Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2008
Михаил Витальевич Ефимов (р. 1975) – историк, заместитель директора по науке Государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника “Монрепо” (Выборг).
Михаил Ефимов
“Идиотический унтер”? Трансляция либеральной идеологии и кадетская пресса накануне Февральской революции
Судьба русского либерализма является предметом давних и в разной степени плодотворных дискуссий. С известной степенью редукции их предмет можно свести к обсуждению следующих вопросов. В какой степени либеральная идея проявлена в русской истории? Кто являлся носителем этой идеи в России? Есть ли почва для усвоения этой идеи в России? В чем причины поражения либеральной идеи в начале ХХ века? Являлось ли это поражение неизбежным? Каковы перспективы либеральной идеи в России?
Дискуссии по данным вопросам во всем их контекстуальном многообразии поневоле идеологичны. Нет надобности апеллировать ныне к штампам советской или антисоветской историографии и, следовательно, полемизировать с ними. Но некие фактические дополнения, а также сопоставление в определенном контексте уже известных данных в дискуссии о судьбах русского либерализма не только возможны, но и, думается, могут позволить увидеть проблему в несколько ином свете.
Во всяком разговоре о либерализме в России рано или поздно появляется кадетский сюжет, ибо в русской истории кадеты оказались первой либеральной партией, оказавшей влияние на судьбы страны.
Роль кадетов в первых составах Временного правительства, а также их лидерство в оппозиции 1915-1916 годов делает кадетскую партию одним из центральных персонажей в истории русской революции. Многочисленные мемуары и обширная исследовательская литература такой статус кадетов утвердили в достаточной степени, чтобы считать кадетов по-настоящему активными игроками на этом политическом поле.
Однако бесконечные кулуарные заседания на частных квартирах и многостраничные резолюции этих встреч могут в определенной мере заслонить суть интересующей нас проблемы: каково было влияние кадетов в стране, вне узких рамок околоправительственных комбинаций? Каковы были механизмы этого влияния? Насколько оно было эффективно? В какой степени, по крайней мере, титульное лидерство в событиях 1916-1917 годов[1] было осознано теми, ради кого, собственно, и было затеяно то, что обернулось революцией февраля 1917-го?
Говоря о кадетах как о главной политической партии русского либерализма, ставившей своей задачей формулирование и реализацию либеральных программных установок в России, разумно для начала напомнить общеизвестные статистические данные. Они позволяют значительно уточнить тот социальный контекст, в котором оперировали русские либералы.
Для начала напомним, что в 1914 году доля городского населения России составляла 15%, а доля сельского — около 85%[2]. Джеффри Хоскинг оценивает уровень грамотности деревенского населения в 1910-1913 годы в 25%[3]. Напомним, что, по данным переписи 1897 года, уровень грамотности по стране в целом был 28,4%, в деревне — 23,8%.
Как отмечает Сергей Степанов, “…в конце ХIХ века прослойка лиц, занимавшихся умственным трудом, составляла 0,36% всего населения Российской империи”[4]. Согласно данным Рифата Гусейнова, “…хотя лиц с высшим образованием и стало почти 200 тысяч, большинство из них были выпускниками гуманитарных факультетов университетов […] 200 тысяч образованных россиян — это всего лишь 0,16% 125-миллионного населения страны”[5]. По численности дипломированных специалистов в сфере культуры, науки и техники Россия замыкала список развитых западноевропейских стран. В 1913 году в стране насчитывалось всего около 290 тысяч человек с высшим, незаконченным высшим и специальным средним образованием[6]. Все в том же, 1913 году на 100 тысяч человек в России приходилось 7 научных и научно-педагогических работников (в США соответствующие показатели были в 6-10 раз выше)[7].
Слова Шмуэля Галая о том, что кадеты являлись “партией, представляющей нужды и интересы всех слоев русского общества и особенно низших классов (следовательно, как это и было в действительности, интересы всей страны)”, и что “в период наивысшей их популярности, начиная с избирательной кампании в первую Думу и до ее роспуска, рядовой состав кадетской партии как бы воспроизводил строение русского общества, так как большинство ее членов составляли приказчики, мелкие чиновники, рабочие и крестьяне”[8], не подтверждаеюся опубликованными данными[9].
К началу войны 1914 года по сословной принадлежности 27 из 32 членов Центрального комитета (ЦК) являлись потомственными дворянами (в том числе 2 — титулованными), 1 — личным дворянином, 2 — потомственными почетными гражданами, 1 — мещанином, 1 — инородцем (иудеем). 13 членов ЦК были землевладельцами, 6 имели свое предприятие или состояли членами правлений и советов различных экономических обществ. По профессиональной принадлежности 19 членов ЦК были земскими деятелями, 11 обладали учеными степенями, 6 являлись адвокатами, 1 – инженером[10].
Хорошо известен тот факт, что накануне Первой мировой войны, в марте 1914 года, сами кадеты оценивали свою численность в 730 человек, открыто заявивших себя принадлежащими к партии, при значительном количестве “никодимов” — тайных адептов (в том числе чиновников), скрывавших свои симпатии “страха ради иудейска”, из опасения репрессий со стороны властей[11]. Вот что писал об этом Федор Гайда:
“[К началу Первой мировой войны] партия из массовой превратилась в “кадровую”, когда основной функцией местных представителей стала подготовка избирательных кампаний; в остальное время партийная жизнь в провинции замирала. Кадетская верхушка фактически стала закрытым политическим клубом, хотя и наиболее представительным в кругах либеральной оппозиции”[12].
Укажем также на имеющиеся данные о числе партийных комитетов кадетов до и во время Первой мировой войны[13].
|
Партийные организации кадетов |
Накануне Первой мировой войны |
Июль 1914 — март 1917 года |
|
Всего |
80 |
50 |
|
Губернские |
29 |
26 |
|
Городские |
16 |
13 |
|
Уездные |
32 |
11 |
|
Волостные |
3 |
— |
Как видим, к моменту Февральской революции кадетские партийные организации на низовом уровне практически перестали существовать.
Здесь также уместно — для сравнения — привести данные (минимальные) о численности основных политических партий (к каждой из этих партий — не исключая правых — примыкали их “национальные” аналоги или даже филиалы, порой весьма многочисленные) и размещении их партийных комитетов в период революции 1905-1907 годов:
|
Партия |
Численность |
Партийные комитеты |
|
Социал-демократы (большевики) Социал-демократы (меньшевики) |
58 тысяч человек 45 тысяч человек |
494 (РСДРП в целом), из них — 144 в сельской местности |
|
Эсеры |
63 тысячи человек |
508, из них — 277 в сельской местности |
|
Кадеты |
До 50 тысяч человек |
360, из них — 72 в сельской местности |
|
Октябристы |
До 60 тысяч человек |
260, из них — 33 в сельской местности |
|
Правые (главным образом — черносотенцы) |
410 тысяч человек |
487, из них — 222 в сельской местности |
Как отмечает Владимир Булдаков, “получается, что все партии, за исключением правоэкстремистских, были по преимуществу “городскими”, то есть интеллигентскими […] Наивным было бы, однако, думать, что имеющиеся данные отражают реальную силу представляемых партиями “классов””[14].
Итак, представляется корректным описание кадетской партии в том виде, в котором она существовала к 1914 году, как малочисленной, с неразвитой инфраструктурой, городской “интеллигентской”[15] партии.
Для того чтобы представить себе возможности влияния кадетской партии на общественное мнение в интересующий нас период, рассмотрим вопрос о ее финансовом состоянии. Это тем более важно, что вопрос о финансировании оппозиционной деятельности всегда подвержен мифологизации, как правило — негативной. Как отмечает Сергей Леонов, “российская буржуазия относилась к кадетам, отчасти к октябристам и даже к прогрессистам (хотя последние создали в 1912 г. свою партию именно как буржуазную) с некоторой настороженностью и, несмотря на усиливавшееся сближение, не считала их, по крайней мере до 1917 г., “своими” партиями”[16]. Во многом поэтому и в финансовом отношении кадеты и октябристы едва сводили концы с концами[17].
Так, например, доходная часть кадетского бюджета за 1915 год составляла 2335 рублей 95 копеек, причем 803 рубля 10 копеек было получено от ЦК; остальная сумма состояла в основном из нерегулярных и необязательных партийных взносов. При этом только на жалованье секретаря ЦК предполагалось выделять 100 рублей в месяц. Расходы на проведение партийного съезда (июль-август 1915 года) предполагалось переложить на плечи самих местных организаций[18]. При этом ситуация не была столь однозначна:
“…в числе кадетских лидеров было немало тех, кто имел непосредственное отношение к банковскому делу, к промышленному предпринимательству и другим экономическим сферам. Среди них следует прежде всего выделить председателя правления Азовско-Донского коммерческого банка Бориса Абрамовича Каминку и его двоюродного брата, члена совета того же банка Августа Исааковича Каминку. Лица и предприятия, близкие к Азовско-Донскому банку, оказывали существенную материальную помощь партии “народной свободы”, в частности играли важную роль в финансировании газеты “Речь”. По сведениям Министерства внутренних дел, относящимся к 1910 и 1911 годам, через Августа Исааковича Каминку Азовско-Донской банк финансировал также прессу и партийные органы кадетов в провинции. В руководство различных банков входили члены ЦК: Винавер М.М., Кутлер Н.Н., Комиссаров М.Г., Ледницкий А.Р., Катуар Л.Л. (Москва) и др.”[19].
Эту двойственную ситуацию Арон Аврех иллюстрирует и характеризует следующим образом:
“Время от времени, по разным поводам, в ЦК возникал и обсуждался вопрос о партийных финансах. На заседании ПОЦК 18 июня 1915 года, о котором идет речь, он был поднят в связи с двумя постановлениями думской фракции о необходимости собрать для ЦК взносы с местных организаций “в размере не менее 10 руб. от каждого комитета”. В ходе мелочной дискуссии по этому вопросу, когда дебатировалось, кто именно должен обратиться к комитетам, Петербургское или Московское отделение ЦК, Шаховской выражал надежду собрать до 1 тыс. руб., 200 руб. ему уже обещали, указывая, что понадобится в течение трех месяцев примерно 300 руб. (для оплаты по совместительству одного из двух секретарей думской кадетской фракции), а Шингарев жаловался, что при ЦК нет ни библиотеки, ни организации для получения справок, выборок из газет и книг и т.п.”[20].
Обнаруживалось поразительное явление: кадеты не имели денег не потому, что это была партия бедняков (как заявил Шаховской, и это соответствовало действительности, кадеты при желании всегда могли найти деньги, и притом немалые), а потому, что им некуда было их тратить. У них не было расходов, не считая оплаты протоколиста и тому подобных мелочей. А не было их потому, что почти полностью прекратилась всякая организационная работа, на которую в первую очередь и требуются деньги. Финансовый инфантилизм кадетского ЦК был обусловлен его организационным инфантилизмом — наличием, выражаясь словами Гредескула, ““большой головы” при отсутствии крепких, практических “рук””[21].
Здесь нужно, хотя бы кратко, упомянуть и немаловажный сюжет “кадеты и евреи”, являющийся предметом разнообразных спекуляций и мифологизаций. Сергей Витте писал, что “почти все еврейские интеллигенты, кончившие высшие учебные заведения, пристали к партии “Народной свободы” […] которая сулила им немедленное равноправие. Партия эта в значительной степени обязана своим влиянием еврейству, которое питало ее как своим интеллектуальным трудом, так и материальным”[22]. Известны слова Владимира Пуришкевича, назвавшего с думской трибуны аккредитованных в Государственной Думе журналистов “чертой еврейской оседлости”[23]. При этом знаменитый еврейский деятель Владимир Жаботинский, противник ассимиляции евреев, писал о “передовы[х] газет[ах], содержимы[х] на еврейские деньги и переполненны[х] сотрудниками-евреями”[24]. Александр Солженицын говорит о том, что в этих передовых газетах была “прекрасная оплата, уже потому богатый набор перьев”[25], в то время как Иосиф Гессен замечает: “…если в общем сотрудники крепко были привязаны к “Речи”, хотя она и не могла оплачивать так щедро, как некоторые другие газеты, это объясняется ее высоким моральным авторитетом, какого не имела ни одна петербургская газета”[26].
Кадетская печать[27] в целом по стране уступала по числу изданий только казенной периодике (известны слова Ленина в марте 1906 года: “Кадетская печать — чуть ли не девять десятых всей политической печати России в настоящее время…”[28]), но тиражи ее были невелики. Тираж “Речи” даже в 1906 году не превышал 40 тысяч экземпляров; ее упрощенный аналог для “простонародья”, газета “Современное слово”, выходил тиражом 50 тысяч; ее цена “в несколько раз была ниже, чем у “Речи”. При этом отдельным группам читателей, в том числе рабочим и крестьянам, предоставлялась скидка. “Современное слово” целиком издавалось на материалах “Речи”, и даже их редакции находились вместе”[29].
“Речь” была убыточной газетой (в отличие от суворинского “Нового времени” и сытинского “Русского слова”; так, например, “Новое время” имело тираж 500 тысяч экземпляров тиража[30]) и с 1912 года находилась на грани банкротства. Отчасти это объяснялось тем, что, как отмечала член кадетского ЦК Ариадна Тыркова, “газета велась скучно, бледно, в ней не хватало занимательности, жизни”. Тыркова так сформулировала основной принцип организации газеты: “Довольно того, что “Речь” стоит на принципиальной точке зрения”[31]. При этом газета вовсе не была партийной кадетской газетой, а являлась скорее печатным органом Павла Милюкова. Хотя, например, Александр Изгоев отмечал, что “Речь” “является самостоятельным органом печати, а не официозом партии”, он в то же время признавал, что “она является тем единственным, что еще остается от партии к.-д.”. На замечание Милюкова, что “существует еще и к.-д.-ское общественное мнение”, Изгоев возразил, “что когда Гос. думы нет, то и к.-д.-ского общественного мнения нет”[32]. Как пишет Шмуэль Галай, ““Речь” являлась неофициальным органом Милюкова и большинства партии”[33]. Вместе с тем, Алексей Бережной (правда, не слишком необоснованно) полагает, что “Речь” была “центральным органом “левых” кадетов””, тогда как “правые” обосновались главным образом в газете “Биржевые ведомости””[34].
Газета московской кадетской профессуры “Русские ведомости” (главным редактором которой был Александр Кизеветтер), пользовавшаяся в общественных кругах репутацией “самой солидной, самой серьезной” газеты[35], к 1914 году выходила тиражом 30 тысяч экземпляров, была убыточна и, по мнению исследователей, явно зачахла.
Для сравнения укажем, что “Утро России”, газета Павла Рябушинского (а с 1913 года — и других московских промышленников-прогрессистов), имело к 1914 году тираж 40 тысяч и также было убыточным. “Голос Москвы”, проданный Александром Гучковым еще в 1912 году, в 1915 году прекратил существование по причине той же убыточности. Остальные либеральные газеты в основном существовали за счет ассигнований сочувствующих промышленников и банкиров (“Утро России” финансировали Павел Рябушинский, Александр Коновалов, Николай Морозов, Сергей Четвериков, Дмитрий Сироткин, Павел Бурышкин; “Речь” — Август Каминка, выделивший на газету в 1915 году более 50 тысяч рублей)[36].
Как пишет Александр Боханов, сохранившиеся документы позволяют сделать вывод лишь о том, что “Речь” финансировалась некоторыми лицами и предприятиями, близкими к Азовско-Донскому коммерческому банку. Согласно имеющимся сведениям, кредиторами “Речи” выступали некоторые состоятельные члены руководства кадетской партии и члены совета Азовско-Донского коммерческого банка. По данным на 1914 год, кредиторами главного кадетского органа от своего имени были следующие деятели: Иван Петрункевич, Владимир Набоков, Михаил Шефтель, Савелий Поляк и Август Каминка, которые предоставили “Речи” около 50 тысяч рублей. В 1915 году эти же лица кредитовали газету уже более чем на 50 тысяч[37]. Эти кредиты, а по сути дела, субсидии, назывались в балансе “взаимообразными”, однако финансовое положение газеты было столь плачевным, что ни о каком возврате не могло быть и речи. Особое место в субсидировании кадетского рупора принадлежало торговому дому “Л. и Э. Метцель и К”[38].
По словам Иосифа Гессена, вплоть до 1914 года среднегодовой тираж “Речи” не превышал 40 тысяч экземпляров. При этом уровень фактического распространения газеты часто был значительно ниже тиражного. Хозяева “Речи” по политическим причинам в отдельные годы существенно завышали тираж. Говоря о первых годах существования газеты, один из редакторов позднее признал, что печаталось 20 тысяч, а расходилось не более 17 — все остальное шло в корзину[39].
В исследовательской литературе приводятся балансы издательства в 1908-1912 годы и среднегодовой тираж газеты “Речь”[40]:
|
Год |
Прибыль, руб. |
Убыток, руб. |
Тираж, экз. |
|
1908 |
— |
52 805 |
27 535 |
|
1909 |
— |
24 939 |
31 939 |
|
1910 |
6055 |
— |
37 592 |
|
1911 |
— |
11 440 |
39 011 |
|
1912 |
— |
48 000 |
35 353 |
По утверждению того же Александра Боханова, из приведенных данных следует, что “Речь” была убыточной газетой и после первых пяти лет дефицит издания превысил сумму основного капитала издательства. В 1912 году, когда выяснилось угрожающее финансовое положение, Иван Петрункевич (заведующий конторой газеты и председатель издательского товарищества) в записке членам правления отмечал: “Размер понесенного нами убытка не только превзошел самые пессимистические опасения, но и ставит вопрос о дальнейшей судьбе “Речи” и самого т-ва, т.к. весь капитал его оказывается исчерпанным”. Для покрытия дефицита он предлагал правлению товарищества, а по существу, лидерам кадетской партии, найти “еще некоторую сумму”. Руководство кадетской партии изыскало необходимые средства, и выход “Речи” продолжался, несмотря на дальнейшие убытки. Запланированные потери по издательской смете на 1913 год составляли 26 985 рублей[41].
Начавшаяся Первая мировая война, казалось, имела все шансы изменить сложившуюся ситуацию. Так, по существующим оценкам, в годы Первой мировой войны подписка на газеты и журналы в разных уездах выросла на 15-35%[42], а по словам Джеффри Хоскинга, “похоже, к 1914 г. каждый второй или третий взрослый в России регулярно читал газеты”[43]. Так, хорошо известна роль “Речи” как рупора либеральной оппозиции в годы Первой мировой войны. Однако сохранившиеся в фонде Милюкова в Российской национальной библиотеке редакционные материалы о тираже “Речи” и структуре ее распространения в 1914-1916 годы способны поколебать наши представления о размерах и мощности этого рупора[44].
|
Дата |
Общий тираж |
Подписка |
Розница |
|
17 сентября 1914 года |
47 887 экземпляров |
Общая: 14 840 экземпляров |
Общая: 32 017 экземпляров |
|
18 сентября 1914 года |
47 907 экземпляров |
Общая: 14 079 экземпляров, в том числе: СПб.: 5250 экземпляров Иногородняя: 8829 экземпляров |
Общая: 31 883 экземпляра, в том числе: СПб.: 16 509 экземпляров Иногородняя: 15 374 экземпляра |
|
23 сентября 1916 года |
39 044 экземпляра |
Общая: 15 795 экземпляров, в том числе: СПб.: 7489 экземпляров Иногородняя: 8306 экземпляров |
Общая: 21 318 экземпляров в том числе: СПб.: 12 875 экземпляров Иногородняя: 8443 экземпляра |
|
9 октября 1916 года |
41 431 экземпляр |
— |
— |
|
18 октября 1916 года |
39 446 экземпляров |
— |
— |
|
2 ноября 1916 года |
40 893 экземпляра |
Общая: 17 071 экземпляр в том числе: СПб.: 8775 экземпляров Иногородняя: 8296 экземпляров |
Общая: 21 603 экземпляра в том числе: СПб.: 13 584 экземпляра Иногородняя: 8019 экземпляров |
|
23 ноября 1916 года |
48 804 экземпляра |
Общая: 18 186 экземпляров в том числе: СПб.: 9441 экземпляр Иногородняя: 8745 экземпляров |
Общая: 28 130 экземпляров, в том числе: СПб.: 18 024 экземпляра Иногородняя: 10 106 экземпляров |
Итак, если в сентябре 1914 года по всей России, исключая Санкт-Петербург, расходилось — по подписке и в розницу — 25 тысяч экземпляров газеты, то в сентябре 1916 года — меньше 17 тысяч.
Кадетские идеологи вдохновлялись, как известно, не столько западноевропейской политической практикой, сколько западноевропейскими либеральными теориями[45]. В своей практической деятельности кадеты пытались, перефразируя Владислава Ходасевича, “привить классическую розу к российскому дичку”.
Потому-то и кадетская “Речь” претендовала на роль русской “Times”, с внешнеполитическими передовицами Милюкова, парламентскими отчетами, статьями Айхенвальда и Бенуа.
Можно по-разному оценивать плоды подобной просветительской (в широком смысле) деятельности, но вряд ли стоит забывать, что во все времена пресса была не столько инструментом “распространения грамотности”, сколько средством политического влияния и борьбы. Это особенно важно в разговоре о деятельности кадетов. Напомним знаменитые слова, сказанные Милюковым 15 февраля 1917 года в Государственной Думе, за две недели до Февральской революции: “Наше слово есть уже наше дело. Слово и вотум суть пока наше единственное оружие”[46].
Возможные последствия применения этого оружия хорошо известны. Не случайно Розанов напишет в 1911 году в “Уединенном”: “Печать — это пулемет: из которого стреляет идиотический унтер. И скольких Дон Кихотов он перестреляет, пока они не доберутся до него. Да и вовсе не доберутся никогда”[47].
Пожалуй, кто-то бы сказал, что в данном случае речь идет об унтерах, мнивших себя Дон Кихотами. Современники видели эту ситуацию в разном свете. Либеральная — и в первую очередь кадетская — печать кануна революции воспринималась, с одной стороны, как один из влиятельных механизмов подрыва российской государственности и внесения смуты в головы благонамеренных обывателей[48], с другой — как рупор, доносящий до страны голос либералов, борцов с “темными силами”[49].
Не будем, однако, упрощать ситуацию. Ни консервативный, ни либеральный лагеря не были однородными; в каждом из них находились те, кто видел собственные слабости и готов был искать хотя бы частичную правоту у политических оппонентов.
Не забудем и того, что уже в эмиграции напишет один из наиболее проницательных свидетелей происшедшего — Федор Степун:
“Было ли создавшееся накануне войны положение по существу столь безвыходным, каким оно оказалось в конце концов потому, что уж очень простым представлялся выход из него той свободолюбивой интеллигенции, которая одна только и могла спасти Россию? Обладай она более глубоким чувством трагической сущности истории, более глубоким пониманием греховности природы всякой власти, не думай она в своем просвещенском оптимизме, что достаточно введения ответственного перед народом министерства, чтобы все сразу пришло в порядок, она, быть может, и нашла бы в себе мудрость дальнейшего претерпения безвольной и безыдейной, но далеко не такой кровавой, как то казалось нашей общественности, власти, которая, как я писал еще в 1915 году, одна только и могла довести войну до приемлемого конца и на тормозах спустить Россию в новую жизнь. Но в том-то и горе, что этой возможности в прогрессивном лагере никто не чувствовал. Десятилетиями обострявшаяся борьба между правительством и обществом приняла во время войны столь острые формы, что ни у кого не было сомнений в том, что только общество, свергнув монархию, сможет спасти Россию […] Какой легкомысленный, банкетно-риторичный звон! А ведь и он выслушивался передовой интеллигенцией чуть ли не со слезами на глазах”[50].
Цифры редакционных отчетов бесстрастно свидетельствуют: “Речь” как орган политической печати была голосом, слышимым лишь напуганными правительственными чиновниками в столице да столичными же околодумскими кругами. Та речь, которую кадетская партия обращала к России, самой России была не столько непонятна, сколько неслышна[51].
____________________________________________________
1) Осенью 1915 года на заседании бюро Прогрессивного блока Андрей Шингарев скажет: “Разговоры кончены, должны начаться действия. Но на них или неспособны, или они не назрели […] После всего предыдущего надо делать революцию или дворцовый переворот, а они невозможны или делаются другими” (Красный архив. 1932. № 3(52). С. 146). Тогда же Василий Шульгин парирует: “При открытии Думы страна будет говорить: вот Хвостов делает, а вы?.. Мало сказать, что дурно. Надо сказать, что делать […] Мы не выработали практических мер” (Красный архив. 1932. № 3(52). С. 154). Еще летом 1914 года кадеты осознавали, что “ограничиться парламентской деятельностью нельзя”, но констатировали “кризис партии” и отсутствие “плана действия” у себя и общественности в целом (Протоколы Центрального комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии: В 6 т. / Отв. ред. В.В. Шелохаев. Т. 2: Протоколы Центрального комитета конституционно-демократической партии. 1912-1914 гг. М., 1997. С. 253).
2) Вернадский Г.В. Русская история. М., 1997. С. 244.
3) Хоскинг Д. Россия: Народ и империя (1552-1917). Смоленск, 2001. С. 417.
4) Политическая история России / Под ред. В.В. Журавлева. М., 1998. С. 263.
5) Гусейнов Р. История экономики России. М., 1999. С. 215.
6) Народное образование СССР. М., 1967. С. 18.
7) Россия: Энциклопедический справочник. М., 1998. С. 241.
8) Галай Ш. Конституционалисты-демократы и их критики // Вопросы истории. 1991. № 12. С. 6.
9) См., например: Шелохаев В.В. Кадеты — главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905-1906 гг. М., 1983. С. 68; Селезнев Ф.А. Выборы и выбор провинции: Партия кадетов в Нижегородском крае (1905-1917 гг.). Нижний Новгород, 2001. С. 21-37; Егоров А.Н. Архив конституционно-демократической партии (опыт реконструкции по материалам кадетских организаций Архангельской, Вологодской, Олонецкой и Новгородской губерний). Дис. … канд. ист. наук. М., 1995. С. 225-228.
10) Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917 г.). М., 2003. С. 136.
11) Съезды и конференции конституционно-демократической партии: В 3 т. / Отв. ред. В.В. Шелохаев. Т. 2: 1908-1914 гг. М., 2000. С. 535; Аврех А.Я. Царизм и IV Дума. 1912-1914 гг. М., 1981. С. 180; Он же. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 191-195; Селецкий В.Н. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме. М., 1996. С. 195.
12) Гайда Ф.А. Указ. соч. С. 45.
13) Шелохаев В.В. Либералы и массы в годы Первой мировой войны // Вопросы истории. 1996. № 7. С. 130.
14) Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 41-42, 76; Политические партии России в период революции 1905-1907 гг.: Количественный анализ. М., 1987; Степанов С.А. Илиодор (С.М. Труфанов) // Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993. С. 341-364; Пряникова Н.В. Илиодор в Царицыне (страницы политической биографии) // Проблемы отечественной истории. Волгоград, 1994. С. 83-90.
15) Впрочем, когда в свое время в личной беседе с Павлом Милюковым Петр Столыпин заметил, что предполагаемое кадетское правительство не имеет опыта управления и ввергнет страну в пучину анархии, Милюков, по показанию авторитетного источника, ответил: “Этого мы не боимся […] А если бы революционное движение разрослось, то думское правительство не остановится перед принятием самых серьезных и решительных мер. Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведет борьбу против опирающегося на народное доверие правительства” (цит. по: Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 78). Впоследствии Милюков отрицал, что он когда-либо произносил эти слова (см.: Милюков П.Н. К статье М.В. Вишняка // Бахметьевский архив Колумбийского университета. Коллекция Савченко. Б/м. Б/д. Рукопись. 1 лист; см. также: Гейфман А. Революционный террор в России, 1894-1917. М., 1997. С. 295, 430). В этой связи тезис Джеффри Хоскинга о том, что, “[п]очти не имея опыта политической ответственности, общественность в своих взглядах всегда склонялась к радикализму” (Хоскинг Д. Россия: народ и империя (1552-1917). Смоленск, 2001. С. 416), можно соотнести со словами Василия Розанова: “Конечно, не Пестель-Чацкий, а Кутузов-Фамусов держит на плечах своих Россию, “какая она ни есть”. Пестель решительно ничего не держит на плечах, кроме эполет и самолюбия” (Розанов В.В. Опавшие листья: Литературно-философские записки. М., 1992. С. 41).
16) Леонов С.В. Партийная система России (конец ХIХ в.-1917 год) // Вопросы истории. 1999. № 11-12. С. 35.
17) Аврех А.Я. Русский буржуазный либерализм: особенности исторического развития // Вопросы истории. 1989. № 2; Шелохаев В.В. Идеология и политическая организация российской либеральной буржуазии. М., 1991. С. 19.
18) Протоколы Центрального комитета… Т. 3. М., 1997-1998. С. 124, 139; ГАРФ. Ф. 579. Оп. 1. Д. 763. Л. 1 (цит. в: Гайда Ф.А. Указ. соч. С. 98, 146).
19) Думова Н.Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции. М., 1988. С. 43.
20) Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 211.
21) Там же. С. 218-219.
22) Краткая еврейская энциклопедия. Т. 7. Иерусалим, 1994. С. 398-399 (цит. по: Солженицын А.И. Двести лет вместе (1795-1995). Ч. 1. М., 2001. С. 418).
23) Солженицын А.И. Двести лет вместе. Ч. 1. С. 426.
24) Жаботинский В. Дезертиры и хозяева // Четыре статьи о “чириковском инциденте” (1909). СПб., 1913. С. 75 (цит. по: Солженицын А.И. Указ. соч. С. 429).
25) Солженицын А.И. Указ. соч. С. 431.
26) Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции / Под ред. И.В. Гессена. Кн. 11. Т. 22. М., 1993. С. 277. Гессен также замечает: “В “Речи” для многочисленного редакционного штаба денежное вознаграждение составляло если не для всех единственный, то во всяком случае, главный источник бюджета, связь с газетой скреплялась не только узами бескорыстной любви. Я получал 13 тысяч рублей в год, Милюков 9 тысяч рублей, Бенуа — 6 тысяч рублей, построчная плата поднималась до 50 коп.” (Там же. С. 276).
27) За 1908-1914 годы вышло всего 22 кадетских непериодических издания, из них 14 — общим тиражом 93 150 экземпляров; в течение всего 1914 года не было издано ничего, в 1915 году — 4 издания общим тиражом около 7 тысяч экземпляров, в 1916 году — 2 издания тиражом около 2 тысяч экземпляров. Для сравнения: в 1905-1907 годы вышло не менее 47 непериодических изданий тиражом 1,5 миллиона экземпляров (не считая листовок и печатной продукции кадетского издательства “Народное право”, которое только в 1906 году выпустило изданий общим тиражом 310 500 экземпляров) (подробнее см.: Шевцов А.В. Издательская деятельность кадетской партии (1905 — середина 1918 г.). Дис. … канд. филологич. наук. СПб., 1992. С. 64-65, 323-333).
28) Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 12. М.: Прогресс, 1982. С. 346.
29) Боханов А.Н. Буржуазная пресса России и крупный капитал. Конец XIX в. — 1914 г. М., 1984. С. 66.
30) Там же. С. 61.
31) Тыркова А.В. То, чего больше не будет. М., 1998. С. 504.
32) Протоколы Центрального комитета… С. 400, 403.
33) Галай Ш. Конституционалисты-демократы и их критики // Вопросы истории. 1991. № 12. С. 3.
34) Бережной А.Ф. Русская легальная печать в годы Первой мировой войны. Л., 1975. С. 86.
35) Бурышкин А.А. Москва купеческая. М., 1990. С. 286.
36) Боханов А.Н. Буржуазная пресса России и крупный капитал. Конец XIX в. — 1914 г. С. 65-66, 68-71, 74-75, 77-78.
37) ЦГАЛИ СССР. Ф. 1666. Оп. 1. Д. 11. Л. 117, 142 об.
38) Боханов А.Н. Указ. соч. С. 66-68.
39) Гессен И. В двух веках. Жизненный отчет. Кн. 11. Т. 22. С. 256. Отметим также немаловажное свидетельство Иосифа Гессена о тиражах “Речи” во время болезни и похорон Льва Толстого: “Тираж “Речи” (думаю — и многих других газет) увеличился втрое и достиг размеров, до которых больше уже не поднимали его даже и самые тревожные моменты войны и революции” (Там же. С. 300).
40) Боханов А.Н. Указ. соч. С. 65. Таблица составлена на основании отчетных данных издательства (ЦГАЛИ СССР. Ф. 1666. Оп. 1. Д. 11. Л. 33-35; Д. 9, 13. Л. 33).
41) При этом у “Речи” наблюдалось постоянное увеличение зависимости от платных публикаций, см.: Боханов А.Н. Указ. соч. С. 65.
42) Цирульников А. Из тайных архивов русской школы. М., 1992. С. 40.
43) Хоскинг Д. Указ. соч. С. 460.
44) ОР РНБ. Ф. 482. Ед. хр. 26. Л. 1 об. — 17 об.
45) В начале работы Третьей Государственной Думы имела хождение шутка, что “Милюков — идеальный парламентарий, он создан как по заказу специально для Британского парламента и Британской энциклопедии!” (Архипов И. П.Н. Милюков: интеллектуал и догматик русского либерализма // Звезда. 2006. № 12). Как отмечает Владимир Булдаков, “[ф]игура Милюкова по-своему символична. Он, пытаясь действовать во славу России, апеллировал к некоему абстрактному ее гражданину на “чужом” языке […] В лице Милюкова в 1917 г. прогорела вся доктрина русского либерализма. Один из крупнейших его знатоков признает, что “трагедия русского либерализма” состояла в том, что “он как бы оказался без адекватной среды его восприятия” (Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996. С. 262). Что верно, то верно” (Булдаков В. Красная смута. С. 204-205).
46) Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия V. Пг., 1917. Стб. 1344. А в августе 1917 года Милюков напишет: “История проклянет вождей наших, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю […] Спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие, голосующие за республику, делают это из страха. Все это ясно, но признать это мы не можем. Признание есть крах всего дела и всей нашей жизни, крах всего мировоззрения […] Признать не можем, противодействовать не можем, соединиться с […] правыми […] тоже не можем” (Булдаков В. Красная смута. С. 205.)
47) Розанов В.В. Опавшие листья: Литературно-философские записки. С. 99.
48) Эту позицию со свойственной ей симптоматикой хорошо выразил Василий Шульгин: “На фронте развивалась сумасшедшая “шпиономания”, от которой мутились головы и в Государственной Думе. Люди не понимали, что “фронтовые жиды” не перестанут шпионить, если крепче поприжать “тыловых”. Не понимали и того, что эти тыловые держат в своих руках грозное оружие — прессу, которой в момент напряжения всех сил государства меньше всего можно пренебрегать” (Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки / Сост. и авт. вступ. ст. Д.А. Жуков, коммент. Ю.В. Мухачева. М., 1989.С. 117).
49) “Единственной попыткой противодействия со стороны правительства была цензура думских речей, опубликованных в газетах. Это вызвало резкий протест и негодование. “Как жаль, что страна не узнает речи Милюкова. Одно скажу: после не стыдно за Думу, и теперь никто — ни современники, ни история — не скажут, что Дума молчала, постыдно молчала и потворствовала глупости”, — писал домой А.И. Савенко” (Гайда Ф.А. Указ. соч. С. 233).
50) Степун Ф.А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 1994. С. 237-238.
51) Здесь, быть может, уместно вспомнить слова Георгия Федотова, сказанные им в 1939 году в статье “Создание элиты (Письма о русской культуре)”: “Ведь до сих пор интеллигенция в России живет как колонии европейцев среди цветных рас — с той только разницей, что здесь белые находятся в рабстве у цветных” (Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. / Сост., вступ. ст., примеч. В.Ф. Бойкова. СПб., 1991. Т. 2. С. 220).