Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2007
Юрий Александрович Дракохруст (р. 1960) — политолог, журналист. Автор многочисленных публикаций в белорусской, российской и европейской прессе.
Юрий Дракохруст
С чего начинается Родина?
Речка потекла вспять, затопила
картофельное поле,
бывшее гордостью ибанчан, и образовала море,
ставшее гордостью ибанчан.
Александр Зиновьев. Зияющие высоты
Война за историю
Во время четырехдневной манифестации, которая проходила на Октярьской площади в Минске 19—22 марта 2006 года после президентских выборов, ее участники не только выражали свое возмущение фальсификациями, не только требовали перевыборов и ухода Александра Лукашенко, они также приняли символическое решение о переименовании площади, на которой выражали протест, в площадь Кастуся Калиновского[1] — одного из лидеров восстания 1863—1864 годов против российского правления.
Эта деталь — весьма характерный показатель того, что политическая борьба в Беларуси не ограничивается сферой собственно политической, это и борьба принципиально различных трактовок истории.
Одним из первых решений Верховного Совета после августовского путча 1991 года стало учреждение новых символов государства — бело-красно-белого флага и герба «Погоня». Коммунистическое большинство парламента, пребывавшее в смятении после победы в Москве Бориса Ельцина, уступило в этом вопросе сильному давлению Белорусского народного фронта.
Политический реванш, связанный с приходом к власти в 1994 году Александра Лукашенко, тоже сопровождался символическим реваншем — по результатам референдума 1995 года, инициированного президентом, государственные герб и флаг были заменены на модифицированные государственные символы Советской Белоруссии.
Школьные программы и учебники истории, введенные после 1991 года, были отменены, как исполненные «националистического духа», а взамен введены новые, точнее, как и государственные символы, представлявшие собой некоторую модификацию истории БССР.
Впрочем, модификации официального взгляда на историю продолжаются до сих пор. Войны за историю, происходящие в постсоветских странах (и Белоруссия не исключение), служат яркой иллюстрацией максимы советского историка Михаила Покровского: «История — это политика, опрокинутая в прошлое». Однако дело в том, что политика, в том числе и политика победителей, со временем заметно меняется.
Александр Лукашенко действительно пришел к власти на пророссийских лозунгах, интеграционные инициативы, предпринятые в первые годы его правления, создавали впечатление, что Белоруссия и Россия в скором времени объединятся в единое государство. Впрочем, уже даже тогда некоторые обстоятельства заставляли усомниться в том, что целью белорусской власти является именно такое объединение. А уже в начале нового тысячелетия это стало совершенно очевидным.
Такой поворот от политики (точнее, риторики) объединения к построению суверенного государства порождал если не изменение взгляда на историю, то усиление его эклектичности. Доведение до логического конца исторической концепции, которой руководствовалась власть в середине 1990-х годов в борьбе с оппозицией, означало, что Белоруссия, по существу, не имеет собственной, нероссийской истории, что она есть часть России. А такой вывод к концу минувшего века не устраивал уже не только разгромленную оппозицию, но и победившую власть. С другой стороны, полное принятие исторической концепции оппозиции таило и таит в себе немалые риски для нынешней власти. Поэтому для того, чтобы хоть как-то свести концы с концами, приходится создавать идеологические конструкции, весьма напоминающие саркастическую цитату из Александра Зиновьева, вынесенную в эпиграф. Пример такой конструкции — следующая развернутая цитата из установочной статьи первого заместителя главы Администрации президента Белоруссии Анатолия Рубинова:
«Не события средневековой давности, не победы в далекий период Великого княжества Литовского (которым историки, в зависимости от “установок”, регулярно меняют национальные “знаки”, приписывая успехи то одному, то совершенно иному, из другого государства, “полководцу”) должны быть источником гордости белорусского народа. Предметом подлинной гордости должна быть исключительная способность и восприимчивость белорусов к прогрессу и цивилизации. Именно это позволило нашему народу из нищей, неграмотной страны построить в кратчайшие исторические сроки современное цивилизованное европейское государство… Ведь Белоруссия смогла стать самостоятельным государством не вопреки, а благодаря усилиям советской страны, прежде всего братского российского народа. Без его деятельной помощи мы никогда не смогли бы в столь короткие сроки развиться из бедной, аграрной, малограмотной окраины Российской империи в мощную страну с развитой наукой, образованием, промышленностью, культурой, с подготовленными институтами государственного управления. И вовсе не борьба за национальную независимость привела к отделению Беларуси от Союза, а тектонические исторические процессы, которые произошли вопреки воле и желанию белорусского народа. Вспомните референдум о сохранении Союза, который прошел незадолго до его распада… сегодняшняя суверенная Белоруссия выросла не из эмигрантских идей националистов, а из по-настоящему братской семьи советских республик, благодаря совместным усилиям всех народов, и прежде всего русского»[2].
Идея о том, что целью Советского Союза было не сохранение его целостности, а независимость составляющих его частей, представляется более чем оригинальной. А что делать — иная родословная сегодняшней Белоруссии означает капитуляцию перед своими политическими врагами внутри страны, отрицание независимости страны лишает легитимности и смысла государственное служение академика Рубинова и его шефа.
Однако в оправдание президентского идеолога следует сказать, что подобная эклектика является в значительной степени отражением противоречивости, эклектичности самого массового сознания.
Рынок историй
В описаниях борьбы за историю, которая имеет место в постсоветских государствах, речь обычно идет собственно о ратоборцах, то есть об адептах противоборствующих исторических концепций, о самих этих концепциях, а также о конечном результате их борьбы — то есть о том, какой взгляд на историю стал доминирующим. При этом народ, общество рассматривается согласно формуле Мао Цзэдуна — как чистый лист бумаги, на котором можно писать любые иероглифы. Можно, однако, рассматривать общество в духе Бурдьё, как потребителя специфического товара — конкурирующих исторических концепций. То есть традиционный подход тоже учитывает взгляд со стороны потребителя, но косвенным образом — неявно предполагается, что если носители некой исторической схемы одержали политическую победу, сумели завладеть рычагами ретрансляции своих взглядов, то, по-видимому, их взгляд на историю вызывал меньшее отторжение у общества, чем взгляды их оппонентов.
Однако такой подход представляется недостаточным. Во-первых, победа той или иной политической силы не всегда означает, что обществу близок именно ее взгляд на историю, во-вторых, именно в смысле исторических схем победы нередко оказываются пирровыми и победители даже против своей воли присваивают, хотя бы отчасти, взгляд на историю поверженных в прах оппонентов.
Согласно политической философии, исповедуемой белорусским президентом до последнего времени, Белоруссия, белорусское государство начались в 1919 году, с образования БССР. Это выражается во всей политике главы государства, пафос которой — возвращение в «золотой век» БССР. Это — возвращение не просто к предыдущему, лучшему, с точки зрения Александра Лукашенко, периоду белорусской истории, это возвращение именно к истокам, в которых видят «золотой век» все мифологии. Эта политика с необходимостью включает в себя и жесткую борьбу с иными, конкурирующими версиями национального мифа.
С другой стороны, доктрина, согласно которой истоки белорусской государственности лежат в Великом княжестве Литовском[3] и в Белорусской Народной Республике[4], является частью кредо национально ориентированной оппозиции. А поскольку популярность этой оппозиции — неизмеримо меньшая, чем популярность главы государства, то, казалось бы, и воззрения белорусов на историческое изначалие их державы должно склоняться скорее к версии президента Лукашенко.
Тем более неожиданными выглядят данные опроса НИСЭПИ[5], проведенного в июне 2004 года.
Таблица 1. Распределение ответов на вопрос: «Какая держава, по вашему мнению, была первым в истории белорусским государством?» (в %)
|
Великое княжество Литовское (XIII—XVIII вв.) |
34,6 |
|
Белорусская Народная Республика (1918) |
15,1 |
|
Белорусская Советская Социалистическая Республика (1919—1991) |
17,0 |
|
Республика Беларусь (с 1991 года — по настоящее время) |
18,2 |
|
Затруднились ответить / Нет ответа |
15,1 |
Как видим, относительное, но весьма внушительное (более трети) большинство относит начало белорусской государственности к Великому княжеству Литовскому. Этот результат выглядит тем более удивительно, что и официальные СМИ, и школьные учебники такую версию национальной истории в последнее время если не сильно отрицают, то уж, во всяком случае, не сильно и пропагандируют.
Опрос элиты (крупных чиновников, директоров заводов, редакторов газет и так далее), проведенный в конце 2006 года, дал еще более «убойные» ответы на этот вопрос — 80% (!) опрошенных назвали ВКЛ первым белорусским государством в истории, на БНР пришлось лишь 8%, по 5% — на БССР и РБ.
Можно, конечно, предложить объяснение, несколько снижающее это чудо национальной памяти. Отвечая на вопрос анкеты, многие респонденты рассуждали, так сказать, по аналогии: «Русские, литовцы, поляки, немцы, французы — все ведут свою историю из глубины веков. А мы чем хуже? Что там подревнее? ВКЛ. Значит, ВКЛ. И срок существования подходящий — 5 веков, не какие-то теперешние 13 лет».
Возможно, именно так многие респонденты, отвечая на этот вопрос, и рассудили. Но даже если это и так, то в любом случае это свидетельствует о желании легитимизировать, обосновать для самих себя белорусскую государственность.
То есть, с одной стороны, националисты, символом веры которых как раз и является ВКЛ, потерпели сокрушительное поражение, но, с другой стороны, общество (и элита, в том числе и властвующая, этих самых националистов победившая) эту часть воззрений проигравших приняла, посчитала своими.
Если для некоторых российских политиков (и немалой части российского народа) белорусская государственность с 1991 года — историческое недоразумение, гражданин Беларуси (и тем более белорусский чиновник) не может так думать по определению, он ищет историческую легитимацию своему сегодняшнему статусу и находит ее.
Возвращаясь к табл. 1: сравнительную немногочисленность тех, для кого первая белорусская держава — БНР, можно отчасти объяснить агрессивной, сохранившей еще советские традиции дискредитацией республики, просуществовавшей лишь несколько месяцев в 1918 году. Ярлыки «антисоветчиков», «буржуазных националистов», «немецких наймитов», навешанные на деятелей БНР, возможно, отпугивают многих; в любом случае выбор в пользу БНР слишком тесно связан со злободневной политической борьбой. Князей и канцлеров ВКЛ в наймитстве вроде никто не обвинял, а то, что они были феодалами, так тогда всюду такие были. И тут белорусы не хуже других.
Конечно, при сравнении с ситуацией в соседних странах с устойчивой государственной традицией белорусское историческое сознание трудно назвать консолидированным — из табл. 1 следует, что только около 50% опрошенных выводят белорусскую государственность из досоветской традиции. Однако это огромная цифра, если учесть весьма неблагоприятные условия формирования исторического сознания белорусов — оно растет не как цветы на ухоженной клумбе, а как трава на пустыре (а часто и сквозь асфальт). Но именно в этих условиях особенно наглядно демонстрируется сила и естественность процесса.
Этому, кстати, нисколько не противоречит сравнительно низкая популярность национальноориентированной оппозиции: общество, как придирчивый покупатель, берет те идеологические «продукты», которые ему подходят, не особенно глядя на физиономии «продавцов».
Герои белорусов
В опросах, проведенных Независимым институтом социально-экономических и политических исследований (НИСЭПИ) в 1996 и 2004 годах, респондентам было предложено составить своеобразный Пантеон героев из деятелей белорусской, российской, советской и всемирной истоии. Предлагался набор конкретных имен, однако респондент мог выбрать из них любое количество симпатичных ему персонажей. Списки различались — в 1996 году в нем были только деятели прошлого, но зато в нем фигурировали и западные политики. Результаты обоих опросов представлены в следующей таблице.
Таблица 2. Кто из нижеперечисленных политических деятелей в наибольшей степени вам симпатичен, соответствует вашему идеалу политика? (возможно более одного ответа, в %)
|
|
1996 |
2004 |
|
Владимир Путин |
—* |
39,3 |
|
Петр Машеров[6] |
45,2 |
32,7 |
|
Петр I |
34,2 |
30,9 |
|
Александр Лукашенко |
— |
21,3 |
|
Екатерина II |
— |
15,4 |
|
Леонид Брежнев |
20,0 |
13,2 |
|
Кастусь Калиновский |
4,2 |
11,0 |
|
Иосиф Сталин |
10,8 |
9,0 |
|
Михаил Горбачев |
4,2 |
8,7 |
|
Владимир Ленин |
18,7 |
8,6 |
|
Князь Витовт[7] |
2,2 |
6,6 |
|
Лев Сапега[8] |
— |
6,5 |
|
Никита Хрущев |
6,4 |
6,5 |
|
Маргарет Тэтчер |
19,5 |
— |
|
Юрий Андропов |
12,9 |
— |
|
Петр Столыпин |
10,8 |
— |
|
Джон Кеннеди |
9,1 |
— |
|
Шарль де Голль |
3,9 |
— |
|
Аугусто Пиночет |
2,4 |
— |
|
Адольф Гитлер |
2,2 |
— |
|
Уинстон Черчилль |
2,1 |
— |
* Прочерк означает, что указанный политик не фигурировал в списке соответствующего опроса
Конечно, списки героев существенно различались по принципу составления, что затрудняет сравнение, тем не менее между результатами, отделенными друг от друга восемью годами, можно усмотреть явное сходство.
Первое, что обращает на себя внимание. — это относительно стабильная популярность Петра Машерова. Руководитель республиканского филиала КПСС, хотя бы с точки зрения объема реальных властных полномочий несопоставимый с иными персонажами списка, в 1996 году был абсолютным лидером симпатий, а во втором опросе уступил только Путину, заметно опередив, однако, действующего главу независимой Беларуси. При этом стоит заметить, что в последние годы никакого официального культа Машерова не наблюдалось, а после попытки его дочери Натальи Машеровой поучаствовать в президентской кампании 2001 года официальные СМИ как будто забыли имя ее отца. В 2005 году Александр Лукашенко своим указом переименовал одну из центральных магистралей Минска из проспекта Машерова в проспект Победителей. Именем бывшего лидера компартии Белоруссии была названа гораздо менее значимая улица столицы. В этом (никак внятно не объясненном) переименовании, по-видимому, сказалась ревность действующего президента к лидеру былых времен, который, как видим, в массовом сознании остается самой значимой фигурой прошлого.
Хотя легенда о Машерове, как показывает сравнение данных опросов 1996 и 2004 годов, несколько потускнела, она оказывается достаточно живучей, о чем, впрочем, косвенно свидетельствовал и стремительный рост рейтинга Натальи Машеровой на определенном этапе предвыборной кампании 2001 года. Судя по всему, в народном сознании Машеров удивительным образом стал патриархом, родоначальником белорусской национальной государственности.
Вторая любопытная особенность табл. 2 свидетельствует в определенном смысле о короткой исторической памяти — не умаляя политических талантов Лукашенко и Путина, стоит все же отметить, что создания великих держав и империй, а также великих геройств (равно как и великих злодейств) за ними не числится. Тем не менее довлеет «дневи злоба его»: респонденты ставят своих современников вровень, а то и выше великих деятелей прошлого. И дело тут не в ретроградности или прогрессивности: Петр I и Лев Сапега проигрывают Путину и Лукашенко не потому, что последние — фигуры более значительные, а потому, что в массовом сознании прошлое вообще «проигрывает» настоящему.
О том, как своеобразно это прошлое воспринимается, свидетельствует высокий результат, «показанный» Екатериной II. Великое княжество Литовское, с Люблинской унии XVI века ставшее автономной частью Речи Посполитой, окончательно утратило свою самостоятельность именно при Екатерине. Речь Посполитая была разделена между Австрией, Пруссией и Россией, и земли нынешней Беларуси отошли российской короне. Как писал Пушкин: «Униженная Швеция и уничтоженная Польша — вот великие права Екатерины на благодарность русского народа». Насчет русского народа не будем спорить с классиком, но, как видим, и белоруский народ относится к царице с достаточной симпатией — по крайней мере с большей, чем к героям своей собственной истории, и в частности к великим строителям того же ВКЛ.
Впрочем, в отношении к национальным героям за 8 лет произошли некоторые изменения.
В опросе 1996 года рейтинг князя Витовта был меньше ошибки репрезентативности — 3%, весьма незначительным был и показатель симпатий к Кастусю Калиновскому.
С тех пор популярность легендарного князя выросла втрое, вровень с ним стал и знаменитый канцлер княжества, а лидер народного восстания преодолел барьер популярности в 10%. Можно предположить, что на отличиях в популярности национальных героев отчасти сказывается советский опыт, обусловливающий, кроме всего прочего, и чуть большее знание о Калиновском.
Он единственный присутствовал и в советском пантеоне белорусских героев (правда, как борец не с российским владычеством, а с самодержавием вообще) как бунтарь, вроде Разина или Пугачева.
Тем не менее, несмотря на заметный рост симпатий к национальным героям, они по-прежнему уступают лидерам симпатий — Машерову и российским царям. Такие относительно низкие показатели симпатий к белорусским героям на первый взгляд противоречат предшествующим данным об ответах на вопрос об истоках белорусской государственности, в которых более чем каждый третий опрошенный назвал таким истоком ВКЛ, самими яркими лидерами которого и были Витовт и Сапега (и памятью о котором вдохновлялся Калиновский). Но противоречие это мнимое. Даже простое знание об исторических личностях требует известной осведомленности, однако в советские времена период ВКЛ вообще трактовался как оккупация Белоруссии литовскими феодалами, да и сейчас школьные учебники об этом периоде не слишком распространяются, по крайней мере не трактуют его как «золотой век». Но держава, государственность — это для белорусов дело серьезное, и тут все должно быть «как у людей»: чем древнее, тем лучше.
Кстати, не исключено, что и в отношении белорусов к Екатерине II мы сталкиваемся с подобным парадоксом, только с обратным знаком. Совершенно не обязательно, что приверженцы императрицы — заядлые русские империалисты. Весьма вероятно, что их оценка базируется вовсе не на жестокой имперской формуле Пушкина; для них Екатерина — просто могущественная (и тем симпатичная) правительница, а то, что это могущество прирастало, кроме всего прочего, и разрушением тогдашней белорусской государственности, многим сегодняшним белорусам, во-первых, просто неизвестно, а во-вторых — это для них несущественно.
Наш Петр Миронович
Рейтинг Машерова, особенно в сравнении с рейтингами белорусских героев прежних веков, свидетельствует о том, что в массовом сознании нынешняя белорусская государственность выросла из квазигосударственности советской республики не только хронологически, но и идейно. Когда Александр Лукашенко в ответ на предложение Владимира Путина о том, чтобы Белоруссия стала частью России, с обидой заметил, что «даже Сталин до такого не додумался», — это не только несуразность, это и отражение массовых представлений о БССР как о чем-то большем, чем провинции единой страны: советская, но все-таки Белоруссия.
Эта двойственность отражается и в том обстоятельстве, что популярность вождей этой самой единой страны и в 1996, и в 2004 году оказывалась существенно ниже, чем популярность Машерова.
Впрочем, популярность всех лидеров советской эпохи за восемь лет заметно снизилась. Причем если снижение симпатий к Машерову можно отчасти объяснить кардинальным изменением официальной информационной политики за прошедшие годы, то в отношении Ленина и Брежнева никаких подобных изменений не происходило. Можно, конечно, предположить, что в июньском 2004 года опросе НИСЭПИ симпатии к Брежневу, Ленину и Сталину «достались» Путину и Лукашенко, благо некоторое сходство при желании можно усмотреть. Но и это гипотетическое перераспределение лишь подтверждает общую тенденцию — в массовом сознании советский период уходит в необратимое прошлое. Уходит достаточно медленно и постепенно, но неумолимо. А прошлому, как таковому, белорусы не очень симпатизируют.
Время сглаживает различия: символично, что в рейтинге популярности в 2004 году создатель коммунистической империи Ленин мирно соседствует с разрушителем, пусть отчасти и невольным, этой империи Горбачевым. Кстати, весьма показателен двукратный за 8 лет рост симпатий к первому и последнему президенту СССР.
Белорусское общественное мнение перестает воспринимать нынешнюю постсоветскую эпоху как катастрофу, как ошибку истории, и поэтому человек, во многом и положивший начало этому новому времени, оценивается сегодня иначе, чем в 1996 году.
Вместе с тем, белорусы по-прежнему живут в значительной степени в российском (по крайней мере, историческом) контексте: российские великие герои и злодеи — это и их, белорусов, герои и злодеи.
Любопытные результаты дает эта таблица (ограничимся опросом 2004 года) с разбивкой по возрастным группам. Можно предположить, что симпатии к политикам советского периода и к русским царям — удел старшего поколения, поскольку именно такой взгляд на историю это поколение усваивало начиная со школьной скамьи на потяжении всей последующей жизни. В то же время от молодежи, сознательная жизнь которой прошла фактически уже в независимой Беларуси, можно было бы ожидать больших симпатий к белорусским героям, и меньших — к советским вождям. Соответствующие распределения показывают, что эта гипотеза верна лишь отчасти.
Таблица 3. Распределение ответов на вопрос «Кто из нижеперечисленных политических деятелей в наибольшей степени вам симпатичен, соответствует вашему идеалу политика? (возможно не более трех ответов)»среди самой младшей и самой старшей возрастной группы(опрос 2004 года, в%)
|
|
Все опрошенные |
18—29 лет |
Ранг |
Более 49 лет |
Ранг |
|
Владимир Путин |
39,3 |
42,3 |
1 |
35,4 |
3 |
|
Петр Машеров |
32,7 |
21,5 |
3 |
37,8 |
1 |
|
Петр I |
30,9 |
40,8 |
2 |
22,8 |
4 |
|
Александр Лукашенко |
21,3 |
5,6 |
12 |
36,1 |
2 |
|
Екатерина II |
15,4 |
21,3 |
4 |
11,2 |
7 |
|
Леонид Брежнев |
13,2 |
5,3 |
13 |
17,5 |
5 |
|
Кастусь Калиновский |
11,0 |
14,3 |
5 |
8,0 |
9 |
|
Иосиф Сталин |
9,0 |
7,9 |
8 |
12,9 |
6 |
|
Михаил Горбачев |
8,7 |
7,3 |
9—10 |
10,5 |
8 |
|
Владимир Ленин |
8,6 |
7,3 |
9—10 |
4,0 |
11 |
|
Князь Витовт |
6,6 |
12,1 |
6 |
2,6 |
13 |
|
Лев Сапега |
6,5 |
10,6 |
7 |
3,5 |
12 |
|
Никита Хрущев |
6,5 |
6,2 |
11 |
4,9 |
10 |
Действительно, оценки молодыми респондентами Калиновского, Витовта и Сапеги заметно выше, чем оценки опрошенных в целом и, тем более, чем оценки старшего поколения. Но вот что удивительно — и к российскому президенту, и к российским царям молодой белорус тоже питает куда большую симпатию, чем его среднестатистический соотечественник.
Кого молодые белорусы оценивают ниже, чем опрошенные в целом, так это коммунистических вождей, а кого существенно ниже — так это действующего главу Беларуси. Как ни странно, в своих оценках молодежь оказывается даже более пророссийской, чем население в целом: не говоря уже о предпоследнем месте Лукашенко, белорус Машеров, занимающий третье место, по уровню популярности вдвое уступает российскому президенту и царю-преобразователю. Однако, с другой стороны, весьма показательно, что и среди молодого поколения, довольно скептически относящегося к советскому прошлому, в лидирующей тройке оказывается бывший первый секретарь ЦК КПБ. При этом стоит отметить, что в день его смерти самому «старому» из молодых респондентов не было и десяти лет. Так что о собственном опыте в данном случае не может быть и речи, налицо легенда Машерова в чистом виде. Но именно на молодежной группе можно убедиться в устойчивости и живучести этой легенды.
У старшего поколения Машеров — на первом месте, ненамного опережая Лукашенко и Путина. Именно старшее поколение оказывается в своих симпатиях наиболее патриотичным, правда, символами его Беларуси оказываются опять же не Витовт и Сапега, а Машеров и Лукашенко. Среди особенностей оценок этой группы стоит отметить сравнительно низкий уровень симпатий к российским царям и относительно высокую оценку «архитектора» благословенного застоя — Брежнева. Однако даже он, не говоря уже о других лидерах СССР, более чем вдвое уступает по популярности лидирующей тройке Машеров—Лукашенко—Путин.
Это, кстати, отчасти опровергает расхожее представление, что, мол, старшее поколение живет советским прошлым. Если и прошлым, то своебразно интерпретированным, воплощенном почему-то не в Сталине, а в Машерове и в романтике «советского ренессанса» Лукашенко. Но ренессанс — это всегда немного игра, это особый способ движения вперед, а не реальная попытка вернуть прошлое. Так что белорусы преклонных лет, оставаясь, безусловно, детьми своего времени, живут все же не в нем, а в настоящем.
Загадкой остаются устойчивые симпатии белорусов к Машерову, симпатии, которые, как мы видели, питают отнюдь не только старики. Шагом к разрешению этой загадки могут служить данные табл. 4.
Таблица 4. Распределение ответов на вопрос «Кто из нижеперечисленных политических деятелей в наибольшей степени вам симпатичен, соответствует вашему идеалу политика? (возможно не более трех ответов)»среди минчан и сельских жителей(в %)
|
|
Все опрошенные |
Минск |
Ранг |
Село |
Ранг |
|
Владимир Путин |
39,3 |
28,6 |
3 |
36,6 |
1 |
|
Петр Машеров |
32,7 |
37,8 |
2 |
26,1 |
3 |
|
Петр I |
30,9 |
47,2 |
1 |
22,0 |
4 |
|
Александр Лукашенко |
21,3 |
16,3 |
5 |
33,5 |
2 |
|
Екатерина II |
15,4 |
24,6 |
4 |
14,5 |
5 |
|
Леонид Брежнев |
13,2 |
12,7 |
7 |
14,1 |
6 |
|
Кастусь Калиновский |
11,0 |
11,9 |
8 |
9,6 |
7 |
|
Иосиф Сталин |
9,0 |
13,1 |
6 |
9,3 |
8 |
|
Михаил Горбачев |
8,7 |
9,6 |
11 |
7,5 |
10 |
|
Владимир Ленин |
8,6 |
10,3 |
10 |
9,3 |
9 |
|
Князь Витовт |
6,6 |
11,5 |
9 |
4,5 |
12 |
|
Лев Сапега |
6,5 |
8,4 |
12 |
3,2 |
13 |
|
Никита Хрущев |
6,5 |
3,2 |
13 |
6,0 |
11 |
Именно при Машерове произошла великая социальная трансформация Белоруссии — в 1970-е годы численность городского населения превысила численность сельского, Белоруссия из края аграрного и сельского стала республикой индустриальной и городской. И поныне Машеров, как видно из табл. 4, — герой белорусского города, а не деревни.
По мнению некоторых белорусских национально ориентированных публицистов, бывшему партсекретарю — «коммунистическому коллаборанту» и «разрушителю белорусской культуры» — не место в национальном пантеоне. Но белорусы в целом оценивают своего лидера 1970-х годов согласно критериям, отличным от тех, которыми пользуются упомянутые публицисты, и, возможно, всеобщие симпатии к Машерову — своеобразная признательность лидеру, благодаря которому (или «при котором» — это различие на самом деле не столь уж важно) белорусское общество приобрело современный вид.
Стоит отметить, что и в отношении минчан, как и ранее в отношении молодежи, мы сталкиваемся с похожим феноменом. Среди столичных жителей Калиновский, Витовт и Сапега популярнее, чем среди всех опрошенных, но и русские цари популярнее, чем среди населения в целом. «Рейтинг» Петра I у минчан больше, чем в среднем по выборке, в полтора раза и вплотную приближается к отметке 50%.
Этот феномен выглядит особенно парадоксальным с учетом обстоятельства (подтверждаемого и многочисленными опросами, и просто повседневной белорусской практикой), что именно молодежь и столичные жители в наибольшей степени привержены независимости своей страны. Однако эта установка, как видим, сочетается с большими, чем в среднем, симпатиями не только к героям национальной истории, но в еще большей степени — к российским императорам, едва ли не наиболее ярко символизирующим российское правление в Белоруссии. А сравнительно низкий уровень симпатий к этим персонажам российской истории свойственен как раз «слабым» социальным группам и сочетается у них с просто катастрофически низким уровнем популярности национальных героев, высокой популярностью Александра Лукашенко и, кстати, гораздо меньшей приверженностью независимости Беларуси.
Глубокая включенность в культурно-исторический контекст бывшей метрополии не только не противоречит, но оказывается и положительно связанной с нежеланием, чтобы сегодняшняя Беларусь очутилась в составе России.
Табл. 4 задает еще одну интересную загадку. Как мы видели в табл. 3, среди белорусской молодежи Путин заметно популярнее, чем среди населения в целом. А вот среди минчан — нет, тут отклонение (и довольно значительное — 10 процентных пунктов) в противоположную сторону. Причем «рейтинг» Путина-героя почти равномерно растет от деревни к Минску: село — 36,6%, малые города — 36,3%, большие города — 43,5%, областные центры — 53,4%. А в столице — обвал.
Что ломает вроде бы очевидную тенденцию?
Можно предположить, что Минск — средоточие не только студенчества, образованных людей и так далее, но и город чиновничества, причем и чиновничества национального уровня, которому по долгу службы приходится непосредственно взаимодействовать на высоком уровне с зарубежными коллегами. Эта последняя категория белорусского чиновничества вообще сосредоточена почти исключительно в Минске. И для них Путин — это не столько информационный или культурный феномен, это в первую очередь главный начальник их российских партнеров. А взаимодействие с этими партнерами, согласование национальных интересов далеко не всегда носит идиллический характер. Какое добро и зло принесли Белоруссии Петр I и Екатерина II — дело давнее, не очень белорусам (в том числе и чиновникам) известное и интересное. А вот как государственные интересы сегодняшней России сталкиваются с государственными интересами сегодняшней Беларуси — это минским чиновникам известно лучше, чем кому бы то ни было. А у них есть семьи, знакомые, свой круг, где они выступают лидерами мнений.
Весьма поучительные результаты дает факторный анализ переменных, соответствующих симпатиям к 13 политикам прошлого и настоящего, которые фигурируют в опросе июня 2004 года. Такой анализ позволяет выделить набор латентных факторов (а их меньше, чем исходных переменных), который в значительной степени обусловливает исходный набор переменных.
Кратко остановимся на характеристике первых трех латентных факторов, которые вместе обусловливают 33% суммарной вариации исходного набора. Самым сильным фактором, дифференцирующим ответы, является отношение к белорусским героям минувших веков — Калиновскому, Сапеге и князю Витовту (этот фактор обусловливает 13% суммарной дисперсии исходного набора переменных). Как мы видели в табл. 2, число приверженцев этих персонажей невелико, но, во-первых, симпатии к ним сильно коррелированы между собой, а во-вторых, именно отношение к этим героям сильнее всего разделяет всех опрошенных.
Природа второго фактора объясняет многое в текущей белорусской политике. Этот фактор связан с позитивным отношением к Екатерине ╡╡ и Петру ╡ и отрицательным — к Александру Лукашенко (11% сумарной вариации исходного набора переменных). Отсюда видно, что, искореняя национализм, действующая власть в известном смысле рубит сук, на котором сидит. Если главные герои белорусов — великие русские цари, то места всему собственно белорусскому (в том числе и такому яркому проявлению белорусскости, как борьба с белорусским национализмом Александра Лукашенко) просто не остается. Поэтому национализм может быть сколь угодно побиваем, но никогда не будет побежден, точнее, будучи повержен в одних формах, он будет возрождаться в других, нередко достаточно экзотичных.
Наконец, третий по весомости фактор (который обусловливает 10% суммарной вариации исходного набора переменных) связан с одинаковым отношением к Брежневу и Машерову. И в Беларуси, и в России многие воспринимают сейчас брежневскую эпоху как «золотой век». То, что в состав соответствующего фактора входят эти два политика, проясняет природу почитания Машерова — для белорусов он, кроме всего прочего, своеобразная национальная реинкарнация Брежнева, лидер, который обеспечивал стабильность и известный рост достатка.
Белорусское массовое историческое сознание весьма противоречиво и парадоксально. В определенном смысле оно легитимизирует нынешнюю белорусскую государственность опытом квазигосударственности советской Белоруссии (БССР), наиболее яркое подтверждение чему — чрезвычайно высокая популярность лидера КПБ 1970-х годов Петра Машерова. Одновременно белорусское общественное сознание в значительной мере продолжает оставаться в русском историческом контексте — герои русской истории воспринимаются белорусами как свои герои.
С другой стороны, наблюдается рост популярности героев национальной истории, особенно среди молодежи. При этом в еще большей степени имеет место (по крайней мере, на абстрактном уровне) стремление отнести историю национальной государственности в глубину веков, к Великому княжеству Литовскому.