Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2008
Эти строки пишутся через месяц после того, как прошла “пятидневная война” и последовавшие за ней военно-политические события. Далее общество переживало произошедшее. Возможно, продолжит его переживать и в тот момент, когда вы будете читать эти строки.
Не исключаю, что к тому моменту еще не улягутся два главных чувства, которые отчетливо фиксировались в первые дни после этой, наконец-то, маленькой и, наконец-то, победоносной войны. Одно из них охватило подавляющее большинство россиян. Это было то самое чувство, которое в одних случаях зовется подъем, а в других — угар.
Иное чувство, охватившее гораздо меньшую часть общества, было вызвано этим первым чувством чуть ли не в большей степени, чем самими военно-политическими акциями. Чувство это можно назвать унынием, тоской, и даже страхом.
Что касается страха и страхов, то это самое простое из переживаний. Люди, с которыми мне приходилось общаться, чьи соображения и чувства становились мне известны, оценивая перспективы движения по наметившейся в те дни траектории, привычно угадывали в большем или меньшем отдалении силуэты вышек и бараков. Иные видели картины “настоящей” войны. Но получалось, что страх внушала не перспектива самим оказаться в этих обстоятельствах. Страх был (пока?) не за себя или своих детей, а за “всех”. Я не об отваге моих собеседников и даже не об их самоотверженности и интеллигентской манере болеть не за себя. Нет, было ясно, что если дорога идет именно в этом направлении, то уже сама эта дорога будет мучительна.
Так остро переживания большинства и меньшинства не расходились давно. Но и такой консолидации общество давно не переживало. Нельзя, впрочем, исключить, что внутри этой консолидирующей эйфории также находится место страху.
Все понимали, что наша страна прикоснулась к чему-то, прежде неприкосновенному.
Сделан шаг, которого ей не случалось делать, как все вспоминали, со времен вторжения в Афганистан, а может быть, — в Чехословакию. А может быть, со времен войны с Финляндией. И за этот шаг, быть может, придется ответить.
Страхи, как мы сейчас увидим, в основном заглушены другими эмоциями.
Вот данные опроса тысячи жителей десяти крупнейших городов России, проведенного “Левада-центром” 5—8 сентября.
Задавался вопрос “Во что может перерасти нынешняя напряженность в отношениях с Западом?” Возможные ответы предлагали высказаться по теме “изоляции России”:
|
Опасаются, что Россия окажется в изоляции |
22% |
|
Считают, что все обойдется и нынешняя напряженность вскоре спадет |
59% |
|
Не видят ничего страшного в изоляции России от остального мира |
13% |
|
Затруднились ответить |
6% |
Затем задавался похожий вопрос, но предлагалось обдумать перспективу третьей мировой войны:
|
Опасаются, что нынешняя напряженность может перерасти в третью мировую войну |
27% |
|
Считают, что все обойдется и нынешняя напряженность вскоре спадет |
56% |
|
Не видят ничего страшного в нарастании напряженности |
12% |
|
Затруднились ответить |
5% |
Беглый взгляд на результаты показывает, что главная реакция — “все обойдется”.
Подобная убежденность может иметь несколько оснований. Одно из них — житейский опыт, мол, и не такое бывало. В самом деле, старшие поколения значительно чаще выбирали такой ответ, чем молодежь (разрыв в 7—9 пунктов). Может быть, за этим стоит глубокое понимание соотношения сил в мире, тонкостей политики. Действительно, лица с высшим образованием считают, что все обойдется, чаще тех, кто не учился в институте. Им, наверное, виднее.
В ответе “обойдется” может быть скрыт и такой смысл: Запад “проглотил” и финскую, и афганскую войну, и ввод войск в Чехословакию (не говоря о Будапеште и Берлине в 1950-х). Проглотит и это.
А теперь сравним, какие чувства вызывает каждая из перспектив: изоляция или война.
В целом, изоляции опасаются 22%, не видят в ней ничего страшного 13%, в полтора раза меньше. С перспективой войны или риска войны не так. Соотношение 27% к 12%, разница в два с лишним раза. Привлекает внимание, что боятся изоляции 18% пенсионеров и 25% молодежи. Среди молодежи перспектива быть страной-изгоем устраивает всего 14%. А вот в пенсионерской среде тех, кто готов жить в изоляции от всего мира, даже больше, чем напуганных такой перспективой.
Среди молодых людей ровно треть боится, что сделан шаг к мировой войне, — это самый высокий уровень тревожности в обществе. И всего 9% не видит ничего страшного в росте напряженности. Это, в свою очередь, почти что абсолютный минимум беззаботности. Может быть, потому, что это люди призывного возраста?
Другой признак, различающий людей, — гендер.
Видно, где “мужская”, где “женская” точка зрения: изоляции боятся 18% мужчин и 26% женщин, боязнь войны распространена среди 22% мужчин и 32% женщин.
В каждом из нас есть юноша и старик, женщина и мужчина. Потому данные этого опроса я бы советовал каждому расценивать как ответы про него самого. Это он на столько боится, а на столько встает в позу, означающую, что, мол, нам все нипочем. Это ответы про каждого, будь он рядовой человек или самый главный начальник. Или даже тот, кто главнее самого главного.
В ситуации, когда страна подавляющим большинством выражает равнодушие к позиции всего мира, интересно знать, а сколько людей думает иначе. Узнать это невозможно, но можно понять, сколько людей соглашаются в ситуации опроса высказать интервьюеру мнение, которое, как они знают, резко расходится с мнением большинства.
В ходе того же опроса “Левада-центра” выясняли: “Какие чувства у людей вызывает негативная реакция западных стран на действия России в отношении Грузии?” Ответы (по убывающей) распределились так:
|
Возмущение |
39% |
|
Тревогу |
22% |
|
Недоумение |
20% |
|
Никаких особых чувств |
9% |
|
Затруднились ответить |
5% |
Таковы ответы 95% населения крупных городов. Остались 4%, ответы которых сводятся к тому, что реакция Запада вызывала у них “понимание” и около 1%, выразивших с ней “согласие”. (Надо предупредить, что точность статистических операций здесь такова, что последние ответы близки к зоне возможной ошибки или находятся в ней.) Примечательно, что понимание реакции Запада чаще прочих декларировали молодые люди. Лица же с высшим образованием понимание проявляли реже, чем граждане с начальным и средним, зато недоумение выражали чаще таковых. Вот к чему ведет ученость.
Ну, а в самом деле, что же будет? Мы придем к понимаю, чем именно возмущен Запад, и сами станем возмущаться такими поступками? Или Запад, наконец, проникнется нашей правдой? Но вы ведь не ждете ни того ни другого исхода. Может быть, вы тоже ждете, что все “обойдется”?
В слове “обойдется” скрыт еще один смысл. Все вернется на свои места, будет, как раньше. И насчет этого почти все, с кем приходилось говорить, и все, кого приходилось читать или слушать, говорят “нет”. Перейден некий рубеж. Наверное, потом от этого рубежа будут отсчитывать некоторую новую эпоху российской истории, эпоху, еще никем не названную.
По поводу пройденного рубежа согласие есть. Его нет по поводу следующих шагов, прежде всего у тех, кто, собственно, и сделал первый шаг. Один вариант объяснения состоит в том, что на него растратили почти весь или просто весь потенциал, который объективно имеется (считая деньги, дух и единение в элитах). Другое объяснение гласит, что, сделав шаг, уперлись в стену. Есть третье: сделав первый шаг, теперь как зашагаем, затопаем, что… Ну, и четвертое: никто, на самом деле, не знает, есть ли у нас потенциал и дальше вести себя подобным образом. В обществе, как показывают наши исследования, в эти дни эйфории найти тех, кто поддержит дальнейшее развитие выбранного курса, не составит труда. Ясно, что у него есть немало влиятельных сторонников в определенных элитах. Более того, появились круги, для которых только он и является возможной перспективой: при всех остальных им ничего не светит. Но должно быть ясно и другое. Двигаясь этим курсом, даже успешно, почти невозможно выиграть что-нибудь более существенное, чем еще один взлет поддержки у испытывающей упоение моментом публики. В нынешнем мире цена территориальных приобретений совсем другая, чем тогда, когда Сталин или Гитлер пытались расширить пределы своих империй. И если даже не думать о том, как утрачиваются эти приобретения: сразу или потом, нельзя не понимать другого. Риск неудачи, который для следующего шага куда выше, чем для сделанного, — это риск потерь, многократно превышающих уже совершенные, а также возможные приобретения.
Это риск развала всей той социальной конструкции, которая отнюдь не без трудов создавалась в последнее десятилетие. И тогда падут не только изумлявшие социологов рейтинги и поражавшее саму публику единение. Элиты начнут терять один за другим ресурсы и активы, которые они ценят куда выше, чем народные чувства, выражаемые в помянутых рейтингах и электоральных результатах.
Нам с вами такого рода потери грозить не будут, эти ресурсы не при нас. Но хаос, который возникнет, как только всерьез нарушится кое-как сложенный и отрегулированный порядок взаимодействия элит, заденет всех. Как именно заденет, в деталях описывают авторы антиутопий нынешнего времени.
И что прикажете делать? — спросите вы, беспокоясь, что мы только расстроили и оставили без доброго совета тех, кто переминается с ноги на ногу, думая о следующем шаге.
Ситуация, конечно, сложная, потому что хода назад нет, — это все понимают, а ход вперед по той же дороге — это огромный и неоправданный риск.
Но это не значит, что она безвыходная.
Россией действительно приобретен значительный внутренний ресурс. Кредит доверия к власти очень высок. Можно послать сигнал в общество о том, что мы добились всего того, что нам было нужно, нас признали в мире (изоляция — своеобразная форма этого признания). Теперь мы будем этот ресурс обращать себе на пользу. А именно, начинать строить новый мир, конвертируя отрицательный авторитет в положительный, военный успех — в мирные достижения. Такое иногда случается в мировой истории.
Сразу после событий на Юге, мне довелось провести серию коротких групповых интервью с российскими мужчинами в двух городах. Чувства горожан, которые отразились в результатах описанного выше опроса, тогда были еще острее. Тогда, по горячим следам, конфликт без колебаний называли столкновением с Америкой. И испытывали хмелящее чувство, что вот, столкнулись и ничего, выдержали. Добились самого главного, чего, собственно, жаждет наше национальное чувство: чтобы признали нас ровней самому сильному.
Все бы ничего в этом комплексе чувств, пусть он не всем нравится, но остается полезным для народного здравия, если бы не одна деталь, которая все портила. Избрав кого-либо своим излюбленным супостатом, ты начинаешь от него зависеть. Здесь это проявилось в такой форме. Люди, гордые достигнутым, на вопрос о том, какое же будущее ожидает теперь Россию, отвечали: все зависит от результатов выборов в Америке.
Вот тебе и раз! Стоило добиваться такими стараниями, чтобы от своих выборов ничего не зависело… Стоило такой ценой добиваться возможности показать Америке кулак. Ну, и так далее. Есть о чем пожалеть. Тогда — после этих встреч — и подумалось, что, вместо невозможных шагов вперед ли, назад ли, надо отворачиваться от завораживающего нас соперника, от соперничества с ним как от главного нерва нашей политики и публичной жизни. Ей богу, своих дел полно!