Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2006
Леонид Янович Косалс (р. 1956) — экономист, социолог, специалист по социально-экономическому развитию постсоветской России и экономической социологии, профессор кафедры экономической социологии ГУ ВШЭ.
Леонид Косалс
Клановый капитализм в России
Промежуточные итоги
До сих пор в российском обществе и среди зарубежных экспертов нет согласия в том, что изменилось в стране в результате реформ, нет и понимания «получившегося» социума. Некоторые считают, что Россия «нормальная среднеразвитая страна» — большая Аргентина с холодным климатом и кучей устаревающего ядерного оружия. Другие — что это поднимающаяся «энергетическая сверхдержава», которая будет определять судьбы мировой экономики, а значит, и политики в XXI веке. Третьи — что происходит/произошла реинкарнация советской системы без коммунистической идеологии, но со всеми прелестями однопартийной политической жизни и всевластия чиновников.
И в самом деле, все это можно найти в пестром калейдоскопе российской действительности, поскольку наше общество еще не закончило «трансформацию» — бег от советской системы. В нынешнем российском обществе присутствуют зачатки как вполне цивилизованной рыночной системы в духе восточноевропейского капитализма, так и вполне «совковые» по сути явления — «телефонное право», телевизионная государственная пропаганда, «членовозы» на резервных полосах, перекрытое движение в час пик и так далее. В отличие от Восточной Европы, которая возвращается на ту траекторию, с которой ее силой увели[1], Россия идет по совершенно незнакомой ей дороге и постоянно испытывает соблазн разом решить все сложные проблемы, вернуться к обществу без олигархов, безработицы и бомжей на улицах. К тому же со временем неприятные стороны советской системы кажутся все более терпимыми, а вновь возникающие новые и новые трудности выглядят порой непреодолимыми. Сумеет ли российское общество, уставшее от перемен, устоять перед этим соблазном, неясно. В то же время очевидно, что, поддавшись ему и попытавшись, скажем, исправить «величайшую геополитическую катастрофу XX века», восстановив в ограниченном виде СССР, Россия не сможет воссоздать советскую систему, а произведет нечто совершенно иное. И это по-прежнему не исключает радикальных поворотов в развитии страны, которые могут стать возможными по другим причинам: например, из-за кризиса на рынке недвижимости, падения цен на нефть или газ на международных рынках или из-за предвыборной политической грызни, что может дать толчок кризису системному.
Тем не менее уже сейчас можно подвести промежуточные итоги преобразований, так как в течение последнего десятилетия социально-экономическая система в стране принципиально не менялась. Она сложилась приблизительно в середине 1990-х годов, эволюционировала, развивалась, в ней происходили перемены, которые, однако, не затрагивали ее сути.
Прежде всего, нужно отметить, что это капиталистическая система, в которой существуют частная собственность и частное предпринимательство. Люди могут создавать частные предприятия, продавать свой бизнес и передавать его по наследству. В рамках этой системы существуют рыночные механизмы с определенным уровнем конкуренции, то есть в принципе каждый может искать потребителя своей продукции и договариваться с ним о цене без формальных разрешений со стороны государственных органов. В этой системе политическая деятельность также не является огосударствленной, в ней имеются формальные признаки демократии: конституция, парламент, выборы, негосударственные медиа, люди по своей инициативе могут создавать общественные организации для представительства своих интересов и защиты своих прав.
Однако констатации факта, что в России имеется капиталистическая система, совершенно недостаточно для понимания реальных черт сложившегося в России общества и его перспектив.
В соответствии с современными представлениями, можно вести речь о «множестве моделей капитализма», которые различаются между собой[2]. Они отличаются уровнем экономической свободы и степенью государственного регулирования рынков, спецификой функционирования отдельных экономических институтов (например, рынка труда), характером государства и социальной политики, особенностями правовой (в том числе, законодательной) и выборной систем. И хотя в каждой стране имеется свой капитализм, со своей спецификой, со своей особой «физиономией», все же можно вести речь об относительно небольшом числе типов, в которые укладываются большинство капиталистических государств. Широко известны модели капитализма, возникшие в развитых странах: либеральная модель (США), государство благосостояния (welfare state) в европейских странах и ее разновидность — «шведская модель», специфическая «азиатская модель» капитализма в Японии.
Все они различаются экономической эффективностью, темпами экономического роста, уровнем и качеством жизни, социальной защищенностью и остротой социальных проблем. Скажем, в либеральной модели лучше и динамичнее работает рыночная система, но зато больше социальных противоречий.
Определенные концепции капитализма есть и для развивающихся стран. Одна из самых известных — это концепция так называемого crony capitalism, или «капитализма для своих», разработанная применительно к условиям Латинской Америки. В ней сделан акцент на устойчивых связях между государственными чиновниками и фирмами, которым первые оказывают покровительство и предоставляют всяческие преференции. В работах, посвященных «капитализму для своих», показано, что эта модель менее эффективна, чем либеральная модель, и подрывает стимулы к инвестициям и инновациям[3].
При том что элементы «кронизма» в России, безусловно, существуют, полной аналогии между российской и латиноамериканской моделями нет — «кронизм» всего лишь одна из специфических черт российской социально-экономической системы. Российский капитализм исследователи называют по-разному: бюрократическим[4], кремлевским[5], потемкинским[6] и так далее, делая акцент соответственно на роли бюрократии, влиянии высших руководителей на идущие процессы, фиктивном характере многих возникших институтов.
При всей важности этих черт для возникшей в России системы, на мой взгляд, ее специфику и отличия от других видов капитализма определяют основные действующие субъекты — кланы и характер взаимосвязей между ними. Поэтому я предлагаю называть эту систему клановым капитализмом.
Термин «клан» касательно политической и экономической жизни страны весьма широко применяется в медиа, реальных деловых отношениях, при проведении конкретных политических расчетов. Однако он практически не проработан в научной литературе. Также нет и анализа системы, в которой кланы занимают центральное место.
Основные черты системы
Итак, кланы, будучи главными действующими лицами сложившейся системы, представляют собой закрытые теневые группы бизнесменов, политиков, бюрократов, работников правоохранительных органов, иногда представителей организованной преступности, объединенных общими деловыми интересами и неформальными отношениями, в противоположность системе, где главную роль играют независимые предприниматели, конкурирующие между собой. В границах клана неформальные внутригрупповые нормы и правила поведения играют более существенную роль, чем формальные законы, и несоблюдение первых карается гораздо более серьезно, чем нарушение вторых.
Важнейшей чертой такой системы является становление особого «кланового государства», основная функция которого состоит в обеспечении благоприятных условий работы крупнейших кланов, создание им преимуществ перед всеми другими участниками политической и экономической жизни. В этой связи речь обычно идет о «коррупции», взятках, откатах и других нарушениях законов. Однако в России эти явления приобрели характер системной черты, суть которой — создание условий для конвертации различных ресурсов, находящихся в распоряжении кланов.
С этой чертой тесно связана другая — особый российский «кронизм», включающий номенклатурное (бюрократическое) предпринимательство, когда роли чиновника и предпринимателя четко не отделены друг от друга и зачастую их одновременно исполняют одни и те же люди. Речь идет не просто о покровительстве со стороны чиновников каким-то фирмам, которые особо дороги их сердцу, как в некоторых странах Латинской Америки, Юго-Восточной Азии или в других частях света, где эти роли более или менее четко разведены. В российском случае — это появление «оборотней в костюмах», которые, с одной стороны, регулируют и контролируют какую-то сферу деловой жизни как «государственные люди», а с другой — делают в этой же сфере деньги как частные бизнесмены.
Четвертая черта кланового капитализм в России — постсоветский монополизм, который носит преимущественно нерыночный характер. Монополизм может возникать в любой капиталистической системе как естественное следствие работы рыночного механизма. Он прежде всего связан с появлением больших, эффективно работающих фирм, которые отвоевывают значительную долю рынка, побеждая своих конкурентов за счет более низкой цены, более высокого качества продукции и так далее. Негативные последствия таких «рыночных успехов» хорошо известны, и так же хорошо известно, как с ними бороться, применяя антимонопольное законодательство. Но в ситуации кланового капитализма, характерной для России, монополия в основном возникает не в результате рыночных успехов частных фирм, а вследствие деятельности самого государства, точнее, тех самых «оборотней в костюмах». Недаром, по данным главы Федеральной антимонопольной службы России Игоря Артемьева, 52% всех дел, связанных с нарушением правил конкуренции, возбуждаются против государственных чиновников[7]. Преследуя собственные деловые интересы, эти «оборотни» могут (и часто делают в реальности) произвольно передать государственные заказы «своим» фирмам, уменьшить число субъектов рынка силовыми методами (проверки контролирующих органов, возбуждение уголовных дел, отказ в выдаче лицензии) или издать распоряжение, обязывающее госорганы содействовать «своей» фирме[8].
И, наконец, важнейшая черта кланового капитализма — институционализация теневой экономики, укоренение ее в деловых отношениях практически всех субъектов, от мелких семейных фирм до органов власти всех уровней[9]. По имеющимся оценкам, в странах с переходной экономикой теневая часть составляет примерно четверть валового продукта, в России она достигает 40-50%, тогда как в развитых странах, входящих в Организацию по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР), она составляет приблизительно 15%[10].
Все эти черты тесно связаны друг с другом: так, для нормальной работы кланов с их скрытой от общественности жизнью необходима теневая экономика, дающая возможность следовать неформальным правилам поведения. Бюрократическое предпринимательство порождает монополизм и ведет к тому, что чиновники «вышибают» с рынков или оттесняют на периферию, в низкоприбыльные сектора, «чужие» фирмы, создавая монополию из «своих» компаний. Это возможно только в условиях особого «кланового государства», сращенного с наиболее мощными группами влияния и дающего им зеленый свет. При этом клановый капитализм в России — это целостная система, по поводу которой возникло относительное социальное согласие влиятельных в обществе сил, не заинтересованных менять сложившийся порядок.
Клановость в этом случае — это способ разрешения частных и общественных проблем, поиск и принятие решений не в соответствии с формальными правилами и законами, а согласно неформальным нормам или реальному «весу» (соотношению влияния и ресурсов) того или иного клана или персоны. Более того, законы здесь работают только в том случае, когда касаются рутинных ситуаций и «маленьких людей», которые не затрагивают чьих-либо значимых интересов. В противном случае в дело вступают механизмы неформальных согласований или даже «клановых войн». Тогда решения «продавливаются» в ходе более или менее ожесточенных схваток, а по форме могут как «соответствовать закону», так и, что случается часто, противоречить ему.
Чтобы понять, как работает эта система, нужно внимательнее присмотреться к факторам, обеспечивающим кланам вольную жизнь.
Как устроены кланы
Мне кажется, что термин «клан» действительно лучше всего подходит для обозначения закрытых деловых групп, тем более что именно такое обозначение стихийно сложилось в нынешней России.
Вообще же, термин «клан» пришел из антропологии, где его используют для обозначения группы кровных родственников, имеющих общего реального или мифического предка. Клан обычно включает несколько семей (групп семей), некоторые кланы имеют признанного лидера — «вождя». Антропологи изучали и изучают кланы в «примитивных» и современных (реже) обществах в Шотландии, Ирландии, Скандинавии, Японии, Китае и многих других странах.
Применяется этот термин и для описания проблем в странах с формирующейся рыночной экономикой — в Венгрии, России, Китае[11]. В данном случае «клан» понимается как деловое сообщество, цель которого состоит в получении прибыли. Независимо от того, включает он родственников или нет, деятельность клана направлена на получение дополнительного дохода, захват новых рынков и активов. Российские кланы обычно состоят из бизнесменов, чиновников, правоохранителей, иногда включают бандитов. Члены семей далеко не всегда входят в кланы в качестве реальных действующих лиц. Скажем, клан Лужкова включает родственников, а клан Ходорковского таковых не включал.
Стратегические цели клана — накопление ресурсов, расширение власти и влияния в определенной сфере деятельности (нефтяной отрасли, торговле и других). Каждый клан стремится достичь стабильного положения и контролировать свою внешнюю среду, создать благоприятные для себя социально-экономические и политические условия деятельности, по возможности — добиться монопольного положения. Конкретные тактические цели зависят от текущей ситуации и могут заключаться в захвате ценных активов, продвижении своих людей в федеральные или местные законодательные органы власти, инвестировании в новую технологию, получении важного правительственного поста, устранении конкурентов или бывших деловых партнеров.
Кланы — это закрытые деловые сообщества, которые берегут информацию о своей деятельности и своем устройстве как от общественности, так и от государства. Большая часть сведений, которая оказывается известной, раскрывается в ходе клановых войн, когда конкурирующие группы распространяют их в прессе или Интернете.
Члены клана связаны близкими дружескими отношениями. В противоположность формальным организациям здесь они базируются на личных обязательствах и зависимостях. Конечно, неформальные отношения существуют в организациях во всем мире. Специфика же кланов состоит в том, что здесь подобные отношения не являются простым дополнением, их роль важнее формальных норм, официальных законов и инструкций. Влиятельный клан имеет много возможностей защитить своих членов, нарушивших формальный закон, но жестоко преследует тех, кто нарушает неписаные правила собственного сообщества.
Неформальные отношения в рамках кланов сопровождаются очень высоким уровнем личного доверия и симпатии. Иногда о них говорят как о «семейных», подчеркивая особо доверительную психологическую атмосферу и высокий уровень внутренней сплоченности. Безусловная лояльность к группе и безоговорочная поддержка отдельных действий — обязательная норма внутриклановой жизни. Оборотная сторона — настороженность и даже враждебность по отношению к «посторонним», то есть к не-членам клана. Скажем, вот как Юлия Латынина описывала это применительно к клану Ходорковского: «Внутри команды никто никому никогда не изменял. С посторонними обращались так: “один попугай сдох, другого купим”»[12].
Такая система, наряду с простыми материальными стимулами, дополнительно создает мощную неформальную мотивацию. Принадлежность к «команде», ощущение ее поддержки и расчет на помощь в сложные моменты может с лихвой компенсировать отсутствие работающей формальной системы социальной защиты.
Вождь — харизматическая личность для членов клана, обладающая для них непререкаемым авторитетом. Он определяет положение всех ключевых фигур, которое зависит от степени близости к нему. Он лично набирает свою команду, каждый член которой связан с ним множеством неформальных личных обязательств. Он также формирует систему неформальных норм и правил, по которым протекает внутренняя жизнь клана, зависящая прежде всего от личных привычек и ценностей, а не формальных законов. Условно, если вождь работает до двух часов ночи, то и все остальные члены группы задерживаются на работе, невзирая на Трудовой кодекс.
Лидер обладает всей полнотой формальной и неформальной информации о деятельности клана. Остальные, даже высокопоставленные персоны, как правило, владеют ею только частично, касательно своего участка деятельности. Одновременно лидер контролирует все сколько-нибудь важные внешние отношения с другими бизнес-кланами, чиновниками, депутатами, правоохранительными органами, преступными группировками. Зачастую только лидер является известной фигурой для большинства деловых партнеров клана, исполняя роль его единственного легитимного представителя. Большинство других членов могут быть практически никому не известны.
Столь уникальное положение вождя не только обеспечивает ему контроль над кланом, но и определенным образом защищает от «дворцового переворота». В условиях полного контроля лидера над внутренней жизнью и монополии на внешние связи «цареубийца» зачастую просто не сможет воспользоваться плодами переворота.
Однако в положении лидера как «любимого руководителя» и «незаменимого вождя» заложена и главная слабость клановой структуры. В отличие от формальной организации в случае внезапной смерти или болезни вождя клан часто перестает существовать или радикально ослабевает, поскольку вся система неформальных отношений замкнута на лидера, все ключевые фигуры зависят прежде всего от него. И очень часто, когда этот стержень исчезает, клан разваливается в результате ожесточенной борьбы за власть между ключевыми фигурами. Один из способов предотвратить такой исход — назначение вождем преемника. Чтобы стать полноценным лидером, он проходит период социализации, когда его должны признать основные партнеры и ключевые фигуры внутри самого клана. Подобные процедуры имеют место не только в высших эшелонах власти, но и в клановых структурах всех уровней — от сельского кооператива до больших промышленных холдингов.
Другая важнейшая составная часть клана — это «ядро» или «команда», то есть ключевые фигуры, занимающие ближайшие места рядом с вождем и имеющие с ним прямой контакт. В их число могут входить друзья детства, родственники, бывшие коллеги по работе или бывшие деловые партнеры. Размер ядра может колебаться от двух-трех до нескольких десятков человек. Однако обычно даже в самых больших кланах команда — это малая группа численностью не более 10-15 человек.
Ядро исполняет две очень важные роли: помощь вождю в принятии и реализации важных стратегических решений и обеспечение решения его ежедневных бытовых и текущих деловых проблем. Конечно, обычно эти функции исполняют две совершенно разные группы людей. Помощь в принятии и реализации важных решений — это удел партнеров по бизнесу, которые несут неформальную (и формальную) ответственность за какой-то значимый для клана участок деятельности. Они получают основные выгоды от деятельности клана, но в то же время подвергаются основной опасности в клановых войнах. Вторая группа — это технические помощники, секретари, охранники и так далее. Однако «близость к телу» в ряде случаев дает им возможность влиять на принятие важных решений, а иногда переходить в первую группу.
Эффективно работающее ядро — один из ключевых факторов успешной работы, так как если в него входят лояльные и эффективные люди, то клан имеет высокие шансы преуспеть в конкурентной борьбе. В то же время именно от ядра исходит основная опасность для положения и даже жизни лидера, так как члены команды — это самые информированные люди, в том числе и о теневых и нелегальных аспектах деятельности, знающие к тому же слабые места клана и его вождя. Раскол в ядре — одна из главных опасностей для эффективной работы клана и даже для его существования. Именно поэтому «предательство», то есть раскрытие информации о теневых сторонах деятельности, — одно из самых страшных преступлений с точки зрения групповой клановой этики.
Третий элемент клана — это высококвалифицированные специалисты: технологи, юристы, бухгалтеры, экономисты, менеджеры и другие сотрудники. Как правило, они подбираются членами ядра без участия лидера и весьма хорошо оплачиваются. В отличие от членов команды они не имеют прямых отношений с вождем и не посвящены в важнейшие теневые стороны деятельности клана. Обычно им доступна только часть информации, которая непосредственно относится к исполнению их профессиональной роли. Они не участвуют в прибылях и, как правило, не страдают в ходе клановых войн. Когда же в ходе таких конфликтов достается и им, то это расценивается как «беспредел» (пример — приговор Светлане Бахминой из «ЮКОСа»).
Четвертый элемент — «рядовые» члены, простые рабочие и специалисты, работающие на тех предприятиях, которые контролируются кланом. Обычно они не имеют никаких привилегий и никакого доступа к информации о деятельности клана, кроме открытых официальных данных.
Наконец, пятый элемент включает в себя «агентов влияния» — людей, внешне не связанных с кланом, однако в силу своего положения де-факто представляющих его интересы в федеральных и местных исполнительных и законодательных органах власти, правоохранительных структурах, медиа. Они обеспечивают клану доступ к внутренней информации сторонних организаций, предупреждают о возможных акциях против него и его отдельных членов, оказывают влияние на принятие решений, выгодных для клана. Как правило, агенты влияния напрямую связаны с лидером. Крупнейшие кланы имеют своих агентов в самых высоких эшелонах власти — в Администрации президента, правительстве, Государственной Думе, федеральных министерствах и агентствах.
Агенты влияния поддерживаются финансовыми и другими ресурсами клана, включая неформальные. Поэтому смещение агента с его официально занимаемой должности — порой весьма сложная задача, даже если он и является плохим работником. Никто не хочет ссориться с влиятельными кланами, включая высокопоставленных правительственных чиновников.
Каждый клан — это иерархическая структура. Как и в любой общественной группе, социальный порядок здесь поддерживается системой стимулов и санкций. Наиболее сильная мотивация — продвижение вверх по иерархии на пост, который предполагает более тесные отношения с лидером. Более тесные отношения символизируют более высокое положение в клане, что означает и более высокий доход, и престиж. За проступки же (нарушение групповой этики прежде всего) в этой системе имеется множество наказаний, от мягкого бойкота до изгнания из клана и даже физического насилия.
Продвижение в этой структуре осуществляется с учетом двух критериев: лояльности к вышестоящему (прежде всего — вождю) и профессионально-деловых качеств. Именно соотношение этих критериев в конечном счете во многом и определяет эффективность работы клана. Здесь можно говорить о двух основных вариантах: первый — при минимально необходимом уровне лояльности основную роль играют деловые качества, и тогда вперед выдвигаются умеренно лояльные профессионалы; и второй — при минимально достигнутом уровне квалификации продвигаются лояльные, тогда наверх «всплывают» лояльные посредственности. Во втором случае система становится в целом менее эффективной.
Не коррупция, а конвертация ресурсов
В описываемой системе капитализма можно говорить о формировании кланового государства, наиболее значимые позиции в котором занимают представители самых крупных и влиятельных кланов и которое функционирует прежде всего в их интересах. Здесь нет четкого разграничения, где кончаются кланы и начинается государство, — одни и те же люди входят в определенные группы и занимают те или иные государственные посты[13].
Следствием такой ситуации становится возникновение системы конвертации ресурсов, находящихся в распоряжении кланов, — важнейшей черты модели кланового капитализма.
Мощные кланы владеют по меньшей мере тремя видами ресурсов:
1. экономическими, то есть активами предприятий разных отраслей, финансовыми ресурсами, аккумулированными на счетах в банках, иными ценностями (произведениями искусства, драгоценными металлами и так далее);
2. административно-политическими, то есть контролем над различными органами власти, их подразделениями и отдельными должностями в исполнительных и законодательных органах власти;
3. силовыми, то есть контролем над рычагами официального и неофициального насилия: правоохранительными органами, судами, частными охранными агентствами, организованными преступными группировками.
В условиях конкурентного капитализма (США, европейские страны, Япония) эти ресурсы не являются конвертируемыми. Иначе говоря, богатым предпринимателям формально и неформально не разрешено покупать за деньги должности, а госслужащим — иметь свой бизнес. И хотя иногда подобные вещи там и происходят, они носят характер отклонения от нормы, являются по меньшей мере нарушением принятых этических стандартов и соответствующим образом оцениваются обществом. Все это формально не разрешено и в России. Однако в России де-факто сформировалась неформальная крупномасштабная система конвертации ресурсов разного типа (см. таблицу)[14]. В нее включены, разумеется, не все, а только относительно мощные кланы, обладающие значительным социальным весом, который определяется объемом перечисленных выше типов ресурсов. Федеральные и региональные «тяжеловесы» включены в эту неформальную систему и могут де-факто оперативно и эффективно осуществлять соответствующие действия.
Конвертация ресурсов, которыми располагают кланы (примеры)
|
Различные типы ресурсов |
Административно-политические |
Экономические |
Силовые |
|
Административно-политические |
X |
Номенклатурное предпринимательство, создание тепличных условий для своих фирм и препятствие конкурентам, откаты |
Организация силовых акций с помощью правоохранительных органов против конкурентов |
|
Экономические |
Взятки, покупка должностей |
X |
Оплата силовых акций против конкурентов |
|
Силовые |
Силовой захват постов, заказные убийства должностных лиц |
Силовое предпринимательство[15], силовой захват активов, заказные убийства бизнесменов |
X |
Обычно эти действия называют «коррупцией». Конечно, внешне это действительно напоминает коррупцию, которая есть в каждой «нормальной» стране: взятки, покровительство «любимым» фирмам, откаты и тому подобное. Однако вопрос прежде всего в масштабах: скажем, по оценкам фонда «ИНДЕМ», масштаб деловой «коррупции» в России сейчас составляет 316 миллиардов долларов США[16], а по оценкам заместителя генерального прокурора РФ, — 214 миллиардов[17]. Таким образом, обе цифры превосходят величину доходов федерального бюджета России. С другой стороны, эта «коррупция» носит укорененный характер и является системной чертой сложившейся модели капитализма в России. Именно о таком понимании «коррупции» идет речь в исследовании фонда «ИНДЕМ»: по полученным им данным, «системное понимание» характерно для 61% опрошенных бизнесменов и 53% «простых» респондентов[18]. Следовательно, это уже не отклонение от нормы, а своего рода «нормальное состояние» системы.
Как происходит эта конвертация? Здесь существуют два основных института, которые ее регулируют. Первый — это так называемые «крыши», включающие в себя группы чиновников и/или правоохранителей, играющих три роли: 1) патронов, 2) агентов влияния деловых людей, 3) предпринимателей (партнеров деловых людей)[19]. Второй институт включает в себя множество специфических теневых рынков, которые существуют в форме устойчивых связей между потребителями и поставщиками соответствующих услуг: чиновников, обеспечивающих доступ к участию в государственных закупках; милиционеров, открывающих или закрывающих уголовные дела или осуществляющих «наезд» на конкурента; судьи, выносящего решение, выгодное рейдеру. «Крыши» используют в своей деятельности эти рынки, оказывая специфические услуги деловым людям. И в то же время деловой человек помимо всякой крыши может обратиться к судье или милиционеру с просьбой оказать соответствующую услугу за плату.
Насколько масштабными являются такие рынки? Возьмем, скажем, госзакупки. Размер соответствующего рынка, по оценкам сотрудника российского антимонопольного ведомства Михила Евраева, составляет более 12 миллиардов долларов, или приблизительно 15% всех госзакупок[20]. При этом, например, один компьютер обходился федеральному бюджету более чем в 6 тысяч долларов, а региональным в полтора раза дешевле — более чем в 4 тысячи. В это время цены на рынке составляют в среднем не более 500-600 долларов[21].
Другой пример — рынок милицейских услуг, который в начале 2000-х годов был не менее 3 миллиардов долларов в год[22], а сейчас, видимо, достиг величины не менее 10 миллиардов (если рос такими же темпами, как и остальные сектора подобных рынков). Он является гораздо более массовым, «демократическим» по сравнению с теневым рынком госзакупок, на который попасть могут только относительно немногие. Рынок милицейских услуг включает в себя как бизнес-активность самих милиционеров, спектр которой очень широк (от поборов на дорогах и крышевания рынков розничной торговли до операций на рынках недвижимости), так и выполнение «сторонних» заказов — открытие или закрытие уголовных дел, поиск пропавших деловых партнеров, выбивание долгов и так далее.
Во многом именно по причине большого числа и огромного масштаба дисфункциональных рынков в России сформировалась нежизнеспособная и неэффективная модель капитализма.
Чтобы понять ее черты, нужно присмотреться к этапам ее становления.
Как возникал клановый капитализм
Кланы ведут свое происхождение с советских времен[23]. Тогда неформальные отношения существовали на всех уровнях, снизу доверху, от заводского цеха до Политбюро. Каждая организация была ими пронизана, что во многом и обеспечивало относительную эффективность формальных институтов, поэтому государство в конечном счете было заинтересовано в существовании этих отношений, по крайней мере терпело их[24]. С другой стороны, подобные взаимоотношения существовали в рамках малых групп близко знакомых между собой людей. Эти многочисленные «тайные общества» были полностью закрыты для посторонних и существовали в условиях высокого личного доверия. Если «толкач» с одного завода ехал на другой, чтобы добыть дефицитный металл для простаивающего станка, то информация о том, сколько это стоило, кому именно пришлось оказать услуги или заплатить, не должна была «утекать» посторонним, так как это создавало реальную опасность попасть под пресс государства с лишением партбилета, открытием персонального или уголовного дела и другими репрессиями. Закрытые сообщества исполняли роль своего рода защитного механизма, который помогал человеку выжить в репрессивном государстве.
Разумеется, не все люди во времена СССР были включены в эти закрытые деловые сообщества, более того, большая часть в них не входила. В сообщества входила, прежде всего, так называемая «номенклатура» и отчасти деятели теневой экономики. Именно эти группы были наиболее организованны и способны к деловой активности в условиях либерализации. И именно они образовали значительную часть «ядер» новых кланов[25]. Это не означало, что предприимчивые инженеры, научные работники, рабочие и представители других «не-номенклатурных» и «нетеневых» групп не имели шансов добиться успеха в новой системе. Однако они изначально оказывались в неравном положении по сравнению с двумя указанными категориями.
Кланы, возникшие в советскую эпоху, были исходным пунктом формирования современных клановых группировок, являющихся субъектами рыночной системы. Последние начали возникать в период скрытой приватизации, в конце 1980-х — начале 1990-х годов.
Внешняя среда оставалась крайне враждебной для предпринимательства, и люди боялись создавать стабильные деловые сообщества. Вот как эту ситуацию описывает Юлия Латынина со ссылкой на своего «приятеля-цеховика»: «В те годы люди работали поодиночке. Алгоритм был такой. Собирается компания для одного дела, проворачивает его, делит деньги и разбегается. Иначе — поймают и посадят. А Ходорковский сохранил и легализовал команду. Он страшно рисковал. Но и страшно выиграл»[26].
В тот период процесс формирования новых социальных сообществ носил характер хаотического броуновского движения, и множество из тогда возникших групп оказались нестабильными и вскоре исчезли. Однако именно тогда сформировались «ядра» тех кланов, которые далее стали главными действующими лицами российской экономической и политической жизни. Например, это ядра таких групп, как «семья» (Борис Ельцин), экономисты-реформаторы (Егор Гайдар, Анатолий Чубайс), «Газпром» (Виктор Черномырдин, создавший в 1989 году госконцерн), ОНЭКСИМ (Владимир Потанин), «ЮКОС» (Михаил Ходорковский), «Медиа-Мост» (Владимир Гусинский), «Логоваз» (Борис Березовский) и других. Конечно, потом многие из этих групп сменили названия, их персональный состав существенно изменился, как и их статус. Однако именно тогда шел процесс неформальной консолидации тех групп, которые вышли на поверхность в последующий период.
С 1992 по 2000 год происходило формирование основных институтов клановой системы. На первой стадии (1992-1998), после «первотолчка», вызванного либерализацией цен (1 января 1992 года), имело место что-то вроде свободной конкуренции. Началась массовая легальная приватизация, во время которой вышли на свет ранее сформировавшиеся группы, а также возникло множество новых. Произошло первичное распределение части тех ресурсов, которые раньше целиком находились в руках государства, — экономических, административно-политических и силовых. Конечно, это распределение было и остается неполным, значительная часть ресурсов осталась в руках государства. Однако наиболее прибыльные «куски» ушли в частные руки, и формировавшиеся кланы конкурировали между собой. Самые успешные смогли добавить к своему «ядру» мощную периферию, создать целые промышленные империи. Правила взаимодействий кланов между собой и с государством формировались в процессе этой конкуренции.
Почему в условиях либерализации общественной жизни, когда вполне легально можно было стать собственником, появлялись, прежде всего, не бизнесмены-собственники, которые, ни на кого не оглядываясь, напрямую выходят со своим товаром на рынок, а более или менее устойчивые неформальные коалиции — группы, куда входили деловые люди, чиновники, правоохранители и иногда бандиты? Почему в определенных областях независимость и свобода действий деловых людей были ограничены очевидным образом? Мне кажется, что здесь дело в той враждебной среде, в которой бизнесменам пришлось действовать. Две группы опасностей подстерегали деловых людей: «снизу» — от преступности, взрывообразно выросшей в российском обществе и быстро приобретшей организованный характер, и «сверху» — от государства (так называемый «государственный рэкет» — инициативные «наезды» отдельных чиновников и организованные действия департаментов или целых ведомств). В эпоху «свободной конкуренции» большая опасность была снизу. Одним из показателей этого был всплеск убийств: по сравнению с 1991 годом к середине 1990-х их количество выросло почти в два раза, с приблизительно 16 тысяч до 32 тысяч в год (вместе с покушениями на убийство). Широко распространились заказные убийства — со 102 зарегистрированных случаев в 1992 году до 560 в 1995 году[27]. Очевидно, что вхождение в закрытое неформальное деловое сообщество обеспечивало гораздо лучшую защиту бизнеса и жизни, чем положение «волка-одиночки», вынужденного опираться только на свои силы и защиту государства, у которого в тот момент были совершенно другие заботы. Кроме того, в рамках таких сообществ обеспечивался высокий уровень доверия в деловых отношениях, что в начальных условиях трансформации и отсутствия многих необходимых формальных институтов было особенно важно[28]. Такие сообщества в итоге сумели оттеснить независимых бизнесменов, не входящих в системы неформальных связей, на периферию, в менее прибыльные и более рисковые сферы деятельности, лежащие вне добывающих отраслей, торговли энергоносителями, внешнеэкономической деятельности, банковского дела. Впрочем, в каждой отрасли имеются такие периферийные сферы, куда вытеснены независимые, «несетевые» деловые люди.
Формирование кланов шло «сверху» и «снизу»: с одной стороны, возникшие в бизнесе группы захватывали (покупали) государственные посты, ставили их в той или иной форме под свой контроль (например, с помощью регулярной платы тем или иным чиновникам); с другой — чиновники в ходе приватизации неформально входили во владение собственностью вновь формируемых компаний. В итоге в рамках возникающих кланов появлялся своеобразный взаимовыгодный симбиоз чиновников и бизнесменов. Чиновники покровительствовали своим фирмам, бизнесмены обеспечивали поток денег, силовики (владельцы и распорядители силового ресурса) обеспечивали защиту всей структуры, а когда чиновники или силовики уходили в отставку, брали их на работу. Но и бизнесмены, разумеется, приходили на госслужбу, не забывая при этом об интересах своего бизнеса, возвращаясь в него с приращенными административно-политическими ресурсами. Это и есть реальный социальный механизм взаимосвязи власти и собственности или экономики и политики в России, которую отмечают многие исследователи в прошлом и настоящем[29].
Вокруг формировавшихся кланов быстро росла теневая экономика и дисфункциональные рынки, которые обслуживали связи чиновников, бизнеса и силовиков. Так, если в 1990-1991 годах (по данным МВД) в теневой экономике производилось десятая часть валового внутреннего продукта, в 1993 году она составила чуть более четверти, а с середины 1990-х — уже более 40%[30].
Ко второй половине 1990-х годов уже возникло силовое предпринимательство, нередко происходили силовые захваты активов эффективно работающих предприятий. Правда, тогда еще в обществе были надежды, что эта аномалия являет собой болезнь переходного периода, которая пройдет, как только в России начнет работать рыночная система.
Однако во второй половине 1990-х началась институционализация коррупции, превращение ее в необходимый элемент российской рыночной системы. Особую роль в этом сыграли залоговые аукционы и выборы президента 1996 года, которые способствовали формированию целой системы неформальных обязательств между бюрократическими и деловыми кланами. То есть произошло фактическое создание системы конвертации ресурсов.
Чтобы успешно вести бизнес в этой системе, нужно представлять себе существующую систему неформальных зависимостей: чьи люди в каких органах власти находятся. Недаром один из первых вопросов о новом бизнес-партнере в России: кто «стоит» за ним, то есть какая группа, какой клан обеспечивает ему свою поддержку?
Очевидно, что в такой системе права собственности существенно ограничены. Во-первых, если они не подкреплены достаточно мощными силовыми и административно-политическими ресурсами, то это в какой-то мере — «незащищенная» собственность, которая может быть отнята более сильным кланом, невзирая на существующие формальные законы. В условиях системы конверсии ресурсов, имея деньги, можно купить силовую и административную поддержку, что, однако, стоит недешево и может потребовать довольно много времени. А при попытках силового захвата собственности время зачастую важнее денег. Такая ситуация во многом лишает институт частной собственности его стимулирующей силы, так как прежде всего подрывает долгосрочные мотивы к приумножению собственности, инвестициям и инновациям. Во-вторых, клановая система накладывает ограничения на распоряжение собственностью — ее продажу/покупку и передачу по наследству, так как активы, обремененные многочисленными неформальными обязательствами, зачастую просто невозможно официально продать (или же это может быть чревато очень серьезными конфликтами) и также невозможно официально наследовать, если покупатель/продавец/наследник не включен в эту систему неформальных отношений.
В первую половину 1990-х годов самый высокий статус и динамику развития имели кланы, контролировавшие сырье («сырьевики»), что было вызвано стагнацией внутреннего спроса и особой ролью экспорта как средства аккумуляции ресурсов и развития. Обладая огромными экономическими ресурсами, они во многом контролировали высшие посты в исполнительных и законодательных органах. В этот период статус кланов, контролирующих силовые ресурсы (ФСБ, армия, МВД, прокуратура), был сравнительно низок из-за малого объема экономических ресурсов, которыми они располагали, и вытеснения их с большинства значимых государственных постов. Однако их наиболее динамичная и амбициозная часть «вышла на рынок» — возникла роль «силовика-бизнесмена» с «отложенными» политическими целями[31]. Успех на рынке, давший возможность накопить значительные экономические ресурсы, позволил «силовикам» в условиях кризиса власти конца 1990-х годов успешно конкурировать за высшие посты. Три последних премьера были из бывшего КГБ, а главным соперником Путина в борьбе за роль преемника Ельцина был Владимир Рушайло — шеф МВД.
Возможно, одна из главных особенностей этого периода — формирование «клановой демократии». Это означает сосуществование (относительно мирное) множества центров силы, социальной, экономической и политической инициативы, ни один из которых не доминирует. Основные политические решения, связанные с выборами президента, выборами в федеральные законодательные органы, выборами местных руководителей, принимаются в ходе закулисных игр наиболее влиятельных кланов, между которыми достигается компромисс. Затем эти компромиссные решения «вживляются» в общество, в той или иной мере навязываются населению. При этом власть вынуждена соблюдать определенные приличия и ограничения и обеспечивать достаточно широкую поддержку внутри влиятельных групп. За этим следят конкурирующие кланы. Конечно, такая система отличается от существующей в странах с давними демократическими традициями. Однако она обеспечивает определенный баланс сил, дает ограниченную обратную связь от общества к власти и страхует от принятия совсем уж неадекватных решений.
Другая важная особенность этого периода — существенное снижение управляемости административной системы и, шире, государства. Это было обусловлено множеством причин. Одна из значимых — включенность многих чиновников в мощные бюрократические, деловые и криминальные кланы[32]. Даже если такой функционер работает очевидно плохо, его увольнение — трудная, а иногда опасная задача, так как может привести к конфликту с влиятельной группировкой. Поэтому сплошь и рядом остаются на своих местах профессионально непригодные или просто криминальные чиновники. Иногда необходимо фактически «выбить» целый клан, чтобы уволить одного или нескольких влиятельных лиц.
И, наконец, клановая система изначально нестабильна, так как базируется на теневых и неформальных обязательствах, а не на всем известных и формально закрепленных нормах и законах. Кроме того, в ее рамках на всех этажах иерархии постоянно возникают и воспроизводятся нестабильность и неопределенность в связи со сменой лидеров кланов. Нередко такая смена ведет к серии жестоких конфликтов (включающих заказные уголовные дела, публикации компромата в прессе, заказные убийства и так далее) и распаду соответствующих неформальных групп, что самым отрицательным образом сказывается на положении контролируемых ими формальных организаций. Определенным «противоядием» против такой нестабильности стал «институт преемственности», выработанный методом проб и ошибок как «внизу» (на уровне отдельных фирм и местных органов власти), так и на высшем уровне[33].
XXI век: олигархический капитализм в России?
К концу 1990-х годов нарастающая нестабильность, вызванная очевидной необходимостью смены лидера самого главного клана — так называемой «семьи», была разрешена назначением преемника из силовиков новой генерации, имевшего в своем резюме не только службу в органах, но и специфический рыночной опыт, приобретенный в питерской мэрии.
«Вживленный» в политическую систему России в результате быстрой, масштабной и эффективной акции[34] преемник на контрасте с прежним лидером быстро приобрел широкую популярность. Пришедший с лозунгом «диктатуры закона», то есть главенства формальных норм и правил (направленных, очевидно, против неформальных), он, казалось, имел уникальную возможность радикально улучшить сложившуюся клановую систему, ликвидировав ее наиболее слабые места, прежде всего — систему конвертации ресурсов. Это вполне могло быть сделано под лозунгом борьбы с коррупцией, органически вытекавшим из «диктатуры закона».
Однако новый президент пошел другим путем. В конечном счете, он использовал сформировавшуюся систему для расширения своего клана и обеспечения ему монопольного положения.
Прежде всего преобразованиям подверглась политическая система: была ликвидирована множественность центров влияния, разгромлены наиболее влиятельные группы (Бориса Березовского, Владимира Гусинского и Михаила Ходорковского) и снижен статус других (например, Владимира Потанина и Анатолия Чубайса). Для этого широко применялись уже сложившиеся механизмы клановой системы. Наиболее показательным случаем является «дело Ходорковского», создавшего самую большую в стране компанию, которая после планировавшегося слияния с «Сибнефтью» и продажи значительного (возможно — контрольного) пакета акций одной или нескольким крупным транснациональным корпорациям, могла стать действительно крупнейшим независимым (от власти) рыночным субъектом. Воздействие на нее тогда было бы сильно затруднено — пришлось бы жестко следовать духу и букве закона, а захват ее активов был бы практически невозможен. Разумеется, в силу особенностей сложившейся в России системы она не могла не оказывать значимого влияния на принятие политических решений, что также было значимой причиной для создания «дела». По-видимому, на правоохранительные органы и не пришлось слишком сильно давить, так как там распространены представления о том, что экономические преобразования последних пятнадцати лет — это результат активности организованных преступных групп, возникших вследствие разрушения советской правоохранительной системы. Поэтому разоблачение «организованной преступной группы Ходорковского» вполне укладывалось в представления многих правоохранителей, и оставалось лишь просто не мешать им[35]. Впрочем, и сами организаторы «дела “ЮКОСа”» действовали вполне в соответствии с такими представлениями правоохранителей — например, история с «Байкал финанс групп» вполне укладывается в классические схемы рейдерских захватов, отработанные еще во второй половине 1990-х[36].
Что крайне важно, в эпоху Путина произошла легитимация многих элементов клановой системы. Раньше, скажем, считалось, что силовой захват чужой собственности — это не только незаконное, но и социально неодобряемое действие. Причем не одобряемое «наверху». Теперь же, после многих демонстрационных акций («дело “ЮКОСа”» — одно из многих, осуществленных «новопитерским кланом») произошла неформальная институционализация таких захватов, дан сигнал: «Если ты достаточно сильный, то можно». И вскоре уже известный степной хан захватывает нефтяную компанию в своей республике, и многие сотни и тысячи других местных ханов резонно задаются вопросом: «Почему им можно, а мне нельзя?»
Предпринятое построение вертикали власти, возможное после разгрома альтернативных центров влияния, фактически означало создание механизма поддержания монопольного положения одного клана и резкое ограничение конкуренции со стороны других групп, которая допускается теперь только в сферах, непосредственно не интересующих «верховный клан». Одновременно создание этой вертикали привело к резкой централизации дисфункциональных рынков и теневых финансовых потоков, циркулирующих в их рамках. Показательна в этом смысле кампания по борьбе с «оборотнями в погонах». Она носила характер громкой пропагандистской акции, которую население оценило как имитацию борьбы с «коррупцией в рядах милиции»[37]. Сигнал был обращен прежде всего к самим милиционерам (а также другим правоохранителям). Как они его восприняли? Показательны данные опроса милиционеров, проведенного в 2005 году «Левада-центром»: 31% опрошенных считают, что борьба с «оборотнями» еще продолжается, 7% считают ее законченной, а 46% говорят, что реально она никогда и не велась[38]. Как следует из данных неформализованных интервью, опрошенные считают, что кампания была предпринята для демонстрации тем, кто действует без неформальной санкции, «берет без разрешения», «не делится» или просто «не свой», чтобы они понимали, что их ждет.
В результате централизация работы дисфункциональных рынков и теневых финансовых потоков привела к их многократному разрастанию: насос по откачиванию денег стал работать сильнее. Согласно оценкам уровня «деловой коррупции», сделанных фондом «ИНДЕМ», за 2001-2005 годы число взяток уменьшилось на 20% (что естественно при процессе централизации), зато их средний размер вырос многократно (в 13 раз). В итоге общий рост (в номинальном выражении) — примерно десятикратный, что намного больше роста экономики в целом[39].
В то же время в экономике после 2000 года происходили довольно противоречивые перемены. С одной стороны, шла централизация, усиливалось вмешательство власти в деятельность предприятий и работу рыночных механизмов, что в итоге привело к ухудшению делового климата и снижению качества принимаемых экономических решений. Так, например, даже в оборонном комплексе, который, как принято считать, выиграл в новых условиях за счет увеличения оборонного заказа, по данным мониторинга социально-экономического положения предприятий, отмечается заметное ухудшение качества экономического управления, одновременно с постоянно усиливающимся вмешательством в текущую деятельность со стороны государства. В 2001 году 14% опрошенных руководителей отмечали, что «власть стала более умело регулировать экономику, вмешивается только тогда, когда необходимо, помогает развитию предприятий», а в 2004 году этого мнения придерживался только 1%; в 2001 году только 16% считали, что «власть стала больше вмешиваться в дела предприятий, создает больше трудностей в их работе», тогда как в 2004 году — уже 35%. С другой стороны, в эти годы продолжалось накопление населением России и российскими бизнесменами опыта работы в рыночных условиях, люди все лучше стали понимать, что такое рыночная система, какие требования она к ним предъявляет, как правильно вести себя, чтобы добиться успеха, чего не следует делать. Этот процесс обучения рынку не останавливается, и сейчас население страны лучше адаптировано к действиям в рыночной системе, чем пять лет назад. Кроме того, происходило определенное совершенствование рыночной системы «сверху», заданное, в основном, инерцией решений 1990-х годов и действиями экономического блока правительства[40].
Именно в путинскую эпоху начали появляться настоящие олигархи, которые действительно имеют шанс остаться у власти на многие годы. Основная причина этого — третья волна приватизации[41], которую можно назвать «бюрократической». Особенность ее состояла (и состоит — процесс еще идет) в том, что она шла под лозунгом усиления государственного влияния во многих сверхкрупных компаниях или даже возврата тех активов, которые были «незаконно отчуждены у государства в предыдущий период». На практике это был процесс захвата высших постов на этих предприятиях представителями «верховного клана». Он шел весьма по-разному (от «дела “ЮКОСа”» и «дела “Медиа-Моста”» до создания «Объединенной авиастроительной корпорации», выкупа активов «Сибнефти» и покупки Рособоронэкпортом «АвтоВАЗа») и привел к взятию под контроль «верховным кланом» большинства сверхкрупных предприятий-монополистов, которые производят значительную часть ВВП.
Те, кто контролируют эти сверхкрупные «государственно-частные» структуры, могут стать настоящими олигархами. Станут они ими или нет — зависит от того, что произойдет после 2008 года, сохранят ли они свое положение. Более того, сказать с полной уверенностью, что в России возник олигархический режим, можно будет только тогда, когда они не только его сохранят, но смогут передать своим преемникам.
Тем не менее уже сейчас можно сказать, что первая стадия возникновения олигархического капитализма в России состоялась: сформировалась экономическая система, в которой доминирует относительно небольшое число сверхкрупных государственно-частных компаний, возглавляемых, в основном, людьми из одного клана, в распоряжении которых одновременно сосредоточены силовые, экономические и административно-политические ресурсы.
Главный дефект этой системы в том, что она не создает условий для развития общества и экономики, не обеспечивает стимулов для широких слоев населения и деловых людей. Возможности вертикальной мобильности в ней резко ограничены каналами, контролируемыми небольшим числом самых сильных кланов (например, для развития политической карьеры какой-то рост сейчас возможен через партии «Единая Россия» или «Справедливая Россия» либо через прокремлевские молодежные движения), возможности развития независимого бизнеса вне сильных групп также крайне невелики.
Главное противоречие клановой системы заключается в конфликте политики и экономики. И если экономическая система со всеми ее дефектами и ограничениями все же является рыночной и во многом работает относительно рационально, то качество политической системы, измеряемое степенью интенсивности обратной связи между народом и властью, является катастрофически низким. Это противоречие выражается в принятии неэффективных и даже абсурдных политически мотивированных решений, навязываемых экономике и провоцирующих кризисные ситуации. Из числа последних — изменения в порядке государственного регулирования рынка алкоголя (введение ЕГАИС) и в миграционном законодательстве (квотирование въезда трудовых мигрантов и ограничения по работе внутри России).
Ограничения, имеющиеся в нынешней системе, вместе с указанным противоречием в относительно близкой перспективе (шесть-восемь лет) могут привести к системному кризису даже при сохранении благоприятной внешнеэкономической ситуации. Можно говорить о двух непосредственных и основных источниках этого кризиса. Первый — это постепенное накопление до критического уровня ошибочных политических решений, создающих частные (локальные) экономические кризисы в разных отраслях экономики. Два-три серьезных частных кризиса одновременно (скажем, на рынке недвижимости, в банковской сфере, на фондовом рынке) вполне способны пошатнуть устойчивость системы в целом. Второй — разложение правящего клана. Стабильность и согласие внутри него — это основное условие системной стабильности обществ такого типа, к которому в настоящее время относится Россия. Уже сейчас внутри верховного клана имеется множество серьезных конфликтов. И частные экономические кризисы могут привести к увеличению их числа и обострению. В результате может назреть системный кризис, который откроет дорогу к качественным переменам сложившейся системы.
Как мне кажется, тогда могут возникнуть три разные варианта трансформации системы.
Вариант первый — создание капиталистического общества подобно существующему сейчас в Восточной Европе. Для этого при сохранении основных элементов клановой структуры будут необходимы демонтаж системы конвертации ресурсов, а также масштабная демонополизация и разделение сформировавшихся сверхкрупных государственно-частных компаний.
Вариант второй — создание агрессивного политического режима на базе идей радикального национализма и православного фундаментализма при дальнейшем ограничении экономических свобод и огосударствлении большей части экономики. Тогда можно будет ожидать попыток восстановления империи с помощью военной силы на территории той или иной части бывшего СССР.
Вариант третий — распад России на ряд более мелких (хотя и достаточно больших по территории) государств. В этом случае можно ожидать несколько локальных гражданских войн и постепенное становление новых государств в течение восьми-десяти лет, когда в принципе могут быть решены основные вопросы нового территориально-государственного устройства.
В нынешней России есть «зародыши» всех трех вариантов. Какой из них осуществится в реальности, во многом зависит от сложившейся клановой системы, степени ее устойчивости и способности к переменам. За каждым из этих вариантов в конечном счете стоят те или иные политические и экономические группы. Реализация различных путей развития зависит не только от самого общества (и, к сожалению, не столько от него), но и от активности и дееспособности этих групп, от того, будут ли они иметь реалистичную программу развития страны и насколько большие ресурсы они смогут мобилизовать в момент обострения потенциального системного кризиса.