Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2008
Наталья Евгеньевна Горбаневская (р. 1936) — филолог, в Москве работала библиотекарем, библиографом, техническим и научным переводчиком, была автором, машинисткой и редактором самиздата. В апреле 1968 года стала первым редактором самиздатовского информационного бюллетеня «Хроника текущих событий», а 25 августа того же года участвовала в демонстрации на Красной площади против советского вторжения в Чехословакию. Оставшись после демонстрации на свободе, составила документальную книгу «Полдень. Дело о демонстрации на Красной площади» (вышла по-русски в «Посеве» в 1970 году, в 1970-е вышла по-французски, по-английски — в Англии и США, по-испански — в Мексике, а в 2006-м — в Польше; первое издание в России, исправленное и дополненное, вышло в 2007 году (М., Новое издательство, 2007)). В декабре 1969 года арестована, затем признана невменяемой с диагнозом «вялотекущая шизофрения» и отправлена на принудительное лечение в Казанскую психиатрическую тюрьму («психиатрическую больницу специального типа»). Освобождена в феврале 1972 года. В декабре 1975 года вместе с двумя сыновьями эмигрировала, с февраля 1976 года живет в Париже. Работала в редакции журнала «Континент» (в последние годы парижского издания «Континента» была зам. главного редактора), до 1988 года была внештатным сотрудником радио «Свобода», с начала 1980-х годов и до 2003-го работала в газете «Русская мысль». С 1999 года — член редакции и редколлегии (а также постоянный автор и переводчик) журнала «Новая Польша», выходящего в Варшаве на русском языке.
Автор полутора десятков книг стихов: от «Побережья» (Анн Арбор; Ардис, 1973) до «Чайной розы» (М.: НЛО, 2006). Переводчик польской поэзии, прозы и публицистики. Переводила также с чешского (в частности, несколько эссе и речей Вацлава Гавела), словацкого и французского, в том числе «Приглашение» Клода Симона («Континент». 1988. № 56).
Наталья Горбаневская
Легенда нашей демонстрации: сорок лет спустя
Говорят, вечером того же дня в Москве рассказывали, что на Красной площади «демонстрировала чешка с ребенком».
Из моей книги «Полдень. Дело о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года»[1]
Но за всю историю существования Красной площади известны лишь единичные случаи проведения на этом месте массовых акций, участники которых выступали в защиту прав и свобод человека. Так, в мае 1968 года женщины и дети протестовали против ввода танков в Чехословакию.
С сайта антиглобалистов (2004)[2]
Прежде всего, поясню, что я имею здесь в виду под легендой. Не сказку, не выдумку, а реальное событие, обросшее ореолом легенды. Именно в этом смысле я писала через 15 лет после демонстрации:
«Не лучше ли задуматься над тем, почему наша демонстрация — один акт сопротивления в ряду многих — и до сих пор не забыта? Почему вместо того, чтобы эти “дела давно минувших дней” постепенно стерлись из памяти, “легенда” демонстрации, наоборот, крепнет?»
Недавно, вывешивая у себя в ЖЖ свое интервью, связанное с демонстрацией, пользователь Naechste (которому в 1968 году было девять лет) написал комментарий: «Мое любимое событие в советской истории, самое-самое». Далеко не у всех оно вызывает такой восторг. В январе этого года в журнале фотографа и журналиста Рустема Адагамова, пишущего в ЖЖ под ником Drugoi, появилась запись: «Конец “Пражской весны” в фотографиях»[3]. Среди иллюстраций помещена фотокопия известного письма Андропова, Щелокова и Малярова в ЦК КПСС о демонстрации, дальше Другой кратко пишет об этом и приводит цитату из «Полдня».
В его ЖЖ, как всегда, много откликов: и вокруг Пражской весны (о чем я здесь говорить почти не буду), и вокруг демонстрации развернулись ожесточенные споры. Почти оставив в стороне вопрос, который обсуждался особенно рьяно (а местами и оскорбительно): зачем я пошла на демонстрацию с ребенком? — приведу некоторые примеры из разгоревшейся перепалки[4].
Странно малое место занял «еврейский вопрос», обычно весьма популярный, когда речь идет об отщепенцах. Некто K*r взял цитату из моего письма от 28 августа 1968 (приведенного Другим в его пояснениях к фотографиям), в которой передаются крики тех, кто мчался разгонять демонстрацию: «Это все жиды! Бей антисоветчиков!» — и меланхолически прокомментировал: «Действительно, жиды…»
Много дальше пошел V*h и уже вполне развернуто: «Операция на Лобном месте — акция жидов против советского империализма. Что характерно, американский империализм местных жидов устраивает. Не нужно долго думать, чтобы понять почему».
Вопрос: «Ради чего?» Ответ: «Дешевая слава!»
Но основной спор разворачивался примерно в двух плоскостях: спасли мы честь страны или не спасли (надо ли ее было спасать — это уже другое ответвление спора) и, вообще, ради чего выходили на площадь?
M*s
Всего семеро спасли честь такой большой страны
нынешние несогласные, кстати, не производят такого впечатления почему-то
[К теме сопоставления нашей демонстрации с сегодняшним днем я вернусь ближе к концу статьи. К ней-то все и ведется. — Н.Г.]
W*s
какая честь???
В 1937 они бы молчали в тряпочку…
Опозорили они страну, а не честь ее спасли. Идиоты.
M*s
видимо, у нас разные представления о чести
всего вам хорошего
J*c
Мужество — это двое безымянных молодых людей перед Норд-Остом в масках «поменяйте нас на заложников». А тут — глупость, предательство своей страны во имя дешевой славы.
Поясните, пожалуйста, про «спасли честь страны».
P*1
Вы правда не понимаете что именно они спасли честь страны??
(да, если че, я русская, характер стойкий нордический, не либераст и вся прочая х*ня)
J*c
Именно! Поэтому и спрашиваю…
Ваша позиция тоже непонятна, пытаюсь разобраться
P*1
ну вы не ощущаете стыда за эти фотографии?? не ощущаете стыда за пражскую весну?? за будапешт?? нет? (просьба в качестве контраргумента не говорить: «А вот америкосы в багдаде…»)
Разумеется, никто этой просьбы не послушался, и чуть дальше развернулась дискуссия про «америкосов в багдаде» и тому подобное, но прямо к демонстрации она уже отношения не имела, — скорее, к самому вторжению в Чехословакию.
J*c
Вовсе нет!
Скажу более, ощущаю гордость за свою страну. Достаточно эффективный метод международной политики. Я бы и сейчас на некоторые выпады всякой мелочовки поблизости пригрозил бы подобным ответом в качестве профилактики, дабы не вякали.
Но это мое мнение.
Давайте поговорим о вашем. Вот вы ощущаете стыд. Ваше право. Но объясните, как эти идиоты на Красной площади спасли честь страны? (потеря чести под вопросом, но предлагаю это не обсуждать в силу разности взглядов на события)
С чести разговор незаметно (от одной из вышеприведенных реплик) перешел на славу.
A*x
Поясните, пожалуйста, что такое «дешевая слава»…
J*c
В данном случае: необоснованный и незаслуженный PR.
A*x
У Вас с головой все в порядке? Какой PR? Вы можете себе представить, что такое было выступить против линии партии в 1968 году? Вы хотя бы знаете, что с ними потом было?..
J*c
Мы тут, вроде как, взрослые люди и все хорошо себе представляем. С головой успешно дружу.
Об этом я и говорю: результата — ноль, смысла — никакого, итог — предсказуем на 100%!
Вопрос: ради чего? Ответ: дешевая слава!
T*l
Говорите, «дешевой славы»… Бог Вам судья.
J*c
Так и есть!
Дешевая незаслуженная слава!
И меня тут не за что судить.
Маятник перепалки опять качается от славы к чести:
K*a
мда — странные представления о чести.. у Вас..
То есть 7-ро выступающие за ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ в чехии — это что, б*ть, герои, я не пойму???
T*l
Что же касается чести… просто те, у кого ее нет, не понимают, что это слово вообще значит.
Это как «осетрина второй свежести».
Честь — или есть, или ее нет. И словами не объяснить. Наверное, Это — стыд. Когда-то люди на дуэли дрались, если их Честь была задета.. Если человеку хотя бы иногда бывает стыдно, значит, он на правильном пути.
Преступление и наказание
K*o
кстати… вы не заметили странности в поведении «кровавой гэбни». женщину с ребенком сначала не трогали… а потом еще и самих этих провокаторов, вместо того чтобы расстрелять или сослать на калыму (что было по мнению нынышних «историков» для гэбни самым милым делом) почему-то решили демонстрантов отпустить!!!
M*h
Советская логика. Могли бы и расстрелять, но ведь пощадили!
А мог бы и бритвочкой!
W*r
Вы не в курсе истории. Людей судили. Гуглите и обрящете.
P*a
Естественно. Судили вполне законно, заметьте.
W*r
В смысле, по советским законам? С этим никто не спорит. Вообще, судят, обычно, по законам. Вот завтра примут закон о том, что лжеюзеры с Винни-Пухом на юзерпике подлежат расстрелу. И расстреляют Вас. Вы у стенки, надо полагать, будете утверждать, что Вас засудили за дело.
K*o
хорошо, проверю, но в приведенной бумаге указано, что их заключение не желательно….
«Приведенная бумага» — это то самое письмо Андропова, Щелокова и Малярова, которого я, что парадоксально, раньше не видела. Явившись в журнале Другого с возгласом: «Вот и я», я написала по поводу этого самого «заключение не желательно»:
«Уже 5 сентября ЦК решил дать Литвинову и Богораз ссылку, а не лагерь. Суд, напомню, состоялся только в октябре, и ссылку дали еще Бабицкому. Вообще запись суда — это, по-моему, самое интересное в моей книге. Это в каком-то смысле почище, чем “басманное” правосудие. Хотя в каком-то смысле и нет: тот суд был в тоталитарной стране, а нынешние — в формально свободной».[5]
Книгу «Полдень» я, естественно, рекомендовала читателям Другого. Думаю, что запись суда над пятью демонстрантами составляет ее центральную часть не только по занимаемому числу страниц, но и как нечто крайне своеобразное и яркое. На мой взгляд, это готовая радиопьеса — лучше радио-, чем телевизионная или просто театральная: нет необходимости, чтоб кто-то гримировался и одевался под действующих лиц, чтобы зритель глядел на однообразные декорации зала судебного заседания, — достаточно того, что там живые голоса пятерых подсудимых, защитников, прокурора, судьи, свидетелей, и каждый неповторим (почитайте хоть допросы двух милиционеров-свидетелей…). Поскольку сама я, конечно, отношусь к своей книге пристрастно, напомню отрывок из воспоминаний Анатолия Краснова-Левитина:
«…Я внимательно прочитал “Полдень”. И узнал и не узнал всех участников демонстрации и процесса. Узнал. Потому что все они сохранили свои индивидуальные особенности. И очевидец событий был очень точным и сумел передать все их индивидуальные оттенки. И в то же время не узнал. Потому что все они не такие, как в быту: во всем, что они говорят, чувствуется особая просветленность — катарсис.
Процесс пяти (Богораз-Брухман, Литвинов, Делоне, Бабицкий, Дремлюга) — особый процесс (Горбаневская и Файнберг были объявлены невменяемыми).
Прежде всего поражает то, что все пятеро на одном уровне. Трусов и капитулянтов нет. Но это еще не все. Все просветлены каким-то особым огнем. О каждом из них можно сказать: “Се человек”.
Это единственный процесс, в котором не было сильных и слабых. Трудно даже определить, кто вел себя лучше. Все на одном уровне. И этот внутренний свет передается адвокатам.
Защита здесь по своему мужеству, яркости, адвокатскому мастерству достойна занять почетное место в истории русского суда».
Впрочем, некоторые сцены, прежде всего то, что происходило «у закрытых дверей открытого суда», как называется помещенный в книге очерк Ильи Габая, пожалуй, просятся в кино.
Кафка-быль
Рекомендуя свою книгу, я постоянно надеюсь, что легенда вернется в быль. Ибо, заметим, ошибки в освещении фактов нередко делают не только наши противники, но и сторонники. Борьба с незнанием фактов все-таки может оказаться более успешной, чем та, которую я много лет веду за дегероизацию нас, участников демонстрации. Просто очень не люблю слово «герой» вообще, а уж тем более в применении к себе. Поэтому, когда в прошлом году «Новое издательство» затеяло первое в России издание «Полдня» и попросило меня написать «сегодняшнее предисловие», я озаглавила его «Герои или безумцы?» и попыталась доказать — как я надеялась, довольно успешно, — что не безумцы, но и не герои.
Одна из символических деталей легенды, возникшая притом не без моего участия, — волшебное число «семь». Правда, и в самиздатском (1969), и в посевовском (1970) «Полдне» уже был «Рассказ Тани Баевой, восьмого участника демонстрации». Но гораздо легче найти в Интернете мое письмо, написанное через три дня после демонстрации, чем купить книгу и внимательно ее прочитать.
И вот это «семь» — типа «семеро смелых» или, еще чаще, «великолепная семерка». Я доказываю: восемь, восемь, а мне отвечают (в комментариях на мою запись «Памятники нам?»):
«а) про 7 или 8 долго думал — и решил, что памятники все-таки ставят согласно легендам, а не фактам, а в легенде — семь.
б) памятники, к счастью, ставят и при жизни — например, бюсты на родине дважды Героев в СССР ставили!»
Вот что отвечает Григорий Дашевский в своей прекрасной рецензии на «Полдень» и книгу Владимира Буковского «И возвращается ветер», предложивший поставить и Буковскому, и нам памятники:
«…В расчете на будущее можно было бы поставить памятники диссидентам уже сейчас, но не торжественные, а фиксирующие это их промежуточное присутствие в нашей жизни — уже не электризующее, еще не мраморное. Где поставить памятник Буковскому — вопрос сложный: то ли у памятника Маяковскому, где он организовывал поэтические чтения, то ли у Владимирской тюрьмы, то ли у одной из спецлечебниц. А вот где поставить памятник участникам демонстрации — ясно: там, где она и проходила, на Лобном месте. Семь фигур в натуральную величину сидели бы на краю тротуара, как они сидели 25 августа 1968 года. Если гуляющие граждане будут отламывать им бронзовые очки или древки плакатов, то это будет только продолжением происходившего в тот день»[6].
А к вывешенному в моем ЖЖ предисловию к «Полдню» (то самое «Герои или безумцы?» пришли, в частности, такие комментарии:
Kotkin_egor
Не герои и не безумцы. Просто люди, пожелавшие поступить по совести. Или даже скажем грубее: «очистить совесть». В этом смысле я часто говорю, что демонстрация была актом почти эгоистическим… и даже в случае такого действия, оказавшегося коллективным, как демонстрация на Красной площади, решали каждый за себя и каждый для себя. И каждый был готов выразить свой протест в одиночку.
Я тоже считаю, что такие вещи делаются в основном для себя. Остальное — политиканство.
Sister_kari
Скажите, а что, есть вещи, которые делаются не для себя? По-моему, теория разумного эгоизма, которой нам забивали голову в школе, — не более, чем досужая игра ума. Нынче любители данной теории говорят о подобных событиях (не такого масштаба, но такой же природы) — «Вышли попиариться». По-моему, политиканство — такие оценки, а не такие поступки. Я имею в виду оценки наблюдателей. Участникам-то сказать о себе «да, мы герои» было бы глупо и нелепо, а вот наблюдателям ответить им «нет, ребята, вы герои и есть» — в самый раз.
Kotkin_egor
Политиканство — это как раз когда выходят попиариться, политиканство — это действие за внешним благородством которого скрывается стремление произвести впечатление, политиканство — это действие, которое рассчитывается на других.
Каспаров — которого тащат в автобус ОМОНовцы, а он кричит по-английски о преступном режиме — политикан.
Человек, который выходит на Красную площадь заявить свою позицию, зная, что понесет за это наказание — честный. Герой, если угодно — иногда и простая честность героизм.
Иначе говоря, честный человек доказывает себе, политикан — другим.
Сrivelli
И все равно — герои. И все равно — безумцы.
Пусть не для себя, но для современников: для одних — герои, для других — безумцы.
Я помню все эти имена (и Ваше среди них), доносившиеся из дедовской «Спидолы», с детства.
Все это читать, конечно, приятно, но что-то мне кажется опасным в героизации. Кое-кто думает, что я возражаю против нее «из скромности»… Отнюдь. Мне кажется, что из постоянного повторения «герои, герои» вытекает практический вывод: «Только герои могут…» или «Пусть герои это и делают…» Не ощущая себя «героем» (как, впрочем, и я себя таковым не ощущаю), человек опускает руки. Моя задача была показать, что мы — обычные люди, что наша демонстрация была далеко не единственным актом протеста против вторжения в Чехословакию, что любой человек, вдохновленный несколькими простыми понятиями, — такими, как свобода, совесть, ответственность, — может решиться действовать в соответствии с той ценностью, которую он этим понятиям придает.
«…времена взаимосвязаны»
Все это мне кажется особенно важным сегодня. Многие интернет-авторы, говоря о демонстрации, напрямую сопоставляют ее с сегодняшним днем. На странном сайте otvet.mail.ru, где люди задают вопросы, а кто-то (модератор?) оценивает ответы, пользователь ВольноЙ раЙ кратко рассказал о демонстрации (кстати, редкий случай осведомленности: указал, что участвовали восемь человек) и спросил: «А сегодня есть люди, готовые к таким жертвам?»
«Лучшим ответом» был признан такой: «Да, есть, но за идею, которая имеет смысл. То противостояние смысла не имело, хотя, безусловно, в мужестве им отказать трудно». Среди «других ответов» были и менее прагматические: «Только те, кому не безразлично будущее страны и народа. А таких мало», «Хотелось бы верить, что есть», «…а сегодня никто не готов. Хотя многие уже не знают, как дальше жить и когда это кончится». Но был один, еще более пессимистический (по сути исходящий из того же прагматизма) ответ: «Кто идет за благо народа всегда умирает в нищете и муках! А стоит ли…»
Зато кто-то, конечно, нас отбрил (но к этому не привыкать): «Наши правильно поступили в Чехословакии — наши права отстаиваются силой. Те дураки, что вышли на площадь — не больше и не меньше, как наивные интеллигенты…»[7]
Но мне хотелось бы привести несколько более развернутых цитат, где связь прошлого и настоящего рассматривается всерьез, не на уровне «вопрос-ответ». И, что для меня главное, это написано «для себя» и «от себя»:
«Для меня все имена людей, зазвучавшие после процесса 1965/66 года, задолго до моего рождения, всегда были частичками иного мира, забытого эпоса. Хроники, собранные в Интернете, казались нематериальными.
Среди знакомых про диссидентов не читает никто — ни взрослые, ни дети. Алексеева, Богораз, Горбаневская, Даниэль — имена, совершенно не известные, скажем, моей маме. Хотя, к примеру, что такое Чехословакия-68, она знает не понаслышке. Она как раз жила в Чехии во время оккупации. Потому что мой дедушка служил поваром в тех самых войсках, против ввода которых в Чехию протестовала Наталья Горбаневская, выкатывая на Красную площадь коляску с младенцем и чешским флагом. И мама рассказывает, что одни чехи дарили украинским детям, которые приехали с армией, цветы, а другие кидали в них грязью. То есть у мамы такое традиционное восприятие событий. Унтер-офицерская вдова сама себя высекла, чехи сами захотели оккупации.
Для моих друзей лет 14—25 также не существует реальности “Хроник”. По-моему, некоторые из них всерьез считают, что до них самих “настоящего” гражданского сопротивления не было. Ну, разве что вот Кропоткин. И это не от какого-то там ограниченного восприятия мира происходит. Просто они не читали. Им не то что не интересно, но они не в курсе, что времена взаимосвязаны. И что гражданская протестная активность началась в нашей стране именно с дела Синявского—Даниэля.
[…]
В свою очередь традиционные посетители Сахаровского центра тоже не знают о том, что появилось новое поколение именно правозащитников. Причем это новое поколение значительно расширило спектр отстаиваемых прав. За что его уже прижимают довольно серьезно репрессиями разного рода.
То есть современники живут в разных контекстах. Очень много параллельных несоприкасающихся реальностей»[8].
А вот выдержка из статьи Андрея Колесникова:
«Половые акты передовой молодежи в Биологическом музее имени Тимирязева на Большой Грузинской несколько снижают пафос оппозиционных политических перфомансов. […]
Примерно те же процессы происходят и с уличным протестом. Одно дело выборы: понятны объект протеста и послание объекту. Ответ на протест тоже был, деликатно выражаясь, внятным. А сейчас, в ситуации полной политической неопределенности, когда на кухнях и в политических салонах с одинаковым энтузиазмом спорят о возможности или невозможности оттепели, эстетика политических перфомансов кажется блеклой, а месседж уличного протеста — обращенным в никуда.
Хочет этого кто-то или нет, но, не достигая мало-мальски значимого эффекта, уличный протест маргинализируется.
[…]
Чтобы понять, до какой степени девальвирован протест, достаточно сравнить все эти потуги со всего лишь одним актом гражданского неповиновения: выходом в августе 1968 года на Красную площадь семи протестующих против ввода в Чехословакию советских войск.
Вот где осознанная отвага с пониманием последствий. Вот где четкий, жестко, наотмашь сформулированный месседж власти. И вот где, кстати, понятный и предсказуемый до деталей ответ власти. А здесь — с одной стороны, невнятица, с другой стороны, неопределенность. Так и идут рука об руку в тумане — милиционер и протестующий, без толка и смысла, этакая постмодернистская иллюстрация к безвременью, пришедшему на смену “лихим 1990-м” и периоду путинского правления, так и не вооружившемуся миссией, целями, задачами, явившему свету мертворожденный полуфабрикат “суверенной демократии”.
Август 1968-го показал, что в Системе-то, оказывается, есть прорехи, и четко указал, где они. Это было реальное действие, которое проломило в кремлевской стене невидимую, но на самом деле гигантскую дыру. Действие, отдаленным последствием которого стало разрушение другой стены — Берлинской. Это был осмысленный протест, которому не грозила рутина. К которому нельзя было привыкнуть. Который не мог стать, в сущности, безобидной для режима частью общего пейзажа».[9]
Несколько иначе о том же писал пять лет назад в статье «Инфакт» Михаил Кордонский:
«…Если представить себе некую акцию, обладающую тем же взрывным информационным эффектом, что и теракт, но исполненную без насилия, то почему бы гуманному обществу не противопоставить ее в качестве контрмеры против настоящих, насильственных терактов, да и всего терроризма? А заодно и для других гуманных целей.
Собственно, чего представлять, примеры из жизни существуют. Именно такой акцией была классическая демонстрация на Красной площади 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию. Диссиденты были безоружны и никому не угрожали, но эффект, произведенный этим инфактом на мировые политические и социальные процессы, соизмерим с эффектом от 11 сентября. Действие прошло без прямых жертв, в смысле смертей или ранений. В другом смысле его участники превратились в жертв политических репрессий — все же пострадали»[10].
Может быть, есть смысл закончить мои размышления реальным (а не виртуальным) разговором, который произошел только что, — накануне того, как в Москве я заканчиваю эту статью, — с директором Словацкого культурного центра (мы с ним ехали на машине в «Новое издательство» за книгой «Полдень», которую он еще не читал):
— Ну, а вы испытываете какую-то… сатисфакцию?
— Удовлетворение? Да, мы начали его испытывать прямо на площади. И с тех пор я не перестаю его испытывать.
— Нет-нет, я не об этом. Какой-то социальный статус…
— Социальный статус? Вот уж это последнее, что меня интересует. Даже не последнее — никакое.
— Нет, я имел в виду: резонанс.
— А, это да, резонанс, — конечно! Об этом я, кстати, писала к 15-летию демонстрации в «Русской мысли», в статье, которая теперь перепечатана («Вместо послесловия») в книге «Полдень»…
Об этом я и пыталась написать сейчас.
P.S. Приводя комментарии к записям в своем ЖЖ, я не давала ссылок. Желающие могут посмотреть его: ng68.livejournal.com.