Интервью с диаконом Андреем Кураевым
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2007
Диакон Андрей Кураев (р. 1963) — православный богослов и миссионер, профессор Московской духовной академии.
Православие, национальная безопасность и демократия
Интервью с диаконом Андреем Кураевым
«Неприкосновенный запас»:Отец Андрей, в последние годы государство снова проявляет повышенный интерес к Русской православной церкви, рассматривая ее в качестве важной составляющей тех или иных своих проектов. Церковь, по мнению многих, просто вписывают в определенную рамку, которая разрабатывается не ею, и тем самым подключают к решению чисто политических задач. Насколько это правильно? Или, возможно, значимость этой темы преувеличена — хотя бы потому, что у государства по-прежнему нет консолидированного национального проекта?
Андрей Кураев: На мой взгляд, преждевременно говорить, что у нас уже выстроена единая «корпорация Россия» с определенной стратегией, четкой аксиологией, единой национальной и религиозной политикой. Даже в кремлевской команде у разных руководителей различные взгляды на сотрудничество с Церковью. Одни поддерживают присутствие православия в школе, другие же относятся к этой идее более чем прохладно или даже однозначно выступают против нее. Элита России по-настоящему еще не сформировалась. И тем более еще не стала служить интересам и ценностям более чем сиюминутным. А это означает, что свободе Церкви пока ничто не угрожает. Для «приватизационных» разборок Церковь ведь нельзя использовать. А более высокой стратегии пока и не видать.
«НЗ»:То есть у нас нет никаких оснований для разговоров о том, что государство толкает Церковь на неправильный и ложный путь?
А.К.:По-моему, нет. Я лично с радостью «столкнулся» бы на какой-нибудь такой путь — скажем, с удовольствием поработал бы на российские спецслужбы. Но ведь не вербуют же! Ну, представьте, еду я за границу, например на Украину, и в МИДе мне дают задание — вступите в контакт с местными религиозными деятелями, выясните, что там происходит, а потом расскажите нам. Я бы и вступил, и рассказал. Но разве ж такие нюансы интересны тому человеку, который олицетворяет Россию в Украине, — господину Черномырдину?! А украинские спецслужбы, кстати, напротив, проявляют активный интерес к моим приездам. Но это — отдельная тема.
Но к делу, однако. Есть у меня такое ощущение, что иногда, спорадически, в головах руководящих товарищей всплывает вопрос о том, что с Церковью «надо что-то делать». Отчего это происходит? Отчасти это следствие того, что некоторые нынешние референты, консультанты и просто министры читали западные учебники прикладной политики и пиара, в которых настоятельно рекомендуют, особенно в периоды избирательных кампаний, заручаться поддержкой конфессионально ориентированных групп электората. О существовании Церкви неизменно вспоминают перед выборами. Но при этом не учитывают разницы между восприятием политики в восточной и западной христианских традициях. Речь о том, что наличие своего мнения о политике и активное участие в политической деятельности — норма западной христианской жизни, а в восточной христианской традиции в таком отношении всегда видели «отклоняющееся» поведение. Если вдруг православный епископ или батюшка начнут высказываться на политические темы, наши прихожане воспримут это как печальный признак: «Что, батюшка, молиться надоело, Евангелие наскучило, раз ты начал в политике копаться?» Поэтому западные схемы у нас не очень работают. Интересно, заметят ли это политтехнологи и насколько тогда снизится посещаемость наших богослужений «первыми лицами»?
«НЗ»:Боюсь, вы все-таки преувеличиваете начитанность тех, кто определяет ныне политику Российского государства — имею в виду ссылку на западные учебники политологии. Кроме того, готов настаивать: в некоторых политических, по сути, вопросах Церковь в наши дни преувеличенно активна. Включаю, например, недавно телевизор и вижу священника, который говорит о том, что вопрос о введении «Основ православной культуры» в школах есть вопрос национальной безопасности России. Не больше и не меньше! Лично меня смешение религии и госбезопасности несколько настораживает.
А.К.: Напрасно, поскольку национальная безопасность и государственная безопасность — не одно и то же. В конце концов, ельцинские годы позади, можно позволить себе вслух говорить о национальном интересе России!
«НЗ»:А в чем он, собственно, этот наш национальный интерес?
А.К.:Национальный интерес России в том, чтобы, во-первых, просто быть. Во-вторых, быть все-таки самоуправляющейся страной, а не чьей-то колонией, самостоятельно определяя приоритеты своей внутренней и внешней политики. В-третьих, самодержавно распоряжаться теми ресурсами — трудовыми, интеллектуальными, природными, — которые у нас есть.
Ведь понятно, что, какие бы замечательные проекты мы ни строили, пытаясь, скажем, решить жилищную проблему или освоить Дальний Восток, они не смогут реализоваться при отсутствии трудовых ресурсов. И вот здесь связь православной культуры и национальной безопасности вполне очевидна. Российский демографический кризис — это кризис в головах. Это кризис в системе ценностей. И поэтому без возвращения к некоторым «архаическим» ориентирам — например, к убежденности в том, что дети есть радость, а многодетная семья есть норма, — у России просто нет будущего. А статистика сегодня такая: в семьях всерьез мусульманских 3,4 ребенка на одну семью, в семьях всерьез православных — 2,8 ребенка на семью, в целом же по стране этот показатель составляет 1,21. А в наиболее богатых городах России, в Москве и Петербурге, — 0,95. Причем, заметьте, Москва — самый православный город страны (4% москвичей бывают в храмах чаще, чем раз в месяц), но тем не менее рождаемость здесь совершенно катастрофическая.
Разумеется, в интересах Церкви максимально аккуратно входить в соприкосновение со школой, не травмируя педагогов, не провоцируя в них и, тем более, в детях антицерковных настроений. Нормальная тактика здесь может быть такой: сначала заказать, написать, изготовить талантливый учебник, настолько «вкусный», чтобы у нормальных педагогов — даже атеистов — слюнки потекли: «Мы хотим работать с таким учебником, дайте нам его!» Чтобы детям захотелось бы по этому учебнику заниматься и, главное, чтобы, прочитав его, им захотелось бы еще и самим что-то почитать на ту же тему. Раз уж мы говорим, что православие есть квинтэссенция нашей культуры, давайте создадим такой учебник. Но пока Московская патриархия продает кота в мешке: имеется красивое название, а что стоит за ним — непонятно. Если такой учебник появится, тогда, пожалуйста, давайте готовить специалистов, создавать экспериментальные площадки, открывать кафедры в пединститутах — и только потом в школы. Это программа лет на 10 или 15. Церковь сама заинтересована в том, чтобы не торопиться в этом деле — нам ведь не нужны бунты насильственно приобщаемой к православию молодежи. Но тут у Церкви возникает определенный конфликт с государством, ибо государство торопится: ему надо ускорить ценностную контрреволюцию в головах детей, потому что еще десятилетие вымирания, и мы войдем в такое пике, из которого выйти уже не сможем.
«НЗ»:Вернусь чуть-чуть назад, к тому краткому описанию суверенной — «самодержавной» — демократии, которое вы дали чуть выше. Вы действительно полагаете, что можно стать великой державой, занимаясь исключительно торговлей нефтью и газом? Лично у меня это вызывает большие сомнения.
А.К.:О «великой державе» я сейчас даже и не думаю — я говорю о «само-державии». Для того чтобы быть самодержавной страной, необходим контроль над собственным интеллектуальным ресурсом. Контроль в том смысле, чтобы мозги перестали утекать за границу.
«НЗ»:Вы меня пугаете! Будем ограничивать свободу передвижения?
А.К.: Да нет, зачем же! Необходимо создавать такие условия, чтобы люди с головой имели интерес к работе у себя на родине. Знаете, в Румынии, например, которая никогда в своей истории не была богаче России, с самого начала рыночных реформ университетским преподавателям платили по 1000 евро в месяц — огромные деньги для румын. Несомненно, сидеть на трубе с грязью из эпохи динозавров и на этом основании мнить себя великой державой, как мы сегодня делаем, просто глупо. Великая держава — та, которая создает свои ноу-хау. Мы же в информационном обществе живем!
В этой же связи — обратите внимание на политику Турции в России. На деньги турецкого правительства в Москве открываются турецкие лицеи, туда берут только мальчиков и только старшеклассников. Ислам не преподается, принимают детей любых национальностей. И дают им, по-моему, неплохое образование: компьютер, иностранные языки и тому подобное. Таким образом, этим детям обеспечивают хороший старт для поступления в конкурентоспособные вузы в надежде на то, что когда они сделают карьеру, то вспомнят, кто подставил им плечо. Так формируется позитивный образ страны, выступившей спонсором их образования, их карьеры. Вот это — нормальная политика; подготовка новых янычар без сабель, но с ноутбуками.
«НЗ»:Почему же, если дело обстоит именно так, это никого не беспокоит? Ведь открой американцы тут сеть своих лицеев, шуму было бы — на всю Россию. Разве нет?
А.К.: Турция, в отличие от США, экспортом оранжевых революций не занимается. Да и у нас уже поняли, что повторения «Майдана» не будет, а потому и пафос борьбы с НКО и зарубежными фондами увял. Стерилизация страны проведена; соответственно, и интерес к упомянутой сфере угас.
«НЗ»: Возвращаюсь чуть назад — к привлекательности родины для российских интеллектуалов. Мне кажется, помимо симпатичных зарплат и приятных условий труда, страна должна соблазнять и своим политическим обликом. Государство, вычеркивающее в избирательных бюллетенях строчку «против всех», в глазах думающих людей не повышает своих котировок.
А.К.:Это верно, то же самое видим и во внешней политике. Надо понимать, что если мы считаем своим долгом поддерживать людей вроде иракского диктатора или любимого корейского руководителя, то человек думающий рано или поздно задастся вопросом: а не появится ли однажды свой Туркменбаши и здесь, в России? Не в качестве гостя, а в качестве, так сказать, «естественного плода» такого рода дружбы? Мы по-прежнему находимся в поисках середины между процветавшим во времена Ельцина и Козырева хулением своей истории и своей страны и нынешним, порой безудержным, «выпячиванием» самобытности даже там, где ее и быть не должно.
«НЗ»:Новый российский режим часто упрекают в том, что он последовательно сворачивает демократические начала. Предположив, что это верно хотя бы отчасти, можно ли усматривать здесь проявление какой-то общемировой тенденции?
А.К.: На мой взгляд, мы присутствуем при глобальном, а отнюдь не только российском демонтаже демократии. В последние полвека принцип «одна страна — один голос» почти полностью ушел из международной политики. Вместо этого серьезные решения все чаще принимаются на уровне закрытых клубов: «большой семерки», Европейского союза или НАТО. То есть в мировую политику все шире входят правила акционерного собрания: голосуют акции, то есть твой кошелек, а не твое физическое лицо.
Кроме того, трудно говорить о торжестве демократии в эпоху торжества массмедиа. Нынешние технологии обработки массового сознания таковы, что сосуществование разных позиций и различных точек зрения становится все менее возможным. Причем на Западе то же самое, что и в России. Нам все время говорят: самое главное и страшное отличие нашей страны от западных стран в том, что в России есть вездесущая Администрация президента, а на Западе все свободно. Но там общественным мнением дирижируют точно так же, как и у нас; просто у нас мы хотя бы знаем, как этот «мозговой центр» называется…
«НЗ»: В принципе, кризис демократии на Западе — тема довольно хрестоматийная. Но вот как назвать то, что у нас с ней происходит?
А.К.: У нас с ней ничего не может происходить, поскольку, чтобы иметь болезнь определенного органа, надо для начала хотя бы иметь сам этот орган.
«НЗ»: И что делать со всем этим?
А.К.: Не знаю. Это не есть предмет моей бессонницы. Думаю в основном о других вещах, и в этой связи могу поделиться кошмаром, который видел недавно.
Я присутствовал на «околоцерковном» мероприятии, где происходило вручение неких общественно-церковных премий. У меня было ощущение, будто увидел будущее — что-то вроде возрожденной православной монархии эпохи развитого путинизма. Честно говоря, озноб пробрал, потому что православная монархия — это такое государство, пусть даже парламентское, в котором на всех действиях власти лежит печать Церкви, а значит, и за все огрехи власти, за всю пошлость ее и бездарность тоже отвечает Церковь. То, что творилось в зале, на сцене, просто потрясало. Среди награжденных орденом с именем церковного святого оказалась некая дама, олимпийская чемпионка по конькам 1960-х годов. Вручают ей премию, а она в ответ говорит: «Для меня это так дорого… Девиз этого ордена “За веру и верность”, а для меня вера очень многое значит в жизни — ведь я всегда верила в силу советского спорта».
Такая вот непристойная игра: вера в Спасителя уравнивается с верой в советский спорт; церковно названной премией награждается человек, которого представляют как заслуженного чекиста СССР; иконы, которые дарят лауреатам, разносят девушки-фотомодели в декольте — и все это под ликом Распятого… Жуть меня взяла. Конечно, пошлость — штука вездесущая! А «государственная церковь» обречена на то, чтобы среднестатистическую дозу глупости и пошлости, характерную для данного режима и для данной страны, нести на своих облачениях и в своих мыслях.
«НЗ»: Именно об этом я говорил в самом начале нашей беседы: есть все же, на мой взгляд, опасность, что Русскую православную церковь втянут в государственные проекты, в которых она не может и не должна участвовать.
А.К.: Я, в общем-то, за то, чтобы нас втягивали в социальную жизнь. Наблюдая церковную жизнь изнутри, я склоняюсь к синодальной модели. Той, которая реализовывалась в XIX веке и которая предполагает значительный, но не безграничный контроль со стороны государства за жизнью Церкви, поскольку она не в состоянии сама создать систему оценки собственной деятельности и успешности работы своих иерархов и функционеров.
Вот, скажем, по какому основанию даются ныне высшие церковные награды или как сейчас делают церковную карьеру? Должны быть гласные, очевидные для всех критерии. Например, человек десять лет уже епископ. Как оценить, достоин ли он возведения в сан архиепископа? Сразу могу назвать один из критериев. Если в русском городе на выборах мэра побеждает кандидат, который однозначно отождествляет себя с какой-нибудь сектой, поддерживает ее или является ее постоянным членом, — это, разумеется, можно оценить как провал местного епископа, его «должностное несоответствие». Одно из двух: или он не обращал внимания на вещи, которые его все-таки касаются, имея прямое отношение к духовной жизни города, или же обращал внимание и выступал, но его слово неавторитетно для горожан.
Нас отличает какое-то отсутствие вкуса к церковной деятельности, которая не связана с богослужением. Нет пока ни желания, ни умения ею заниматься. И в этих условиях ожидания общества и возможности Церкви расходятся иногда довольно резко. Действительно, общество ожидает от нас больше активности в отношении проповеди, а мы на это не откликаемся. В свою очередь, общественные разочарования переходят в разочарования элит. Знаю немало случаев, когда губернаторы с досадой говорят о том, что местного епископа невозможно заставить заняться чем-то еще, кроме богослужений и строительства храмов. Возможно, что в будущем такое понуждение Церкви к работе, понуждение, идущее извне, станет излишним, но пока оно необходимо. Если многие наши епископы не в состоянии слышать голоса своих прихожан, то пусть хотя бы к голосу спонсоров прислушаются.
«НЗ»: Помню, у нас в начале 1990-х были попытки выдвижения священнослужителей в органы власти. Как правило, подобный опыт оказывался печальным.
А.К.: Одно дело — федеральные органы, и совсем другое — региональные или местные. Если говорить о Верховном Совете или Государственной Думе, то там священникам удалось сделать довольно много. Главную задачу, которая перед ними стояла, они выполнили: и на союзном, и на российском уровне были приняты достаточно приличные для тех лет законы о свободе совести. А то, что потом некоторые из этих депутатов-священников пошли вразнос, есть их личная трагедия.
Что же касается различных местных советов, то там политики никогда не было — там нормальная повседневная работа. Я думаю, что и сегодня священник вполне может участвовать в работе таких советов.
«НЗ»: То есть надо избираться?
А.К.: Я не говорю, что надо, но полагаю, что это допустимая вещь. По крайней мере, у наших соседей Украинская православная церковь такое дело практикует.
«НЗ»: Поскольку затронута тема выборов, скажите, каковы ваши прогнозы и ожидания в связи с началом нового избирательного сезона? Чем станет для нас 2008 год?
А.К.: Мне кажется, в истории российского избирательного опыта такой вехи вообще не будет. Понимаете, у гражданина должен накапливаться какой-то позитивный опыт выбора, ответственности, решения, анализа. В данном случае, увы, анализировать будет нечего, да и выбирать почти не придется. Это можно сравнить с бесшовным соединением рельсов: они не стучат и совсем не беспокоят пассажиров — очень передовая модель! Одним словом, рубеж-2008 будет преодолен так, что никто и не заметит.
«НЗ»: Случайно ли этоупоминание о рельсах? По некоторым слухам, именно на этом поприще трудится следующий президент.
А.К.: Нет, у меня такой ассоциации не было. Позволю себе сделать вид, что я недостаточно информирован.
«НЗ»: Прогнозы на будущее или свои рецепты для Церкви у вас есть?
А.К.: Недавно в Брянске декан местного университета представлял меня аудитории и молвил так: «Это отец Андрей Кураев, доктор Русской православной церкви». Мне пришлось отречься: «Извините, я не доктор Русской православной церкви. Я ее пациент, а отчасти жертва». Так что рецептов у меня нет, а предположения есть.
Что могло бы радикально изменить пути русского православия? Только одно: если бы патриархом вдруг стал «аутист». Такой, знаете, человек совершенно не от мира сего, не видящий реальности, не имеющий с ней точек соприкосновения. Безнадежный заложник старых книг и своих принципов. Как, например, чукотский епископ Диомид, который своего губернатора публично клеймит.
Это должен был бы быть человек настолько упертый, что он мог бы реализовать программу жестких реформ в Церкви, несмотря на возмущение и писк со всех сторон.
Первый этап этой реформы — создание церковного «стабилизационного фонда». Одно из действий на этом этапе: в контакте с ФСБ найти тайные банковские счета ряда церковных людей и попросить их перевести денежки в этот самый «стабфонд».
Второй этап — объявление крестин бесплатной требой и запрет на совершение крещения в большинстве храмов России. То есть в тех храмах, где священник не может по-миссионерски захватывающе рассказать о христианской вере, просто опечатать купели. Одновременно надо запретить крестить без «оглашения», то есть без научения крестных родителей, просто родителей и (если позволяет возраст) самих крещаемых основам православной веры и жизни. «Оглашение» должно вызывать в людях восхищение, желание сознательно сделать веру Церкви своей личной верой. Поскольку не каждый проповедник способен так свидетельствовать о своей вере, то хорошо бы и некоторых из них понудить к молчанию. Зато к способным миссионерам следует направлять жаждущих крещения со всей округи.
В результате появится надежда уменьшить скандальный разрыв между числом людей крещеных и людей церковных.
Третий этап: людям, сознательно избравшим православие, предложить ощутить жизнь Церкви как их собственную жизнь. Тут возможно даже введение церковной «десятины». Если и в самом деле Церковь сможет жить на пожертвования своих сознательных членов, то это даст ей финансовую независимость и от государства, и от спонсоров.
Четвертый этап: сознательность жизни в Церкви приведет к сознательному и гласному поименному членству в приходской общине. Человек, который платит «десятину» именно в этот приход, обретает в нем право голоса. И тогда возможен контроль прихожан над церковной кассой и над жизнью духовенства. Возможно прозрачное избрание делегатов на епархиальное собрание и Поместный собор. Тогда же возможно и создание независимого и действующего церковного суда.
Понятно, сколько врагов встретит такая реформа. Поэтому ее инициатор и должен быть глухим «аутистом»: он знает, как надо, а потому и режет по живым и шкурным интересам. А без такого насилия Церковь не сможет вернуться к своим древним канонам.
Ну, а поскольку шансов на такую реформу и таких реформаторов крайне мало (они равняются вероятности Божия чуда), то остается только по-человечески и по-резонерски сказать: чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться.
30 декабря 2006 года
Интервьюировал Андрей Захаров