтересованность в налаживании отношений с Соединенными Штатами. В целом же эта статья Капчана — это выступление в поддержку политики Барака Обамы, направленной на налаживание мостов с оппонентами США.
Тема дружбы и союзов на международной арене стала для третьего номера центральной. Николай Силаев в работе “Как помириться с соседями” также поддерживает новый поворот в российской внешней политике, выразившийся в отказе от нарочитого раздувания противоречий и начавшемся поиске путей взаимопонимания. Правда, в отличие от Капчана, который целиком сосредоточен на обосновании необходимости менее конфронтационной политики и даже предлагает конкретный план действий, Силаев стремится также найти объяснение как прежнему конфликтному курсу, так и отходу от него. В качестве основных факторов, способствовавших примирению, он называет мировой экономический кризис (подтолкнувший многие страны к более прагматичной политике), российско-грузинский конфликт (показавший, что НАТО не может служить единственным гарантом европейской безопасности), изменение механизма принятия внешнеполитических решений в результате избрания нового российского президента, а также новый, менее воинственный, курс Белого дома.
Сергей Чернышев обращается к теме экономической интеграции на пространстве СНГ; при этом его работа также скорее нацелена не столько на анализ прошлых шагов, сколько на выработку долгосрочной стратегии на будущее. Сформулировав и обосновав в начале работы тезис о том, что у постсоветских государств нет иного выбора, кроме сотрудничества друг с другом, он далее предлагает детальный план углубления интеграции путем укрепления существующих институтов и создания новых. Не ограничиваясь постсоветским пространством, автор выдвигает еще более амбициозный план по созданию единого экономического пространства между СНГ и Евросоюзом — отсюда и название статьи: “На пути к единой Евразии”. Работа Александра Лукина “Обветшание авторитаризма”, хоть и посвящена Киргизии и в этом смысле продолжает постсоветскую тему, все же стоит среди материалов рубрики “Дружба как искусство”. Кратко проанализировав причины краха режима Курманбека Бакиева и шаги, которые в этой связи предприняла и могла предпринять Москва, Лукин задается вопросом, не является ли киргизская революция признаком упадка авторитарных режимов на всем постсоветском пространстве. Не пытаясь представить какой-либо из сценариев в качестве единственно возможного, автор тем не менее предупреждает о необходимости радикальных преобразований, направленных на модернизацию политической системы. В противном случае неизбежно нарастание недовольства, которое делает возможным повторение киргизских событий в любой другой стране СНГ, включая Россию.
Тему международного сотрудничества продолжает рубрика “Альянсы сегодня и завтра”. Ее составили работы зарубежных авторов, но почти все они так или иначе были подготовлены специально для журнала. Исключение составляет лишь статья Роберта Гейтса “Помогая другим, защищать себя”, англоязычный вариант которой увидел свет в “Foreign Affairs”. В определенном смысле американский министр обороны развивает аргументацию Капчана, указывая на то, что основным способом обеспечения военной безопасности Соединенных Штатов сегодня становится помощь другим странам в строительстве их вооруженных сил. У Пентагона в данный момент нет ресурсов для ведения еще одной кампании, подобной иракской или афганской, и дружественные армии становятся важным инструментом защиты американских интересов.
Статья Капчана об участии России в НАТО в четвертом номере вошла в рубрику “Стратегическая неразбериха”, может быть, не совсем заслуженно, так как картина мира в глазах ее автора все-таки выглядит достаточно стройной. Напротив, изобилующий цитатами из классиков от Фукидида до Караганова текст Тимофея Бордачева “Возвращение внешней политики” действительно рисует картину глобального беспорядка. Автор отталкивается от довольно простого тезиса: если ранее (видимо, от начала времен или, как минимум, начиная с Пелопонесской войны) основным механизмом регулирования международной системы выступало силовое взаимодействие государств, то ныне фактор силы утратил былое значение. Даже самые мощные в военном отношении государства не могут достичь своих целей путем прямого применения силы. Бордачев предвидит два возможных сценария дальнейшего развития событий: либо решающую роль в определении внешней политики станут играть внутренние факторы, либо (и автор явно склоняется к этому варианту) на роль системообразующей среды будет претендовать мировая экономика. Каждый из аргументов автора в отдельности звучит довольно убедительно, однако в целом его стремление свести все многообразие международно-политических процессов к одному главному фактору не может не вызвать возражений. Если же, напротив, согласиться с тезисом Бордачева об экономической детерминированности международных отношений в наступающую эпоху, то работа Сергея Дубинина “Вместе, но не в ногу” также может быть прочитана как свидетельство в пользу меньшей упорядоченности грядущего мира. Речь в ней идет преимущественно о мировых финансовых рынках, на которых, как показал нынешний кризис, порядка оказалось даже меньше, чем мы думали.
Среди многих тем, объединяющих два номера журнала, — ситуация в современной Азии. Китайская тема завершает разговор о возможных конфигурациях глобальных альянсов в третьем номере. Статья Яна Цземяня “Диалог на троих” представляет собой очень короткое (на четыре страницы) перечисление основных тенденций в отношениях между Китаем, Россией и США, а также принципов китайской политики в этом вопросе. По мнению Джорджа Фридмана, автора текста под названием “Бумажный тигр?”, Китай не сможет стать сверхдержавой, поскольку уже близок к структурным пределам экономического роста. Переход от подъема к стагнации приведет к нарастанию внутренних противоречий вплоть до возможного распада страны.
В четвертом номере азиатская тема доминирует, и вновь авторы журнала заочно не соглашаются друг с другом. Взгляд на Китай с точки зрения географии, а не экономики приводит Роберта Каплана к выводам, во многом противоположным умозаключениям Фридмана. Автор подчеркивает крайне удачное географическое положение Китая, его соседство с территориями, особенно на севере и западе, где богатые природные ресурсы сочетаются с низкой плотностью населения. Как считает Каплан, радикальное изменение политических границ Китая едва ли возможно, но можно ожидать активизации демографической и экономической экспансии по всем направлениям, и это ставит перед США вопрос о возможном союзе с Россией. Единственным проблемным регионом остаются Синцзян и Тибет на западе страны, где наличие местного сепаратизма осложняется соперничеством с Индией. Павел Салин в целом соглашается с прогнозом роста китайского влияния в мире в ближайшие десятилетия и предлагает осмыслить императивы, которые такая перспектива задает для России. Его взгляд достаточно оптимистичен: Россия и Китай вполне могут найти взаимопонимание, основой которого станут поставки в Китай российского сырья. Похожей точки зрения придерживаются и авторы статьи “На хлеб и воду” Анастасия Лихачева, Игорь Макаров и Алина Савельева, по мнению которых, Россия могла бы использовать растущие потребности азиатских рынков еще и для наращивания сельскохозяйственного производства и развития целлюлозно-бумажной промышленности. В статье “Тихоокеанские комбинации” Андрей Иванов рассматривает различные варианты участия России в интеграционных проектах стран Азиатско-Тихоокеанского региона.
Еще один блок статей четвертого номера, охватывающий сразу несколько рубрик, объединен тематикой международной безопасности в Азии. Здесь географический фокус постепенно смещается с востока на запад, с Корейского полуострова в Палестину и Малую Азию. Александр Воронцов и Олег Ревенко исследуют причины и возможные последствия обострения конфликта двух Корей в связи с гибелью южнокорейского фрегата “Чхонан”. Стивен Бидл, Фотини Кристиа и Александер Тайер задаются непростым вопросом — “Что такое успех в Афганистане”, — констатируя провал попытки создать в стране централизованное демократическое государство и предлагая пойти по пути децентрализации с сохранением демократических институтов. Владимир Сотников описывает непростую ситуацию в Пакистане, которая имеет все большее влияние на развитие афганской кампании НАТО. По мнению автора, никто из соседей Пакистана не заинтересован в распаде страны или коллапсе государства, но Москва могла бы оказаться особенно ценным союзником для Вашингтона в деле предотвращения катастрофического развития событий.
Ближневосточная тематика представлена на страницах номера работами Евгения Сатановского, Александра Игнатенко и Жака Левека. В статье, озаглавленной “Тяжкое бремя дружбы”, Сатановский анализирует причины и возможные последствия ухудшения отношений между Израилем и США, имевшее место в первой половине текущего года и к моменту написания настоящего обзора успевшее смениться осторожным оптимизмом в связи с началом прямых палестино-израильских переговоров. Игнатенко полагает, что во внешней политике Турции в настоящее время отчетливо проявляется тенденция неоосманизма, то есть попытки играть все более активную роль на пространстве бывшей Османской империи под лозунгом обеспечения стабильности. Левек отчитывается об итогах поездки в Тегеран в апреле 2010 года и о встречах там с местными экспертами. В частности, все они в один голос уверяли его, что иранское руководство не собирается обзаводиться ядерным оружием, но не прочь сделать Иран “виртуальной ядерной державой”, наподобие Германии и Канады, — то есть пройти все стадии производства ядерного оружия и освоить соответствующие технологии, но не создавать готовых боеголовок как таковых.
Рубрика “Стратегические комбинации” в третьем номере открывает дискуссию о будущем ядерного оружия и международных режимов контроля над вооружениями, приуроченную к подписанию российско-американского договора о сокращении стратегических наступательных вооружений. Непосредственно обсуждению плюсов и минусов этого договора посвящена статья Сергея Кортунова: среди возможных недостатков он отмечает все еще сохраняющуюся возможность нарушения стратегического баланса в результате развития американских систем противоракетной обороны; отсутствие в документе ограничений на крылатые ракеты морского базирования, по числу которых Россия отстает от США минимум на порядок; не до конца устраненную двусмысленность в правилах подсчета вооружений, возможность нарушения баланса за счет качественного превосходства Вашингтона в обычных вооружениях. Все эти вопросы неизбежно вернутся на повестку дня в случае, если начнутся переговоры о дальнейшем сокращении ядерных вооружений.
Ульрих Кюн полагает, что необходимо возобновить усилия по возрождению Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), участие в котором Москва в одностороннем порядке приостановила в конце 2007 года. Автор считает недальновидной позицию российских военных, воодушевленных полной свободой рук в ситуации, когда страны НАТО продолжают считать себя связанными договором. Вероятно, уже в следующем году НАТО перестанет в одностороннем порядке информировать Россию о вооруженных силах, развернутых вблизи ее западных границ. В дальнейшем не исключен сценарий, при котором соседи России, обеспокоенные ее отказом участвовать в договоре, начнут наращивать свои военные потенциалы. Некоторые из предложений Кюна по реанимации ДОВСЕ звучат достаточно радикально: например, он предлагает устранить привязку ратификации договора к так называемым стамбульским обязательствам, то есть к обещанию России вывести войска с территории Грузии и Молдовы, данном еще в 1999 году. Действительно, ожидать вывода российских баз из Абхазии и Южной Осетии в нынешней ситуации нереалистично, а вывод из Приднестровья возможен лишь в случае решения приднестровского конфликта, что само по себе станет огромным шагом вперед. Очевидно, однако, что отказ от стамбульского “пакета” будет воспринят во многих странах как de facto признание законности действий России на Южном Кавказе и потому неизбежно вызовет ожесточенное сопротивление.
В центре полемики, однако, оказывается вопрос о позиции России по отношению к недавним инициативам Барака Обамы о полном отказе от ядерного оружия. Взвешивая доводы за и против, Симон Сараджян приходит к выводу, что “глобальный ноль” едва ли достижим в ближайшем будущем — в том числе и из-за опасений Москвы по поводу качественного превосходства США в области обычных вооружений. Тем не менее, автор полагает, что России вместе с Соединенными Штатами следовало бы предпринять некоторые шаги в этом направлении, в том числе и потому, что это станет серьезным аргументом в поддержку режима нераспространения. Сергей Караганов придерживается гораздо более радикальной точки зрения: отказ от ядерного оружия, во-первых, невозможен ни технически, ни политически и, во-вторых, вреден с точки зрения обеспечения стратегической стабильности. Дело здесь, по мнению эксперта, не только в том, что наличие ядерных арсеналов способствует проведению сверхдержавами более сдержанной политики, но и в неизбежной милитаризации мировой дипломатии, которая произойдет, если ядерный потенциал будет значительно сокращен и на повестке дня окажутся вопросы об ограничении обычных вооружений, систем противоракетной обороны и так далее.
В четвертом номере Караганову возражает Алексей Арбатов, повторяя свой уже ранее высказанный (см., в частности, обзор журналов в “НЗ” № 35 за 2004 год) аргумент: мы не можем достоверно утверждать, что ядерное оружие спасло мир в период “холодной войны”, но доподлинно известно, что в то время мир находился на пороге глобальной катастрофы. Кроме того, Арбатов полагает, что Караганов недооценивает потенциальное значение ядерного разоружения для спасения режима нераспространения и, тем самым, предотвращения угрозы “ядерной многополярности”. Ответ Сергея Караганова публикуется в этом же номере.
Рубрика “Грани модернизации” в третьем номере напрямую не спорит с другими журналами, однако заставляет проводить параллели с материалами, типичными для “Прогнозиса” (см. далее в этом же обзоре). Нильс Турвальдс, автор статьи “Либерализм без демократии”, явно симпатизирует государству всеобщего благосостояния и с этих позиций оценивает российский опыт приспособления к неолиберальной глобализации. Владимир Евтушенков словно предлагает иллюстрацию к статье Фреда Блока и Мэттью Келлера в “Прогнозисе”, позволяющую поместить ее в другой контекст и показать характер проблем, с которыми связано становление инновационной экономики в России. Евтушенков считает, что России необходима государственная политика прямой инвестиционной поддержки инноваций, однако необходимо уходить от тех форм, которые такая поддержка принимает в современных условиях. В частности, нельзя отождествлять поддержку инноваций с поддержкой науки (то есть государственных научных учреждений), а при принятии решений о распределении средств должны приниматься во внимание рыночные механизмы и интересы бизнеса. Статья Бориса Порфирьева “Атмосфера и экономика” посвящена влиянию климатических изменений, а также возникающей вокруг этой проблемы политической динамики на развитие мировой экономики и значению этих процессов для России.
Основная проблематика рубрики “Миропорядок”, традиционно открывающей очередной номер “Прогнозиса” (2009. № 3-4), может быть выражена формулой “глобальный капитализм и его критики”. Статья Роберта Уэйда “Мертв ли глобализационный консенсус?” состоит из двух основных частей. Сначала автор объясняет суть заглавного понятия как суммы представлений о прогрессивности и полезности глобализации для жителей всех стран мира и подвергает эти представления разгромной критике. Затем, однако, он показывает, что, несмотря на подрыв глобализационного консенсуса в результате мирового экономического кризиса, нам едва ли предстоит пережить полномасштабное возвращение государства во все сферы экономической жизни — слишком прочно “неолиберальные нормы и институты… вплелись в экономики всего мира” (с. 5), а очевидной альтернативы неолиберализму пока не видно. Джованни Арриги продолжает критику глобализации в статье “Глобализация и неравномерное развитие”. Центральная эмпирическая проблема исследования — разрыв в экономическом развитии между Севером и Югом, который в целом не удается сократить, несмотря на все усилия правительств развивающихся стран. Арриги полагает, что неолиберальная глобализация является одной из главных причин глобального неравенства, причем в двух смыслах: во-первых, она создает экономическую структуру, в которой развивающимся странам оказывается трудно догнать развитые (в частности, из-за низкого спроса на их продукцию), а во-вторых, сам по себе неолиберальный консенсус подталкивает правительства стран мировой периферии к неверным шагам.
Работа Тони Джадта “Что живо, а что мертво в социал-демократии” в оригинале вышла в “The New York Review of Books”, что обусловило ее несколько более публицистический характер по сравнению с другими текстами. Свой анализ автор начинает с парадокса, присущего американской действительности: большинство американцев недовольны качеством получаемых ими общественных услуг, однако панически боятся любых реформ социальной сферы, поскольку они неизбежно ведут к более активной роли государства в экономическом развитии. Между тем, создание многих благ, с наличием которых ассоциируется представление о “хорошем обществе”, в принципе не может соответствовать узко понятым критериям экономической эффективности: невозможно получать прибыль от организации перевозок в малонаселенных районах, и справедливая система социального обеспечения так же не может быть дешевой. Современная социал-демократия, однако, едва ли может выйти на выборы под лозунгом отказа от эффективной экономики. Поэтому Джадт предлагает при продвижении социал-демократической программы учитывать и то, что современное общество, подобно обществу 1930-х годов, часто ощущает себя уязвимым перед лицом многочисленных угроз и просто глобальной непредсказуемости. Тем самым автор приходит к спорному, хотя и небезынтересному лозунгу “социал-демократии страха” — прежде всего, страха потерять построенное на протяжении XX века социальное государство и обеспечиваемое им чувство социальной защищенности.
Коротко и ясно озаглавленная рубрика “Экономика”, в сущности, продолжает разговор о глобализации и будущем мировом порядке. Джон Эгню, автор статьи “Денежные игры: валюта и власть в современной мировой экономике”, также считает, что представления о неолиберальной глобализации как естественном и единственно возможном будущем мировом укладе не соответствуют действительности. Он выделяет четыре идеальных типа политико-экономических режимов, существующих в современном мире, — классический вестфальский, имперский, интегративный (представленный Европейским союзом) и глобалистский. Далее он подробно анализирует их с точки зрения действующих в них режимов валютного курса и связанных с этим “денежных игр” и, наконец, высказывает и обосновывает позицию, согласно которой для будущего мировой экономики было бы полезно сохранение различных систем глобального денежного и финансового регулирования. Вольфганг Штрек, исследуя взаимосвязь трудовых и семейных отношений, высказывает предположение, что капитализм “не может обойтись без вмешательства государства, создающего замену общественным отношениям, которые, попав под власть рынка, утратили в силу этого способность выполнять некоторые из своих прежних функций” (с. 126). В данном случае речь идет о политике повышения рождаемости, которую вынуждены сегодня проводить едва ли не все государства в странах с рыночной экономикой, но автор видит здесь параллели с финансовыми рынками, где государство так же вынуждено было наводить порядок после разгрома, учиненного свободной игрой рыночных сил. Среди материалов рубрики также окончание статьи Эрика Рейнерта “Роль государства в экономическом росте”, об основном содержании которой мы уже рассказали ранее (см. обзор в “НЗ” № 71).
Рубрика “Анатомия наших проблем” традиционно включает статьи, написанные не на российском материале, но, тем не менее, актуальные с точки зрения российских дискуссий. Правда, у автора этих строк нет уверенности, что исследование механизмов возникновения и внедрения инноваций в американской экономике, проведенное Фредом Блоком и Мэттью Келлером, может быть напрямую использовано для перевода российской экономики на инновационные рельсы. Главное наблюдение авторов состоит в том, что инновационная деятельность постепенно перемещается из крупных компаний (которые превращаются из производителей в потребителей инноваций) в частные и государственные лаборатории, так или иначе связанные с университетами. В России, однако, мало какие крупные корпорации замечены в масштабной инновационной деятельности, а количество небольших венчурных фирм и лабораторий, ориентированных на инновационное производство, пренебрежимо мало. С учетом этих различий и вывод авторов о том, что в США все больше инноваций появляются благодаря государственному финансированию, так же не может служить руководством к действию, поскольку перед американцами стоит задача как минимум сохранить достигнутое, а россиянам предстоит создавать инновационную экономику почти с нуля.
Ричард Кац и Питер Майр, в начале 1990-х сформулировавшие концепцию картельной партии, обобщают дискуссию по этому вопросу с целью “переутверждения” своей первоначальной теории (оригинальный подзаголовок “A Restatement” едва ли следует переводить как “пересмотр концепции”, как это сделано в “Прогнозисе”). Понятие картелизации сегодня широко используется для описания процесса врастания партий в государство, их перерождения в своего рода номенклатурные структуры, в которых противостояние власти и оппозиции теряет былое значение, а смыслом партийной политики становится перераспределение ресурсов внутри замкнутой группы партийных элит. Ситуация выглядит знакомой, однако, как выясняется, в этом случае тоже имеются возражения против использования “западной” теории применительно к “нашим проблемам” (см. ниже о статье Ярославы Шашковой в “Свободной мысли”).
Статья Жоса де Бьюса “Истина о и в аудиторной демократии” представляет собой очередную вариацию на тему о том, как современные средства массовой информации меняют характер политического процесса. Заключительные рубрики номера — “Авторский лист” и “Рецензии и обзоры” — состоят каждая из одного материала. Леонид Ионин рассуждает о происхождении института политкорректности и его роли в современном обществе, приходя к выводу, что, будучи формой цензуры и подавления, политкорректность ведет к неизбежной деградации истины, науки и в целом культуры Запада. Александр Павлов предлагает вниманию читателя краткий обзор политической философии ранних немецких романтиков.
В шестом номере “Свободной мысли” на самом видном месте оказалась статья Михаила Прохорова “О модернизации государства в современной России” — она не только открывает номер, но и анонсирована отдельной строкой на обложке. Между тем, читатель, понадеявшийся найти в статье что-то новое о модернизации как понятии или эмпирическом явлении, будет глубоко разочарован. Автор не дает себе труда определить вынесенный в заголовок термин, но, насколько можно судить по тексту, модернизация для него синонимична трансформации и означает любые сколько-нибудь радикальные перемены. Историческая схема, лежащая в основе аргументации автора, проста донельзя: отечественные “модернизаторы”, от Александра Яковлева до Владимира Путина (Дмитрий Медведев в этом качестве не упоминается вовсе), всячески старались заменить “советское” “постсоветским”, причем в качестве последнего принималось все несоветское. В результате была создана бюрократически-теократическая вертикаль, которая ведет страну к гибели. Логическую связь между отдельными аргументами найти трудно — отчасти из-за языка, которым написана статья: она изобилует выражениями типа “власть предержащие”, грамматическими вольностями, вроде глагола “суть” как формы единственного числа. Суммируя свои доводы, автор радует читателя такой, например, фразой: “…Согласно марксистам, государство производно от “экономизма”, они исторически преходящи; демократы, возрождая господствующий класс собственников в период перестройки и правления Ельцина, назвали это “социальной болезнью ХХ века”” (с. 17-18). Загадочные преходящие “они” и недуг, обозначенный как “это”, остаются похоронены в глубине нелепой синтаксической конструкции, тем самым не позволяя уловить смысл фразы как целого.
Некоторые из материалов номера на удивление отчетливо пересекаются со статьями “Прогнозиса”, вплоть до буквальных отсылок. Так, продолжая тему политической эволюции постсоветской России, Ярослава Шашкова рассуждает о возможности применения к российским реалиям понятия картелизации партий, ссылаясь при этом на работы Ричарда Каца и Питера Майра. Исследовательница отмечает, что, хотя в целом российский политический процесс можно описать в терминах партийных картелей, российские партии никогда не были посредниками между обществом и государством и до сих пор практически не контролируют имеющиеся у страны ресурсы. Соответственно, и понятие картелизации для российской ситуации не очень подходит. Илья Сизов указывает на некоторые симптомы, позволяющие говорить о готовности россиян к более активному участию в политических процессах, хотя пока отсутствуют механизмы такого участия.
Рубрика “Theatrum mundi” в шестом номере представлена работой Дмитрия Чернышкова “Глобализация как неолиберальный миф”. Критический пафос автора, стремящегося доказать мифологическую сущность представлений о глобализации как фундаментальной тенденции мирового развития, вполне симпатичен и, кстати, также сближает его с западными интеллектуалами, работы которых на ту же тему публикует “Прогнозис”. Жаль только, что, разоблачая неолиберальный глобализационный миф, автор оказывается в плену целой системы других мифов, качественно ничем не отличающихся от неолиберального. Это и миф этнонационалистический (автор явно исходит из предположения, что этническая и национальная идентичности более реальны и естественны, чем, например, космополитическая), и теория заговора (глобализационный миф продвигают неолиберальные интеллектуалы при поддержке правительства США и разного рода грантодателей), и, наконец, позитивистский миф, постулирующий возможность и даже необходимость объективного знания социальной реальности — единой и не зависящей от интерпретаций.
Глобальные тенденции находятся в центре внимания и ряда других авторов журнала. Так, Андрей Шевчук в шестом номере анализирует роль информационных технологий в изменении форм занятости — в частности, в распространении самозанятости и удаленного труда, в том числе надомного. Под рубрикой “Pro et contra” на сей раз действительно разворачивается нешуточная полемика по вопросам природы научного знания и актуальности марксистского наследия. Григорий Ржешевский выступает против позиции, сформулированной Владимиром Мухачевым в статье ““Темный лес” теории и миражи идеологии”, которую мы тоже критиковали в одном из обзоров (см. “НЗ” № 71). Ржешевский совершенно справедливо настаивает на невозможности создания единой строгой социальной теории, указывая на фундаментальные различия между естественными и социальными науками. Сложность и изменчивость социальной реальности таковы, что любая социальная теория вынуждена прибегать к радикальному упрощению — иначе она перестает быть актуальной. Ржешевский подчеркивает также, что Мухачев явно преувеличил в своей работе степень научности Марксовой диалектики (в смысле ее соответствия строгим критериям научной теории, применяемым в естественных науках). К сожалению, эта критика получилась односторонней — в статье ““Казенная” наука и феникс марксизма” Мухачев полемизирует не с Ржешевским, а с неолиберальными экономистами, вроде Егора Гайдара и Владимира Мау, и их интерпретацией марксистского наследия. Автор вновь повторяет свой тезис, что подлинно научное знание может быть только материалистическим, и обвиняет своих оппонентов в том, что они находятся в плену идеологического (и идеалистического) сознания.
Разговор о фундаментальных понятиях и ценностях продолжает Виктор Мартьянов в статье “Идея свободы как утопия модерна”. Автор не скрывает своих симпатий к либеральному пониманию свободы и именно с этих позиций критикует российские власти за то, что “свобода в нынешних российских условиях становится консервативной идеологией, обеспечивающей статус-кво” (с. 81). Дмитрий Бученков обращается к понятию политической идеологии, пытаясь не просто предложить собственное определение этого феномена, но и строго доказать его правильность. Попутно он критикует других авторов за неправильное употребление термина, смешение его с другими понятиями и разрабатывает свою классификацию “политических форм общественного сознания”.
Хотелось бы обратить внимание читателя на статью Людмилы Булавки под рубрикой “Ars longa”, посвященную общественному восприятию романа “Доктор Живаго”. Автор доказывает, что и травля Бориса Пастернака в советские времена, и культ романа в наши дни — явления одного порядка, обусловленные одними и теми же идеологическими штампами, в которых лишь оценки сменились на противоположные. Более того, насаждение культа великих русских писателей, пострадавших от советской власти, в интерпретации автора предстает проявлением не просто идеологического, но теологического сознания (хотя, может быть, правильнее было бы сказать “религиозного”). В конечном итоге главная мифологема, которой служит культ великих писателей, — это миф о советской власти как воплощении абсолютного зла. Помимо очевидных политических последствий, эта мифология мешает общению читателя с произведением, предполагая, что великими авторами можно только восхищаться, и уничтожая саму возможность критической дистанции между читателем и текстом.
Под рубрикой “Ad litteram” в шестом номере перепечатана статья Евгения Примакова “Ближний Восток: дальнейшая милитаризация политики США”, увидевшая свет в журнале “Коммунист” в июне 1980 года. Нельзя не согласиться с редакционным комментарием, предваряющим публикацию, в том, что этот текст действительно демонстрирует завидное постоянство взглядов бывшего российского премьера на мировую политику. Вероятно, такая верность себе действительно заслуживает уважения, однако едва ли является достаточным основанием даже для того, чтобы соглашаться с позицией Примакова, и уж тем более возводить его на пьедестал, подобно тому, как это делает редакция. Критика американской внешней политики, содержащаяся в статье и других, в том числе гораздо более поздних, выступлениях Примакова, является столь же справедливой, сколь и односторонней.
Борис Соколов в статье под рубрикой “Pro memoria” настаивает на том, что главным вопросом гражданской войны в России было не противостояние большевиков и белого движения, а интервенция Антанты. Проводя в заключение параллель с югославскими событиями 1990-х годов (основанием для нее служит одна-единственная цитата из изданной в Смоленске книги, посвященной даже не Югославии, а воздушным войнам второй половины XX века), автор в итоге объявляет большевиков “подлинными защитниками Отечества” (ведь они противостояли интервентам), а белых — “коллаборационистами” (с. 158).
Полемический настрой оказался на этот раз характерен и для рубрики “Marginalia”. Лишь статья Владилена Бурова “Демократия с китайской спецификой” с явной симпатией рассказывает о трудах китайского профессора и партийного функционера Юй Кэпина. Сергей Мареев в статье “Антропологизм против историзма” обрушивается на Сергея Хоружего за его попытку дать антропологическое объяснение тоталитаризму — то есть, по существу, связать последний с природой человека. Гирш Ханин и Дмитрий Фомин согласны с выводами статьи Василия Симчеры и Александра Нагорного “Где ресурсы модернизации?”, опубликованной в газете “Завтра”, однако довольно резко критикуют приведенные в ней статистические данные, считая их недостоверными.
Седьмой номер “Свободной мысли” за 2010 год целиком отведен под публикацию — впервые на русском языке — ежегодного “Индекса трансформации” Фонда Бертельсмана. Согласно предисловию, написанному Екатериной Кузнецовой, задача “Индекса” состоит в следующем:
“…сопоставить страны, находящиеся в процессе развития и трансформации, по трем ключевым направлениям: во-первых, по успехам в деле построения демократии и институтов гражданского общества, во-вторых, с точки зрения развития социально-ориентированной рыночной экономики и в-третьих, сквозь призму качества государственного управления” (с. 4).
Насколько нам удалось понять из беглого знакомства с материалами, в целом “Индекс” основан на транзитологической парадигме: он охватывает 128 стран, которые можно условно обозначить как незападные. Таким образом, выходит, что США, Европейский союз и другие страны победившей либеральной демократии не находятся в процессе развития и трансформации — вероятнее всего, потому, что уже достигли конца истории. Некритически воспринимаемая посылка, что основное содержание мирового исторического процесса состоит в переходе к либеральной демократии западного типа, уже неоднократно критиковалась, однако оказывается на удивление живучей.
Заявленная редакцией тема четвертого номера “Полиса” — “Изучение ментальных пространств России” — многим, вероятно, покажется спорной из-за отсылки к понятию ментальности, которое практически неизбежно подталкивает использующих его исследователей к тому, чтобы увязывать идентичности и дискурсы с биологической стороной человеческого существования. Впрочем, отдельные авторы чувствуют себя вполне комфортно, оперируя этим понятием. Николай Розов даже предлагает сценарий изменения российского национального менталитета с целью создания предпосылок для демократизации российского общества. Предлагаемые автором методы представляют собой что-то вроде сеансов коллективной психотерапии или собраний религиозной секты, которые постепенно должны охватить все общество: “…группы (кружки) появляются, регулярно собираются вместе, задумывают свои будущие стратегии, программы деятельности. Само по себе это уже эмоционально насыщенные ритуальные действа”. Затем в этих ритуалах начинает участвовать все больше людей, что уже представляет собой “свидетельство начавшейся перестройки ментальных компонентов: фреймов, символов, идентичностей, мировоззренческих установок и поведенческих стереотипов” (с. 15), ну, а далее происходит перестройка менталитета уже на уровне одного-двух поколений. По нашему прогнозу, однако, участники подобных собраний уже на начальном этапе будут аккуратно “повинчены” ОМОНом и вверены попечению психиатров и сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний — ведь обязанность властей бороться с экстремизмом и заботиться о нравственном здоровье нации пока никто не отменял.
Дмитрий Замятин в статье “Метагеографические оси Евразии” также пользуется понятием ментальности, хотя для него оно не имеет такого центрального значения. Вместо этого автор предлагает учредить новую междисциплинарную область знания — метагеографию, — не возражая, впрочем, против использования синонимичных обозначений, таких, как “геофилософия”, “экзистенциальная география” или “поэтика пространства”. Метагеографический подход оказывается весьма удобен, так как имеет в своем распоряжении практически неограниченный массив образов и семантических связей — ведь практически все формы человеческого мышления и деятельности имеют пространственное измерение. Соответственно, метагеография может зайти даже дальше, чем традиционная геополитика, в создании собственного мира, в котором вращаются метагеографические оси, вздымаются метагеографические водоразделы, довлеют метагеографические архетипы, а Бодхидхарма и София оказываются “взаимодополняющими друг друга способами локально-пространственного трансцендирования в профанных сообществах, необходимыми для экзистенциального обнаружения и ментальной фиксации сакральной вертикали Земля-Небо” (с. 42). Все мы, конечно, уже не раз слышали и читали о перспективности российско-китайской дружбы в противовес распоясавшемуся Западу, но кому, скажите, доводилось осчастливить человечество умозаключением, что китайская и российская цивилизации являются не просто взаимодополняющими, но “взаимодополняющими друг друга”?
Статья Александра Федорова “Образы холодной войны: проекция политики противостояния на экране” обращается к гораздо более конкретному материалу, но, к сожалению, не вполне вписывается в рубрику. В центре внимания исследования находится не российское “ментальное пространство”, а западное, точнее, голливудское: автор изучает образ СССР/России в фильмах эпохи “холодной войны” и последних десятилетий. Материал, представленный в работе, очень интересен, но интерпретации не хватает объема: автор сосредоточивается на негативных аспектах представления российской реальности, но (возможно, из-за слишком широких для журнальной статьи хронологических рамок) не замечает нюансов, а подчас и иронии, с которой российская “чернуха” иногда подается в голливудской продукции.
Следуя своему неизменному правилу, “Полис” продолжает меняться: в рецензируемом номере появилась новая рубрика “Personalia”. Первыми чести быть представленными в качестве “ученых, которые внесли и продолжают вносить заметный вклад в политическую науку”, удостоились Юрий Пивоваров и Андрей Мельвиль, которые, как напоминает редакция, к тому же оба недавно отметили юбилеи. Заодно процедуру представления прошел ежегодник “МЕТОД” (“Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин”), который будет издаваться под редакцией Михаила Ильина Институтом научной информации по общественным наукам. В рубрику вошли фрагменты беседы Ильина с Пивоваровым (полностью они будут опубликованы в “МЕТОДе”), а также выдержки из роккановской лекции Мельвиля, прочтенной им в качестве первого лауреата премии памяти Стейна Роккана в Московском роккановском центре.
Рубрика “Субдисциплина” посвящена политической психологии и подготовлена в сотрудничестве с соответствующим исследовательским комитетом Российской ассоциации политической науки. В работе Василия Зорина “Модели политического лидерства российских президентов” феномен лидерства рассматривается как комплекс “институциональных, социологических, индивидуально- и социально-психологических факторов” (с. 78). Статья “Российская политическая элита: анализ с точки зрения концепции человеческого капитала” написана группой сотрудников факультета политологии МГУ. В качестве основы для изучения человеческого капитала авторы выбрали стратегическую психологию, а основными методами, в силу недоступности объектов исследования для прямого наблюдения, — контент-анализ их выступлений и биографический анализ. В результате исследование было ориентировано на изучение конкретных политиков (от президентов до министров и депутатов) и поиск сходств и различий между ними.
Более спорным представляется включение в рубрику двух других материалов, которые работают не с индивидуальным, а с коллективным сознанием. Статья Татьяны Пищевой, Надежды Виноградовой и Аллы Недовой посвящена изучению образа России под углом зрения массовых коммуникаций, при этом авторы применяют как контент-анализ текстов, так и индивидуальные интервью и фокус-группы. На наш взгляд, при такой исследовательской ориентации в поле зрения попадают уже не психологические, а социологические и политические явления, психологизация которых создает риск подмены понятий (очевидно, например, что дружба между государствами — это феномен совершенно иного порядка, чем дружеские отношения между людьми). То же самое можно сказать и о работе Татьяны Евгеньевой и Виктора Титова “Формирование национально-государственной идентичности российской молодежи”: даже индивидуальная идентичность лишь отчасти может рассматриваться как психологическое явление, а уж идентичность больших социальных групп (таких, как молодежь) тем более нельзя сводить к психологии.
Авторы рубрики “Россия сегодня” обращаются к теме иммиграции. Анастасия Понамарева и Светлана Татунц рассматривают иммиграцию как проблему национальной безопасности, приводя достаточно традиционный набор доводов о влиянии иммиграции на рынок труда, о сложностях интеграции иммигрантов и отдельно останавливаясь на не менее традиционной теме “удержания” Дальнего Востока в условиях растущего числа китайских поселенцев. Здесь же опубликована вторая, заключительная, часть статьи Владимира Малахова “Иммиграционные режимы в государствах Запада и в России: теоретико-политический аспект”, о которой мы уже писали в предыдущем обзоре.
Статья Михаила Максимова “Проблема субъекта антисистемной деятельности в современной философской мысли”, составившая рубрику “Лаборатория”, представляет собой довольно содержательный обзор проблемы политического субъекта в марксистской традиции, от Маркса и Бакунина до Бадью и Жижека. Необходимо, впрочем, отметить, что последние два автора трактуются Максимовым довольно поверхностно. Возможно, это связано с его неограмшианскими воззрениями, которые проявляются, в частности, и в заключительном тезисе работы, согласно которому субъект антисистемного движения должен “быть представлен широким “историческим блоком”, широким комплексом социальных сил, способным осуществить контроль над процессом истории” (с. 170).
Очередной номер “Вестника общественного мнения” (2010. № 2) открывает рубрика “Социология и время”, которая почти целиком отведена под вторую часть статьи Льва Гудкова “Время и история в сознании россиян” (о первой части см. в “НЗ” № 69). Если верить выводам автора, то единственным механизмом, поддерживающим историческую память в современной России, остается государство с его пропагандистским механизмом. Ни индивидуальная память, ни межпоколенческие связи в качестве механизмов воспроизводства коллективной памяти больше не работают. Короткая работа Бориса Дубина “Координата будущего в общественном мнении” написана на основе данных опросов, в которых исследовались ожидания россиян и временной горизонт, в соответствии с которым строятся их жизненные планы.
Темы следующих двух разделов хорошо знакомы читателям “Вестника”. Под рубрикой “Граждане — предприниматели — власть: общество в России и на Украине” Владимир Римский исследует опыт взаимодействия с судебной властью, при этом отдельно рассматриваются предприниматели и простые граждане. Работа Василия Ткаченко “Суверенная бюрократия Украины: в зоне двойной периферии” по стилю и методу не совсем характерна для журнала. Размышления автора о периферийном статусе украинской бюрократии не опираются ни на данные опросов, ни на систематический количественный или качественный анализ текстов, а отталкиваются от общеизвестных фактов. Занятный с точки зрения политической теории термин “суверенная бюрократия” также никак не раскрывается. Поэтому и призывы автора к созданию эффективного государственного аппарата, который был бы способен организовать перераспределение ресурсов в интересах всего общества, остаются всего лишь призывами.
Рубрика “Зоны социального напряжения в российском обществе” также фокусируется на двух постоянных для журнала проблемах — миграции и положении пенсионеров. Анна Моргунова не без тревоги отмечает, что российские власти и средства массовой информации дезинформируют общество, постоянно сообщая о социальных проблемах, якобы вызванных “наплывом” мигрантов, — при этом статистика не подтверждает ни заявлений об огромном количестве нелегальных иммигрантов, ни намеков на высокий уровень преступности среди приезжих. При этом в целом интерес общества к проблеме миграции остается достаточно низким, что отчасти связано с отсутствием механизмов, которые могли бы обеспечить действительно содержательное ее обсуждение. Исследование социального недовольства среди пожилых людей, проведенное Людмилой Примако, вполне ожидаемо показало, что для старшей возрастной группы по-прежнему характерна наивысшая степень неудовлетворенности своим положением в обществе. Вместе с тем, автор указывает на существование нескольких подгрупп, значительно отличающихся и по степени недовольства, и по готовности к активному протесту.
Нам уже неоднократно приходилось отмечать, что с некоторых пор редакция журнала поощряет методологическую рефлексию среди российского социологического сообщества. Эту отрадную тенденцию подкрепляет публикация в рецензируемом номере заметки Елизаветы Дюк “Общественное мнение и технологии опроса: адресная и маршрутная выборки”, в которой сравниваются прежняя (маршрутная) и новая (адресная) технологии отбора респондентов. В целом опросы по адресной выборке оказались более трудоемкими, но при этом сама выборка оказывается более достоверной (например, устраняется перекос в пользу неработающих групп населения, в сферу внимания попадают жители элитных кварталов и так далее).
“Общая тетрадь” (2010. № 2), как обычно, публикует материалы семинаров Московской школы политических исследований. На семинаре, посвященном исторической политике, на сей раз выступали Арсений Рогинский и Максим Трудолюбов — последний, впрочем, ограничился коротким содокладом. Принципиальное различие, вокруг которого строилось выступление Рогинского, — это интерпретация истории отдельными людьми или группами, с одной стороны, и государством, с другой. С этой точки зрения портрет Сталина, с которым выходит на демонстрацию пожилой пенсионер или который на партийные деньги размещает на улице компартия, является не более чем выражением частной точки зрения, тогда как постоянное напоминание от имени государства об одних исторических фактах и замалчивание других представляет собой проявление исторической политики. С учетом этого различия, считает Рогинский, отсутствие в России памятника жертвам политических репрессий, установленного по решению государства, не может не вызывать серьезной обеспокоенности.
Еще одним гостем семинара стал испанский исследователь Альберто Карнеро, выступление которого было посвящено перспективам единой европейской валюты в условиях экономического кризиса. Европейскую тему на страницах журнала продолжает статья Тома Гомара “Есть ли место Европе в российской внешней политике?”. Как полагает автор, ЕС за последнее десятилетие утратил былое центральное положение в российской внешней политике, однако не стал при этом маргинальным партнером, и возможности для возобновления полномасштабных отношений все еще существуют.
Как всегда, в “Общей тетради” находится место для размышлений на тему модернизации и развития инновационной экономики. Именно последняя тема оказалась в центре лекции памяти Егора Гайдара, прочитанной для выпускников Российской экономической школы Анатолием Чубайсом в июле нынешнего года. Генеральный директор “Роснано” смотрит на вещи оптимистично: сделано уже немало, теперь нужно остановиться, оглядеться и сосредоточить силы на конкретных технологиях, которые могут обеспечить прорыв в инновационное будущее. Максим Трудолюбов, который уже на протяжении многих номеров ведет в журнале рубрику “Ценности и интересы”, обращает внимание на культурные препятствия на пути модернизации:
“Я вырос в России и в собственной повседневной жизни постоянно сталкиваюсь с отсутствием инициативы, недостатком рациональности, фатализмом и неверием в собственные силы, неверием в возможность честного заработка” (с. 69).
Правда, в конечном итоге, автор все же отказывается от тотального детерминизма: “Народ не бывает лучше или хуже”, — заявляет он (с. 72), в каждой культуре есть хорошее и плохое, и обеспечить процветание хорошего есть задача политической элиты. Очевидно, однако, что именно так понимают свою миссию и кремлевские модернизаторы, поэтому не очень понятны сетования Трудолюбова на то, что власти-де зажимают и не дают развиваться инициативе снизу — хорошей инициативе у нас везде дорога, но и зерна от плевел отделять не забывают.
Кирилл Рогов также, по существу, говорит о препятствиях на пути социальной трансформации, но предлагает более строгий подход к их описанию. Отталкиваясь от понятия институциональной ловушки (ситуации, когда все согласны, что институты работают плохо, но успели к этому приспособиться и не хотят ничего менять), Рогов характеризует одну из главных проблем российской правовой системы как “режим мягких правовых ограничений”. При таком режиме формальные правила работают особым образом:
“…существуют неформальные правила нарушения формальных правил, и это кардинально отличает описываемый режим от тех ситуаций, когда правила не соблюдаются в силу слабости институтов принуждения” (с. 74).
Под рубрикой “Наш анонс” опубликован отрывок из книги Цветана Тодорова “Дух просвещения”, русский перевод которой только что вышел в издательстве Московской школы политических исследований. Не лишенные интереса зарисовки можно найти среди материалов корреспондентов журнала в регионах (все они — выпускники Московской школы политических исследований). Так, Татьяна Шевцова сообщает о буме нового строительства в Йошкар-Оле:
“У нас появились бульвары во французском стиле, улицы — в голландском, набережная — в венецианском, храмы — в византийском. Национальная художественная галерея, как капля воды, похожа на знаменитый Дворец дожей, а архитектурный ансамбль “Йошкар-Олинский кремль” следует лучшим традициям славянского зодчества” (с. 85).
Согласно Павлу Исаеву, в Ярославле ситуация прямо противоположная — несмотря на только что отпразднованное тысячелетие, город так и не получил обещанных ресурсов на развитие инфраструктуры. И ведь что удивительно: и в Йошкар-Оле, и в Ярославле находятся недовольные. Одним не нравится чуждый городу новодел, другим — разруха. Воистину, тяжела доля российского градоначальника!
Петр Владиславович Резвых (р. 1968) — доцент кафедры истории философии факультета гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов, автор статей по немецкой философии XVIII-XIX веков, в качестве автора сотрудничал с газетой “НГ ExLibris”.
Петр Резвых
Обзор российских интеллектуальных журналов
Впечатлительному читателю трудно избавиться от искушения усмотреть какой-то мрачноватый символизм в том, что через последние номера многих гуманитарных журналов, подготовленные к печати в разгар лесных пожаров, красной нитью проходит тема проблематичности человеческого. Воспоминания о багровом августовском солнце, озарявшем столичные улицы сквозь сизую пелену дыма, придают привычным разговорам о постчеловеке и кризисе гуманизма какой-то новый, неожиданно конкретный смысл.
Впрочем, сходные чувства испытывали, похоже, и сами сотрудники редакций. К примеру, “Художественный журнал”, чей сдвоенный номер (2010. № 77-78) так и озаглавлен “О человеческом”, неспроста предварил редакционную статью едким комиксом, где облаченные в марлевые маски персонажи, пытаясь разглядеть друг друга в дымных облаках, меланхолически размышляют о скрывающемся за ними “человеке-дыме”, “человеке-смоге”. И хотя интонация черного юмора, заданная этой прелюдией, в самих материалах номера отнюдь не является доминирующей, она порождает неожиданное смысловое смещение: характерный для журнала радикальный культуркритический и социально-проективный пафос обнаруживает свою относительность и ставится под вопрос.
В целом материалы выпуска довольно удачно репрезентируют три основных мотива, побудившие редакцию “ХЖ” затеять новый разговор о человеке. Первый, имеющий скорее практико-тактический характер, недвусмысленно артикулирован в статьях Ксении Перетрухиной “Страх чизбургера” и Егора Кошелева “Да, истерический реализм”. Поиск новой человечности является реакцией на многократно тематизированную в прежних номерах журнала стандартизацию в сфере “актуального искусства”, превратившегося в систему безличных институтов, где по определенным правилам реализуются заданные схемы построения “художественной карьеры”. В поисках возможностей осуществления художественного события вне и за пределами этой системы оба автора делают ставку на то, что не подлежит институциональному нормированию, — индивидуальность, аффектированная чувственность, живая телесность.
Другой мотив, преимущественно теоретический, связан с поисками аналитического инструментария, более пригодного для понимания и продуктивной критики современного общества, чем унаследованный от традиционного марксизма экономический материализм. Не случайно в номере неожиданно большое место отведено материалам, посвященным творчеству двух очень разных мыслителей, в равной мере отталкивающихся в своих размышлениях от классового подхода, — одного из лидеров бирмингемской школы Стюарта Холла (перевод его программной статьи “Вопросы культурной идентичности” предваряет емкий очерк Зейгама Азизова “Стюарт Холл и локализация культуры”) и французского марксиста-структуралиста Луи Альтюссера, чье имя часто связывают как раз с “антигуманистическим” прочтением Маркса. Дмитрий Потемкин в статье “Луи Альтюссер, философ фигуративного” пытается пересмотреть этот устоявшийся образ и отыскать “за фасадом антигуманистической риторики скрытое, подспудное движение мысли о человеческом”, а иллюстрацией к его соображениям призваны послужить переводы трех статей Альтюссера “Кремонини, художник абстрактного”, “Портрет философа-материалиста” и “Человек, эта ночь”.
Третий мотив, связывающий первые два, — это, как и следовало ожидать, мотив этический: восстановление в правах значимости и ценности человеческого должно обеспечить новые возможности индивидуального и коллективного этического самоопределения. Именно о них размышляют Михаил Лылов в эссе “Утверждая этику”. По мысли Лылова, само понятие “человеческого” не обязательно негативно нагружено — оно может выступать и как инструмент натурализации индивидуального, нивелирующего сведения его к “естественной” человеческой сущности (в качестве примера Лылов приводит представление о “естественных” правах), и как орудие эмансипации, как основания для формирования позитивных этических императивов (правда, их конкретное содержание остается довольно туманным и сводится к переходу от сострадания к вовлечению угнетенного в “единое пространство борьбы”).
Все три мотива сводит воедино Кети Чухров в обширном очерке “Гуманизм как метанойя”. Отталкиваясь от размышлений того же Альтюссера и апеллируя к работам Эвальда Ильенкова, автор пытается показать, что жесткое разделение на механические структуры всеобщего и органическую жизнь индивидуального не схватывает всей сложности проблемы. “Человеческое” постоянно оказывается на пересечении этих двух измерений, постоянно возникая как “сингулярный опыт коллективного”. Именно поэтому политическая практика, в том числе и в искусстве, не может опираться только на проблематизацию институтов и структур, но должна обеспечиваться “этической метанойей, готовностью к поступку, который невозможен без духовной перемены”. Позитивным примером того, как может выглядеть такая этическая переориентация художника в контексте актуального искусства, должно, по-видимому, послужить творчество Ольги Чернышевой, которому посвящен целый блок материалов (статьи Кирилла Светлякова “Дистанции Ольги Чернышевой”, Виктора Мизиано “Интимная онтология Ольги Чернышевой” и Владимира Сальникова “Записки социолога и альбом художника”).
Проблематизация человеческого невозможна без нащупывания его границ. Поэтому вовсе не удивительно, что в развернутой “ХЖ” дискуссии о гуманизме важную роль начинают играть такие фигуры, как животное и монстр. В зазоре между попытками сформулировать радикально мизантропический взгляд на человека как выродившееся животное и желанием избежать при этом эффекта чисто механического перекодирования гуманистической риторики путем смены “плюса” на “минус” движется не лишенная известного нарциссизма беседа Оксаны Тимофеевой и Аарона Шустера “Гуманизм другой обезьяны”. В него же помещаются пространные размышления Дмитрия Голынко-Вольфсона. В своей статье (“Демократия и чудовище”) он ищет противоядие от плоского гуманизма в “культурной монстрологии” — пристальном вглядывании в образы монстров, обнаруживающих и маркирующих “серую зону между человеческим и нечеловеческим” (здесь Голынко-Вольфсон, как обычно, берет в союзники целую плеяду авторов, от Кристевой и Фуко до Агамбена и Жижека). Характерная для этих материалов сознательная и отчасти демонстративная установка на этическую амбивалентность и проскальзывающие в них скептико-циничные нотки как нельзя лучше оттеняют известное прекраснодушие рассуждений о новых императивах, как бы возвращая читателя к макабру предваряющего номер комикса. В результате получился неожиданный эффект остранения, почти саркастической дистанции редакции по отношению к теоретическим притязаниям авторов.
Вопрос о границах человеческого оказался центральным и в последних книжках “Логоса”. Так, первый номер за 2010 год посвящен понятию машины, которое, как известно, уже в начале прошлого столетия стало одним из первых радикальных вызовов гуманистическим представлениям. Однако основным предметом интереса редакции “Логоса” является не столько критический анализ феномена техники, сколько возможности расширения понятия машины в область языка, познания и культуры в целом. Отсюда и предельно широкая формулировка темы, обозначенная метафорическим перевертышем “Теория машин / машины теории”. Содержание и композиция номера определяются двумя соображениями. С одной стороны, дискуссия о понятии машины призвана осмыслить тот исторический сдвиг, благодаря которому понятие машины, ставшее сначала (на волне технического энтузиазма раннего авангарда) универсальным резервуаром утопического воображения, а затем (в консервативной философии техники) объектом культуркритической рефлексии, к началу нынешнего столетия само превратилось в один из важнейших инструментов критического осмысления феноменов медийности. С другой стороны, причудливая эволюция понятия машины рассматривается из перспективы двух разных традиций, русской и западноевропейской. Фиксация точек соприкосновения и размежевания между ними как в синхроническом, так и в диахроническом разрезе должна, по мысли редакции, вскрыть историческую многомерность машинного.
Своеобразным камертоном, задающим тональность дискуссии, является открывающая номер статья Фридриха Киттлера “Мир символического — мир машины” — одна из первых, если не первая, публикация в России этого влиятельнейшего германского теоретика медиа. Во внутреннем устройстве языков самоописания субъекта, от трансцендентальной философии Канта до фрейдовского и лакановского психоанализа, Киттлер видит многообразные параллели с формальными структурами, лежащими в основе информационных технологий. В результате явление информационных медийных систем предстает перед нами как долгожданное осуществление тех чаяний, которые в течение последних двух столетий определяли поиски западной культурой путей преодоления “так называемого человека”.
Альтернативную стратегию осмысления центральной роли машины в обретении модерном своего культурного тела предлагает Валерий Подорога в работе “Homo ex machina. Авангард и его машины. Эстетика новой формы”. Хотя своим первичным импульсом размышления Подороги обязаны прежде всего художественной практике авангарда, главной его задачей является приближение к пониманию существа машинного, причем опирается он при этом не столько на операциональные описания, сколько на неожиданно перетолкованные глубоко традиционные понятия античной мысли — мимезис и пойезис. Из такого философского прояснения существа машины Подорога извлекает критические аргументы для деконструкции исторической мифологии авангарда: в противовес известному программному суждению Розалинды Краусс, он стремится показать, что авангард не только не является воплощением оригинальности и неповторимости, но, напротив, повсюду направляется идеей технически обеспеченного воспроизведения и копирования. В кильватере за флагманом московской школы аналитической антропологии движется Игорь Чубаров, который в очерке “Литературные машины Андрея Платонова” пытается описать и классифицировать связь между многочисленными образами машин и машинными элементами в самой литературной практике автора “Чевенгура”. Помимо проблематики и материала, обе статьи роднит последовательное увязывание понятия машины с феноменом желания, а также тяготение к борхесоподобным классификациям (Подорога выделяет четыре класса машин — технические, социальные, биомашины и машины сновидные, или протомашины, а в чубаровской таксономии машин Платонова целых одиннадцать видов). Тематизированная Чубаровым на примере Платонова связь между собственно техникой, машинизированным языком и утопическими социально-проективными технологиями во всей своей сложности раскрывается в блестящем очерке немецкого слависта Владимира Вельминского “Видение верстака. Поэзия удара молотком как средство “установки” изобретательства”, посвященном жизни и творчеству основателя Центрального института труда Алексея Гастева.
Интерес к художественной практике не чужд и немецким авторам номера: к примеру, Ханс-Кристиан фон Херрманн в статье “Мета-механика. Театр машин Жана Тэнгли” анализирует программные основания знаменитых экспериментов французского скульптора-кинетиста, а Ян Лацардциг (“Парадоксальные машины. Тцара, Брачелли и происхождение вопроса”) пытается прояснить связь между дадаистской поэзией и образами машин в мистико-магической литературе эпохи барокко. Однако в большинстве случаев размышления германских коллег резко раздвигают как исторический, так и дисциплинарный горизонт дискуссии. За пределы ХХ века, к истокам машинизации человеческого тела в медицине XVIII и XIX столетий, уводит нас исследование Филиппа Саразина “Открыто видимые тела. От анатомического спектакля к “психологическим курьезам””, где реконструируется культурная история вивисекции, и остроумное эссе Кристиана Кассунга “Аппарат — это не постав”, где на примере выставленного в 1851 году на Лондонской всемирной выставке аппарата “Предсказатель бурь” демонстрируются экспрессивные функции машины как средства инсценировки определенных идей. От эстетики и лингвистики к математическим теориям машины обращаются Вольфганг Эрнст (“Логос машины и его границы с понятием медиа”), Геральд Рауниг (“Абстрактные машины”) и Бернхард Дотцлер (“Технонотация: Бэббидж и могущество цифр”). Наконец, Маркус Краевски в своих размышлениях о картотеках Никласа Лумана показывает, что концепт машины помогает пролить свет на таинственные взаимоотношения между философской теорией и биографией ее создателя. Во всех этих материалах по-разному подчеркивается непродуктивность противопоставления органического и машинного, вне зависимости от позитивной или негативной оценки каждого из членов оппозиции. Человеческое оказывается не тем, что определяется через свое отличие или неотличие от машины, а тем, что способно пересекать границу между машиной и немашиной. Тем самым машина перестает быть зловещим “другим”, но и не обретает утопического статуса. В этом “расколдовывании машины”, по-видимому, и состоит главный итог русско-немецкого проекта.
Основой второго номера “Логоса” за 2010 год тоже стала кооперация русских и германских гуманитариев, и хотя статьи здесь связаны с одним вполне конкретным событием — прошедшей в Москве в сентябре прошлого года конференцией, посвященной истории Государственной академии художественных наук (ГАХН), — тем не менее концептуально он, несомненно, связан и с предыдущим выпуском, поскольку в центре многих материалов оказываются понятия формы и структуры, тоже обнаружившие в ХХ веке мощный дегуманизирующий потенциал.
Как это обычно бывает в сборниках материалов конференций, выпуск объединяет тексты очень разного формата. Одни авторы сосредотачиваются на персоналиях (доклады Александра Доброхотова “А.Г. Габричевский о поэтике Гете”, Виталия Махлина “Между мессианством и институцией: М.И. Каган в ГАХН”, Микелы Вендитти “Исследование М. Кенигсберга о внутренней форме слова у А. Марти (1924)” и Сергея Гиндина “Теория и эксперимент в работах Н.И. Жинкина о киноискусстве (1927-1930)”), другие прослеживают генезис и трансформации определенных понятий (сообщения Николая Плотникова ““Структура” как ключевое понятие герменевтического искусствознания. К истории немецко-русских идейных связей 1920-х гг.”, Райнера Грюбеля ““Красноречивей слов иных / Немые разговоры”. Понятие формы в сборнике ГАХН “Художественная форма” (1927) в контексте концепций Густава Шпета, русских формалистов и Михаила Бахтина”, Анке Хенниг “Предмет (исследования) и форма литературы”, Марии Кандида Гидини ““Формы жизни” — поступок, портрет и жест — в теоретических размышлениях ученых ГАХН”), третьи пытаются реконструировать внутреннюю логику протекавших в ГАХН дискуссий по ключевым проблемам теории искусства (исследования Надежды Подземской “От “установления художественной терминологии” к новой науке об искусстве в ГАХН на материале дискуссий о материале и фактуре”, Бригиттe Обермайр “Портрет безóбразного времени. Поздние портреты Малевича в контексте дискуссии о сборнике ГАХН “Искусство портрета””, Игоря Чубарова “Статус научного знания в ГАХН: к вопросу о синтезе в искусствознании 1920-х годов”, Александра Дмитриева “Литературоведение в ГАХН между философией, поэтикой и социологией”), четвертые проводят типологические параллели с позднейшими явлениями западной гуманитарной мысли (очерк корифея немецкой славистики Александра Хаардта ““Эстетические фрагменты” Шпета и литературная теория Сартра — опыт “диалектической интерпретации””). Однако, несмотря на такое разнообразие, номер не выглядит эклектичным. В глазах составителей опыт ГАХН предстает не просто как захватывающий эпизод культурной истории, но как чрезвычайно актуальный для современной гуманитаристики опыт “поиска баланса между традицией и модернизацией, между преемственностью и обновлением” (с. 5), так что теоретический инструментарий участников гахновских дискуссий оказывается одновременно и плодом полемики с гуманистической традицией, и формой сохранения ядра этой традиции в новой форме, отвечающей архитектоническим сдвигам в культурном сознании позднего модерна. Таким образом, номер не только стимулирует интерес ко все еще толком не описанной истории ГАХН, но и выводит дискуссию об интеллектуальном наследии советской эпохи на иной проблемный уровень.
В третьем номере “Логоса” за 2010 год материал, касающийся истории русской культуры, находится скорее на периферии внимания, зато к обсуждению вопроса о гуманизме тема номера имеет самое что ни на есть прямое отношение, поскольку посвящен выпуск критике психоанализа. Как известно, Фрейд еще в прошлом веке был помещен в один ряд с Коперником и Дарвином как теоретик, нанесший неизлечимую травму человеческому самомнению и тем окончательно поставивший на место “так называемого человека”, лишив его, уже переставшего быть и центром вселенной, и венцом творения, последнего достоинства — разумности. Соперничать с психоанализом по масштабам культурных и социальных последствий может разве что марксизм, с которым, впрочем, как неоднократно отмечалось, его связывает глубокая общность. Поэтому неудивительно, что за критическими эскападами в адрес марксистской теории и практики рано или поздно должно было последовать и наступление на психоанализ. Параллель “фрейдизм-коммунизм” сознательно педалирована в названии “объединившего ряд антифрейдистски настроенных западных интеллектуалов сборника “Черная книги психоанализа” (по аналогии с “Черной книгой коммунизма”). С предысторией проблемы и собственно с дискуссией вокруг этой книги и знакомит читателя этот номер “Логоса”.
Как известно, в рамках психоаналитической практики сопротивление пациента служит свидетельством того, что аналитик на верном пути. В теоретическом плане это означает, что любые аргументы против психоаналитического понимания человеческой природы — такие же симптомы, как и любые другие. Этот парадокс, призванный сделать психоанализ неуязвимым для критики, давно действовал на его противников как красная тряпка на быка. Поэтому вполне естественно, что номер открывают размышления Жиля Дёлеза (“Четыре тезиса о психоанализе”) и Жака Деррида (“Сопротивления психоанализа”) о смысле фрейдистской концепции сопротивления анализу. Разоблачительный пафос обоих мэтров направлен на один и тот же фундаментальный порок психоанализа: он дает на деле противоположное тому, что сулит на словах. В сжатых, энергичных, как военные директивы, тезисах Дёлеза показано, что, обещая пациенту эмансипацию желания и высвобождение речи, аналитик на деле устраняет саму возможность желать и узурпирует право говорить. В филигранной прозе Деррида вскрывается истинный смысл парадокса сопротивления: двигаясь к средоточию бессознательного, аналитик сопротивляется сам себе, стремясь не касаться того сокровенного, что сигнализирует о себе в ходе терапии. Таким образом, обещая полное герменевтическое расколдовывание симптома, аналитик на деле оставляет нетронутым его ядро, то есть, оперируя риторикой просвещения, действует отнюдь не как ученый, но как жрец.
Иная, социологически ориентированная стратегия провокационной проблематизации психоанализа представлена в интервью гарвардского профессора Эдварда Шортера, бескомпромиссно отстаивающего преимущества когнитивной терапии перед психоаналитической. Шортер увязывает беспримерный успех психоанализа с целым рядом социально-исторических факторов: потребностью врачей-психиатров в частной практике, формированием определенного отношения к психическим болезням в среде европейской буржуазии, социально-психологическими эффектами европейского антисемитизма, изменением динамики спроса и предложения на рынке медицинских услуг в ходе формирования страховой медицины и так далее. На первый взгляд может показаться, будто в глазах Шортера психоаналитическое движение предстает как заговор шарлатанов, однако при более внимательном чтении становится понятно, что речь идет скорее об очень сложном историческом феномене, трезвый взгляд на который невозможен без деконструкции внутренней цеховой мифологии психоанализа. Отношение Фрейда к естественным наукам, социальная адресность предложенных им терапий, правовые рамки деятельности психоаналитика — все это проблемы, непредвзятое обсуждение которых приводит к весьма неутешительным для психоанализа выводам. Напротив, в примыкающей к интервью статье Жан-Пьера Винтера “О злоупотреблении понятием сопротивления” предлагается скорее имманентная критика аргумента о сопротивлении. По мысли Винтера, то или иное поведение пациента может быть квалифицировано как сопротивление анализу лишь постфактум, тогда, когда анализ уже оказался успешным. Таким образом, стратегия автолегитимации психоанализа построена на эпистемологической подмене и уже по этой причине не может быть признана убедительной.
В следующем разделе номера собраны материалы, взятые из самой “Черной книги психоанализа”. Здесь параллельно развиваются две поддерживающие друг друга стратегии: демонстрация малоэффективности психоаналитических методов, ориентированных прежде всего на речь, и противопоставление ей в качестве позитивной альтернативы когнитивно-поведенческих терапий, опирающихся прежде всего на новейшие успехи нейрофизиологии. Эта тенденция исчерпывающе представлена статьями Жака Ван Риллаера “Когнитивно-поведенческие терапии: научная психология на службе человеку”, “Фрейдистское обусловливание” и “Механизмы защиты фрейдистов”. Риллаер не скупится на сильные выражения, стремясь показать несостоятельность претензий психоанализа на статус научной теории, тезисы которой получены в результате последовательной индукции и подтверждаются клинической картиной. Ему вторит Микель Борх-Якобсен, вскрывающий спекулятивно-идеалистические истоки “еретической” лакановской версии психоанализа (“Лакан-чревовещатель”) и называющий фрейдовский психоанализ “современным спиритизмом” (“Споры-раздоры вокруг внушения”). Однако одних только научных аргументов для победы над психоанализом явно оказывается недостаточно. Поэтому в какой-то момент теоретико-познавательные аргументы отходят в “Черной книге психоанализа” на второй план, уступая место соображениям из области генеалогии власти, масштабно развернутым в автобиографическом эссе Жана Коттро “Хроника одного поколения: как психоанализ захватил власть во Франции”, где автор пытается восстановить логику участия психоаналитического сообщества в ожесточенных политических контроверзах 1968 года и механизмы корпоративной солидарности, обеспечившие ему столь прочные позиции во французском обществе 1970-1980-х годов.
В соответствии со сценарием любой цивилизованной дискуссии, право высказаться получает и другая сторона. В третьем и четвертом разделах номера помещены критические отклики соответственно французских и российских авторов на “Черную книгу”, в которых они не столько защищают психоанализ, сколько пытаются несколько остудить накал полемики. Так, Ив Картюйвель (“По поводу “Черной книги психоанализа”. Война психоаналитиков или дело всего общества?”) поверяет доводы Риллаера критериями, почерпнутыми из классических концепций философии и методологии науки; Пьер Жинези (“О технике как сопротивлении психоанализу”) и Виктор Мазин (“Сопротивления психоанализа 1925-2010”), отчасти подхватывая размышления Деррида, пытаются показать, что многие претензии к психоанализу связаны не столько с его теоретической несостоятельностью, сколько с неуклонным превращением его в “поп-науку”; наконец, Сергей Зимовец (“От закона Ома к квантовой теории бессознательного”) проблематизирует психоаналитическую стратегию физической метафоризации психических процессов, указывая на возможность перехода в рамках самого психоанализа от пространственных моделей психики к иным, более соответствующим парадигмальным структурам современного естествознания. Бросающееся в глаза предпочтение, отдаваемое русскими авторами теоретической стороне вопроса по сравнению с социологической, определенно связано с тем, что, несмотря на корпоративные усилия, психоанализ в России остается для широкой публики все же скорее привлекательной теорией, нежели институционализированной практикой. Очевидно, наши соотечественники перенесли фрейдовскую травму, вкупе с коперниканской и дарвинистской, куда легче, отчего и с сопротивлением психоанализу дело у нас обстоит как-то иначе, нежели на Западе. Интересно, что сказали бы на этот счет авторы “Черной книги”?
Напряжение между “общечеловеческим” и “политическим” образует и основной сюжет двух последних номеров “Ab imperio”. На сей раз редакция решила обратиться к избитой, казалось бы, теме антитезы “своего” и “чужого”, “друга” и “врага”, попытавшись показать, какие новые грани позволяет открыть в ней применение методов постколониальной историографии. В публикациях первого номера “Ab imperio” за 2010 год, озаглавленного “Друзья и враги в имперском контексте”, многообразно тематизируется условность антитезы “друг-враг” и ее неэффективность для понимания имперских реалий. Сложность и многомерность взаимоотношений между разными группами населения внутри империи, плюральность критериев идентификации, динамика геополитических процессов — все это делает применение привычного для классических теорий идеологии понятия “образа врага” проблематичным. Как подчеркивают в программной статье “Новая имперская история и вызовы империи” Илья Герасимов, Сергей Глебов, Ян Кусбер, Марина Могильнер и Александр Семенов, особенно важным осознание этого обстоятельства оказывается при анализе опыта Российской империи, в осмыслении которой традиционная историография всегда тяготела к оперированию бинарными схемами. Империя сохраняется и живет лишь подвижностью идентичностей, поэтому в ней необходимо должны быть позиции, не вписывающиеся в антитезу друга и врага, кодируемые так или иначе в ходе изменения конкретного распределения политических ролей. Эта проблема, развернутая в методологическом ключе в работах Роберта Круза “Россия без границ: исторические контексты и вызов глобализма”, Нормана Наймарка “Российская имперская история, тогда и теперь” и Максима Вальдштейна “Теоретизируя второй мир: вызовы и перспективы”, обретает плоть и кровь в дискуссии вокруг книги Омера Бартова “Стертые. Исчезающие следы еврейской Галиции в современной Украине”, в которой описывается процесс вытеснения памяти о причастности местного населения к Холокосту в современной Украине. В острых полемических репликах Ярослава Грицака “Холокост по-простому”, Ильи Герасимова “Память Judenrein и недовольство ею” и Андрея Портнова “Готова ли Украина к взрослению?” вскрыта невозможность описания подобных трагических внутриимперских конфликтов исключительно по этнонациональному принципу (“украинцы против евреев” или “евреи против украинцев”) и построения политики памяти исключительно на основе таких бинарных описаний. Столь же проблематичной оказывается в статье Екатерины Ходжаевой и Елены Шумиловой ““Кто такой верующий?” Повседневные типизации своих и чужих в православном и мусульманском дискурсах (на примере г. Казани)” и оценка самоидентификации тех или иных внутриимперских общностей на основе конфессиональной принадлежности.
Обусловленные подвижностью границы между своим и чужим парадоксы многозначной мотивации политического действия тематизируются во втором номере “Ab imperio” за 2010 год, практически все публикации которого посвящены послевоенной советской истории. Главным предметом интереса становятся здесь конкретные сценарии и механизмы кодирования нейтрального соседства, в соответствии с разнообразными экономическими и политическими асимметриями, как вражды или союзничества. Обращаются ли авторы номера к деятельности агитаторов в ходе советских выборных кампаний (статья Сергея Екельчика “Коммунальная модель гражданства в сталинской политике: агитаторы и избиратели в послевоенных предвыборных кампаниях (Киев, 1946-1953 гг.)”, семантике медийной репрезентации советских экономических реалий для “внешнего наблюдателя” (исследование Тимоти Нунана “Советская национальная политика, “СССР на стройке” и советская документальная фотография в сравнительном контексте, 1931-1937”) и для массовой аудитории внутри страны (статья Кристин Эванс ““Панорама времени”: хронотопы и темы программы “Время””) или же к анекдотической истории организации американской выставки в Москве, чей идеологический эффект неожиданно оказался прямо противоположным задуманному (публикация в номере замечательного документа — книги отзывов — предваряется предисловием Алексея Фоминых ““Картинки с выставки”: книги отзывов Американской выставки в Москве 1959 года — возвращение источника” и блестящим эссе Марка Липовецкого ““Зная лимоны”: американская выставка в мемуарах Хрущева”) — всякий раз оказывается, что однажды установленную оппозицию никогда не удается удержать, ибо линия демаркации расплывается под напором гетерогенных интересов вовлеченных в этот процесс групп. Таким образом, и здесь “человеческое” оказывается чем-то более сложным и более изначальным, чем институциональные, экономические и даже языковые структуры. Так, может быть, с “постчеловеком” все-таки стоит повременить?