Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2010
Сергей Васильевич Харевский (р. 1967) — культуролог, историк архитектуры, преподаватель Европейского гуманитарного университета.
Сергей Харевский
На зыбкой почве
Сидя в кафе высотной гостиницы “Беларусь”, самого высокого советского здания в Минске, озирая окрестности, я вспомнил одну из бесконечных минских историй. Этот отель строил архитектор Погорелов, один из старейших в Беларуси, родом из Украины. Объект должны были сдать к 70-й годовщине октябрьской революции, сильно торопились. В 1984-м сооружение было почти готово. Но вдруг… накренилось. Болотные минские почвы не выдержали тяжести бетона. Директора Института геодезии, в котором производились исследования под строительство, “сняли”. Инженер-геодезист, непосредственно руководивший исследованиями, повесился, боясь суда. Однако все обошлось. К той стороне здания, которая дала усадку, пристроили ресторан и сауну. Объект был сдан вовремя.
Наша история начинается с первого упоминания о Минске в “Повести временных лет”:
“На Немиге стелют снопы головами, молотят цепами булатными, жизнь на току кладут, веют душу от тела. Кровавые бреги Немиги не добром были посеяны, посеяны костями русских сынов…”
Какая судьба может быть у города, если рассказ о нем начать вот так? С великой битвы киевских и полоцких князей на Немиге, маленькой речке, что протекает сейчас под городом и впадает в реку Свислочь в самом центре Минска.
Однако мы не были первыми. Первыми не были и те, кто жил здесь до нас. Первыми были балты. Лохматые племена, что вплетали в косы перья и украшали бахромой свои кожаные одеяния. Балты оставили нам разнообразное наследие, прежде всего в топонимике. Даже с сегодняшнего литовского языка Немига переводится буквально как “бессонница”. А Менка, название речки, которая и дала имя белорусской столице, переводится как “незначительная”, “маленькая”.
Прежний Минск — один из самых древних городов славянщины. По преданию, которое часто повторяли польские романтики XIX века, именно здесь жил первый славянский поэт, вещий Баян, которому приписывали авторство “Слова о полку Игореве”. Кстати, тот, древнейший, Минск возник между V и VI веком, на мысе между ручьем Дунай и речкой Менкой, в 15 километрах от нынешнего города. А в Х╡╡ веке центр Минска находился уже на слиянии рек Свислочь и Немига, там, где и теперь. Именно тут археологи обнаружили фундамент большой каменной церкви. Неизвестно имя этого храма, нет сведений, почему поглотила его земля. Но затем в этих же стенах в XIII веке образовался аристократический некрополь, причем языческий.
Памятники не существуют сами по себе. Памятник — это то, что дается только в нашем сознании, в чем мы убедим наших потомков. Если памятник нужен нам, мы имеем основания его восстановить таким, каким он существует в нашем сознании. Михаил Леопольд Гусман фон Дамански, секретарь Минского дворянского депутатского собрания, писал:
“…одному из распорядителей пришла блажь срыть ратушное здание, потому что своим существованием оно напоминало жителям об обычаях минувшего времени, о Магдебургском праве, Литовском уставе и о прочем. Второму же понадобилось приказать срубить вековые тополя, потому что они будут мешать армии свободно маршировать и упражняться по бульвару, и вдруг не стало ни ратуши, ни тополей”.
Минчане восстановили ратушу, которую снесли по личному приказу “распорядителя” Николая I, поскольку она, мол, “напоминала о былых вольностях”. Справедливость, кажется, восторжествовала. Однако сам факт восстановления ратуши, увы, не прибавил исторической памяти. И уж тем более “вольностей”.
Почему Минск, наконец, занял то место, которое занял? Случилось это не в ХХ веке. Уже с середины XVII века город стал мини-Римом: на семи его холмах расположились три десятка католических каменных храмов и монастырей с многочисленными святынями, иконами, реликвиями, среди которых наиважнейшими считались мощи святого Фелициана, дарованные римским папой Пием VI . Но от того латинского города мало что осталось. Минск еще раз радикально изменился при императоре Павле, перед этим, в 1793 году, став столицей Минской губернии и центром новых, обширных Минских епархий — католической и православной. На то время в городе было 7 тысяч жителей, 39 каменных жилых домов, 993 деревянных, 11 монастырей, 14 христианских храмов, 4 богадельни, народная, бернардинская, и иезуитская школы, 95 каменных и 29 деревянных лавок, 10 ремесленных цехов. С одной стороны, ничего особенного. Но по сравнению с предшествовавшей эпохой или со столицами других краев это было совсем неплохо. Нечто очень важное было заложено именно тогда. Первый российский губернатор Минщины Захар Корнеев, либерал и масон, прославился толерантностью, а также тем, что заложил в 1798 году большой парк с клумбами, аллеями и искусственными каналами. На одной из парковых колонн было высечено по-латински: Post laborem requies (“После работы — отдых”). Этот парк, первый общественный парк в истории Белоруссии, существует в Минске до сих пор, но теперь он назван именем пролетарского писателя Горького. А когда-то именно именем губернатора Корнеева благодарные минчане назвали главную улицу города, спроектированную при нем, — Захарьевская. Сегодня — это проспект, последовательно сменивший несколько имен: Сталина, Ленина, Скорины, Независимости.
Минск исторический существует лишь в нашем сознании, прошлое оказывается неотделимо от нашей способности к воображению. Изящный уютный город, каким он был еще до наполеоновских войн, предстает перед нами в пейзажах Юзефа Пешки и Яна Дамеля. Можно насладиться элегическим видом заснеженной Соборной площади с литографии Лаверня 1840 года. В памяти и творчестве этого французского художника Минск остался в образе зимнего города 1812 года. Впрочем, французы оставили нам немало городских видов той эпохи. И положили начало… периодической печати. Так первая местная газета “Tymczasowa gazeta Mińska” выходила половину 1812 года. По-польски и по-французски. Ну и, конечно же, замечателен Минск и его окрестности в творчестве Наполеона Óрды, выдающегося композитора и рисовальщика. Эти и еще дюжина подобных картинок — вот и все, что осталось нам в наследство от дофотографической эпохи. Зато любая из них порождает в нашем воображении водоворот представлений, домыслов, фантазий. Да и вообще, могло не остаться и этого!
Петербуржский публицист и краевед Павел Шпилевский в 1854 году написал в журнале “Современник”:
“Минск принадлежит к числу больших и красивых градов Западной Росси и при настоящем своем благоустройстве и обновленном виде… может быть назван столицей Белоруссии; он обширнее и щеголеватее Могилева и Витебска”.
Вот, собственно, самое меткое определение того, каким свой город хотели бы видеть минчане.
Этот же образ города возникает и на картине “Освобождение Минска” Валентина Волкова — классическом продукте соцреализма. И здесь город словно бы светится особой щеголеватостью — с иезуитским костелом под чешуей черепичной крыши, с советскими солдатами на немецком мотоцикле и любознательными минчанками с букетами цветов. Патетическое “Освобождение Минска”, пожалуй, самый минский сюжет: за ним стоит освобождение и от поляков, и от немцев. Хотя те же немцы успели здесь кое-что построить и даже сформировать в 1942-1943 годах проектный план развития Минска — “Gesamtsiedlungs plan der stadt “Minsk”. Architеckt Rudolf Wesche”. Градостроительный документ эпохи нацизма производит мощное впечатление. Возможности, которые открывало бы перед Минском воплощение этого проекта, превосходят любой художественный вымысел. На месте целиком снесенного исторического центра должны были разместиться 20 регулярных кварталов. В центре и по периметру городской застройки планировались несколько новых сооружений: тюрьма, управление жандармерии, крематорий с площадкой для расстрелов и семь жилых комплексов военных казарм. Этот градостроительный кошмар не воплотился, однако расчистку территории создатели плана почти выполнили: центр лежал в развалинах. Более-менее сохранялась только застройка собственно исторического ядра Минска XVI-XVIII веков. Однако советские зодчие после войны с ужасающей последовательностью во многом продолжили градостроительный план нацистов.
Время неумолимо стирает Минск, и это происходит быстрее, чем естественная смена поколений. Даже на картинах и рисунках 1970-1980-х годов нынешнее поколение уже не узнает своего города. Еще в середине XIX века известный польский литератор и публицист Владислав Сырокомля заметил, что в Минске все время как нарочно стираются любые воспоминания. История самого Минска многократно писалась заново, так что теперь уже никто точно не скажет, с чего все началось. Изменилось, кажется, все, что вообще могло измениться. Причем в Минске это “все” изменяется даже тогда, когда меняться вроде бы уже и нечему. И так было испокон веков. Про это говорил полтора столетия назад Сырокомля, после него Шпилевский, за ними этнограф и археолог Адам Киркор и так далее. Кстати, тот самый Киркор в “Живописной России” назвал Минск “чисто польским” городом.
Действительно, история Минска неразрывно связана с десятками имен классиков польской литературы, музыки, искусства. А для Моисея Кульбака, прозаика, писавшего на идиш, еще в 1920-х годах существовал Минск чисто еврейский, где некогда делал свои первые шаги в искусстве юный минский ретушер Хаим Сутин. В 1898 году здесь прошел первый съезд РСДРП, а в 1900-м — объединительный съезд партии Социал-демократии Королевства Польского и Литвы. Стоит ли напоминать, что история Европы могла бы сложиться иначе, если бы не бурная деятельность марксистов в Минске? В 1902-м тут же проходил съезд представителей сионистских организаций Российской империи, личное разрешение на проведение которого дал министр внутренних дел.
Минск, помимо прочего, сыграл немалую роль не только в польской, еврейской и русской, но и в украинской истории. Здесь жили Мелетий Смотрицкий[1], Филипп Орлик[2], Иван Мазепа, бывали Яков Головацкий[3], Тарас Шевченко, Леся Украинка, которая прожила здесь год и суровой зимой, сидя у постели умирающего возлюбленного, написала драматическую поэму “Одержимая”, одно из лучших произведений украинской литературы. Позже она признается, что ей ее нашептал дьявол. Среди прочих начинал свой путь в Минске и легендарный Симон Петлюра. На Западном фронте Петлюра занимал пост заместителя уполномоченного Союза земства и городов, который заведовал снабжением армии. Полувоенная должность позволяла ему бывать в военных частях, вести политическую работу среди украинцев. В апреле 1917 года он организует и проводит в Минске, в клубе “Белорусская хатка”, украинский съезд депутатов Западного фронта. Съезд создал в Минске украинский фронтовой совет во главе с ним. Таким образом, Симон Петлюра попал и в летопись Минска да и вообще в историю.
В Минске бывали все короли Речи Посполитой и все императоры России. Бывали здесь сказочник Андерсен и журналист Конан Дойл, поэт Ян Райнис и писатель Ромен Роллан. Минск попал в книги Генри Миллера и Джоан Роулинг. Но все многоцветье этого калейдоскопа так и не сложилось в единую картину. Осталось только определиться, чем является этот город для тех, кто тут родился и живет.
Стремительный рост национального самосознания белорусов в 1980-х вначале даже выглядел парадоксом. Ибо происходил параллельно с нарастающей унификацией духовной и материальной культуры в СССР. Почти повсеместно в Белоруссии, еще перед “весной перестройки”, наметился интерес к “корням”, к памятникам старины, фольклору и национальной истории. Предпринимались попытки реанимировать старинные обряды и праздники, а также ввести в “общепит” блюда национальной кухни. В профессиональной культуре сформировалось целое “этническое” течение, начались поиски “загадочной души белорусского народа”. Во многом тому способствовала близость Балтии и Украины, где эти процессы были еще более очевидными. Диалектика происходящего заключалась и в том, что, умножая культурный продукт в национальных формах, коммунистические власти не смогли ответить на вызов времени, ставящий вопрос о “социалистическом содержании”. Даже всесоюзное чемпионство минского (киевского, тбилисского) “Динамо” воспринималось именно как национальный триумф. Но даже этот, пусть эрзацный и поверхностный, культурный продукт, наконец, перерастал в монтаж этнической идентичности и осознание своей национальной исключительности. Бесспорно, что важным фактором роста национального самосознания в 1980-х годах стало обострение в СССР внутрипартийных противоречий. И это при том, что к тому времени этнические белорусы начали составлять абсолютное большинство во властных структурах БССР. Равно как в культуре и науке. Впрочем, и образование большинство специалистов получали у себя дома.
Таким образом, на рубеже 1970-1980-х годов этническая белорусская элита смогла обеспечить себе довольно прочное положение, овладев сначала административными ресурсами, а затем и механизмами идеологического влияния. На фоне обострения политической и экономической конкуренции различных территориальных образований в самой империи к жизни было вызвано межнациональное взаимодействие, несмотря на якобы тотальную унификацию культуры. Апофеозом национального чувства стало мощное празднование 100-летия со дня рождения классиков — Янки Купалы и Якуба Коласа. Большой успех на советской эстраде белорусских поп-звезд придавал оптимизма всем белорусам, утверждая эту новую и неведомую ранее идентичность. Вытянутые из фольклорных и региональных источников песни становились общенациональными шлягерами в рок-н-рольной или застольной аранжировке.
И, конечно же, для белорусского сознания был важен, наряду с мифами о “республике-партизанке” и “1000 блюд из картофеля”, образ “вечно молодой” столицы. Этот Минск существует в бесконечности наших личных переживаний, мы можем придумывать его сами, и фантазия нарисует нам что угодно — поскольку от реальности мало что осталось. Так археолог Загорульский сделал было реконструкцию древних Минских ворот, огромных, с двумя массивными неизящными башнями. Макет Минского замка с придуманными воротами поставили в музее. И, пока не были обнаружены настоящие ворота, эта фантазия считалась символом нашей истории. Художники бросились отображать ее в своих произведениях, неуклюже и грубо. “Ворота Минска” многократно появлялись на значках, плакатах, почтовых конвертах, на страницах монографий и учебников. Тогда же пришла идея построить в Минске ворота согласно этому “реконструированному прообразу”. Они должны были стать триумфальными воротами всей БССР. Был создан творческий коллектив во главе с архитектором Рубаненко, в состав которого вошли строители из Москвы и Ленинграда. Строительство ворот в виде двенадцатиэтажных домов-башен на Привокзальной площади закончили в 1956 году. Минск земной теперь начинается здесь. А в 1984 году нашли подлинные древние врата Минска. Нашли, когда прокладывали метро. Они оказались совсем не похожими на то, как их представляли ранее. В этих воротах наверху была часовня. По преданию, там сберегалась чудотворная икона Матери Божией, написанная, конечно же, самим святым Лукой. Попала эта икона из Константинополя, приплыв через море, вверх по течению белорусских рек. Во времена войн и болезней икона плакала, предупреждая о беде. Она и сейчас в Минске, в православном Духовом соборе. Ну а сами древние ворота, конечно же, срыли, проложив прямо по ним, по легендарной речке Немиге, метро и превратив землю в зыбкую трясину…
Минская земля мало пригодна для строительства небоскребов или тоннелей. Пол-Минска стоит на болоте. Чтобы соорудить, например, одну из самых значительных площадей, имени Якуба Коласа, с филармонией, институтами, магазинами, большим полиграфическим комбинатом, пришлось создать гигантскую бетонную подушку. Метрополитен возводили в сплошной трясине, поэтому он в Минске и неглубок. Впрочем, с высоты, на которой я сижу, этого не видно. Видно гору Верхнего города, на которой вырос Дворец республики, из-за лапидарного и громоздкого вида сразу же окрещенный “саркофагом” — через год после Чернобыля. А вот минские холмы вполне пригодны для любых строительных работ, поскольку они из плотной глины, будто вылеплены рукой доброго творца. Поэтому старые минские здания имели очень глубокие подвалы, иногда в несколько этажей, сплетаясь в лабиринты, о существовании которых забывали. В середине XIX века Шпилевский писал:
“Гостиный двор наполнен лучшими магазинами, лавками и погребами… В подвальном этаже устроены галантерейные, москательные и фруктовые лавки; перед фруктовыми в прямой линии расставлены квадратные зеленые столы, на которых во всякое время года, особенно летом и осенью, найдете лимоны, апельсины, сливы и разных сортов яблоки и груши… Во втором этаже помещаются довольно богатые магазины, чайные, шелковые, суконные и вообще с красным товаром”.
Однако задолго до лавочников, с середины XVII века, гору Верхнего города прорезали подземные ходы между католическими монастырями. Монахам было что скрывать. После войны этот подземный город случайно был найден. Во время строительства кинотеатра “Победа” около руин монастыря бенедиктинок ковш экскаватора провалился под землю. Перед рабочими раскрылись средневековые подвалы. Несколько человек со свечами спустились в них и увидели просторный ход в сторону площади Свободы. Они прошли около 150 метров, после чего свечки начали гаснуть. После войны эти подземелья засыпали. Было не до тайн и загадок. Примерно в это же время был обнаружен второй ход, во дворе бывшего монастыря бернардинок, который стал жилым домом. Вдруг посередине двора начала проваливаться земля, пока не открылся вход в глубокие подземелья. Туда устремились дети, обнаружившие груду скелетов. Родители напуганных детей завалили вход мусором и отходами. Наконец, насыпали большую клумбу в метр высотой.
Про подземный город заговорили вновь, когда началось строительство метро. Нужно было спасать хотя бы те памятники, что были сверху. Однако археологи все же мечтают разгадать тайны минских подземелий. Ибо если представить, какой они длины, то там обязательно должны были быть вентиляция, приспособления для забора воды, возможно, какие-то отдельные помещения и переходы. Но провидение пока стережет подземный город.
“Мой Минск” — понятие изменяющееся и подвижное. Раньше, когда на Центральной площади лежала лоснящаяся лабрадоровая брусчатка, а большую ее часть занимал парк с шершавыми вязами, голубыми елями и разноцветьем старых стриженых кустов, здесь было уютно и светло. В переплетении улочек и переулков Верхнего города густо струилась человеческая жизнь. Лет двадцать пять назад. Легко было представить, в каком дворике здесь вырос Станислав Монюшко. Звезды редких лампочек указывали дорогу в ночное время. Россыпь звезд в небе мостила дорогу птицам. Кстати, старинных и, надо заметить, очень ухоженных, домов было куда больше. Поэтому улицы выглядели по-человечески, сомасштабно. Теперь это только пустынные окрестности дома бывшего ЦК КПБ, где господствует первый и последний властитель страны. А в выходные дни здесь и вовсе пусто. И только ночные сумерки, что переливаются в фонтане, сделанном по образцу Лоренцо Бернини, берегут память про нечто большее, что происходило здесь. Ночью в этом сквере уютно и укромно. Отсюда, как из засады, можно наблюдать за большим городом, что разлегся вокруг на многие километры. В зареве огней теперь и птица может сбиться по дороге в рай.
Минск некогда соответствовал сам себе. Просторные площади, выверенные в тиши мастерских и кабинетов перспективы улиц. Выверенная и предусмотренная ночная тишь… Сегодня же здесь просто большой транспортный узел. Дома-башни стали казаться меньше по соседству с бетонным хаосом, бессистемно образовавшимся за последние двадцать лет. Сколько живешь, столько утыкаешься в строительные заборы, которыми застроен Минск. Красота требует очень больших жертв. Разрушать, чтобы строить. Пилить деревья, чтобы сажать новые. Вот только красивее не становится. Ухоженнее и щеголеватее — может быть. Брусчатку закатали, сделали стоянки, парковки, порезали все линии бывших перспектив.
Однако и теперь Минск не обвинишь в отсутствии вкуса. Его пресловутая “щеголеватость” и поныне предопределяет многое. Даже несмотря на большое количество советской милитаристской символики и алого кумача, которым щедро расцвечивают город на частые военные праздники. Кумач и незатейливые по мысли и исполнению политические билборды утомляют. Но гораздо более утомляет иное. В современном Минске самое досадное — отсутствие значимости. Во всем. В проектах и мыслях, в осознании своего маргинального существования и неказистых планах начальства. Она, нынешняя незначимость, утомляет и обезоруживает, как отсутствие предмета разговора. Значимость может программироваться самими зодчими или обществом, что потребует утверждения своих идеалов или устремлений. А что делать, если идеалов уже нет, а об устремлениях еще не задумались? И дело тут вовсе не в абсолютном масштабе сооружений. Мы узнаем назначение зданий по их формам. Но в Минске дворцовые интерьеры зарыты в землю метрополитена, дворцы выглядят промышленными объектами, вокзалы — как крытые рынки, и наоборот. В центре города сохранились так любимые теперешней властью “хрущевки”, которые лелеют, подкрашивают и модернизируют, а самые значимые в архитектурном и культурном смысле объекты выносятся на окраины, — такие, как “черный бриллиант” Национальной библиотеки, достроить который помогли пожертвования от Саддама Хусейна. Логика исторического развития оказалась перевернутой. Ночью, в зареве дешевого счастья главного проспекта или в беспроглядной тьме черных дворов, мы совсем не имеем уверенности в сущности и назначении всего, что нас здесь окружает.
Несмотря на то, что теперешняя власть видит угрозу именно в этническом национализме, в национальных традициях, в наиболее ярких формах местной идентичности, белорусы все более отчетливо дифференцируют себя среди других. Ибо белорусскость, иногда эфемерная или иррациональная, все же выполняет свои функции. Она позволяет идентифицироваться в мире, продуцируя упорядоченную или специально искаженную информацию, определяет общие ценности (человек-государство, предки-потомки, прошлое-будущее), обеспечивая устойчивое психологическое самоощущение (“у нас — так, а у них — так”, “наши победили” и так далее). Однако как долго это может длиться в таком зыбком, ненадежном состоянии, уходящем в обманчивую болотную почву?
Минск сейчас — это город, в который невозможно вернуться. Из него можно только уйти. Уехать, улететь, уплыть. Спустя годы, дни или даже часы он становится другим. Возвращаться можно в города над Вислой, Дунаем или Невой. И увидеть, что все на своих местах. Стоит же отбыть из Минска и можно вернуться не на те берега. Реки здесь имеют свойство менять свое течение, как деревья — крону. Казалось бы, иду привычной дорогой, там же, где некогда ходил в школу. Но нет того дома, нет того дерева, нет и той реки. Озираешься вокруг и видишь — река есть, но течет иначе, дома есть, но стоят по-другому, а деревья теперь посадили на новом месте. Все вроде есть, и все вроде то же, но — по-другому. И никому не известно, что здесь будет завтра. Щеголеватость неуверенных в себе людей выглядит порой невероятно грустно…
Делая глоток кофе, на 22-м этаже гостиницы “Беларусь”, я обвожу взглядом панораму города, в котором вырос. Буквально за четверть века ничего не осталось от того города, по которому я спешил в школу и затем возвращался через старые кварталы и парки. Глядя на нечто мне незнакомое сверху, мне, пожалуй, было бы спокойнее не знать, какая ненадежная почва в Минске. Болотная…
__________________________________________________________
1) Мелетий Смотрицкий (1578-1633) — украинский схоласт-полемист, церковный и литературный деятель. — Примеч. ред.
2) Филипп Степанович Орлик (1672-1742) — ближайший соратник гетмана Ивана Мазепы, после смерти которого был провозглашен в Бендерах гетманом Правобережной Украины, автор первой Конституции Украины (1710). — Примеч. ред.
3) Яков Федорович Головацкий (1814-1888) — украинский поэт, фольклорист. — Примеч. ред.