Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2007
Александр Евгеньевич Бобраков-Тимошкин (р. 1978) — филолог-богемист, переводчик, докторант Института чешской литературы и теории литературы философского факультета Карлова университета (Прага).
Александр Бобраков-Тимошкин
Чехи и немцы. 1918—1938
Johann Wolfgang Brügel
Češi a Němci. 1918 —1938
Z němčiny přeložil Petr Dvořáček
Praha: Academia, 2006.
Трагедия судетских немцев, переплетенная с трагедией Чехословакии в 1938—1945 годах, — сюжет, мимо которого трудно пройти исследователю Центральной Европы. История катастрофы, завершившей многовековое сосуществование двух народов в одном государстве, заслуживает внимания как сама по себе, так и в связи с более общими проблемами построения современной нации и государства (и с нынешними интерпретациями, продолжающими оказывать влияние на общественное сознание и политику).
Ценность книги родившегося в Чехословакии немецкого историка Иоганна Вольфганга Брюгеля (1905—1986), книги, впервые опубликованной в Мюнхене в 1967 году (ее перевод на чешский язык вышел в прошлом году в пражском издательстве «Академия»), в том, что она — одно из первых исторических исследований проблематики, вынесенной в ее название: «Чехи и немцы. 1918—1938». Для автора отношения между чехами и немцами в так называемой Первой Чехословацкой республике (ЧСР) были еще «живой» историей. Адресатом исследования стало прежде всего поколение, пережившее описанные в нем события. В такой ситуации было бы трудно ожидать от автора полного нейтралитета: книга писалась как полемическая, что заметно в способе аргументации, в расставленных акцентах. Однако при этом автор избрал метод, позволивший избежать позиции мемуариста, личной «правдой» набирающего у публики очки, иногда в ущерб правде исторической. Брюгель предоставляет слово архивным документам (многие, в особенности из архива МИД Германии, опубликованы им впервые), создает полифонию голосов — в книге звучит прямая речь практически всех главных участников событий, от руководителей Чехословакии до деятелей нацистской Германии. Сама же личность автора некоторым образом служит моральной основой повествования, повышает уровень доверия читателя к тексту.
Хотя в наши дни книга Брюгеля читается иначе, чем 40 лет назад в Германии, новый контекст не лишает ее актуальности. Становится очевидным, что это не сиюминутный полемический материал, а серьезное исследование, которое до сих пор — несмотря на то, что за прошедшие десятилетия и в Германии, и в Чехии появилось немало работ по проблеме «чехи и немцы», — может стать источником важной информации и импульсом для размышлений.
Автор-свидетель
Брюгель родился в 1905 году на юге Моравии, в немецкоязычной еврейской семье. Став в 1918 году, как и более трех миллионов чешских («судетских») немцев, гражданином Чехословакии, он начиная со второй половины 1920-х принимал активное участие в политической жизни страны. Иоганн Вольфганг Брюгель стал одним из самых видных молодых активистов немецкой социал-демократической партии в Чехословакии и помощником ее лидера — Людвига Чеха, занимавшего в 1929—1938 годах пост министра. До последних дней существования Первой республики немецкие социал-демократы оставались верны ей и ее демократическому строю. Многие из них продолжили борьбу с нацизмом — и после оккупации Чехии и Моравии, и в эмиграции. Брюгель работал в аппарате чехословацкого правительства в Лондоне. Вернувшись после войны в Прагу, он, однако, убедился, что депортация немцев из страны принимает тотальный характер, и уже в 1946 году выехал обратно в Лондон, где и прожил оставшиеся 40 лет жизни, став корреспондентом ряда западногерманских изданий. Историческими исследованиями Брюгель начал заниматься в 1960-е годы. Итогом изысканий стали два тома, посвященные отношениям между чехами и немцами в Чехословакии. Здесь мы пишем о первом томе, второй же рассказывает о 1939—1946 годах и описывает механизмы принятия решения о депортации судетских немцев и его осуществления (чешский перевод готовится к печати).
Оставаясь убежденным социал-демократом, Брюгель не мог принять распространенного в послевоенной Западной Германии представления о Чехословакии как государстве, угнетавшем немцев, о справедливости требований Судетонемецкой партии Конрада Генлайна, которая изначально якобы не имела ничего общего с нацизмом, и о коллективной вине чешской нации за послевоенную депортацию судетских немцев. Объективно укреплению таких взглядов способствовала и деятельность бывшего руководителя немецких социал-демократов в Чехословакии Венцеля Якша, в книге «Путь Европы к Потсдаму» подвергшего не только послевоенную, но и предвоенную ЧСР резкой критике. В подтексте исследования Брюгеля — полемика, прежде всего, с Якшем. Исследования Брюгеля сыграли свою роль в формировании более взвешенной оценки немецким обществом событий в Чехословакии в 1938—1946 годах и подготовили почву для объективных работ историков нового поколения во главе с Детлефом Брандесом.
Актуальность 40 лет спустя
«Прочешская точка зрения»[1] Брюгеля отнюдь не казалась таковой идеологам социалистической Чехословакии. Официальная идеология чехословацкого Национального фронта начиная с 1945 года наложила «табу» на темы депортации немцев и участия чехословацких немцев в антигитлеровской борьбе. Даже до прихода к власти коммунистов в чехословацких элитах существовал консенсус по немецкому вопросу, который книга Брюгеля нарушала хотя бы тем, что подчеркивала лояльность десятков тысяч судетских немцев республике. Для коммунистических властей была неприемлемой и оценка Первой республики как демократического государства, крах которого стал катастрофой и для чехов, и для немцев, и глава, посвященная отношению КПЧ к немецкой проблеме, развенчавшая легенду о коммунистах как единственных защитниках ЧСР от нацистской угрозы.
И после 1989 года — несмотря на снятие запрета с обсуждения судетонемецкой темы, появление более или менее объективных публикаций крупных чешских историков (Ян Кржен, Вацлав Курал) и разнообразные мнения, высказывавшиеся в прессе, — чешские политики, практически единым фронтом, продолжают защищать послевоенный консенсус, принимая декларации о недопустимости ревизии так называемых «декретов Бенеша». Судетские немцы по-прежнему воспринимаются многими в Чехии как враги, пугало «возвращения немцев» время от времени появляется на сцене актуальных политических споров. С другой стороны, ряд чешских публицистов и историков выступает с радикальными требованиями противоположного характера — возвращения собственности немцам, ставя при этом под сомнение справедливый характер Первой республики и солидаризируясь с позицией Судетонемецкого земского объединения.
В этой ситуации книга Брюгеля не может быть интерпретирована в отрыве от актуального контекста ее прочтения сейчас и по-чешски, поэтому узловые точки исследования будут нами отмечены с оглядкой на этот фактор (благо 700-страничный труд со 100 страницами комментариев предоставляет достаточный объем для разных интерпретаций).
Пять «мифов» о чехах и немцах
Брюгель строит исследование на изучении (и, как правило, попытке развенчания)ключевыхисторических мифов, в том или ином виде представленных — как ни парадоксально — в послевоенном сознании как чехов, так и немцев, как минимум, судетских. Действуя с невыгодной исходной позиции (читатель знает, что сосуществование чехов и немцев в едином государстве потерпело крах), автор утверждает, что судьба Первой республики не была предопределена, а единое государство чехов и немцев вполне могло существовать и дальше.
Историк стремится доказать ошибочность пяти главных общераспространенных постулатов:
1. Чехословакия возникла искусственно, как результат «Версальской системы», стала «Австро-Венгрией в миниатюре», была постоянным очагом нестабильности в Европе и несостоявшимся государством[2].
2. Первая Чехословацкая республика была чешским национальным государством, идеология которого предусматривала неравноправие судетских немцев, а практическая политика была направлена на их угнетение.
3. Подавляющее большинство судетских немцев протестовало против включения населенных ими территорий в состав Чехословакии и активно боролось против дискриминации и чешского государства как такового.
4. По сути, следствие из п. 3, представленное, соответственно, в чешской национальной идеологии: «Судетские немцы — пятая колонна Гитлера», и в самосознании и историографии судетских немцев: «Мы стали жертвой Гитлера».
5. Синтетический «вывод», к которому приходят антагонисты: чешско-немецкое сосуществование в одном государстве было обречено с самого начала.
Исторический финал драмы взаимоотношений чехов и немцев, в которой 1918—1938 годы представляют лишь несколько итоговых сцен, казалось, хотя бы частично подтверждает верность этих утверждений. Брюгель, однако, считает иначе.
Были ли альтернативы созданию Чехословакии?
К теме «искусственности» Чехословакии историк подходит, изучая возможные альтернативы «чехословацкого проекта». Исследование начинается с постановки вопроса, можно ли было реформировать Австро-Венгрию, на обломках которой возникло Чехословацкое государство: «Любой анализ чешско-немецкой проблемы — в прошлом, настоящем и будущем — в первую очередь должен ответить на вопрос, можно ли было предотвратить распад Австро-Венгрии; а в случае положительного ответа, было ли тогда желательным этот распад предотвратить»[3]. На оба этих вопроса в первых главах «Чехов и немцев» дается отрицательный ответ. В свидетели Брюгель привлекает австрийских и немецких политиков, как своих единомышленников (социал-демократов Карла Реннера или Виктора Адлера, считавшего, что «распад был уже в крови и война вынесла на свет божий то, что давно уже было реальностью»[4]), так и сторонников пангерманской идеи.
Политические требования основных партий чешских немцев до Первой мировой войны, указывает Брюгель, заключались в постепенной германизации чешских земель и дискриминации чешской части их населения. Основную вину за возникновение в Чехии культурного «апартеида» автор также возлагает на немцев: «…обучение чешскому языку не сочеталось с национальной гордостью немецкого сверхчеловека»[5]. В такой ситуации создание независимого государства (когда для этого возникли выгодные внешние условия) было, по мнению Брюгеля, вполне оправданным решением чешских элит; не вызывает у него сомнений и обоснованность участия в «проекте» словаков: «Могли ли чехи серьезно принять решение, которое из общих рядов исключало этнически родственных словаков?»[6]
Сецессия невозможна и нежелательна
Брюгель, однако, идет дальше и провозглашает тезис не только о невозможности, но и нежелательности сецессии судетонемецких территорий в 1918 году. Отрицая распространенное мнение об изначально резко антинемецкой политике чехословацких властей, автор «Чехов и немцев» возлагает вину за упущенный шанс принять участие в строительстве государства на политических лидеров судетских немцев, погнавшихся за миражом «права на самоопределение».
Важна здесь вторая глава под названием «Право на самоопределение — не всемогущее заклинание». Брюгель подробно описывает попытки руководителей чешских немцев во главе с Рудольфом Лодгманом организовать в 1918—1919 годы движение за отделение пограничных областей от Чехословакии и их присоединение к Германии, но приводит ряд аргументов, указывающих на обреченность таких попыток и их вредность для самих немцев.
Во-первых, чешские немцы не представляли собой единую нацию, которая могла бы требовать «права на самоопределение»: даже общего названия всех немцев, живших на территории Чехословакии, не существовало(словосочетание «судетские немцы» появилось, по сути, только в 1930-е годы). Во-вторых, чешские немцы никогда не были германскими подданными, их домом на протяжении веков была именно Богемия, а их история разворачивалась во взаимодействии с чехами, а отнюдь не с немцами, жившими по другую сторону Судетских гор. «Географический» патриотизм, хотя и уступил в XIX веке место этническому, не мог полностью исчезнуть из сознания чешских немцев. Наконец, многовековое существование бок о бок с чехами, пусть в ситуации социально-культурного «апартеида», не могло не давать своих плодов в виде смешанных браков, двойной идентичности[7] и, наконец, просто этнической пестроты пограничных территорий, на которых жили и сотни тысяч этнических чехов.
Уже эти обстоятельства, по мнению Брюгеля, опровергали «миф» о необходимости и возможности сецессии судетских территорий. Однако автор приводит еще два весомых аргумента: невозможность существования Чехословакии и, следовательно, реализации права на самоопределение чешской нации без включения населенных немцами пограничных территорий, а также экономические причины, вследствие которых, считает Брюгель, сепаратистское движение быстро сошло на нет. Фактически опровергая мнение о «Версальском диктате», Брюгель полностью соглашается с формулировкой мирной конференции:
«…отделение всех населенных чешскими немцами территорий поставило бы под большую угрозу не только Чехословакию, но и одновременно создало бы большие проблемы для самих немцев. Единственным возможным решением было включить немцев в состав Чехословакии»[8].
Дискриминация не была государственной политикой
Брюгель почти полностью отвергает обвинения в адрес Чехословакии в антинемецкой политике и угнетении немецкого меньшинства.
Он отрицает, что сразу после провозглашения независимости Чехословакии правительство нового государства отказалось вести переговоры с представителями местных немцев. Напротив, как считает Брюгель, чехи были к переговорам готовы, предлагали немцам ряд уступок (в том числе кресло министра без портфеля и участие в конституционном собрании) — в обмен на немедленное признание ЧСР. В оценке этой ситуации он солидаризируется с Фердинандом Пероуткой, считавшим, что немцы, отвергнув это требование, «ошиблись и сами лишили себя влияния, которое они могли бы получить»[9].
Точно так же отвергается и критика в адрес первого президента ЧСР Томаша Масарика и его правой руки, министра иностранных дел Эдварда Бенеша, связанная с якобы не исполненным ими обещанием превратить Чехословкакию в принципиально многоэтничную «вторую Швейцарию» с несколькими официальными языками. Брюгель настаивает, что фразу Бенеша о Швейцарии, сказанную им на мирной конференции в 1919 году, не следует трактовать буквально: речь шла о метафоре демократического малого государства — а в этом смысле «обещание» выполнено было. Принцип демократии, положенный в основу не только политической системы, но и идеологии Первой республики, несмотря на все ее проблемы, по Брюгелю, был главным фактором, не позволяющим говорить о ней как о «переиздании» Австро-Венгрии.
Масарик и Бенеш вообще берутся автором под защиту. Даже в спорных программных заявлениях чешских политиков Брюгель подчеркивает не идею доминирования чехов в новом государстве, а заверения, что немцы будут обладать в нем всеми правами[10].
Такая позиция (в особенности в отношении Бенеша, который предстает на страницах исследования как убежденный демократ и сторонник удовлетворения всех разумных требований немцев) в 1960-е годы, тем более в среде судетских немцев, была крайне непопулярной. Здесь Брюгель вступает в прямую полемику с Венцелем Якшем, который еще во время Второй мировой войны разошелся с Бенешем, президентом Чехословакии в изгнании (Якш требовал в послевоенной Чехословакии, как минимум, автономии для судетских немцев). Прямо не критикуя своего заочного оппонента, Брюгель полемизирует с ним, приводя множество цитат из «довоенного» Якша, прославляющего Масарика и Бенеша. Есть здесь, однако, и более глубокий подтекст: читатель, зная, что случилось с судетскими немцами в 1945 году, может сделать вывод об искренности как Якша, так и самого Бенеша. Похвалы, высказанные Брюгелем в адрес второго президента Чехословакии, пропитаны сожалением о том, что и чехи, и немцы, обладавшие потенциалом взаимопонимания, довели ситуацию до краха.
Критика и несбывшиеся надежды
Но абсолютно «прочешской» позиция Брюгеля не становится. Первой республике он предъявляет ряд серьезных претензий, поддерживая мнение судетонемецких демократических «активистских» партий, признавших в 1920-е Чехословакию, но не прекративших борьбы за равноправие немцев в ней — например, в вопросах языка или равного доступа к государственной службе. Брюгель критикует чехов за то, что до 1926 года они не привлекали немцев к работе в правительстве; за принятие Конституции ЧСР без участия немцев, что стало «пятном на чехословацкой демократии»[11]; за некоторые законы, создавшие ситуацию неравноправия, в первую очередь лингвистического. Он верно отмечает главное противоречие в государственной идеологии Чехословакии — между «идеей построить современное, демократическое и проевропейски ориентированное государство, справедливое одинаково ко всем своим гражданам, о чем мечтал Масарик, и тенденцией… сделать это государство… средством реализации национальных устремлений чешского и словацкого народов»[12] — и обвиняет чешских националистов в противодействии планам Масарика сблизиться с немцами:«…представление о национальном государстве все же часто было непризнанным руководством к действию для весьма сильного — и, в большинстве своем, националистически ориентированного — чешского чиновничьего аппарата, который в лозунге “наша республика” видел не совсем то же самое, что Масарик и Бенеш»[13].
Приводя данные об активном участии немцев в чехословацкой политике (а также цитируя лояльные по отношению к государству высказывания лидеров крупнейших немецких партий[14]), Брюгель пытается опровергнуть сразу два «мифа»: как немецкий (об угнетении немецкого меньшинства в ЧСР и тотальном неприятии им государства), так и чешский (о немцах как изначальных врагах республики[15]). Во всяком случае, противоречия между чехами и немцами в ЧСР 1920-х годов не кажутся ему непреодолимыми, какую-либо дискриминацию на уровне гражданских прав он категорически отвергает, приводя факты о том, что, например, система образования или местного самоуправления в Чехословакии была гораздо более выгодной для немцев, чем в Австро-Венгрии для чехов. Важным шагом на пути к решению проблем историк считает вступление немецких министров в правительство в 1926 году:
«…если бы в то время кто-нибудь рассказал судетским немцам, что конституция, под которой они живут, это “беспрецедентный акт насилия”, у которого отсутствует “какое-либо моральное обоснование”, то они, скорее всего, подняли бы его на смех»[16].
По мнению Брюгеля, в конце 1920-х Чехословакия была готова к тому, чтобы постепенно перейти от идеи национального государства к идее государства многоэтнического, однако договориться чехам и немцам помешали три фактора: яростное сопротивление националистов с обеих сторон, мировой экономический кризис и, наконец, приход к власти в Германии нацистов, бросивших немалые силы и средства на дестабилизацию Чехословакии.
«Пятая колонна»?
Успех Судетонемецкой партии (СДП) на выборах 1935 года и рост поддержки большинством немцев идеи отторжения Судет от ЧСР не являются для Брюгеля предопределенными еще конструкцией Чехословакии. Ответственность за произошедшее он возлагает главным образом на нацистов и лично Гитлера, поставивших перед собой задачу любой ценой разрушить Чехословакию и умело организовавших — на волне экономического кризиса и с помощью крупной финансовой поддержки — протестные настроения в чехословацких пограничных областях. Немалая часть ответственности, однако, приходится и на долю демократических немецких партий в ЧСР, нерешительных, интригующих чешских политиков, а также европейских держав, в первую очередь — на Англии.
Брюгель решительно отвергает мнение, что Судетонемецкая партия изначально создавалась «снизу» как патриотическое движение судетских немцев, что она никак не была связана с НСДАП и что добивалась она не отторжения судетских областей от ЧСР, а лишь равноправия и автономии для немцев. По мнению исследователя, «лояльность» партии Конрада Генлайна государству (как и уверения ее вождя в отсутствии связей с нацистами) были политической тактикой, позволившей партии избежать запрета и привлечь к себе в том числе и умеренных избирателей. Брюгель находит нацистские идеи в статьях Генлайна, опубликованных еще до 1933 года, а также приводит свидетельства функционеров нацистской партии (да и самого Генлайна), подтверждающие, что с самого начала Судетонемецкая партия создавалась под диктовку НСДАП.
В любом случае после аншлюса Австрии маски были сброшены, и на месте «демократа» Генлайна возник национал-социалист: «…мы немцы, а поскольку мы немцы, то мы открыто заявляем о приверженности немецкому, то есть национал-социалистическому, мировоззрению» (из заявления СДП 1 мая 1938 года)[17]. В таких условиях принятие так называемых «Карловарских требований» Генлайна (где содержался в том числе пункт об автономии населенных немцами областей) было для Чехословакии, по мнению Брюгеля, самоубийственным. Сохранение демократии и права отдельной личности для автора гораздо более высокие ценности, чем «коллективные права» этнической группы, за которые боролись и многие судетонемецкие демократы. Идеям о Чехословакии как чешском национальном государстве (как их воспринимало большинство чехов), и даже как о стране с двумя государственными нациями, «чехословацкой» и немецкой (о ней на закате Первой республики начали говорить руководители ЧСР), Брюгель противопоставляет идею «гражданской нации», объединения граждан по ценностному, а не этническому признаку.
В книге подробно описаны перипетии 1938 года, завершившиеся отторжением от Чехословакии населенных немцами территорий. Ошибкой руководства ЧСР Брюгель считает согласие на привлечение к конфликту международных посредников — в условиях, когда Генлайн подготовил почву для восприятия своих идей многими европейскими элитами, эти посредники, по мнению автора, не могли быть объективными. Вину за Мюнхен Брюгель возлагает (конечно, помимо Гитлера и СДП) на западных союзников Чехословакии и на сами чехословацкие власти, не решившиеся защищать страну, несмотря на готовность населения, включая и большое число чехословацких немцев. Даже в сентябре 1938-го, по мнению автора, большинство немцев не выступало активно против Чехословакии, что выразилось в провале организованного генлайновцами путча в пограничных областях и участии более половины немецких призывников в чехословацкой мобилизации.
Немецкие защитники Чехословакии
Брюгель показывает, что среди судетских немцев было немало тех, кто остался верен Чехословакии. В особенности это относится к социал-демократам, отождествившим себя с ее демократическими ценностями. И здесь в исследовании звучит «полифония» голосов, подтверждающих авторские оценки, — Брюгель приводит высказывания как самих социал-демократов, говорящих о ЧСР как «последнем бастионе европейской морали, человечности и миролюбия»[18], так и, например, германского посла в Чехословакии, утверждавшего, что немецкая социал-демократическая «печать… не перестает публиковать мерзкую пропаганду, полную лжи и всяких ужасов, и постоянно нападает на членов имперского правительства»[19]. Приводя примеры антинацистской борьбы своих товарищей по партии — часто в одиночку (как это случилось на последних в Первой республике местных выборах в 1938 году, когда социал-демократы остались в пограничных областях единственной силой, способной противостоять генлайновцам, несмотря на угрозы и террор), Брюгель показывает, что до самых последних дней многие чехословацкие немцы не желали «домой, в рейх», и, более того, боролись против осуществления этих планов с оружием в руках.
В «мюнхенском сговоре» Брюгель видит трагедию не только чешского народа, но прежде всего Чехословакии как общего государства чехов и немцев, подчеркивая, что самые страшные последствия Мюнхен принес евреям и немецким антифашистам, которые, в отличие от этнических чехов, не могли покинуть пограничные области и стали первыми жертвами нацистского террора. Именно их, указывает автор, в первую очередь предали в Мюнхене Франция и Англия[20].
Отказ от стереотипов
Выводы, к которым приходит автор, обращены, прежде всего, к немецким читателям: необходимо пересмотреть сложившиеся стереотипы в отношении межвоенной Чехословакии и места немцев в ней, оценить демократическое наследие судетонемецких социал-демократов, отвергнуть героизацию судетонемецкого «движения за независимость». Автор призывает немцев признать свою долю ответственности за послевоенную депортацию, хотя, конечно, не одобряет ее; лозунг «Мы хотим домой, в рейх» и утверждения о коллективной вине чешского народа за «насилия над немцами» в сентябре 1938-го семью годами позже «обернулись бумерангом, попавшим и в тех немцев, которые никогда не идентифицировали себя с национал-социализмом»[21]. Само чешско-немецкое сосуществование в Первой республике Брюгель называет «ни раем, ни адом», констатируя: «О подавлении прав неславянского населения не могло быть и речи, не существовало, однако, и плана, как решить имевшиеся проблемы»[22]. Примерно к такому выводу приходит и большинство современных историков — как чехов, так немцев.
Можно сказать, что недостатки исследования Брюгеля являются продолжением его достоинств. Автор не свободен полностью от личного взгляда на события, его политические симпатии видны невооруженным глазом — они на стороне немецких социал-демократов в Чехословакии, роль которых в некоторых случаях преувеличивается, а других немецких демократических партий — преуменьшается. Не вполне справедлив автор в оценке так называемого «младоактивизма» — последней попытки в 1936—1937 годах сохранить единство немцев—политических противников Генлайна. Брюгель в чем-то идеализирует демократию Первой республики, действия Масарика и Бенеша оценивает с позиций их убежденного сторонника. Он не вполне убедительно объясняет причины успеха партии Генлайна на выборах — автор с большим удовольствием подчеркивает, что 35% немецких избирателей не голосовали за «пятую колонну», но почти не анализирует мотивации тех 65%, которые за нее голосовали (даже не будучи убежденными нацистами). Впрочем, и эти недостатки лишь подчеркивают один из главных тезисов исследователя — чехословацкая демократия представляла ценность как для чехов, так и для немцев; от имени последних Брюгель и выступает.
Все это не мешает признать книгу Брюгеля выдающимся исследованием. Автору удалось поколебать немало как чешских, так и немецких устойчивых взаимно негативных представлений о межвоенном чехословацком периоде; показать, что, несмотря на трагический финал, это был яркий и полезный опыт сосуществования разных этнических групп в демократическом государстве, павшем жертвой, скорее, не внутреннего распада, а внешних сил. Наконец, сама личность автора — немца, стремящегося к максимальной объективности и нередко занимающего «прочешскую» позицию, — служит подтверждением многих тезисов, высказанных в его исследовании.