Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2005
Ольга Юрьевна Никонова (р. 1969) — доцент, сотрудник Центра культурно-исторических исследований Южно-Уральского государственного университета.
Нет, меня не сумели Возвратить из Войны. Память, Душу мне Войной не рви… |
Юлия Друнина
Одной из особенностей Второй мировой войны была невиданная вовлеченность в вооруженный конфликт гражданского населения, в том числе женщин. Бесспорным лидером по масштабам женского участия в войне оказался Советский Союз. Женщины заменили ушедших на фронт мужчин на производстве и составили подавляющую часть медицинского персонала военных госпиталей. Они выполняли вспомогательные работы в действующей армии, входили в состав партизанских отрядов и, наконец, воевали наравне с мужчинами на передовой. Красная армия была первой европейской армией ХХ века, включавшей в себя отдельные женские боевые подразделения на регулярной основе. Официальная российская историография предполагает, что общая численность женщин, вовлеченных в боевые действия на стороне СССР, составляет 800 000 человек[1]. Известно, что в определенный момент женщины составили примерно 8% личного состава Красной армии[2]. К сожалению, эта цифра представляет собой лишь голую констатацию факта. Как отмечает Беате Физелер, до сих пор неизвестны соотношение вольнонаемных и военнослужащих, добровольцев и мобилизованных, их социальный, образовательный, национальный состав и семейное положение[3]. Официальная статистика не выделяет женщин в особую группу при подсчете военных потерь, умалчивает о количестве раненых, контуженых и ставших инвалидами женщин-комбатантов. Столь же «закрытой» является и тема участия женщин в партизанском движении, хотя и здесь их численность была не малой. Удельный вес женщин в партизанских соединениях на оккупированной территории достигал 9,8% (примерно 28 500)[4].
История участия женщин в Великой Отечественной войне пока остается ненаписанной, несмотря на рост интереса исследователей к этой теме в последние годы. Сегодня это в значительной степени связано с архивной политикой и позицией администрации военных архивов в России, весьма медленно и неохотно рассекречивающих материалы, касающиеся последней мировой войны. В связи с этим западные и российские исследователи вынуждены работать, главным образом, с корпусом опубликованных документов, источниками мемуарного характера, чаще всего происходящими из доперестроечного периода, фондами партийных и комсомольских организаций и материалами, собранными методами устной истории. Последний источник, особенно ценный в свете «закрытости» российских архивов, грозит скоро «иссякнуть»: поколение ветеранов Великой Отечественной — «уходящее поколение». Не задаваясь целью подвести общий историографический баланс темы «женщины в Великой Отечественной войне», все же можно отметить отдельные проблемы, уже сегодня достаточно четко обозначившиеся в исследованиях.
В 1980-е годы прошлого века внимание ученых привлекли женские авиационные подразделения Красной армии — 46-й гвардейский полк ночных бомбардировщиков, 586-й женский истребительный полк и другие. История советских летчиц нашла отражение в целом ряде специальных исследований и публикаций[5]. Советский опыт использования женщин в боевых действиях наиболее наглядно, на взгляд исследователей, демонстрировал несостоятельность представлений о войне как «мужской работе», сложившихся в военной истории. «Культурный поворот» (сulturalturn) 1990-х годов, затронувший и военную историю, подогрел интерес к «женской теме» уже в рамках исследования феномена войны как опыта различных социальных, этнических и прочих групп общества. Гендерные аспекты истории войн стали все чаще привлекать внимание исследователей. Проблема женского участия в Великой Отечественной войне перестала быть только частью перформативной акции — попытки сделать «невидимых солдат» мировой войны видимыми. В современных исследованиях женского участия в войне акцент постепенно смещается на историю женского опыта войны, изучение женских моделей памяти о войне и государственной политики по отношению к женскому военному прошлому, проблемы конструкции и деконструкции женских военных образов, анализ особенностей женской военной психологии и женского поведения[6].
Изучение темы участия советских женщин в Великой Отечественной войне при помощи методик гендерных исследований неизбежно фокусирует внимание на проблеме «совместимости» женщины и войны. Советская и российская историография долгое время исходила из традиционалистских представлений о взаимоотношениях полов, характерных для позднего сталинизма и послесталинского СССР. Женщина считалась неприспособленной для войны в первую очередь из-за своих психобиологических особенностей — слабости, меньшей устойчивости по отношению к стрессам, материнства. Кратко, но очень выразительно этот подход был сформулирован в названии книги Светланы Алексиевич «У войны — не женское лицо», впервые изданной в Минске в 1985 году[7]. Сегодня ряд исследователей пытаются разрушить сложившийся историографический шаблон. Некоторые из них показывают Великую Отечественную войну в длительной исторической ретроспективе, на протяжении которой русские женщины так или иначе участвовали в защите государства, формируя собственные образцы поведения на случай вооруженного конфликта[8]. Приверженцы другого направления анализируют женское участие в Великой Отечественной войне в контексте формирования новой советской идентичности, связывая войну с утверждением этой идентичности и преодолением не только традиционалистских гендерных представлений и репрезентаций, но и женской телесности[9].
Мобилизованный патриотизм
Одной из ключевых проблем в историографии Великой Отечественной войны является понимание роли «человеческого фактора». Соотношение добровольчества и принуждения, политического контроля и национального самосознания, пассивного участия и героической жертвенности в ходе войны и роль этих факторов в победе — вопросы поставленные, но не разрешенные. В этой связи пример женского участия в Великой Отечественной войне особенно интересен. Женщины в СССР не были военнообязанными, хотя военное законодательство СССР предусматривало в случае необходимости обязательное привлечение женщин в ряды Красной армии для несения службы во вспомогательных войсках[10]. Колоссальные потери советских войск на начальном этапе войны привели к тому, что в 1942 году в СССР была проведена массовая мобилизация женщин на службу в действующую армию и в тыловые соединения. Только на основании трех приказов наркома обороны Иосифа Сталина от апреля и октября 1942 года, сравнительно недавно рассекреченных и опубликованных в России, подлежали мобилизации и направлению в войска связи, ВВС и ПВО 120 000 женщин[11]. По мобилизации ЦК ВЛКСМ на военную службу были призваны около 500 000 девушек, 70% которых служили в действующей армии[12]. Женщины должны были заменить отправляемых на фронт красноармейцев во вспомогательных службах и выполнять работу связисток, вооруженцев, водителей автомашин и тракторов, телефонисток, разведчиц, пулеметчиц, номеров орудийных расчетов, кладовщиц, библиотекарей, поваров. В этом же году были изданы приказы о замене годных к строевой службе красноармейцев тыловых учреждений, управлений наркомата обороны, военных округов и штабов фронтов старшими возрастами, ограниченно годными и негодными к строевой службе и женщинами. Еще раньше — в 1941 году — был объявлен приказ о мобилизации всех служащих в армии по вольному найму, а в мае 1942 года — кадровых и вольнонаемных служащих гражданского воздушного флота, где также находилось немало женщин[13]. Численность мобилизованных женщин, хотя и не поддается точной оценке, по всей видимости, достигала сотен тысяч. Обратим внимание на то, что мобилизационная политика советского руководства поддается хоть какой-то реконструкции. А вот реакция женщин на мобилизацию — энтузиазм, попытки уклонения, механизмы адаптации — все это нам практически неизвестно.
В целом мобилизация женщин, проведенная в СССР, не расходилась с принципами, декларированными еще до войны. Согласно этим принципам и представлениям о будущей войне, женское участие в защите отечества было ограничено службой во вспомогательных и тыловых войсках, организацией противовоздушной обороны и работой на производстве.
В эти рамки не вписывался феномен, с которым сталинское руководство столкнулось с самого начала войны и который оно, в конечном итоге, сумело поставить на службу себе и стране, — феномен женского добровольчества. Именно женщины-добровольцы обычно представляют для исследователей основную проблему, заставляя мучительно доискиваться до причин, по которым они отправлялись на фронт выполнять «мужскую работу». Главным источником в этом случае становятся, как правило, эгодокументы и материалы, собранные методами устной истории. Научный анализ личных свидетельств осложняется тем, что в массе своей эти воспоминания возникли спустя много лет после завершения описываемых событий и потому нуждаются в особенно осторожном отношении и научной критике[14]. Анализ мотивов женщин, добровольно отправившихся на фронт, демонстрирует трудно классифицируемое разнообразие. Для некоторых двигателем было стремление отомстить за погибших родственников или мужа, для других — желание последовать примеру родителей и реализовать семейный этический кодекс, для третьих — патриотический этос, характерный для наиболее индоктринированной части советской молодежи[15]. Иной комплекс мотивов конструируется исследователями на основе анализа воспоминаний женщин, воевавших в партизанских отрядах. Поступками женщин, оказавшихся на оккупированных территориях, чаще всего руководили чувство самосохранения, стремление выжить, случай в образе советского командира и вспыхнувшего вопреки войне чувства. Саморефлексия комсомолок, мобилизованных ЦК ВЛКСМ для борьбы с врагом по ту сторону фронта, наполнена патриотическими образами и эмоциями, хорошо знакомыми по властному патриотическому дискурсу межвоенного периода[16].
Обращает на себя внимание тот факт, что патриотический этос присутствует в большей части женских воспоминаний о войне. Исключение не составляют и воспоминания женщин, пострадавших от сталинского террора[17]. Очевидно, что феномены женского участия и женского добровольчества Великой Отечественной войны невозможно осмыслить, не включив их в более широкий контекст формирования новой советской идентичности в период между двумя мировыми войнами. В западной историографии гендерные аспекты образования идентичности и социальной мобилизации получили концептуальное осмысление в рамках исследований конструирования нации[18]. Методы, разработанные для анализа западноевропейского нациеобразования, не поддаются прямолинейной экстраполяции на историю межвоенного СССР. Тем не менее они позволяют интерпретировать патриотический этос. Патриотизм вполне можно рассматривать как важный составной элемент советской идентичности и ключевой компонент технологии социальной мобилизации советского общества[19]. В сочетании с наивно-романтическими представлениями о войне, «шапкозакидательскими» настроениями и неадекватным образом внешнего врага, формировавшимися довоенной пропагандой, советский патриотизм превращался в порой неосознаваемый и нерефлексируемый внутренний двигатель женского добровольчества. Феномен массового женского участия в войне невозможно рассматривать в отрыве от системы дисциплинирования и военного обучения гражданского населения, созданной в СССР между двумя мировыми войнами. Большинство женщин-красноармеек получили первоначальную боевую подготовку накануне и в годы Великой Отечественной войны в специально созданной для этих целей парамилитаристской организации «Осоавиахим» («Союз Обществ содействия обороне, авиации и химической промышленности»).
Мобилизовав патриотически настроенных женщин, власть оказалась совершенно не готова инкорпорировать их в армейский организм. Женщины, как правило, оказывались один на один с фронтовой повседневностью — не слишком удобной военной формой, отсутствием общих и специальных женских средств гигиены, необходимостью совместного проживания с мужчинами, дефицитом медицинского и гинекологического обслуживания.
Женские воспоминания о войне и официальная мемориальная культура
Женские воспоминания о войне и официальная культура памяти о Великой Отечественной войне существуют как бы в двух различных измерениях. Нельзя сказать, что власть абсолютно обошла своим вниманием фактор женского участия в боевых действиях и партизанском движении. Уже в годы войны методами официальной пропаганды стал формироваться образ женщины-героини, прототипом которой чаще всего была партизанка или санитарка[20]. Этот образ имел весьма опосредованное отношение к женской военной повседневности, женскому восприятию войны и женскому героизму[21]. К тому же он не стал доминирующей гендерной репрезентацией военного времени. Иконография Великой Отечественной войны при изображении женщины в плакате, кино, литературе, популярной песне и прессе была сфокусирована на образе Родины-матери — женщины старшего возраста, своим героическим трудом приближающей победу. Знаменитое стихотворение Константина Симонова «Жди меня», чрезвычайно популярное в годы войны, акцентировало образ жены, ожидавшей бойца в глубоком тылу. Разрыв с довоенной традицией, когда репрезентация «милитаризованной» девушки стала весьма популярной в советском обществе, был окончательно закреплен в послевоенный период.
Принудительная демобилизация, не учитывавшая намерений и желаний фронтовичек, выбросила большое количество женщин в теперь уже мирное послевоенное общество, озабоченное своими проблемами, живущее незнакомой им мирной жизнью и в соответствии с традиционалистским гендерным порядком. «Вернулась, и все надо было начинать сначала», — вспоминала одна из респонденток Светланы Алексиевич[22]. Многие фронтовички оказались в этом обществе нежданными гостями, бывшими «военно-полевыми женами», боевые заслуги которых унизительно трансформировались в обывательском восприятии в «половые заслуги». Многие исследователи считают точкой отсчета в политике советского руководства по отношению к женской памяти о войне речь председателя президиума Верховного Совета Михаила Калинина, в июле 1945 года рекомендовавшего демобилизованным женщинам не хвалиться своими военными заслугами[23]. Фронтовички превратились в официальной мемориальной культуре в «фигуру умолчания». Отсутствие в послевоенном СССР интеграционной политики в отношении женщин привело к тому, что некоторые из них даже были вынуждены скрывать свое военное прошлое ради налаживания «нормальной» жизни. В результате психологической травмы военного времени и послевоенной политики по отношению к прошлому участницы боевых действий оказались в стрессовой ситуации, в результате которой даже спустя много лет они не хотели вспоминать о войне[24].
И все же фронтовички не были полностью исключены из ритуалов воспоминаний (коммеморации), прочно вошедших в мемориальную культуру СССР в эпоху Леонида Брежнева. Именно брежневское «правление» примечательно тем, что в СССР впервые получила право на жизнь «женская» память о войне. Сегодня почти забылся тот факт, что день 8 марта стал нерабочим в 1965 году. Революционный и феминистский, День женской солидарности был «переозначен» к 20-летию победы в Великой Отечественной войне. Отныне в этот день официально чествовали всех советских женщин и женщин-ветеранов войны в благодарность за их «заслуги в деле коммунистического строительства» и «защиты Родины». Тем самым женщины на государственном уровне были включены в мемориальную культуру войны. В этот же период появилось первое основательное исследование, посвященное женщинам в Великой Отечественной войне. В подтверждение легитимности женской истории войны автор монографии Вера Семеновна Мурманцева процитировала в своей книге высказывание генерального секретаря о том, что «образ женщины-бойца с винтовкой в руках […] будет жить в нашей памяти как светлый пример самоотверженности и патриотизма»[25]. На протяжении почти двух «брежневских» десятилетий советский кинематограф пополнился множеством кинокартин разных жанров, в которых тема женщины на войне была центральной или развивалась параллельно с главной («Женя, Женечка и Катюша» (1967), «Крепкий орешек» (1968), «Песнь о Маншук» (1969), «Белорусский вокзал» (1970), «А зори здесь тихие» (1972), «В небе └Ночные ведьмы“» (1981) и др.). Даже в условиях советской цензуры в этих фильмах оставалось место для неформального, женского взгляда на войну. Благодаря популярности кинематографа, этот взгляд постепенно «вплетался» в канву коллективной советской памяти о Великой Отечественной войне. В 1980-е годы Светлана Алексиевич начала работу над книгой женских воспоминаний о войне, которой суждено было стать первой доперестроечной репрезентацией альтернативной памяти. В последующие годы по книге Алексиевич был поставлен целый ряд спектаклей, первым из которых была постановка Анатолия Эфроса в театре на Таганке в 1985 году. А недавно — в 2004 году — книга была переиздана «без купюр»[26].
И все же наиболее распространенной в советское время формой коммеморации о войне были встречи и вечера ветеранов, на которых они делились своими воспоминаниями с младшими поколениями — школьниками и юношеством. Эта форма была максимально приближена к повседневной жизни каждого советского человека, превратилась в ритуал, повторявшийся из года в год в дни различных юбилеев и праздников. В связи с тем, что этот вид коммеморации обязательно включал в себя назидательно-воспитательный компонент, возможность презентации альтернативных моделей воспоминаний о Великой Отечественной войне была практически исключена. Кармен Шайде демонстрирует подобную трансформацию индивидуальных воспоминаний под воздействием официальной культуры памяти на примере деятельности Марины Павловны Чечневой — известной летчицы 46-го гвардейского женского полка ночных бомбардировщиков. Чечнева, написавшая диссертацию, посвященную участию женщин в Великой Отечественной войне, несколько книг о своих боевых подругах и воспоминания о войне, «дистанцировалась от культуры памяти критического толка и обратилась к таким ценностям, как любовь к Родине, чувство долга, коллективное сознание, самоотверженность и абсолютная дисциплина»[27]. Впрочем, близость образцов толкований и восприятия войны к официальным встречается в воспоминаниях и других летчиц. Это можно объяснить еще и тем, что летчицы отдельных женских подразделений представляли собой своеобразную элиту среди женщин, мобилизованных на защиту СССР. Несмотря на опыт тяжелых физических нагрузок, стрессов, утрат и физических страданий, некоторые стороны военной повседневности были им неизвестны. Для женщин других групп — партизанок, узниц гетто и концлагерей, жительниц оккупированных территорий и блокадного Ленинграда, подпольщиц и красноармеек мужских боевых подразделений — тяжелые случаи дискриминации по половому или национальному признаку, сексуальные преследования, изнасилования, пытки, голод и голодная смерть близких и родственников стали составляющей их опыта войны. Из-за травматичности такого опыта и отсутствия государственных мероприятий по психологической адаптации женщин в подавляющем большинстве женских воспоминаний о войне он остался неартикулированным. Светлана Алексиевич вспоминает, что большинство ее респонденток в ответ на вопрос о сексуальных взаимоотношениях женщин и мужчин во время войны замолкали и отказывались говорить[28].
Попытки власти сохранить героический образ Великой Отечественной войны после перестройки привели к тому, что женские воспоминания о войне не стали предметом обсуждения даже в разрушительные для советского прошлого 1990-е годы. Типичный тому пример — «переписывание» истории Зои Космодемьянской при активном участии газеты «Аргументы и факты», которое не только не привело к нормальной научной дискуссии, но и вызвало ответную попытку реставрировать однополярный взгляд на «героическое» и «не героическое» в войне[29]. Обет молчания был нарушен относительно недавно и за пределами России. Работу по собиранию и анализу воспоминаний женщин-евреек, прошедших нацистские гетто и переживших Холокост, и женщин, угнанных на работу в Германию, начал Центр гендерных исследований Европейского гуманитарного университета в Минске[30]. Белорусские исследовательницы, в какой-то степени являющиеся наследницами и продолжательницами дела Светланы Алексиевич, пытаются показать «другую войну», — войну, рассказанную женщинами. В прошлом году Центр выпустил необычный календарь на 2005 год, каждая страничка которого посвящена одной теме — женщинам на линии фронта[31].Альтернативные модели военного опыта были представлены на выставке «Катя, Нина и Катюша: женщины в Красной армии, 1941-1945 годы» («Katja, NinaundKatjuscha: FraueninderRotenArmee 1941-1945»), организованной в Германии немецко-русским музеем Берлин-Карлсхорст[32]. В России женские воспоминания о войне нашли отражение в проектах Центра устной истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, посвященных индивидуальной и коллективной памяти о блокаде Ленинграда[33]. В 2003 году во время презентации первых результатов проекта были организованы выставка основных символов «блокадной памяти», «круглый стол» «Блокада и память. Блокада и история» и две радиопередачи, посвященные проекту. Женские воспоминания о войне сегодня можно найти на различных веб-страницах, созданных накануне 60-летнего юбилея Победы[34], в сборниках и проспектах выставок региональных архивов и научных изданиях. Наверное, можно говорить о том, что благодаря деятельности ученых и существованию Интернета в России и СНГ появляются новые и, главное, доступные всем желающим «места памяти» в виде архивов интервью и фотоколлекций. Пока что эти «места памяти» фрагментарны и распылены. Масштабы «виртуальных» собраний документов на постсоветском пространстве еще нельзя сравнивать с размахом презентации «женской» памяти о войне некоторых других стран-участниц. Более десятка сайтов представляют только англоязычные ресурсы по этой теме. В их числе — интернет-энциклопедия по истории женщин в годы Первой и Второй мировых войн и фотогалерея британского Имперского военного музея (ImperialWarMuseum)[35]. В то же время отношение к «женской» памяти о войне в России нельзя считать уникальным. В Германии – стране, проделавшей огромный труд по изучению и преодолению «нацистского прошлого», история женщин в вермахте также считается историографическим «дефицитом»[36]. А интерес к женским воспоминаниям о войне – достояние недавнего прошлого. Пока он находит выражение в сборниках воспоминаний, документальном кино и Интернет-публикациях[37]. Нашумевшая и вызвавшая неоднозначные отклики выставка «Преступления вермахта. Аспекты войны на уничтожение, 1941-1944» («VerbrechenderWehrmacht. DimensionendesVernichtungskrieges 1941-1944») тематизировала историю женщин на войне, главным образом, как историю жертв вермахта на оккупированных территориях[38].
Женские воспоминания о войне пока что остаются именно отдельными воспоминаниями, не превращаясь в групповую, коллективную память. В одном из своих интервью Светлана Алексиевич, живущая ныне во Франции, размышляла о причинах этого феномена: «Какие слова найти, чтобы от мысли о войне человека тошнило… Вот женщины и говорят об этом, у их войны другие слова, запах другой и цвет другой. Для них война – это прежде всего убийство. О такой войне мужчины нам не рассказывают, и вот почему они долго не хотели, да и не хотят по сей день, чтобы женщины говорили…»[39]
Великая Отечественная война осталась в памяти последующих поколений войной, у которой не было «женского лица». Почти миллионная армия женщин, принимавших участие в боевых действиях, в официальной мемориальной культуре «растворилась», превратившись в невидимых солдат великой войны. Героические репрезентации мужественных женщин-партизанок и сражавшихся наравне с мужчинами летчиц не могли адекватно передать всю полноту женской военной повседневности. Пафосность и монументализм мифа о Великой Отечественной войне до сих пор сторонятся женского взгляда и альтернативных моделей интерпретации военного опыта. Современная российская власть, следуя советской традиции, продолжает беречь свои военные «тайны» от ученых. Сегодня велик риск того, что женский опыт войны окончательно превратится в «фигуру умолчания». Женский мемориал Великой Отечественной пока остается неформальным, воплощаясь в военной лирике Юлии Друниной, воспоминаниях женщин-фронтовичек и кинодраме 1972 года «А зори здесь тихие».
Вместо заключения
Как свидетельствуют ученые, Вторая мировая война в коллективной памяти стран Восточной Европы продолжает сохранять особый статус центрального по своему значению мемориального комплекса, который сложился задолго до «бархатных революций» 1989-1990 годов[40]. Современные официальные интерпретации Великой Отечественной войны также демонстрируют наличие прочной связи с образами и мифами войны советского времени. «Память о тех событиях абсолютно священна…», — обозначил свою позицию российский президент на церемонии вручения наград ветеранам войны[41]. 8 марта 2005 года, принимая в Кремле защитниц Отечества, в том числе и женщин-ветеранов Великой Отечественной, Владимир Путин в очередной раз подтвердил свою приверженность устоявшейся системе ценностей. В этот день о «другой» войне и «женской» памяти вновь не было сказано ни слова.