Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2005
Оглядываясь на дела 1904-1905 годов, Ленин отмечал, что эти события привели, как он выразился, к «пробуждению Азии». «Мировой капитализм и русское движение 1905 года окончательно разбудили Азию. Сотни миллионов забитого, одичавшего в средневековом застое населения… проснулись к новой жизни и борьбе за азбучные права человека, за демократию»[1].
Многие комментаторы, правда, поправляли Ленина: не «русское движение» 1905 года, а русское поражение в войне с Японией. Но так или иначе, многие согласны с тем, что именно тогда началось великое движение народов, которое за последовавшие десятилетия радикально перекроило карту мира, содержание и характер мировой политики. Народы колоний или стран, бывших в зависимости от нескольких держав Европы и США, стали самостоятельными членами мирового сообщества. Процесс этот, как думалось многим, закончился в 1960-е годы. В этом процессе у России оказалась удивительная двойная роль. Она, если следовать за идеей Ленина, стояла у истоков этого движения и находила основания чувствовать себя заодно с народами «пробуждающейся Азии». А глядя на сегодняшний день, озаренный пламенем подожженных автомобилей и горящих от взрывов домов, мы находим Россию в ряду стран, не слишком успешно обороняющихся от этой пробужденной Азии на своей европейской территории.
Иначе сказать, Россия имела повод причислить себя к обоим оппонентам одного из самых грандиозных исторических споров последних веков. Но всегда занимала особое место и в том и в другом ряду. Претендовала то на роль первой из пробудившихся колоний, то на роль последней из доживающих империй.
Не хочу обсуждать, насколько обоснованны те или иные претензии, то есть не хочу (уже затем, что не могу) смотреть на Россию извне. А при взгляде изнутри сами претензии и соответствующие им формы мирочувствования и являются нашими переживаниями. Они образуют воздух, которым мы дышим. Вот о нем и пойдет речь.
Европу наводняют выходцы из бывших(иногда и сегодняшних) европейских колоний. Европейские аналитики сетуют на их недостаточную приобщенность к европейской культуре. Не думают о том, что их уже приобщали. Там, на местах. Все колониальные войны были жестоки, колониальное управление — также жестоко. Действия, которые мы сегодня называем нарушениями прав человека, не просто случались, они и были средством подчинения и управления.
Я думаю, что каждый должен сам решать, считает ли он детей ответственными за действия отцов и дедов, считает ли он нынешние страны ответственными за то, что творилось от их имени, считает ли он себя разделяющим общую историческую ответственность. Но каждый, думаю, теперь должен быть готов к тому, что найдутся такие люди, которые, не спросив его мнения, сочтут его ответственным за действия людей его веры, его страны, его народа, а может быть, и его расы или даже виновным в них. И очень может быть, что спор с ними не будет проходить в форме письменной или устной полемики. Более того, он не будет протекать по правилам военного сражения. Вы со своим мнением о собственной вине и ответственности за колониальные захваты и расправы будете сидеть дома или в гостинице, а носитель другой точки зрения будет этот дом или гостиницу взрывать. Возможно, вместе с собой. А готовность отдать жизнь за свои убеждения, по нашим представлениям, есть предельный и сильнейший из возможных аргументов в любой дискуссии. И «белым» нечего противопоставить не взрывчатке даже, а этому аргументу.
Америка в шоке от 11 сентября. Но за несколько лет до этого она была на грани восстания негритянского населения. Его намечавшиеся контуры были такими же, как очертания бунта во Франции (детей) выходцев из бывших французских владений в Африке.
Деколонизация. Колониализм кончался войнами, которые на заморских территориях проигрывали или не могли выиграть метрополии, и чрезмерной обременительностью содержания колоний. Колонизаторы где с позором, где с почетом оставили заморские территории. Следующую эпоху стали называть неоколониализмом. А страны из бывших колоний превратились в страны «третьего мира». Уйдя из этих бедных стран, оставив их политически самостоятельными, бывшие метрополии в лице своих компаний начали на квазирыночных условиях взаимодействовать с бывшими колониями. Говорят, и наверное, не без причины, что эксплуатация этих земель и народов продолжалась и иной раз даже усиливалась. Наряду с этим продолжился процесс доведения европейских культурных стандартов до недавно освободившихся народов. Шел он, как правило, за счет того, что по разным причинам и поводам люди из бывших колоний приезжали или переезжали в бывшую метрополию и оседали там.
В последние десятилетия термин «неоколониализм» и термин «третий мир» ушли из обихода. Принято говорить о «глобализации». Под ней разумеют процесс распространения европейской культуры (сами решайте, уважаемый читатель, той же, что несли колонизаторы, или другой) на страны с иной культурной традицией. И называть их миром номер три теперь не поворачивается язык не только потому, что мир номер два как-то схлопнулся, но и потому, что по численности населения они номер один.
Но и с понятием глобализации начались нелады. Обнаружилось, что засилье западной культуры, о котором твердили не только наши патриоты, не такое уж сплошное, что кое-где ее и на Западе не хватает. В самом его центре, ближе к Парижу, чем Подольск к Москве, как выяснилось, живут, и не в первом поколении, люди из бывших колоний, на которых засилье никак не сказалось. У них вера и убеждения их отцов, и они готовы на борьбу с культурой метрополии. Так, по крайней мере, говорят одни очевидцы.
Другие говорят, что не в вере и убеждениях отличие этих молодых европейских азиатов от европейских европейцев. А в том, что вторые первых дискриминируют именно по расовому, а не культурному признаку. (Судя по тому, какие признаки используют наши менты, так могут поступать и тамошние.) Но результат такой же: дискриминация загоняет их в ту самую нишу, из которой они пытаются выбраться. И они по характеру своих протестных действий оказываются неотличимы от тех своих сверстников, которые и не хотят из нее выбираться.
За дымом этих пожаров не видно, конечно, третьей силы. Тех, кто успешно ассимилировался и не видит повода бунтовать. Но, наверное, им сейчас не хочется участвовать в евроазиатском конфликте, который они лично для себя уже разрешили.
Вернемся к тем, кто стал активно участвовать в «пробуждении Азии» и сделал его таким устрашающим для Европы. Что связывает атаки на небоскребы в Нью-Йорке с атаками на поезда, машины в европейских городах и пригородах? Может быть, единая сеть «Аль-Каиды». Может быть, единая система убеждений, основанных на мусульманской вере. Однако есть ли эта конспиративная или конфессиональная связь или нет, установить нам сейчас невозможно. Но видна и несомненна связь другая: это бывшие колонии так обращаются к своим бывшим метрополиям.
Не подталкивает ли это обстоятельство к выводу, что это — ужасное продолжение того процесса, который был начат Великими географическими открытиями и продолжен ужасами колонизации? И тогда перед нами лишь новая фаза процесса колонизации. Только теперь (бывшими) колониями колонизуются (бывшие) метрополии. Можно рассматривать этот процесс в терминах реванша, культурной реконкисты и тому подобного. Возможно, мотивы мести сознательно или подсознательно действуют. Но вряд ли все дело сводится к историческим счетам. По-моему, лучше считать это последствиями глобализации.
Но тогда под глобализацией придется понимать распространение не собственно «западной» («мировой») культуры, а той новой культуры, которая явилась продуктом ее воздействия на культуры местные. Эта метисная культура в своих мягких проявлениях дает отличную музыку, потрясающие танцы, интересную литературу. В жестких проявлениях она порождает идеологию и практику бунта, сопротивления, уничтожения. Итак, очередная фаза колониализма состоит в том, что колонии колонизуют метрополию, и этот процесс имеет глобальный характер.
Ну а нам-то что? Помнится, сразу после 11 сентября изрядная доля россиян говорила: поделом Америке! Идентичность многих была двойной: мы и с Западом (мы же тоже цивилизованные), мы и с угнетенными народами (мы же против засилья Запада). Но небоскребы, взрывы — это там, у них.
Для того чтобы чувствовать себя заодно с угнетенными народами, культурно-исторических поводов у нашей публики немало. Вспомним слова «аграрно-сырьевой придаток». Они перекочевали из истматовских учебников, курсов научного коммунизма и истории КПСС в эпоху, когда ни коммунизма, ни КПСС не осталось. Одним из худших обвинений в адрес правительств новой России было именно это: превращают страну в этот самый придаток. Теперь говорят о сырьевой направленности экономики, что звучит поприличнее. Но идея придатка для развитого Запада, оставляющего за Россией роль колонии, столь же сильна, сколь оскорбительна для национального самосознания. Собственно, оскорбительностью она и сильна. Горькая самоиздевка: «Верхняя Вольта с ракетами» — не стареет, не уходит из разговоров, поскольку отвечает этому осознанию себя в качестве колонии Запада. О том же свидетельствуют, на мой взгляд, разговоры о «нашей» полной беззащитности и разоруженности перед лицом «их» массовой культуры.
Связывать или отождествлять теракты в российских городах с теми, что произошли в США или в Европе, любят в основном политики, и в основном крупные. Публика, насколько позволяет судить наш опыт, понимает, что это говорится для определенных внешних целей. Публика не против. Да и почетнее бороться с международным терроризмом, нежели со своими собственными гражданами. Как почетнее было в Афганистане считаться воинами, выполняющими интернациональный долг, а не застрявшими в войне неизвестно за что.
Но основная мысль о событиях у нас в стране другая: это наши давние счеты с «чеченами», кавказцами. И здесь, как говорится, совсем другой дискурс. А именно тот, что сейчас уже без стеснения называют имперским.
В свое время требовалось мужество, чтобы бросить Советскому Союзу обвинение: мол, это не союз нерушимый республик свободных, а империя, то бишь, тюрьма народов. Несколько погодя потребовалось мужество от тех, кто стал говорить: а империя не кругом плохое дело, при ней меньшинствам не так неуютно, науки и искусства могут расцветать, и вообще. Ну а затем подключились те, кому мужества совсем не требовалось, чтобы сказать: вот мы были империей, нас все боялись и потому уважали. Надо возродить имперскую славу России. И таких, судя по нашим исследованиям, очень немало.
Российская общественность не хочет быть монархией, но совсем не прочь быть империей. Это ставит ее на равную ногу с крупными партнерами. Просто потому, что империя. В отношении малых это также автоматически ставит нас в позицию превосходства, а их — подчинения и послушания. Просто потому, что империя. Они, конечно, могут бунтовать, но это не меняет распределения статусов. Они, бунтуя, лишь подтверждают права империи их усмирять и наказывать. Война в Чечне с трудом может быть понята как война для защиты родины, но понятна всем как жест демонстрации имперского статуса (раз усмиряет колонию, значит, империя, значит, хорошо). Даже не произнося слова «империя», именно о таком статусе своей страны грезят и рядовые и, что более существенно, совсем не рядовые, ее обитатели.
И в самом деле, мы если не жертвы мирового терроризма, то жертвы единого процесса, при котором колонии стали являться на дом к своим метрополиям. Может, отдельным таджикам или чеченцам есть куда податься, но в массе своей, в той массе, которую вытесняют из их родных домов тяготы постколониальной фазы, они по всемирному закону тянутся в бывшую метрополию. Тянутся, даже зная, как она неласкова к ним.
Мы разделяем с самыми передовыми демократиями Запада состояние глубокой растерянности. Мы все спасовали. Не перед «Аль-Каидой» и Басаевым, интифадой и бунтом молодых небелокожих французов (бельгийцев, англичан…). Будь это просто неуспех военных операций или «спецопераций», мы нашли бы средства объяснить себе это. Как объяснили себе Франция и США свои военные поражения во Вьетнаме. Как объяснила себе (не до конца, не до конца!) моя страна поражение в Афганистане.
В неуспешном концептуальном противостоянии европейцев «пробуждению Азии» в их собственном доме, когда скинхедовская злость кажется порядочным людям единственным эффективным ответом[2], а в собственном ценностном наборе ответа не находится, вот где главная, на мой взгляд, трагедия.
В нашей публике, продолжающей переживать смесь колониальных и имперских обид, эти драмы не прочувствованы. Россия ведет войну прошлого века и мучает себя проблемами века позапрошлого. Лучшие умы у нас думают, как избавиться от понаехавших и как пригласить в страну каких-то других, без которых мы скоро сами себе перестанем казаться великой державой.
А Россия переживает беды века нынешнего, те, от которых европейская цивилизация избавления пока не придумала. Остается надежда, что «пробуждение Азии» приведет в конце концов к «пробуждению Европы». А там, глядишь, и мы проснемся.