Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2006
Лев Александрович Пономарев (р. 1941) — исполнительный директор Общероссийского общественного движения «За права человека», член Московской Хельсинкской группы.
1. Новая старая холодная война
Начиная с 11 сентября 2001 года в мире идет «борьба с международным терроризмом». Для меня, как и для всех российских правозащитников, абсолютно неприемлемы никакие оправдания террора, применения насилия в целях политической борьбы. Я считаю терроризм одним из наиболее отвратительных преступлений, а любую его апологию — недостойной идеологической спекуляцией. Но при этом принципиально важно отметить тот неоспоримый факт, что во имя борьбы с терроризмом западные государства, прежде всего США и (в меньшей степени) Великобритания, позволили себе вернуться к психологической атмосфере и политической практике времен разгара холодной войны. Мы становимся свидетелями того, как в течение, по меньшей мере, четырех лет со стороны государственных органов «англосаксонского» ядра Запада идет настоящая атака на гражданские и политические права. Правительства вводят в заблуждение законодателей и сограждан по важнейшим вопросам войны и мира; принимаются законодательные акты, резко ограничивающие гражданские свободы; легализуется слежка; идеологический экстремизм приравнивается к государственной измене; широкое распространение получают пыточные методы дознания; создается нелегальная международная сеть секретных тюрем и допросных (пыточных) центров… И все перечисленное — не удел авторитарных полицейских диктатур, но совершается властями «традиционных западных демократий». Сразу отмечу, что одновременно под понятие «терроризм» подверстываются любые вооруженные повстанческие движения, которые выступают под религиозными мусульманскими лозунгами, даже если они носят характер обычного этнического сепаратизма. Точно так же было в 1950-1970-е годы, когда на Западе почти любое радикально-демократическое, антиколониальное движение считали экспансией мирового коммунизма, буквально «вжимая» эти движения в орбиту СССР. Полвека спустя подобное «вжимание» противников в лагерь самых радикальных сил повторилось в Чечне. Еще раз отмечу, что стилистика противостояния «международному терроризму» очень напоминает стилистику раннего периода холодной войны.
Итак, мы стали свидетелями того, что с самого начала «глобальной антитеррористической борьбы» исполнительная власть и спецслужбы немедленно начали вести себя предельно антидемократично: лоббируются совершенно избыточные ограничения гражданских прав, правительство начинает беззастенчиво лгать обществу и парламенту, делаются попытки вводить «общую» мобилизующую идеологию, силовики «пробивают» для себя «право» на пытки и длительное внесудебное интернирование, органы безопасности начинают откровенно фабриковать «заговоры». Причем все это происходит и в странах с мощнейшей демократической традицией, сильным гражданским обществом, свободной прессой и достаточно независимым правосудием, вроде США и Великобритании.
Другое дело, что западные парламентарии, правозащитные организации, свободная пресса энергично сопротивляются попыткам исполнительной власти и спецслужб вернуть «старую добрую» атмосферу полувековой давности. Но необходимо отметить, что пока планка стандартов гуманитарного права снижена до уровня разгара холодной войны.
Государство, как известно, главный педагог. Когда государство начинает практиковать методы государственного терроризма: массовые убийства, «зачистки», создание концлагерей, коллективные наказания, «эскадроны смерти», то оно теряет нравственное превосходство над боевиками и террористами, не может выступать от имени «права и гуманизма» и, напротив, само создает в стране моральный, точнее, аморальный климат, необычайно питательный для вооруженного экстремизма.
2. Вновь впереди планеты всей
В России «борьба с терроризмом» стала в сентябре 1999 года настоящей государственной идеологией. И сейчас под знаменем этой борьбы в нашей стране практически завершается формирование однопартийной полицейской системы государственно-корпоративного типа. Сначала была введена цензура, до предела примитивизирована политическая жизнь. Потом процессы тоталитарного реванша пошли ускоренным темпом: в значительной степени ликвидирована независимость судов; идут показательные политические процессы над оппонентами режима и жертвами «шпиономании»; в основных СМИ установлена политическая и идеологическая цензура. Война в Чечне привела к превращению северокавказского региона в ареал партизанской войны. Пытки и истязания стали практикой следственных органов и тюремных администраций. Кремль негласно выращивает полуфашистские молодежные организации, штурмовые отряды для силовых действий против левой и демократической оппозиции. Подготавливаются все новые законодательные и подзаконные акты, новые исправления уголовного и уголовно-процессуального кодексов, которые фактически вводят в стране перманентное «осадное положение», учреждают параллельную властную вертикаль, подчиненную лишь спецслужбам. Готовится возвращение заочного судопроизводства. Идеология вновь приравнивается к конкретным насильственным действиям. А это уже состав преступления, за которое, может быть, в самом недалеком будущем пойдут под суд противники войны в Чечне, постоянно утверждающие, что действия боевиков вызваны в первую очередь карательной политикой и отказом от мирного политического урегулирования.
Поскольку основной инструмент правозащитников — возможность оказывать моральное давление на власть, отстаивая приоритет Права, то делается все для их дискредитации в глазах общества и должностных лиц. Даже высшие чиновники, включая президента Путина, публично оскорбляют их, по сути, обвиняя в связях с криминалитетом, пособничестве иностранным разведкам и враждебным России силам. А ведь такие обвинения — самые страшные в традиционном арсенале власти начиная с 1920-х годов.
Понятна корысть исполнительной власти обеспечить себе закрытость и вседозволенность. Борьба с «абсолютным злом» позволяет представлять в качестве «добра» «относительное» зло государственной коррупции и произвола. Понятна и корысть идеологов «священной борьбы»: примитивная, «черно-белая» картина мира — идеальные условия для предложения на «рынке идей» самых вульгарных концепций. В мир снова вернулась Большая Идея борьбы с очередным Вселенским Злом.
К теме террористической угрозы добавилась тема угрозы идеологического экстремизма. Западные общества впервые за последние тридцать лет столкнулись с распространением внутри своих стран идеологий, радикально отрицающих весь строй, открыто исповедующих ненависть к самому базовому демократическо-либеральному консенсусу. Речь идет не только о носителях идей «исламистской революции», которых принято называть «фундаменталистами», но и о быстром росте поддержки правых национал-популистов. На Западе после распада традиционного круга поддержки коммунистических партий сформировался своеобразный сплав радикально-ксенобофско-антибуржуазных идей. В этих условиях восстановление некоего идеологического стандарта, отступление от которого рассматривается как деликт, то есть воскрешение жестких мировоззренческих рамок эпохи холодной войны, обретает все бóльшую общественную легитимацию.
3. Все на борьбу с экстремизмом…
Всеобщий страх перед исламистским радикализмом, который для упрощения именуется «ваххабизмом», с одной стороны, и боязнь торжества неонацистского и популистского ксенофобского протестного движения, с другой, создают для государства возможность обращаться к обществу с призывом поддержать его в противостоянии радикализму, придают убедительность призывам к мобилизации общественности на борьбу с «идеологической опасностью». Этим самым государство обосновывает введение идеологической цензуры, гонения на инакомыслие. Однако отказы басманной юстиции признать экстремизмом самые радикальные антисемитские манифесты, снятие судами обвинений в «разжигании национальной вражды» с погромщика Копцева, с погромщиков рынков в Москве в 2001-2002 годах, с убийц таджикской девочки в Петербурге, с новосибирских неонацистов — лучшее доказательство того, что государство не желает реально бороться с наиболее опасными проявлениями ксенофобии.
А все более авторитарное и закрытое государство тем временем как бы говорит устами своих апологетов: «Мы — не сахар, но наш враг — это враг цивилизации, поэтому мы всегда будем наименьшим злом». А «война» с врагами цивилизации (внешним — «международным терроризмом», и внутренним — «антицивилизованным варварством») на то и война, что предполагает распространение на публичную сферу «законов военного времени».
Повторюсь, в результате новой эпохи холодной войны ситуацию со всем комплексом общепризнанных прав человека: гражданскими, политическими, социальными, экономическими и культурными правами — в Российской Федерации можно обозначить только одним термином: катастрофа.
Идет повсеместное и целенаправленное разрушение существовавших правовых и социальных гарантий со стороны высшего руководства страны, это делается по всем правилам подготовленного военного наступления: как только ослабление общественного сопротивления или нарастание апатии и равнодушия дают понять Кремлю, что необходимой защиты прав не будет, начинается разрушение очередного бастиона демократии. Печальными символами подавления гражданских свобод в России являются, с одной стороны, развернувшиеся политические репрессии, появление политических заключенных, а с другой стороны, скандальные призывы генерального прокурора России Владимира Устинова — брать в заложники родственников «террористов», призыв заместителя генерального прокурора по ЮФО Николая Шепеля — вывести дела о терроризме из ведения суда присяжных.
В создавшихся условиях правозащитное сообщество стало главным идейным полюсом антиавторитаризма. Только правозащитники, избавленные от печальной необходимости искать поддержки у капризного электората, наиболее последовательно выражают протест против государственной политики, а также против национальной и конфессиональной нетерпимости.
Идею прав человека я понимаю как соединение гуманистических и демократических ценностей. Любая общественная мобилизация, даже самая морально оправданная, вызванная стремлением к самозащите, эти ценности отодвигает на второй план или вообще отбрасывает как балласт. Поэтому должен быть институциализированный оплот правозащитного ригоризма. Старая банальность: если, нарушая закон (в широком смысле слова) ради некоего правого дела, об этом забывают, начинается неостановимое скольжение к тому, что называется «беспредел». Поэтому правозащитники обязаны противостоять любому нарушению права, даже если с политической или исторической точки зрения их позиция воспринимается как «блаженная».
4. На полюсе в одиночестве
Правозащитное сообщество (со всеми его недостатками) становится одной из немногих общественных сил, которые отстаивают принцип высшей приоритетности прав человека. При этом сам принцип хранения высоких ценностей не связан с конкретными личными недостатками отдельных деятелей или оппортунизмом отдельных организаций. Нарастающее «разрыхление» демократической интеллигенции и «государственническая» позиция многих религиозных деятелей выводят представителей этих слоев из стана защитников прав человека, универсальных гуманистических ценностей. В отличие от ситуации в Западной Европе, «церковь большинства» в России не является союзником правозащитников в отстаивании гражданских прав.
Понятно, что у правозащитников заслуженно высокий моральный авторитет. Поразительно, что представительный общероссийский опрос РОМИРа, проведенный в феврале 2006 года, прямо по следу «каменного скандала», показал необычайно высокий уровень престижа правозащитных организаций (свыше 60% поддержки). При этом самая высокая популярность правозащитников — в небольших городах, где раньше вообще мало кто знал об их деятельности.
Именно поэтому авторитарные и деспотические правители и их идеологи обвиняют правозащитников в максимально «низких» в глазах публики побуждениях: продажности, пораженчестве, службе врагу, подрывной деятельности. Последней «фишкой» российской прокуратуры стало обвинение правозащитников в таком «грязном» преступлении, как разжигание межнациональной и религиозной розни. Я имею в виду прежде всего «второй обезьяний процесс» над Юрием Самодуровым, директором Музея и общественного центра «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова, и приговор редактору газеты «Право-защита» Станиславу Дмитриевскому — по обвинению в разжигании российско-чеченской дружбы. К этому надо добавить январские обвинения правозащитников в сотрудничестве с разведками.
Поскольку в условиях неизбежно наступающего кризиса режима общественные симпатии «переворачиваются» и ошельмованные и затравленные властями диссиденты превращаются не только в героев, но и в пророков (они же предупреждали!), то понимающие исторические тенденции «тонкие» охранители режима считают нужным привлечь правозащитников к моральному обоснованию чрезвычайщины, государственно-общественной «мобилизации».
Не будем забывать, что правозащитники, как «сторожевые псы демократии», оказываются в одном лагере со свободной прессой. Желание сделать правозащитников «управляемыми» столь же сильно, как и желание «приручить» журналистов.
Поэтому перед лицом «общего вызова цивилизации» правозащитникам и журналистам предложено не «стоять над схваткой» — а именно, как и велит им долг, критически оценивать и действия по защите общества, и, разумеется, нападения на общество (терроризм, экстремизм), — но, отбросив, условности, встать на «защиту безопасности». А дальше цепочка силлогизмов разворачивается очень просто:
а) право на жизнь — самое главное (зачем покойнику свободы?);
б) право на безопасность выше гражданских прав;
в) следующий шаг — во имя безопасности ревизии подвергаются не только гражданские права, но и гуманитарное право (одна американская дискуссия о праве государства на пытки многого стоит, не говоря об уже совершенно средневековом споре на тему, какие пытки дозволены).
К правозащитникам подходят «бесы-искусители»: ну, вы же понимаете, какое положение в стране (в мире), поэтому надо поддержать меры государства (тем более, что их поддерживает народ), а этим вы укрепите свой авторитет (перестанете выглядеть отщепенцами) и сможете куда эффективней помочь конкретным жертвам (лес, знаете, рубят…).
5. На том стоим и не можем иначе
Собственно, от правозащитников требуют для начала совсем немногого: встать в общий фронт защитников цивилизации и, защищая отдельные, неправильно срубленные «щепки», не уставать добавлять, что, в принципе, «лесоповал» — нужное и правильное дело. Государство хочет использовать правозащитников в своей войне как союзника. Государство справедливо обращает внимание на то, что его враги зачастую покушаются на столь любимые правозащитниками гуманистические и демократические принципы и ценности. Да, вы правильно заметили, что нехорошо бить при аресте участников демонстрации радикалов. Но будьте любезны добавить, что вообще вы против радикализма. Да, нельзя пытать пойманных террористов, но согласитесь, что нет ничего важнее сейчас, чем борьба с терроризмом, и прочее. Проблема в том, что вся деятельность правозащитников — манифестация в защиту свободы, права и справедливости. Поэтому, чем больше государство публично поддерживает эти принципы, тем больший это оказывает «педагогический эффект» по отношению к различным общественным группам.
Я уже отмечал, что власть — самый главный педагог. Оппоненты государства именно с государства, с власть имущих берут пример допустимого в политической и социальной борьбе. Идеалы свободы и ненасилия, на которые нападают радикальные противники демократического общества (внешние и внутренние «варвары»), имеют общепризнанный статус только до тех пор, пока эти идеалы поддерживаются безусловно. Правозащитники не должны позволить втягивать себя на стороне государства в идеологическую конфронтацию с радикалами (при обязательном условии, что те не используют насилие и не призывают к нему), поскольку они одним своим существованием, своей деятельностью оппонируют радикализму. А вот становясь как бы «левым флангом» сил правопорядка, правозащитники теряют всю свою нравственную правоту.
Сейчас наиболее активная дискуссия идет вокруг позиции правозащитников по поводу защиты незаконно преследуемых членов НБП и «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами».
Не берусь говорить от лица всех правозащитников, но выскажу свою позицию. Именно исходя из нее я принял активное участие в кампании за освобождение «декабристов» — участников акции в Общественной приемной Администрации президента РФ 14 декабря 2004 года и в качестве куратора открывшейся в Музее и общественном центре «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова выставки «Политическое “правосудие” и политзаключенные современной России» поддержал размещение на ней биографий арестованных «нацболов» и обвиняемых в членстве в «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами» в качестве биографий политзаключенных
Эту позицию можно сформулировать так. Если человек не принимает участия ни в какой экстремистской деятельности, не использует насилие, не призывает к нему, то этого человека ни в коем случае нельзя привлекать к ответственности за экстремизм. Иначе это будет преследование по исключительно идеологическим основаниям, а жертва такого преследования — «узник совести».
Начнем с НБП. Нынешняя программа этой организации — радикальное народничество. Ничего «ужасней» того, что провозглашал в свое время Гарибальди, в ней нет.
Тот факт, что члены НБП, совершившие в феврале этого года символический захват Савеловского райвоенкомата и заводоуправления ГАЗа, а в марте — отделения Сбербанка, были привлечены только к административной ответственности за проведение несанкционированной массовой акции, доказывает — привлечение их к уголовной ответственности, их арест за аналогичные акции в Министерстве социальной политики и здравоохранения и в Общественной приемной Администрации президента РФ носит характер политической репрессии. Это акт устрашения со стороны государства, месть за покушение на символ власти.
Теперь самый болезненный вопрос — о «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами» («Исламская освободительная армия»). Разумеется, я ни в каком виде не поддерживаю и ни в какой форме не разделяю идеи и программные цели организации «Хизб-ут-Тахрир», как и любой другой радикально-религиозной структуры, как бы возвышенно ни формулировались эти цели.
Но я убежден, что нельзя, во-первых, автоматически переносить на каждого члена организации ответственность за все ее действия, а во-вторых, нельзя рассматривать исторически существующую организацию, действующую десятилетиями и в разных странах, как единый субъект политики. Ведь действующая в нашей стране организация «Хизб-ут-Тахрир», кроме названия, не имеет ничего общего с порождением иерусалимского шейха Хусейна — порождением действительно довольно мрачным и жестоким. «Хизб-ут…» действует в некоторых странах Западной Европы легально. О том, что «Хизб-ут-Тахрир» признана террористической организацией — из-за «террористической деятельности в Узбекистане и других государствах Центральной Азии», — «новобранцы» «Хизб-ут…» узнать не могли, ведь решение Верховного суда РФ было секретным, а поэтому даже формально умысла на преступление — «участие в террористической организации» (ст. 205.1 УК РФ), с их стороны не было. Ведь и члены московской тусовки «Аум Синрикё» не несут никакой ответственности за теракт в токийском метро!
Зато не очень понятно, почему наши власти готовы вести на высоком уровне переговоры с «Хамас», считая ее для этого достаточно респектабельной, и одновременно преследуют людей только за то, что они — исключительно символически — соприкоснулись с историей арабского радикализма. Недавний обыск на московской квартире оренбургского муфтия Шингарева, когда все изъятые «экстремистские материалы» исчерпываются карманным изданием Корана, поздравлениями с Курбан-байрамом на татарском языке и пустыми бланками, хорошо демонстрирует механизм выявления «исламских террористов».
Совершенно очевидно, что если государству необходимо проверить, является ли организация террористической, то должна быть проведена тщательная и скрупулезная проверка. Должны быть публично приведены примеры террористической деятельности на территории России (сейчас, объявив «Хизб-ут…» террористической организацией, спешно создаются дела, «находят» оружие). Затем должно быть установлено, что участие членов организации в терактах, в насильственных действиях — прямое следствие деятельности организации, распоряжений ее руководства. И только после этого должен быть гласно поставлен вопрос об объявлении организации террористической.