Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2007
Хочу поговорить с вами об одной книге. Но последующие строки — не рецензия, а, как говорится, “сообщение о существенном факте”. Факт же состоит в том, что в этом году издан труд под названием “Книга погромов”[1] — тысяча страниц, на которых опубликованы описания многочисленных погромов, имевших место в ходе Гражданской войны на территории юга России, а также нынешних Украины и Беларуси. Описания были составлены свидетелями событий, большинство из которых были потерпевшими, или на основании их опросов. Сбор свидетельств осуществляли несколько комиссий. У людей, собиравших эти показания, были конкретные цели — от возбуждения уголовных дел до организации помощи пострадавшим. Но сегодняшнему читателю становится видна куда более масштабная, экзистенциальная, историческая цель: не дать злу и злодейству, горю и страданию пройти незамеченными, оказаться забытыми. Материалы частично публиковались и в те годы, но в основном остались в архиве и вот теперь, почти через столетие, явлены нам.
Я хочу поделиться с вами несколькими мыслями, которые приходят при чтении этих страниц на ум тому, кому приходится заниматься социологическими исследованиями не истории, а современности, и проблемами не какой-либо одной этнической группы, а многонациональной страны.
На обложке книги — звезда Давида, внутри — очередные страницы истории евреев. Но издатели справедливо считают, что изданные документы относятся и к истории Гражданской войны в целом. Ведь погромы, как и прочие преступления тех лет, совершенные людьми против людей, это действия обоюдные. Удел жертв — гибель или мучения, но удел другой стороны — смертный грех. Документы свидетельствуют о том, что осознание этого так или иначе присутствовало. Власти (и “красные”, и “белые”, и иные) издавали приказы и постановления, запрещающие погромы как преступления, за которые предусмотрено наказание. Находились православные священнослужители, говорившие своим прихожанам о богопротивности участия в таких делах. Есть свидетельства о том, что сами участники насилий и убийств иногда ужасались тому, что творили. Описаны крестьяне, приезжавшие в города поучаствовать в погромах и грабежах, но потом старавшиеся в церкви очиститься от греха. Наконец, были погромщики, страшившиеся возмездия от мертвецов, от тех, кого они убили. Разумеется, все названное — исключения, правилом было массовое сознание/ощущение дозволенности и права на нарушение самых базовых законов и заповедей, что и сделало погромы массовым, а не исключительным феноменом в истории Гражданской войны. Но мне кажется важным указать на, скажем так, социальное подсознание греха.
Общественные деятели России — такие, как, например, Владимир Короленко, — за десятилетия до Гражданской войны протестовали против погромов, заботясь не только о физическом спасении тех, кто был или мог стать жертвой, но и о нравственном спасении тех, из чьей среды вышли или могли выйти погромщики. Их усилия оказались тщетны. “Знаменитые” погромы в городах Российской империи в конце XIX — начале XX века не принесли столько жертв, сколько породила одна сотая погромов, которые станут широко известными только благодаря документам, опубликованным в книге, о которой идет разговор. В этом — огромной важности урок для нас сегодня. Он помогает понять, какую опасность для всего общества представляет нравственная дозволенность насилия и нарушения человеческих законов, реализуемая сперва в ограниченных пространственно-временных условиях — погроме, длящемся три дня, казарменном произволе, длящемся два года, локальной войне, длящейся десяток лет. Проходит немного времени, и оказывается, что в обществе уничтожен иммунитет к нарушению охраняющих его норм и заповедей. И начинается то, что зовется разгулом насилия или, на нынешнем языке, — террором, истребление людей людьми не на поле боя, но “в мирной жизни”. Ведь и жертвы этих погромов, где громили якобы чужих, составляют менее сотой всех жертв, павших от рук “своих” в ходе Гражданской войны, а потом репрессий 1920-1930-х.
Ключевым здесь является вопрос, как и почему отключаются механизмы социальной регуляции. Я не могу дать здесь готового ответа, но можно посмотреть, какие типы возможных ответов есть в нашем распоряжении. Нормальное человеческое сознание, как правило, не может вместить в себя погромы и подобные им эксцессы и в таком случае отписывает их, например, по ведомству “стихии”, бессознательного. Недаром так часто поминается в наши дни пушкинское определение русского бунта как не только “беспощадного”, но в первую очередь “бессмысленного”, то есть, буквально, иррационального.
Книга между тем содержит несколько попыток дать научные объяснения феномену погромов, которые предпринимали люди, по горячим следам обобщавшие собранные свидетельства и пытавшиеся выстроить общую картину происходящего. Большинство объяснений принадлежит, что неудивительно для тех лет, к марксистской парадигме. Согласно ей погромы оказываются “неправильным”, неклассическим вариантом классовой борьбы. В одном случае их объясняют тем, что еврейство “ошибочно” приписывается целиком к классу эксплуататоров (а оно в значительной мере само состояло из эксплуатируемых). В другом случае объяснение строится на деклассированности погромщиков (крестьяне, раскрестьяненные призывом в армию и опытом войны). Современному читателю хорошо видна неадекватность этих толкований: соответствующая теория именно здесь расписывается в своем бессилии.
Между тем, материалы книги при их современном прочтении подталкивают, как кажется, к тому, чтобы связать феномен погромов не с патологией сознания и издержками классовой борьбы. Что-то может прояснить институциональный подход. Из истории погромов известно, какую важную роль в их провоцировании играет позиция власти, и это при том, что случаи ее прямого участия в организации относительно редки, хотя и случаи прямого подавления погромных действий также не часты. Наиболее типичным является двойственное поведение, вариантов которого множество. Верховное начальство может осуждать погромные действия, а нижние чины им потворствовать, или же правитель какими-либо символическими жестами, а то и прямыми заявлениями показывает, что закон будет применяться к “своим” и “чужим” по-разному. Такой сигнал запускает механизм погрома, освобождая общество от ответственности за содеянное. Осознание того, что за погром “ничего не будет”, — один из главных пусковых механизмов массового насилия. Не то ли делают на наших глазах присяжные и суды, освобождающие от наказания лиц, совершивших насилие подобного рода над “чужими”?
Сигнал подается всему обществу, но ловится отдельными его группами. В социологии XIX века много внимания уделялось “толпе”, в том числе специфическим состояниям и аффектам, которые проявляются в таких случаях. Но “толпа” как огромная масса людей, в которой человек может затеряться, — это феномен крупного города. Такая социальная ситуация вообще не встречалась в относительно малочисленных по количеству жителей местечках и селах. Погромы, описываемые в книге, творили рассеявшиеся по улицам группы солдат, крестьян, мещан. Толпы, как правило, не было. Но все же многие погромщики, как свидетельствуют выжившие жертвы, находились в некотором особом эмоциональном состоянии. Слова “зверское лицо”, “зверское выражение лица” попадаются в книге нередко. Групповые механизмы действуют и “заочно”, они посильнее механизмов “толпы”.
Насилие в XX веке объясняют “возвратом к Средневековью”. Надо же как-то понять, почему люди внезапно оказываются способными к совершению чудовищных поступков, нарочито бесчеловечных (убийства младенцев, умерщвление беременных, беспомощных стариков). Но такое объяснение ничего не объясняет.
Не раз описывался эксперимент, в котором обычного человека за очень короткое время превращали в палача, готового применять пытки. (Эксперимент был безопасным в том смысле, что удары электротоком лишь имитировались.) Известная современным россиянам практика казарменного насилия свидетельствует о том же: в ее системе от унижений, побоев и пыток не избавлен никто — об этом много пишут. Но обычно забывается оборотная сторона: никто не избавлен от роли унижающего, бьющего, пытающего. За вычетом тех, кого механизм дедовщины выбраковывает на первом этапе; все “настоящие мужчины” с непреложностью делают то, что делали с ними, сохраняя эту готовность на всю жизнь. Насилие над “своими” в казарме естественным образом переходит в насилие над “чужими”, когда армия оказывается на чужбине. Социализация в насильники оказывается функциональной для армии, чья роль не воевать с противником, а контролировать собственное население и свою территорию. И тут, в наши дни, как и в описываемом лихолетье 1920-х, человек оказывается крайне слабо защищенным не только от чужого насилия над собой, но и от риска самому стать насильником.
Словом, дело не в евреях. Вот данные всероссийского опроса, проведенного “Левада-центром” в августе 2007 года.
|
Следует ли ограничить проживание на территории России людей следующих национальностей? (приводятся ответы “следует ограничить”) |
|
|
Выходцев с Кавказа |
44% |
|
Китайцев |
41% |
|
Вьетнамцев |
34% |
|
Цыган |
25% |
|
Выходцев из бывших среднеазиатских республик СССР |
25% |
|
Евреев |
9% |
|
Украинцев |
6% |
Среди семи народностей, национальных групп, чье проживание на территории России опрошенные считают нужным ограничить, евреи на предпоследнем месте. Они перестали быть торговым народом, каким были в Российской империи (за что тогда и поплатились). Теперь их доля достается другим торговым диаспорам. Они перечислены в списке и все вызывают значительный антагонизм российского массового человека. На вершине выходцы с Кавказа: они заняли в российских городах нишу, оставленную евреями несколько поколений назад. Они стали евреями нынешнего века, и вот в воздухе снова повисло слово “погром”.
Людей с крайними взглядами, считающих, что надо ограничить проживание “всех наций, кроме русской”, — 10%. Судите сами, много это или мало. А вот тех, кто полагает, в соответствии с нашей Конституцией, что “не следует вводить ограничения на проживание людей каких бы то ни было национальностей”, всего 23%. Их, думаю, должно быть больше. Этого требует тяжкий опыт исторических уроков, описанный в книге.
________________________________________________
1) Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны 1918-1922 гг.: Сборник документов / Отв. ред. Л.Б. Милякова, отв. сост. И.А. Зюзина, Л.Б. Милякова (Украина, европейская часть России), Е.С. Розенблат, И.Э. Еленская (Белоруссия), при участии В.Т. Середы. М.: РОССПЭН, 2007.