Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2008
Виктор Александрович Шнирельман (р. 1949) — этнолог, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии Российской академии наук, член Европейской академии.
Виктор Шнирельман
Возвращение арийства: научная фантастика и расизм
В 1970—1980-х годах одним из излюбленных сюжетов советской научно-фантастической литературы стал арийский миф, подхваченный целым рядом писателей-патриотов. Важнейшим источником этих построений была сфальсифицированная «Влесова книга», ставшая символом веры для русских «патриотов-неоязычников». Жанр научной фантастики как нельзя лучше соответствовал их целям и близкому им уровню подачи материала. Ведь их концепции не имели шансов пробиться на страницы серьезных научных изданий как из-за царившей там суровой идеологической цензуры, так и просто потому, что эти концепции не удовлетворяли элементарным научным требованиям. В то же время, научная фантастика как жанр пользовалась гораздо большей свободой и, кроме того, издавалась такими тиражами, о которых ученые не могли и мечтать. Вот почему к ней обращались самые разные критики советской власти, прибегавшие для изложения своих неортодоксальных идей к эзопову языку.
По словам известного писателя-фантаста Кира Булычева, наше общество имеет «оппозиционный характер» и всегда готово выступить против любого официоза, в рамки которого обыватели включают и науку[1]. Вот почему научная фантастика, разбивавшая в пух и прах устоявшиеся представления, пользовалась беспрецедентной популярностью у советского читателя брежневской эпохи. И, хотя наука при этом также вызывала уважение, это ничуть не мешало возникновению подозрений (отчасти оправданных) в неоткровенности и недосказанности в ее отношении. Поэтому люди нередко отдавали предпочтение неортодоксальным околонаучным построениям, выдававшим «истину», якобы умышленно скрывавшуюся от народа официальными властями и учеными. В этом состоял один из парадоксов советской действительности тех лет[2].
Важнейшим рубежом в развитии советской научной фантастики стал канун 1970-х годов, ознаменовавшийся сменой руководства в издательстве «Молодая гвардия» и в одноименном журнале. В 1973 году новым директором издательства был назначен Валерий Ганичев. По свидетельству очевидцев, именно он вместе со своими помощниками произвел переворот в отделах зарубежной литературы и научной фантастики[3]. Хорошо понимая роль последней в современном обществе, Ганичев фактически дал ей зеленый свет[4]. Издательство стало издавать альманахи «Тайны веков» и «Дорогами тысячелетий», постоянными авторами которых были Валерий Скурлатов и Владимир Щербаков, создававшие фантастическую историю древних славян, далеко выходившую за пределы всех приемлемых научных гипотез. Эти искания опирались на поддержку ЦК ВЛКСМ, в них видели спасительную идеологию, способную увлечь молодежь. Так «древняя история славян», снежный человек и космические пришельцы стали «тремя источниками, тремя составными частями» русского национализма эпохи развитого социализма. В этом контексте «научное мировоззрение» уступало место неформальным иррациональным представлениям о будущем, но еще больше — о прошлом.
Кир Булычев отметил у современной фантастики выраженную тенденцию «имперской литературы», иными словами, «тоску и ностальгию по потерянному, жажду воссоздания советской империи». Корни таких настроений уходят к последним советским десятилетиям, когда некоторые русские националисты жили воображением о величии древних славян, отождествляя их с арийцами. Такую фантастику заботило не столько будущее человечества или космические полеты, сколько отдаленное «арийское» прошлое, представления о котором отражали тайные мечты о русском будущем.
В 1970 году в самиздате был распространен текст под названием «Слово нации». Там говорилось о различных болезненных проблемах советского общества, но все они отходили на второй план по сравнению с национальным вопросом, который в связи с закатом классового принципа становился сложностью номер один. Ибо чем является общенародное государство в многонациональной стране, как должны складываться в ней отношения между разными этнонациями, кто может претендовать на власть? Автор указывал на приниженное положение «русской нации» и настаивал на «исторической оправданности» российской экспансии на восток. Возражая против каких-либо ограничений дальнейшего расселения русских по территории СССР как «по нашей собственной земле», он в то же время указывал на «паразитизм» закавказских республик и существование «фиктивных автономных республик» в пределах РСФСР. Отвергая обвинения в антисемитизме, он настаивал на том, что евреи якобы захватили монополию в науке и культуре и препятствуют русским в доступе к этим областям[5].
Автор требовал восстановления якобы ущемленных прав русского народа и выдвигал лозунг «Единая и неделимая Россия». Он допускал свободное развитие различных культур, но в то же время отмечал недопустимость выделения средств на развитие «несуществующих культур». При этом автор не указывал, кто, какая инстанция должна определять право данной культуры на существование и оценивать поведение ее представителей. Вообще он не выказал никакого интереса к установлению тех или иных прав законодательным путем, что является особенностью русского национализма. Автор также опасался «биологической дегенерации» белой расы из-за распространения «демократических космополитических идей» и призывал к «национальной революции», «чтобы побудить любого человека ощутить свою ответственность перед своей нацией и своей расой».
От революции ожидалось создание мощных национальных государств, одним из которых и должна была стать Россия. Автор подчеркивал, что русские должны играть в ней роль правящей нации, и уточнял, что под русскими он разумел «настоящих русских по крови и по духу»[6]. Наконец, он требовал положить конец «случайной гибридизации», окончательно раскрывая свои расистские взгляды. Эта, по определению Александра Янова, черносотенная ментальность исходила из призрачной угрозы белым со стороны черной и желтой рас[7]. Действительно, автор сетовал на упадок либерального Запада, якобы беспечно допустившего захват власти небелым населением. Автор пугал превращением США в «орудие для достижения мирового господства черной расы» и уповал на Россию как спасителя мировой цивилизации[8]. Такой пафос спасения индустриальной цивилизации от «цветных» до боли напоминал некоторые памфлеты, ходившие в Германии на рубеже 1920—1930-х годов.
Вслед за «Словом нации» в самиздате было распространено «Письмо Солженицыну» за подписью никому не известного Ивана Самолвина. Оно обвиняло евреев в связях с масонами и тайном заговоре с целью захвата власти над миром. Октябрьская революция была реализацией этих тайных замыслов, а Сталин служил марионеткой в руках «могущественных сионистских сил». Всесилие последних иллюстрировалось деятельностью Лазаря Кагановича, «зловредно» уничтожавшего русские святыни. Автор видел в недавней истории подтверждение черных замыслов составителей «Протоколов сионских мудрецов». Он полностью соглашался с антисемитской политикой сталинского режима рубежа 1940—1950-х годов и сетовал на то, что сионистам якобы все же удалось захватить основные рычаги власти в СССР. Наконец, его волновала «истинная история» русских предков, которая, по его мнению, тщательно скрывалась от народа[9].
«Слово нации» было подписано «русскими патриотами», и лишь позднее выяснилось[10], что в числе его истинных авторов был Анатолий Иванов (Скуратов) — один из зачинателей русского неоязыческого движения и борец против «еврейского христианства». А за псевдонимом Иван Самолвин скрывался другой будущий активист русского неоязычества Валерий Емельянов[11]. Тогда оба они создавали идейные основы для русского национал-патриотического движения. Но в открытую прессу их идеям хода не было. Оставалось одно — использовать богатые возможности научной фантастики.
Сравнительный анализ показывает, что народы, испытывавшие в прошлом жестокий колониальный гнет, ищут славные страницы своей истории в весьма отдаленных эпохах, причем, чем дольше длился колониальный режим, тем с более отдаленным прошлым они связывают свой «золотой век». Но какое отношение все это имеет к русским, чья история богата разнообразными коллизиями и которые в течение последних веков построили могучее государство? Оказывается, имеет, ибо для русских националистов образца 1970—1980-х, завороженных идеей космического еврейского заговора, включавшего якобы и искусное манипулирование христианством, вся эпоха православия на Руси представлялась одной большой черной дырой. Не спасал положения и короткий языческий период Киевской Руси, ибо ему предшествовала эпоха, когда многие восточнославянские племена были данниками хазар. И хотя киевские князья-язычники сумели от этого освободиться и даже ухитрились разгромить сильный Хазарский каганат, это не освобождало от чувства горечи по поводу «еврейского засилья» на самой заре русской истории. Средневековая история также не приносила русским радикалам радости от деяний предков. Кроме того, христианская церковь всегда пыталась стоять выше национальных различий, а современная этнонациональная идея плохо уживается с универсальным христианством (это, правда, не относится к современному русскому православию).
Вот почему русские патриоты образца 1970-х — первой половины 1980-х тяготели к язычеству, и вот откуда берет начало их поистине ненасытная страсть к первобытности, когда славяне якобы пребывали в девственной чистоте и еще не были развращены внешними силами. Следовательно, они могли быть носителями совершеннейшей в мире идеологии и, руководствуясь ею, побеждать в битвах с врагами, совершать великие подвиги. Откуда же патриоты черпали знания об этой эпохе? Во-первых, в 1970—1980-х годах они открыли для себя целый пласт славянофильской литературы XIX века, которая давно стала исключительно историографическим достоянием[12]. Во-вторых, они обратились к псевдоисторическим сочинениям эмигрантских авторов[13]. В-третьих, их настольным пособием стала сфабрикованная в той же среде уже упоминаемая «Влесова книга»[14]. В-четвертых, они опирались на ряд «исторических трудов», написанных в шовинистическом угаре рубежа 1940—1950-х годов. В-пятых, они с готовностью выхватывали из научно-популярной литературы устраивавшие их данные, полученные археологами и лингвистами. Наконец, в-шестых, энергично протестуя против названия «фашисты»[15], они не брезговали пользоваться нацистскими этнологическими и расовыми теориями, популярными в Германии при Гитлере.
Националисты хорошо понимали шаткость построений, основанных на устаревших данных и отживших свое методических подходах. Им как воздух нужен был оригинальный письменный источник, на который они всегда могли бы сослаться как на последнее неопровержимое доказательство. Не случайно в течение десятилетий энтузиасты-дилетанты настойчиво, хотя и безрезультатно, вели поиски памятников древнейшей славянской письменности. Так что «Влесова книга» оказалась для них поистине даром божьим. Сегодня ее история достаточно хорошо известна. Известны и аргументы специалистов-историков, выступивших единым фронтом против фальсификации древней истории славян[16]. Но для русских патриотов все это звучало неубедительно.
Чем же их привлекали «дощечки Изенбека»? Во-первых, те являлись откровенным антихристианским документом, отстаивающим языческие ценности от наступавшего христианства[17], что для русских патриотов звучало метафорой борьбы с «еврейским засильем»[18]. Во-вторых, говоря о борьбе славянских племен с бесчисленными недругами, «Влесова книга» призывала к политическому единству Руси, что представлялось русским националистам более чем актуальным. В-третьих, действия летописи разворачивались в широком степном регионе, что давало аргумент в пользу территориального единства страны. В-четвертых, ее повествование начиналось за полторы тысячи лет до Олега, что позволяло углубить истоки славянства и связать их с древними цивилизациями. Наконец, в-пятых, речь шла о якобы великих исконных духовных ценностях, возвышавших русских над всеми другими народами и требовавших возрождения.
Поэтому «Влесова книга» — так назвал эту «древнюю летопись» Сергей Лесной — стала предметом пристального внимания русских патриотов, писателей и журналистов, которые, наконец, нашли в ней недостающее звено для восстановления «истинной» славянской истории. «Влесова книга» была с восторгом воспринята Скурлатовым, и он первым попытался ввести ее в контекст русской и советской исторической традиции[19].
Заданный Скурлатовым тон был подхвачен рядом журналистов и писателей, создававших представление о «Влесовой книге» как о бесценном памятнике славянского язычества, который якобы лишь по нелепой случайности обходился или подвергался сомнению специалистами[20]. Поэт Игорь Кобзев настоятельно требовал издания текстов «Влесовой книги»[21], сам публиковал стихотворные переводы отдельных отрывков из нее[22]. Ее дух можно обнаружить в целом ряде фантастических или художественных произведений, выходивших с конца 1970-х годов. В начале 1980-х «Влесовой книге» было посвящено специальное заседание Комиссии по охране памятников истории и культуры при Московской писательской организации, где было принято единогласное решение о необходимости опубликовать этот «бесценный памятник»[23].
Уже в начале 1980-х сомневающиеся в аутентичности «Влесовой книги» открыто обвинялись в «очернительстве русской национальной истории» и «враждебности ко всему русскому»[24]. Не случайно такие ярые пропагандисты «Влесовой книги», как Скурлатов, Емельянов, Жуков и Кобзев, стояли у истоков движения «Память» и одновременно снискали славу неутомимых борцов с сионизмом, открыв по сути дела новую эру в борьбе за «окончательное решение» еврейского вопроса. Так, Кобзев называл священное писание «развратной книгой»[25]. Продолжая эту тему, Дмитрий Жуков видел в иудаизме «изуверское учение», якобы заложившее основу расизма и стремления к мировому господству, и называл антисемитизм «стихийным ответом трудящихся на порабощение»[26]. В свою очередь Емельянов откровенно реанимировал нацистский арийский миф[27].
В те годы древние передвижения и подвиги белокурых, голубоглазых культуртрегеров-арийцев и в особенности «славяно-скифов» все больше привлекали внимание ряда русских писателей-фантастов[28]. Например, они объявляли Ахилла «россом», «тавроскифом», наследником великой степной традиции, которая будто бы разнесла высокую культуру от Европы до Китая и Индии и, в частности, обучила греков ковать железное оружие. Они давали понять, что не только пеласги, но и древние обитатели Палестины были «одного корня» со славянами[29].
Идея о «россе» Ахилле позволяет нам обнаружить один из источников таких взглядов. Речь идет о писателе Алексее Югове (1902—1979), упорно доказывавшем славянское происхождение Ахиллеса. Впервые он выступил с этой идеей в разгар борьбы с «безродным космополитизмом» и в то время, когда Крым усиленно заселялся славянским (русским и украинским) населением. Этим и определялась сверхзадача его выступления.
Автор начинал со ссылки на ученых, будто бы доказавших, что скифы, киммерийцы, тавры и родственные им племена были бесспорно «прарусскими». Особый восторг у него вызывали построения Михаила Ломоносова о происхождении славян-русичей, что якобы нашло научные подтверждения. Но ему этого казалось мало, и он задавался вопросом, «не отодвинуть ли в древность саму русскую народность». И спрашивал далее, когда вообще русские появились в Причерноморье и Крыму, безапелляционно настаивал на том, что это случилось еще до Троянской войны, то есть в XVI—XIII веках до нашей эры. О том, насколько над ним довлели патриотические чувства, свидетельствует следующее его заявление по поводу трипольской культуры эпохи энеолита, впервые открытой на Украине археологом Хвойкой и ошибочно названной им «протославянской». Югов писал: «Не хочется почему-то думать ни о каких “прото”, а попросту хочется сказать, что Хвойка открыл древнюю русскую культуру…»[30] Он стыдил советских археологов за то, что те, будучи в плену у «немецких концепций», не решаются открыто заявить об истинной древности русской культуры.
Сам он был лишен таких «комплексов» и признавал в Ахиллесе… русского, урожденного тавроскифа из Приазовья. Он неутомимо искал все новые и новые тому подтверждения, привлекая высказывания древних авторов о святилище Ахилла в Крыму, о том, что Ахилл «был владыкой скифской земли». Все это заставляло автора испытывать гордость за русский народ, ведь, тем самым, «мы, “народ Рос”, были создателями средиземноморской культуры наравне с греками»[31]. Далее, Керченский полуостров объявлялся родиной железной металлургии. Вот почему оружие и доспехи Ахиллеса делали его непобедимым: они по прочности намного превосходили бронзовое вооружение, которым тогда пользовались. Наконец, автор настаивал на происхождении Киевской Руси от Скифского царства в Крыму. Облик древних скифов, реконструированный советским антропологом Михаилом Герасимовым, напоминал ему «гордое, но в то же время юношески доверчивое лицо… крымского славянина»[32].
Югов доказывал, что русские являлись исконным населением Крыма, где греки, римляне, готы, генуэзцы, татары, турки появились много позднее. Он соглашался считать древних греков «культурным населением», но все остальные были для него однозначно варварами, способными лишь грабить Крым и разрушать наследие «древнерусской тавроскифской культуры». «Что доброго могли принести с собой в русскую Тавриду орды татар — этот черный отблеск батыевщины? Паразитический, хищнический образ жизни — это исконное свойство крымского татарина»[33].
Сочинения Югова, включавшие опус об Ахиллесе, неоднократно переиздавались[34] и вошли в «золотой фонд» русской националистической литературы. В этих кругах с большой симпатией принимали его версию о славянстве Ахиллеса. Популяризация этой идеи вызвала беспокойство у ученых, и они не раз выступали с разъяснениями по поводу ее полной безосновательности. Речь шла о дилетантском подходе Югова к этимологическим построениям, о полном непонимании им смысла древних этнонимов[35] и неумелом обращении с фольклорными сюжетами[36], о вольных манипуляциях с древними письменными источниками и некорректном обращении с трудами академика Василия Васильевского (1838—1899). Ученые объясняли, что на самом деле родина мирмидонян и их вождя Ахилла располагалась на острове Эгина; что византийские авторы склонны были использовать одни и те же древние этнонимы для различных, неродственных между собой, народов; что они нередко основывались при этом на созвучии терминов, а это напоминает народную этимологию и весьма далеко от истинных научных методов[37]. Наконец, ученые заявляли о том, что «возрождать в конце XX века взгляды византийских хронистов X-XI веков или даже писателей барокко XVIII века (любивших отождествлять народы своего времени с племенами седой древности) так же недопустимо, как защищать геоцентрическую систему или алхимию…»[38]
Между тем, именно этим и занимались русские патриоты, безоговорочно защищая построения Югова и неизменно включая их в свои этногенетические схемы[39]. Так Югов проложил дорожку от «славянской школы»[40] прямехонько к русской патриотической идеологии эпохи развитого социализма. Наиболее отчетливо эта линия прослеживается в творениях писателя-фантаста Юрия Никитина, начавшего с провозглашения Ахилла славянином, а кончившего утверждением о приоритете славянской дохристианской культуры над «цивилизацией» Запада, о происхождении мировых религий из русского, славянского ведизма, о лютости разбойников-хазар, о «жидомасонском заговоре» против национальных культур, о закабалении Руси христианством[41]. Иными словами, в некоторых своих «научно-фантастических романах» он воспроизводил все основные идеи, сформулированные еще в 1970-х годах Емельяновым и другими будущими идеологами «Памяти». Конфуз данной ситуации заключается в том, что для современных патриотов троянцы являются безусловными предками славян, а по Югову, Троя была «паразитическим» государством, подрывавшим благосостояние «народа Рос», что якобы и заставило «русского князя» Ахиллеса принять участие в кампании против нее[42]. Впрочем, в любом случае эта тенденция тесным образом сочеталась с антизападничеством, в особенности с антиамериканизмом[43].
При этом, чем больше писатель проявлял неприятие «тлетворного Запада», с тем большим рвением он отдавался конструированию романтизированного портрета «древнего славянства». Так как зафиксированная письменными свидетельствами история славянства была пронизана интенсивными контактами с внешним миром, только и занимавшимся его «растлением», то поиски «золотого века» приходилось вести в глубинах первобытности. Марксистская парадигма оказывалась здесь плохой помощницей, и писатели с готовностью подхватывали традиционалистскую идею об общественном регрессе, о движении от «золотого века» к упадку и катастрофе. Будущее их страшило, и они с упоением отдавались рассуждениям о героическом прошлом. Наибольшим почетом в последние советские десятилетия пользовались романы-размышления, где неясное космическое будущее тесно переплеталось с отдаленным прошлым и где стержнем истории человечества представлялось развитие вечной Руси—России.
Ярким образцом такой литературы стал печально известный роман «Память» Владимира Чивилихина (1928—1984), прямо направленный против концепции другого мифотворца-патриота Льва Гумилева. В этом произведении пропагандировались фантазии сибирского археолога Виталия Ларичева о древнейшей в мире цивилизации в Сибири, якобы созданной индоевропейцами, и о будто бы обнаруженном там палеолитическом календаре. Воскрешая идеи Григория Грумм-Гржимайло (1860—1936)[44], Чивилихин не без удовольствия замечал, что и в долине Хуанхэ древнейшее население было представлено европеоидными индоевропейцами. Они будто бы участвовали в этногенезе многих восточноазиатских народов, и один из них был представлен даже в генеалогии Чингисхана. Автор прославлял славянское язычество, сближал славян с ведическими ариями и настаивал на том, что предки славян были автохтонами в поволжских и причерноморских степях. Он договаривался до того, что славяне будто бы существовали как общность уже пять тысяч лет назад. Борясь с норманнизмом, он отождествлял «варягов-русь» со славянами и настаивал на возникновении славянской государственности задолго до Киевской Руси[45]. Короче говоря, он оживлял основательно подзабытые идеи историков славянской школы XIX века, давно уже опровергнутые наукой[46]. Но растущему патриотическому движению эти идеи пришлись как нельзя более кстати. Они были созвучны «арийскому направлению» и в значительной степени повлияли на идеологию общества «Память» и его дочерних ответвлений, включая ведическое.
Наибольший вклад в развитие этого направления внесли Скурлатов[47] и Щербаков[48]. Отождествляя славянорусов с древними иранцами (киммерийцами, скифами), индоиранцами или фракийцами, а порой с праиндоевропейцами или даже с этрусками, они рисовали захватывающую картину передвижений могущественных скотоводческих племен по евразийскому степному поясу и примыкавшим к нему землям, которые тем самым как бы становились исконным ареалом этих древних (читай, славянских) племен. Скурлатов сетовал на то, что в историографии принято считать славян исконными земледельцами, тогда как на самом деле изначально «русы» были пастухами, бродившими со своими стадами от Венгрии до Центральной Азии[49]. Он следующим образом излагал результаты своих «изысканий»:
«Если объективно (и без русофобской предвзятости) обобщить свидетельства древних источников и данные современной науки, то напрашивается вывод, что пятнадцать веков назад русы обосновались, видимо, и на Волге, и в Приазовье, и в Крыму, и на Днепре, и на Немане, и на Балтике, и даже, возможно, в Скандинавии, на берегах Северного моря, и в Центральной Азии»[50].
Для него не составляло труда найти следы славянских завоевателей в Малой Азии и Закавказье на рубеже II—I тысячи лет до нашей эры, объявить славян основателями города Тбилиси или связать их с урартами. Скурлатов оживлял нацистский миф о культуртрегерах-индоевропейцах (арийцах), которые якобы разносили этнокультурные «хромосомы» из своего изначального ареала (он, правда, вопреки нацистским авторам, помещал его не в Северной Европе, а в Прикубанье и, шире, Северопричерноморских-Прикавказских степях) по всему миру — от Индии до Британских островов.
«Их “чистота” обеспечивалась не только природной изолированностью, но и культурно-идеологической обособленностью, ревниво поддерживаемой жрецами-волхвами. Но воины-конники разносили эти “хромосомы” по всему свету»[51].
Здесь же, в Причерноморско-Прикавказском регионе, Скурлатов искал исконную территорию народа Рос (Рус) и «страны русов». По его словам, славянорусы сыграли немалую, и притом благотворную, роль в формировании народов Кавказа, Великой Болгарии, Малой Азии и даже Леванта.
Тем самым автор стремился обосновать исконные права русских на всю территорию бывшей Российской империи. В одной из своих работ, опубликованных под псевдонимом[52], Скурлатов провозглашал:
«Таким образом, не Припятские болота, куда нас пытаются загнать некоторые археологи, а огромный простор Евразийских степей вплоть до Амура — вот наша истинная прародина. Четыреста лет назад русские лишь вернулись в родное Русское поле, которое тысячелетиями принадлежало нашим предкам»[53].
По сути, этим он оживлял взгляды, отстаивавшиеся когда-то археологом-дилетантом Василием Флоринским (1834—1899), утверждавшим превосходство славянской культуры над тюркской, финской и монгольской, настаивавшим на том, что прародина «арийцев» располагалась в Туркестане. Флоринский причислял к древним славянам кочевых скотоводов Средней Азии — родственных скифам ираноязычных саков и массагетов, обитавших там в раннем железном веке[54]. Так он пытался представить российскую колониальную экспансию в Средней Азии возвращением на прародину. К тем же аргументам прибегал и Скурлатов, выводивший предков славян из Средней Азии[55] и утверждавший, что в раннем средневековье Дикое поле и Северный Кавказ принадлежали «росам» (их он столь же безоговорочно, как и ошибочно, отождествлял с ираноязычными кочевниками, роксоланами и росомонами), пока их оттуда не вытеснили тюркоязычные кочевники[56]. Вопреки фактам, он настаивал на том, что аланское, готское, гуннское, аварское, болгарское и хазарское племенные образования состояли по большей части из славян и что загадочное государство Артания было создано «русами-полянами», жившими от Волги и Кавказа до Дуная[57]. Эта концепция искусственно реанимировала давно отвергнутую наукой легенду о «южной Руси»[58], пытаясь легитимизировать территориальные приобретения Российской империи, представляя их «возвращением Родине утерянных земель»[59].
Другая цель Скурлатова состояла в одревнении русской и, в целом, славянской истории. На его взгляд, она была ничуть не моложе истории германских, индоиранских и тюркских народов и насчитывала, как минимум, несколько тысячелетий. Мало того, он приписывал праиндоевропейцам (арийцам!) древнейшую «систему религиозно-магической символики и тайнописи», которой они якобы щедро одарили обитателей Старого Света. Праиндоевропейцев он провозглашал основателями древнейших цивилизаций: шумерской, древнеегипетской и хараппской[60]. На удивление, в этом его поддержал ассириолог-маргинал Анатолий Кифишин[61].
В принципе, в том же русле работал и писатель-фантаст Щербаков, радиофизик, выпускник Московского энергетического института, настойчиво объявлявший себя профессиональным лингвистом (видимо, сказалось обучение на философском факультете Университета марксизма-ленинизма, который он закончил в 1965 году). В 1960—1970-е годы он был тесно связан с журналом «Техника — молодежи» и в 1976—1979-м был даже заместителем его главного редактора[62]. Его построения отличались еще большим размахом и безудержной фантазией. Он стремился отождествить этрусский язык со славянским, а самих этрусков — с «восточными атлантами», якобы сумевшими выжить в восточном Средиземноморье после гибели легендарной Атлантиды[63]. По мнению автора, «этруски — это, образно говоря, лист, оторванный от хетто-славянского древа»[64]. В работах Щербакова этруски (читай «славяне») оказываются у истоков древнеегипетской и левантийской цивилизаций, заселяют Канарские острова и даже устраивают экспедиции к берегам Нового Света, оказывая влияние на майя и ацтеков[65]. Развивая идеи Скурлатова[66], Щербаков изображал древнейших обитателей Палестины (вначале хананеев, затем филистимлян) также пеласгами-этрусками. И даже Библия была якобы записана на языке хананеев, а не израильтян, появившихся в Палестине относительно недавно[67].
Другим исконным ареалом «русов» Щербаков называет Малую Азию, откуда после разгрома Трои население якобы бежало в Европу, в частности, в Северное Причерноморье, в Поднепровье и так до Балтийского моря, где пришельцы восстановили свою былую государственность. Для Щербакова не составляло труда объявить восточнославянское племя полян потомком хетто-лувийцев (особой ветви индоевропейцев, не имевшей никакого отношения к славянам) и хаттов (вообще не индоевропейцев!)[68]. Тем самым, этруски отождествляются с «древнейшей ветвью средиземноморских племен», положивших начало многим народам и цивилизациям Средиземноморья и Малой Азии[69].
Все эти произведения, публиковавшиеся в открытой печати, пытались навязать русским арийскую идентичность и оживляли нацистский арийский миф, направленный против евреев[70]. Однако это шло вразрез с советской интернационалистической идеологией. Поэтому авторы прибегали к намекам и эвфемизмам, заменяя «арийцев» политкорректными «индоевропейцами». Зато именно «арийцы» господствовали в самиздате, где «классическим» текстом стал памфлет «Десионизация», написанный уже известным нам Емельяновым. Если Скурлатов и Щербаков подавали свои взгляды как научную фантастику, то Емельянов не скрывал своей веры в великую русскую дохристианскую цивилизацию, обладавшую богатой письменностью и культурой. Древних ариев, пришедших когда-то в Индию, он представлял «арийцами-венедами», принесшими на Индостан «нашу идеологию, сохранившуюся в основе индуизма и йоги». «Венеды» якобы когда-то господствовали и в Восточном Средиземноморье, дав название Палестине («Опаленный стан»). К ним автор относил и финикийцев, не желая уступать семитам лавры создателей алфавита. Всю континентальную Европу и Скандинавию до германцев также заселяли будто бы «славяне-россы», или венеды: «единственными автохтонами Европы являлись венеды и прибалтийские арийцы», а кельты и германцы пришли будто бы из глубин Азии[71].
Именно венеды составляли «становой хребет арийского языкового субстрата» и были хранителями общеарийской идеологии. Чистота языка и идеологии сохранилась якобы только «на просторах от Новгорода до Черного моря», где долго держалось представление о «триединстве трех триединых троиц»: Правь-Явь-Навь, Сварог-Перун-Световид, Душа-Плоть-Мощь. Там царил истинно «золотой век», «понятия зла не существовало». В своих построениях автор всемерно опирался на «Влесову книгу», прибегая к обильным цитатам из нее и ища в них остатки истинного русского мировоззрения, того, что составляло «душу народа»[72].
Евреи в концепции Емельянова выглядят дикарями, нахлынувшими в «арийскую» Палестину и узурпировавшими «арийское» культурное наследие. Якобы даже их язык сложился под сильным «арийским» влиянием[73]. Как же «диким евреям» удалось завоевать земли «славных арийцев»? Виной тому происки египетских и месопотамских жрецов, страшившихся «великорослого народа Рос, или Рус», якобы обитавшего в Малой Азии и Палестине.
«Для уничтожения этой угрозы жрецы древности уже давно воспитывали и растили устойчивый преступный генотип гибридного характера, созданный на протяжении многих и многих веков на базе скрещивания древних профессиональных династий преступного мира черной, желтой и белой рас»[74].
Так евреи становились носителями «мирового зла», якобы специально «сформированными» египетскими жрецами для выполнения некой глобальной миссии. Эта идея в 1990-е годы была подхвачена немалым числом авторов-антисемитов.
Откуда же она взялась? Ее истоки уходят к построениям Зигмунда Фрейда, зачарованного загадкой происхождения монотеизма. Ему казалось, что та легко решается, если предположить, что Моисей был египетским жрецом, последователем фараона Эхнатона, безуспешно пытавшегося ввести в Древнем Египте культ единого бога Амона. Смерть Эхнатона положила конец этому начинанию. Но, по мысли Фрейда, египтянин Моисей мог попытаться спасти дело, привив новую религию другому народу и наделив его соответствующими тайными знаниями[75]. При всей своей оригинальности эта идея не нашла места в современной науке. Специалисты считают книгу о Моисее одной из самых слабых работ Фрейда[76]. Но ею с благодарностью воспользовались антисемиты для того, чтобы изобразить евреев этакими «биороботами», чья миссия якобы заключалась в служении силам зла[77].
Позднее все это вылилось у Емельянова в литую формулу: «Евреи — это профессиональные древние преступники, которые сложились в определенную расу»[78]. Именно эта версия происхождения евреев пришлась по вкусу бывшему лидеру «Русского национального единства» Александру Баркашову[79] и другим русским антисемитам[80]. Отношения евреев с «арийцами» описываются такими авторами в манихейских тонах. По Емельянову, мир обречен на вечную борьбу двух едва ли не космических сил: патриотов-националистов и талмудических сионистов[81]. Так в русле русского национализма вызревали зерна не только антисемитизма, но и откровенного нацизма, которые затем пышным цветом расцвели в творчестве целого ряда патриотов-неоязычников.
Правда, авторы всех этих построений стремились всячески избегать ассоциаций с нацистской историографией. Зато, чтобы придать своим взглядам легитимность, они ссылались на Ломоносова. Один из их альманахов даже открывался выдержками из его «Древней российской истории»[82]. Непререкаемый авторитет Ломоносова позволял им утверждаться в правильности патриотической методики, нарушавшей все законы современной науки. Для Ломоносова патриотизм был превыше любой научной скрупулезности. Поэтому он был готов искать ранних славян в глубинах средневековья и в еще более ранние эпохи, безосновательно отождествляя их со многими древними народами, известными своими успехами на военном и политическом поприще. Ломоносов писал о родстве русских с роксоланами и сарматами, выводил древнейших славян (венедов) из Трои и отождествлял древних болгар-тюрков Причерноморья и Поволжья со славянами. Именно он выдвинул идею об исконной связи русов с островом Рюген (легендарным Руяном), расположенном в Балтийском море[83].
Кроме того, для продвижения своих наиболее сомнительных идей патриоты опирались на систему символов и эвфемизмов. С легкой руки Емельянова в научно-фантастическую и паранаучную литературу о древних славянах вошел целый набор терминов-маркеров, одно лишь упоминание которых оживляет в памяти заинтересованного читателя всю концепцию в целом и создает тесное взаимопонимание между автором и читателем, как бы вводя последнего в круг посвященных. К такого рода клише относятся «Явь, Правь и Навь» как символ веры; «Опаленный стан» в качестве наименования для Палестины; «Сиян-гора» — для горы Сион; «Руса-салем» — для Иерусалима; пращуры-степняки, путешествовавшие в глубочайшей древности по всей Евразии; Хазария как паразитическое государство, посягавшее на свободу и независимость Древней Руси; зловредные тайные силы, стремящиеся поработить народы мира, и русских в особенности. Этот прием тем более важен, что далеко не каждый из национал-патриотов отваживается открыто заявить о своей антисемитской или расистской позиции. А термины-маркеры позволяют, с одной стороны, обозначить свои симпатии к соответствующим идеям и концепциям, а с другой, избежать нежелательных обвинений в антихристианстве и антисемитизме. Писатели-патриоты настолько увлеклись кодированием своих потаенных идей, что со временем убедили себя в том, что едва ли не всякий текст является искусной шифровкой. Этим и объясняется их ненасытная страсть к «раскодированию» любых текстов, даже сказок Пушкина, проявившаяся в полную силу в 1990-х.
В советские годы о многом приходилось говорить намеками и полунамеками, чтобы избежать ненужного внимания цензоров. Для этого использовались на первый взгляд нейтральные термины, и читателю сообщалась лишь часть информации — остальное он должен был додумать сам. Примером служит повесть Романа Федичева «Пейзаж со знаками», по сути нацеленная на реабилитацию свастики. Герой повести, увлеченный народной вышивкой, искренне верит, что в незамысловатых крестьянских узорах зашифрована мудрость народа, дошедшая от языческой первобытности. Он находит в русской глубинке не только вышивки, передававшиеся «из рода в род», но и старушек, якобы сохранивших воспоминания о ритуальном смысле древних орнаментов. Однако термина «свастика» в повести нет. Зато там разбросаны намеки, немало говорящие посвященным. Во-первых, речь идет об орнаментах на русских полотенцах, а знатокам известно, что именно в таком контексте на русском Севере встречался мотив свастики. Во-вторых, автор упоминает, что наряду с ромбами и кружочками там обнаруживались «кресты» и «крестики», которые он ассоциирует с огнем. А ближе к концу повести он сообщает, что «вышивку раннего христианства украшали вот этими знаками — точно такие же кресты появились потом на немецких знаменах». Читателю, конечно, известно, какие это были немецкие «кресты», но автор уверяет его, что у русских они бытовали много раньше. И получается, что немцы их заимствовали, исказив их смысл. Автор сетует: «Кто же предвидеть мог, что через века так унизится их высокое значение». Далее читатель узнает, что в раннем христианстве бытовала «вера, освященная Солнцем»[84]. При всей нелепости этого утверждения, оно является ключом ко всей повести, содержащей идеи, формировавшиеся у националистов-неоязычников, всеми силами пытавшихся обнаружить исконную «русскую веру» и «русского Бога». Они, по сути, повторяли путь германских неоязычников, занимавшихся тем же в первые десятилетия XX века и создавших символику и ритуалы, с благодарностью воспринятые нацистами[85].
Особое внимание авторы-патриоты уделяли проблеме дохристианской славянской письменности и литературы, в существовании которых они нисколько не сомневались[86]. Так, журналист Александр Барашков (будущий писатель Асов) выступил с фантастической гипотезой о том, будто древние славяне пользовались «узелковым письмом»[87]. Ажиотаж вокруг «праславянской» письменности, следов которой не удается обнаружить, рождает еще один миф: об уничтожении всего этого достояния христианами[88]. И с возрождением «правды» о дохристианском прошлом славян в художественной литературе усиливался мотив обвинения христианской религии в посягательстве на «русскую душу», в уничтожении невосполнимых языческих духовных ценностей с целью порабощения «русичей» и ослабления их воли к сопротивлению[89]. Исподволь проводилась идея о причастности к этому евреев. В особенности делались ссылки на иудейский Хазарский каганат, якобы посягавший на свободу славян во имя будущего мирового господства. С 1970-х годов эвфемизм «хазары» прочно вошел в лексикон русских националистов для обозначения евреев и их якобы жажды тотальной власти над миром. На этой основе пышным цветом расцвела научно-фантастическая и псевдонаучная литература «антихазарской» направленности[90].
В итоге, мировая история приобретала расовые тона, и ее стержнем становилась русско (арийско)-еврейская конфронтация. Если у Скурлатова эта мысль присутствовала лишь в виде слабого намека[91], то Кифишин детально расписывал едва ли не космических масштабов войну между праиндоевропейцами («праславянами») и прасемитами на широких пространствах Подунавья и Малой Азии[92].
Одновременно делалась попытка оторвать финикийцев и хананеев от семитского мира, чтобы доказать, что первоначально в Палестине обитало несемитское население, якобы родственное праславянам. Так, утверждалось, что семитоязычные финикийцы происходили от браков пришлых индоевропейских воинов с хананейскими женщинами[93] или что первопоселенцами Леванта были пеласги (то есть индоевропейцы, которых цитируемые авторы делали близкими или даже тождественными праславянам), к которым относились как филистимляне, так и хананеи[94]. И славянизированные термины «Опаленный стан», «Сиян-гора» и «Руса-салем» были призваны доказать исторический приоритет славян в Палестине. Так читателя подводили к мысли о том, что израильтяне не имели никакого отношения к древним обитателям Леванта и их вторжение в Палестину трактовалось как первый шаг на пути к мировому господству.
Традиционалистский миф об упадке достаточно типичен для националистической мифологии[95]. Он буквально пронизывает и произведения ряда русских писателей-патриотов, которых история сфальсифицированной «Влесовой книги» вдохновила на написание романов о чудесной находке «языческих летописей» и их магической силе. Одним из первых к этой теме обратился лауреат государственных премий РСФСР и СССР, секретарь Союза писателей СССР Петр Проскурин (1928—2001). Еще в 1970-е он задумал роман о древних славянах. На это его натолкнули сведения о находке в годы Гражданской войны неких «дощечек с непонятными письменами», якобы оказавшимися «древнеславянскими рунами»[96]. Романа Проскурин так и не написал, но интерес к славянскому язычеству не прошел для него даром. В 1981 году он выпустил повесть «Черные птицы», в центре которой находилось музыкальное наследие композитора («великого язычника»), сочинившего цикл славянских языческих молитв, венчающийся молитвой солнцу[97]. Писатель давал понять, что древние славяне были солнцепоклонниками. Он избегал упоминаний свастики как солярного символа, но для читателей, знакомых с арийским мифом, все было понятно без слов. А вскоре Федичев еще более настойчиво напомнил о свастике как якобы «древнем славянском символе».
Не один Проскурин попал под обаяние «древней языческой летописи». Молодые тогда Сергей Алексеев и Юрий Сергеев ввели в художественную литературу миф о языческих письменах, якобы сохраненных «раскольниками-староверами» до наших дней[98]. Отождествив православных староверов с язычниками, эти писатели объявили христианство «рабской религией», погубившей «истинные верования вольнолюбивых россов»[99]. Они верили, что в глубинах России (для Алексеева — на русском Севере, а для Сергеева — в Сибири) сохранились скиты с «берестяными грамотами» («дощечками») или «пергаментными свитками», повествующими о Прави и Яви, Перуне и Свароге. Сергеев убеждал читателя, что «бесценные древние рукописи» следует скрывать от ученых, якобы действующих по указке НКВД с целью полного уничтожения оставшихся древних рукописей[100]. Алексеев добавлял, что дохристианские книги имели магическую силу и являлись талисманами, спасавшими от беды. Выказывая плохо скрытую враждебность к христианству, он доказывал, что не попы принесли с собой письменность, а сам русский народ изобрел ее для собственных нужд[101].
Алексеев уверял, что в дохристианские времена на Руси были и свой единый Бог («Бог всего рода людского»), и своя докириллическая письменность. Якобы еще тогда имелись рукописи о земле Русской и о славной истории предков, но многие из них были безжалостно уничтожены христианами. Устами древних волхвов писатель заявлял, что свободный народ должен иметь своего собственного Бога, а принятие чужой религии неизбежно ведет к порабощению и подчинению иноземцам. Будто бы об этом говорилось в найденной в 1919 году летописи старца Дивея, якобы жившего в эпоху князя Владимира. Этой «древней рукописи» приписывались волшебные свойства: якобы она служила талисманом, спасавшим своего владельца от беды и даже от смерти. Но, к несчастью, во время войны она исчезла. По Алексееву, русские монахи самоотверженно сохраняли в монастырях языческие свитки; а гонения патриарха Никона на староверов якобы имели своей целью уничтожение дохристианского наследия. Героем повести писатель сделал собирателя древностей, якобы обнаружившего у староверов Печеры залежи старописьменных книг. В то же время автор с недоверием относился к советским ученым, ведущим поиск старопечатных книг.
Безусловно, Алексеев писал свою повесть под влиянием «Влесовой книги». Многие из высказанных им мыслей были впоследствии подхвачены как рядом других писателей, так и национал-патриотами и заполонили страницы неоязыческих изданий 1990-х. Но еще в 1980-х годах поиски дохристианского наследия и ностальгия по арийству, густо замешанная на расизме, стали определенной модой у части российских писателей, о чем уже тогда с тревогой писали поэт-фронтовик Александр Межиров и литературный критик Сергей Чупринин[102].
В работах таких писателей две темы — о величии «древних арийцев» и о «вредоносности» масонов и евреев — сплетались в единое целое. Так, у Проскурина возникла идея о «бескрайнем просторе» и «границах народа от Атлантического до Тихого океана через весь евразийский материк»[103]. Писатель не уточнял, когда именно и какой «народ» заселял всю эту территорию, однако здесь несомненна перекличка с идеями Скурлатова о широких миграциях «славян-арийцев». В произведениях Проскурина обозначалась и вторая важная тема, связанная с образом легко узнаваемого врага. Проклиная Западный мир, писатель не забывал упомянуть, что тот «уже порабощен масонством, все более и более срастающимся с сионизмом»[104]. Итак, здесь снова обнаруживается все та же навязчивая идея, противопоставляющая «арийский» «золотой век» современному времени упадка, в котором хозяйничают «масоны» и «сионисты».
Эти сюжеты, ставшие ключевыми компонентами арийского мифа в постсоветской России, не оставляли писателя и впредь. В романе, посвященном интригам в высших эшелонах власти в эпоху Брежнева, он снова вспоминал о «русах-пеласгах», которые якобы не только заложили основы европейской цивилизации, но и изобрели древнейшую письменность до шумеров и египтян. С этим соседствовали рассуждения о том, что ростки «новой евразийской цивилизации» были погублены некими зловредными силами, действовавшими по «тайным рецептам», якобы выработанным еще шумерами и египтянами. Писатель приписывал русскому патриоту идею о том, что выживание «белой расы» неразрывно связано с судьбой русской нации. При этом в его романе идеологемы арийского мифа постоянно сопровождались отсылками к хазарскому мифу, о чем говорило использование в качестве синонимов таких понятий, как «каганат», «хазары», «иудеи», «сионисты» и «троцкисты». Именно эти силы писатель обвинял в подрывной деятельности против России[105]. Еще откровеннее он выступал в своих дневниковых записях. Так, в марте 1992 года он с тревогой писал о плачевной судьбе «белой расы» и утверждал, что «гибель России — гибель всей белой расы». Он пенял Западу на его близорукое отношение к русскому народу и уверенно заявлял, что только «русский путь» способен привести земную цивилизацию к рассвету[106].
Итак, писатель разделял расистские и антисемитские взгляды, привлекавшие русских националистов в 1970-1980-х, и всячески пропагандировал их в своем творчестве как на закате советской эпохи, так и в новых постсоветских условиях. Но, в отличие от радикалов, он проявлял осторожность, к чему его обязывала должность сопредседателя Союза писателей. Поэтому он избегал пространных рассуждений на тему «арийцев» и «семитов» и ограничивался лишь редкими упоминаниями соответствующих тем, прибегая к ключевым понятиям и терминам, позволяющим посвященным тут же оживить в памяти связанные с ними расовые мифы. Одной из таких тем и являлась идея о запредельной древности «русов-славян», отводящая русским престижное место создателей основ человеческой цивилизации и культуртрегеров, одаривших весь остальной мир своими культурными достижениями.
Главным советским специалистом, разрабатывавшим «арийскую тему» в 1970—1980-е годы, была индолог Наталья Гусева[107]. Ее статья, опубликованная в сборнике «Дорогами тысячелетий» в 1991 году, еще больше приблизила дискуссию к нацистской историографии. В этой статье Гусева объявила о Приполярной прародине индоевропейцев, где якобы происходило тесное общение славян и ариев[108]. С тех пор внимание многих энтузиастов переключилось на поиск Арктиды, откуда, как в свое время писали нацистские авторы, и происходило расселение древнейших арийцев. Это позволило исключить из дискурса Переднюю Азию, создававшую патриотам постоянные неудобства своими ассоциациями с семитским миром. Не случайно в том же сборнике была помещена весьма примечательная дискуссия «Протоколы сионских мудрецов: фальшивка или подлинник?» Для соблюдения баланса составители сборника опубликовали две статьи — в одной этот текст объявлялся подделкой[109], в другой — настоящим[110]. Если автор первой оставлялся составителями без внимания, то второго не только называли по имени-отчеству, но представляли заслуженным писателем и, что характерно, лауреатом премии КГБ СССР. Там же давались и выдержки из «Протоколов».
В 1990-е годы «арии-славяне», «северная прародина» и загадочная «арктическая цивилизация» находили все новых почитателей среди писателей научно-фантастического жанра. Появился целый пласт произведений о «светлых славянах», отважно встающих на борьбу с некими «темными силами». Целый ряд романов и повестей, написанных в 1970—1980-х и отложенных по цензурным соображениям, стали публиковаться лишь с 1990 года. Таковы, например, труды Байгушева, Никитина, Сергеева и других. Ряд критиков называют это «влиятельным направлением массовой литературы 1990-х годов»[111], другие видят в нем умелую борьбу неофашистов за молодые умы[112].
***
Рассмотренные материалы еще раз показывают, что советское общество было предельно идеологизированным, причем до такой степени, что религия и древняя история понимались, прежде всего, как материал для идеологического конструирования. Писателям, имевшим более широкое поле для самовыражения, было проще отдаваться созданию или озвучиванию тех или иных идеологизированных версий прошлого, чем профессионалам-историкам, ограниченным рамками научной методологии и испытывавшим более жесткий прессинг со стороны цензуры.
В то же время произведения писателей, издаваемые огромными тиражами, скорее доходили до читающих масс и сильнее воздействовали на общественные настроения, чем элитарные работы историков, предназначенные для профессионалов. Мало того, низкая эффективность выступлений ученых против «искажений истории» в работах иных писателей говорила о том, что последние имели могущественных покровителей[113]. Вот почему совершенно немыслимый в устах советских историков «арийский миф» вольготно чувствовал себя на страницах научно-фантастических произведений.
«Арийский миф» в исполнении русских патриотов позволяет обнаружить их истинные устремления. Во-первых, в этих построениях прародина и ареал не имеют устойчивых границ и допускают бесконечное расширение, свойственное империи. Во-вторых, для «арийской идентичности» важным оказывается не столько язык, сколько духовное единство, связанное с «истинно арийской» ведической религией. Это открывало путь к созданию «этнической религии» как важной опоры для преодоления религиозных разногласий и формирования единой идентичности. В-третьих, отождествление славян, русов и русичей подчеркивает нерасчленимое триединство русского народа — идея, унаследованная от русских националистов рубежа XIX—XX веков. В-четвертых, рассмотренные построения предельно обедняют древнюю этническую карту Евразии: на ней почти отсутствуют другие народы, и славяне одиноко, но гордо бродят по незаселенной территории. В-пятых, славяне объявляются прямыми потомками арийцев, или праиндоевропейцев, что обеспечивает им привычный статус «старшего брата» по отношению ко всем другим индоевропейцам. В-шестых, славяне оказываются древнейшим населением Европы и даже Передней Азии. В этом вряд ли следует видеть территориальные претензии; скорее речь должна идти о символическом капитале — причастности к древнейшим цивилизациям. Действительно, в-седьмых, славяне представляются создателями самой ранней письменности и основателями древнейших государств. В-восьмых, они изображаются могучим народом, отважно и небезуспешно боровшимся с древними империями (Римом и Византией). Однако в то же время, благодаря своему «мягкому нраву», они часто попадали под чужеземное иго, причем едва ли не самым страшным было иго хазарское. Миф о нем стал сущим кошмаром для русских патриотов, ибо в их сознании оно представлялось первой, но далеко не последней попыткой евреев закабалить русский народ. Преодолеть эти страхи можно было лишь путем символической победы над евреями, чему и должен был служить миф об арийском приоритете в освоении Палестины и арийских корнях Ветхого Завета.
Тем самым, арийский миф выполнял важную компенсаторную функцию, от него ожидали излечения параноидальных страхов по поводу тревожного будущего. Вот чем объясняется неутомимая работа правых радикалов по навязыванию русским арийской идентичности. И следует признать, что это им частично удалось: ведь скинхеды считают себя «чистыми арийцами» и гордятся своей принадлежностью к «белой расе»[114]. Если в нацистской традиции арийство было направлено против евреев, то современные радикалы, как русские, так и европейские, придают ему расширительное значение «белой идентичности», противостоящей всем «небелым». И сегодня эта идеология взята на вооружение откровенно расистскими движениями.