Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2006
Недавно один мой старый знакомый вернулся из Африки. Нет, не из туристической Африки, куда ездят за большие деньги ради незагаженных пляжей и тропической экзотики, а из самой настоящей глухомани, где давно уже не видели белого человека. И ездил он туда отнюдь не за приключениями. Просто группа русских бизнесменов решила наладить добычу полезных ископаемых где-то в глубине Конго.
Впрочем, приключений оказалось более чем достаточно. Двоих русских чуть не расстреляли. Одного за незнание французского, а другого приняли за угандийского шпиона. Однако жизнь коллег каждый раз удавалось спасти, причем стоило это совсем не дорого — всего каких-нибудь 20 долларов.
В единственном приличном отеле провинциального городка, в котором они остановились, на них набросилась крыса. Спустившись к портье, мой знакомый стал возмущаться. «А вы в каком номере поселились? — уточнил пожилой негр, сидевший за стойкой. — В 216-м? Так крыса там уже три месяца живет». Пришлось нашим инвесторам подкармливать животное. Крыса успокоилась, перебралась в ванную и больше в спальне не показывалась.
Много еще интересного рассказал мне наш путешественник. Но, слушая его, я неожиданно подумал, что мой старинный приятель на самом деле выполнял важную миссию по глобализации российского капитализма. Обеспечивал экспорт капитала.
Однако совсем не обязательно все происходит так драматично. Приключения — удел мелкого и среднего бизнеса. Крупные корпорации работают наверняка, заставляя в случае неудачи расплачиваться других.
Главной экономической новостью 2006 года было то, что отечественный «Газпром» по капитализации вошел в тройку крупнейших корпораций мира. По большому счету удивительного здесь ничего нет. Контролируя огромную долю глобальных энергетических ресурсов, российские компании с самого начала имели все возможности для того, чтобы попасть в первые строки международных рейтингов. Раньше этого не происходило лишь потому, что все эти предприятия при приватизации были катастрофически недооценены. Что, с определенной точки зрения, тоже закономерно: возможно, стратегия либеральных реформ и состояла в том, чтобы фактически задаром передать в частные руки национальное достояние и разделить экономический потенциал страны бывшей сверхдержавы! А надо напомнить, что сверхдержавой Советский Союз был не только в военном, но и в экономическом отношении. Эта экономика могла быть сколь угодно неэффективной, но все равно она была одной из первых по величине в мире.
Сегодняшней России, несмотря на все ее успехи, до статуса экономической сверхдержавы, как от Москвы до Луны. Экспорт капитала типичен не только для США, Западной Европы или Японии. Свои транснациональные компании имеет уже не только успешно развивающаяся Южная Корея. Транснациональный капитал возник в Бразилии, Южной Африке, Турции, Индии. В каждом конкретном случае местные корпорации, выходя на мировой рынок, используют специфические конкурентные преимущества (например, развитые контакты и связи с элитами соседних стран): они неизменно опираются на поддержку государства, которое во что бы то ни стало хочет иметь «собственных» «транснационалов». С одной стороны, государство помогает «своему» бизнесу. Разумеется, с другой стороны, бизнес укрепляет связи с бюрократией. И в этом нет ничего специфически «восточного» или периферийного. Чем более капитал корпоративен, тем больше он сам бюрократизируется. И тем органичнее срастается с государственной бюрократией. Это Ленин и Гильфердинг обнаружили еще в начале ХХ века, причем изучая империализм — отнюдь не на примере России и Бразилии.
Точно так же, как и в России или Турции, вопрос о взаимном влиянии государственного и корпоративного аппарата является темой жарких дебатов в США, где появился даже термин «revolvingdoor» (вращающаяся дверь), обозначающий отработанную систему обмена кадрами между крупнейшими частными компаниями и правительственными организациями. Кто кого контролирует, сказать уже трудно: они составляют единый комплекс общих интересов, совместных планов и однородной политической культуры.
Конечно, в России и корпорации, вышедшие из советских министерств, и чиновничья элита, выращенная партией и комсомолом, имеют свою специфику. Но не надо эту специфику преувеличивать. С момента крушения СССР прошло полтора десятка лет. Целая эпоха. А нынешнее развитие российских корпораций, даже если оно и опирается технически и политически на потенциал, накопленный в советские времена, на самом деле является показателем зрелости отечественного капитализма.
Деньги из страны вывозили и раньше, но политэкономический смысл происходящего был совершенно иной. Ушли в прошлое те забавные времена, когда очередной «новый русский», выскочив в Лондоне из аэропорта с чемоданом долларов, несся в ближайшую маклерскую контору, пристраивая «заработанное» в первый попавшийся офшор. Теперь не деньги вывозят, а инвестируют капитал. Это делается целенаправленно, стратегически. «Газпром» систематически скупает компании в странах бывшего Восточного блока, а затем и на Западе, подчиняя себе систему транспортировки и распределения своей продукции. «Альфа-Групп», «Норильский никель» и «Лукойл» приобретают за рубежом предприятия, которые могли бы стать их партнерами или конкурентами. «Роснефть» не просто приватизируется, но выставляет свои акции на западных биржах. Автомобилестроители, приобретя завод по производству моторов, решают, что лучше — перевезти его в Россию либо оставить на месте, но включить в свою технологическую цепочку?
Разумеется, новый транснациональный статус порождает и новые проблемы. Надо заботиться об имидже компании, надо учитывать общественное мнение, причем не столько отечественное, сколько мировое. С этим у нашего бизнеса еще будет куча проблем. Случай Ходорковского показал, что получается пока скверно: пока строят имидж на Западе, заваливают дело на Родине.
Нефтяное богатство дает российским компаниям шансы для внешней экспансии. Беда лишь в том, что в самой России дороги по-прежнему остаются непроходимыми, здания падают на головы жильцов, а оборудование значительной части предприятий достойно занять почетные места в музее, экспонирующем технику середины прошлого века. Все это никто исправлять не будет, ибо подобные инвестиции, как сейчас принято говорить, «непривлекательны». Став глобальными игроками, российские компании готовы использовать свои конкурентные преимущества непосредственно на мировом рынке, им некогда, неинтересно, а главное — уже невыгодно использовать свои средства для развития собственной страны.
Западные страны потому и стали в рамках капиталистической системы «передовыми», что выходили на мировой рынок, уже являясь на нем лидерами — в большинстве областей, от технологии до транспортной инфраструктуры (и даже идеологии). Для них глобализация становилась способом закрепить свое лидерство. Для стран, оказавшихся на периферии системы, подобные успехи могут обернуться проклятием. Американский капиталист может сказать: «Что хорошо для “Дженералмоторс”, то хорошо для Америки». Прежде чем поверить ему, спросите мнение профсоюзного комитета его предприятий, и выводы окажутся не столь радужными. Но если вам скажут: «Что хорошо для “Газпрома”, то хорошо для России», — можно уже никого ни о чем не спрашивать.
Российские корпорации находятся на подъеме. Цена акций растет, прибыли достигли астрономических величин, иностранные инвесторы активно вкладывают деньги в российские активы. Не только русские бизнесмены вывозят деньги за границу, но и иностранные деньги приходят в российские компании. Оставаясь российскими по прописке, они становятся действительно транснациональными. Курс их акций на Нью-Йоркской и Лондонской биржах уже влияет на решения, принимаемые в московских штаб-квартирах, более того — на политику официальных государственных структур. В свою очередь для правительства продвижение на внешние рынки российского сырья и поддержание высоких цен на него является единственно реальной национальной идеей. Украину наказывают за плохое поведение, повышая цену на газ. Лояльной Белоруссии цену на газ повышают просто так, без всякого предлога. Хотя это свидетельствует лишь о том, что отечественным политикам еще учиться и учиться: если бы они более внимательно следили за новейшими европейскими веяниями, то поняли бы, что повышенную цену на газ для Белоруссии надо обосновывать нарушением там прав человека.
Бурный рост цен на акции отечественных компаний не имеет никакого отношения к росту их эффективности. Точнее: это сказать с определенностью невозможно. Отличить успешную компанию от неэффективного бюрократического монстра по их показателям нельзя. Растут все. Эффективные и неэффективные менеджеры, лидеры, принимающие верные решения и совершающие элементарные глупости, — все могут похвастаться ростом капитализации, увеличивающимися прибылями и очевидными успехами в бизнесе.
Во время приватизации многие предприятия отдавали за бесценок, и правительство следило за тем, чтобы официально объявленная стоимость уходящих в частные руки активов была даже не минимальной, а символической. Естественно, что затем эти предприятия начали медленно дорожать, а позже — стремительно. Затем подорожала нефть, и российский бизнес получил огромные прибыли.
На этом фоне команда Путина произносит громкие слова об укреплении роли государства в экономике и социальной защите населения, одновременно разворачивая новый виток приватизации. Распродаются государственные пакеты в банках и нефтяных компаниях, принимаются новые законы, поощряющие частную инициативу в сфере культуры и образования, переходят на рыночные основы все транспортные системы. Компании, в которых правительству принадлежит значительный пакет акций, получают право на дополнительную эмиссию, снижая, тем самым, долю государства. Более либерального — с точки зрения экономики — правительства в России, пожалуй, не было со времен администрации графа Витте, которая благодаря своей модернизационной активности, с точки зрения многих, и довела дело до революции 1905 года.
Странным образом, однако, все эти рыночные меры не только не ослабляют монополизм, но, напротив, его резко усиливают. Точно так же весь этот «либеральный курс» не снижает веса государственной бюрократии в экономической системе. Ибо большинство приватизированных корпораций остаются естественными монополиями, только с них снимается публичный контроль.
Монополии, а особенно естественные монополии, могут жить только в симбиозе с государством. Если бизнес становится частным, меняется лишь структура этого симбиоза. Механизмы, с помощью которых государство могло регулировать бизнес, превращаются в схемы, по которым бизнес контролирует бюрократию. И то, и другое, впрочем, происходит к обоюдному удовольствию. Даже если бывают склоки и пьяный мордобой по праздникам, все равно это большая и дружная семья.
Разумеется, Путин и его коллеги — не из тех, кто любит пускать дела на самотек. Власти очень внимательно следят за тем, как ведет себя корпоративная элита. Только интересуются они не решениями, принимаемыми в области ценообразования, инвестиций или заработной платы. Их интересует, не финансирует ли кто-то из бизнесменов оппозиционные партии, не пытается ли использовать свои ресурсы для приобретения дополнительного влияния в Кремле, не заводит ли подозрительных знакомств. С кем встречаются в Лондоне? Какие контакты имеют в Израиле? О чем беседовали в Вашингтоне?
Режим Путина старается поставить бизнес под контроль государства? Да, безусловно, — но лишь на политическом уровне. На экономическом уровне в России было мало правительств, которые в такой степени подчиняли свою политику интересам крупного частного капитала. Корпорации диктуют власти свою повестку дня. В обмен на это они должны регулярно демонстрировать свою лояльность. Не только по отношению к системе, но и лично к президенту, к любому крупному чиновнику в его администрации. С другой стороны, почему бы и не быть лояльными? Власть гарантирует благоприятные условия для работы, прибыли и цена акций растут. Проблемы со свободой печати? Но их вряд ли испытывает деловая пресса, приводящая сведения о последних котировках ценных бумаг. Трудности с правами человека? Так люди у нас разные. У одних нет прав, у других трудностей. Неприятности у чеченцев? Но чеченец, накопивший несколько миллионов долларов, знает, как от своих проблем избавиться. Притеснение бюрократами мелкого и среднего бизнеса? Так крупный бизнес от этого только выигрывает. Крупный бизнес разоряет мелкого предпринимателя куда успешнее и быстрее, чем коррумпированные чиновники.
Путинская бюрократия использует каждую возможность для того, чтобы самой заняться бизнесом. Но что в этом плохого? Благодаря своим деловым интересам чиновники только лучше понимают предпринимательскую элиту. Да, они вытеснили иностранцев из прибыльных нефтяных проектов. Но зато укрепили позиции отечественных корпораций. И кто скажет, что отечественные олигархи меньше заботятся о величии отчизны, нежели иностранные?
Вступая по энергетическим проектам в конфликт с западными партнерами, Москва лишь показывает, насколько она является прилежным учеником Запада. На глобальном уровне Путин так же лоббирует интересы своих, российских компаний, как Ангела Меркель — немецких. Крупный бизнес из Германии стремится на русский энергетический рынок, мечтает о приобретении прибыльной собственности.
Путинский проект российского капитализма прост и прозрачен. Это сильная централизованная власть, опирающаяся на крупные частные корпорации. Связующим звеном выступает бюрократический капитал, постоянно рождающийся в недрах государства, но так же перманентно приватизирующийся. Государство аккумулирует ресурсы и поддерживает порядок. По мере того, как формируются условия для приватизации очередного, сложившегося в рамках государственного сектора проекта, он передается частному капиталу либо сам превращается в частную корпорацию. Совершенно ясно, что за свои услуги бюрократия требует достойную цену. Эта плата за услуги выражена не только в сумме взяток, не только в получении бывшими и действующими чиновниками своей доли в процветающих предприятиях, но и в виде политической лояльности крупного капитала.
Бюрократия требует от олигархического капитала соблюдения определенных правил, своеобразной дисциплины. Причем требует совершенно искренне. Другой вопрос, что учитель нравственности из чиновника получается так себе. Что поделаешь.
В основе проекта Путина лежит абсолютно рыночный подход, не сильно отличающийся от американского или немецкого корпоративизма, только с русской спецификой. А специфика состоит в том, что бюрократия в условиях периферийного капитализма всегда будет иметь тенденцию к гипертрофированному развитию, склонна к коррупции и отличается некомпетентностью. Совместить путинский проект с демократией трудно, но не потому, что президент и его окружение вышли из органов госбезопасности. Просто в стране, где 70% населения рыночную модель не принимает, где плоды экономического успеха достаются незначительному меньшинству, поддерживать стабильность можно, лишь жертвуя демократическими свободами. На самом деле политика Путина — вынужденная. Можно сказать, что власть как раз старается сохранить демократические институты настолько, насколько это вообще возможно в рамках сложившейся социально-экономической модели. Жаль только, что это не слишком возможно в принципе.
Еще в начале ХХ века Макс Вебер, рассуждая о перспективах российского капитализма, замечал, что свобода и буржуазный порядок вовсе не органически дополняют друг друга. Вернее, они были взаимосвязаны в XVI веке, в эпоху протестантизма и революции. Но русский капитализм, рождающийся сразу на индустриальной основе, не имеющий этого исторического наследства в виде уже сложившихся институтов гражданского общества, будет развиваться совершенно иначе, не слишком нуждаясь в подобном демократическом наследстве, к тому же иноземном.
Большой поклонник всего немецкого, Путин спустя сто лет явно доказывает правоту Вебера. К тому же отсталость российского капитализма — как она понимается и либералами, и бюрократами — требует ускорения развития, модернизации. Выступая в роли «ведущей национальной силы», «локомотива развития», бюрократия вполне в состоянии вести за собой страну. Больше того, она с подобной задачей справляется лучше частного бизнеса. И уж точно, гораздо более осознает ответственность перед своей страной, чем иностранный капитал и его местная обслуга. Бюрократия для русского капитализма — лучший из возможных вариантов. Только она все равно никуда не годится.
Что плохого, например, в национальных проектах? Строго говоря, нет ничего дурного в том, чтобы начать использовать деньги стабилизационного фонда на развитие страны. Тем более, если речь идет, например, об образовании. Только образование эти деньги не получит. Они будут потрачены не там и не так. И не потому, что чиновники украдут, а потому, что в нашей централизованной системе высшие бюрократы все равно никогда не узнают о нуждах конкретной сельской школы, которые отличаются от нужд такой же школы в соседнем селе.
Чувствуя свое бессилие, бюрократия отдает все мелкие вопросы во власть свободного рынка — причем именно в тех секторах, где рынок со своими функциями хуже всего справляется.
Вместо того чтобы дать средства в распоряжение местных властей и директоров школ, чтобы они могли повышать зарплату учителям и ремонтировать здания, деньги концентрируются на счетах, из которых оплачиваются амбициозные и помпезные мероприятия, милые сердцу бюрократов, но совершенно далекие от повседневной жизни населения. Нет, самостоятельность директоров школ, библиотек и университетов расширяют, но не за счет целенаправленной помощи, а за счет стихийной приватизации образования. Имея многомиллионные средства в бюджете национальных проектов, непосредственно в школы и библиотеки государство денег давать не хочет, зато разрешает низшему звену администраторов от образования и культуры крутиться как угодно, сдавая в аренду помещение, продавая и закладывая имущество, занимаясь предоставлением частных услуг.
Национальные проекты дополняются приватизацией в форме «автономного учреждения», причем — снизу и по мелочам. Крупные куски глотают другие. В том числе и поэтому централизация бюрократической власти в сочетании с продолжающейся рыночной либерализацией экономики делает национальные проекты в их нынешнем виде практически бессмысленными.
Разумеется, неизбежный итог проводимого курса — рост недовольства и постепенная политизация населения. Чем более бюрократизирован капитализм, тем больше шансов, что социальный протест примет форму политической революции. Но это — потом. После того как сменится президент, а бюрократическая корпорация — в процессе дележа наследства — утратит свое единство.
Но это сюжет на конец 2000-х годов.