Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2005
Российские обществоведческие журналы отметили начало 2005 года, дружно, как по команде, опубликовав по одной или нескольку статей на тему президентских выборов на Украине. Всплеск интереса к соседней стране и желание проанализировать развернувшиеся там события — безусловно, явление предсказуемое, и в ближайшие месяцы следует ожидать резкого роста числа публикаций подобного рода. Более интересен тот факт, что в последних номерах прошлого, 2004 года украинская тематика отсутствует практически полностью. Значит, во время предвыборной кампании, накануне первого тура, когда журналы готовились к печати, российские обществоведы интересовались чем угодно, но только не судьбой Украины: исход выборов казался решенным, а превращение независимого государства де-факто в восьмой федеральный округ — неизбежным. Было бы наивно обвинять отечественное академическое сообщество в том, что оно-де просмотрело назревавшую на Украине революцию, оказалось не способно дать правильный совет руководству и в результате должно разделить ответственность за полный провал российской внешней политики на украинском направлении. Ни в Кремле, ни на Старой и Смоленской площадях никто не интересовался мнением ученых, да и само отношение к общественным наукам как к бюро прогнозов политической погоды иначе, как вульгарным, не назовешь. И все же отсутствие интереса, даже сугубо академического, к событиям, которым предстояло серьезно изменить общеевропейский политический ландшафт, значимо как показатель глубокого конформизма в выборе тем, если не в их интерпретации.
Интерпретации постфактум как раз демонстрируют пока еще сохраняющуюся в России степень интеллектуальной свободы: практически все статьи на украинскую тему резко критикуют позицию и действия Москвы. Но и эта критика разворачивается на поле, очерченном властями (причем не только российскими). Почти все авторы принимают как данность, что Украина должна была сделать выбор между Россией и Европой как двумя раздельными, конкурирующими между собой политическими общностями, и даже не рассматривают варианта Большой Европы, в которой нашлось бы место и Европейскому союзу, и России, и Украине. Наиболее последовательно эта точка зрения сформулирована Константином Затулиным (“Россия в глобальной политике”, 2005, № 1): “Если Украина, даже независимая, не состоит в особых, союзных, отношениях с Россией, то под ее новоприобретенную государственность подводится антироссийский фундамент и она превращается во вторую Польшу. То есть в чуждый России культурно-исторический проект…” (с. 79). Соответственно, президент Путин принял правильное решение “бороться в ситуации, когда не бороться нельзя”, но сделал “ошибочную ставку” на представителей прогнившей элиты. Вместо этого, по мнению Затулина, нужно добиваться децентрализации и федерализации Украины (он, конечно, предпочитает слишком уж явно не агитировать за раскол страны), а также бороться за статус русского языка и Украинской православной церкви Московского патриархата.
Пожалуй, более интересна оценка событий, предложенная Владимиром Пастуховым в первом номере “Полиса” за текущий год. Он критикует российские власти за стремление усидеть на двух стульях, признавая либеральную демократию в качестве идеала и в то же время отстаивая право России на собственный путь. По мнению Пастухова, именно эта двойственность привела к краху российской политики на украинском направлении. Вместо этого, как утверждает автор, России следует отвергнуть фальшивый универсализм Запада, предлагающего свои идеалы и ценности в качестве общечеловеческих, и отстаивать “право народов на культурное и политическое самоопределение”. Заметим, впрочем, что всеобщее право народов на уникальность — проект не менее универсалистский, чем либеральная демократия, и не в меньшей степени ведущий к навязыванию совершенно конкретных партикулярных ценностей и практик в качестве имеющих значимость для данного народа и, через абсолютизацию самобытности, для всего человечества.
“Полис” также публикует несколько статей, посвященных более эмпирически ориентированному анализу политических процессов на Украине. Владимир Гельман, отказываясь от расхожих объяснений украинских событий как народной революции или, напротив, осуществленного Западом переворота, пытается обобщить опыт Украины исходя из особенностей ее политической системы. Александр Кынев анализирует возможные последствия декабрьской конституционной реформы на Украине, которая, по его мнению, занимает промежуточное положение между странами Центральной и Восточной Европы (включая Прибалтику), где демократические реформы были успешны, и постсоветским пространством, где утвердились авторитарные режимы. Владимир Лапкин и Владимир Пантин, используя данные опросов, сравнивают процессы освоения институтов и ценностей демократии (которые они недвусмысленно характеризуют как “западные”) российским и украинским массовым сознанием. На данных опросов построена и работа Бориса Дубина о восприятии соседних государств в России, Белоруссии и на Украине (“Вестник общественного мнения”, 2005, № 1). В частности, он отмечает, что черты самостоятельности и независимости в образе республик бывшего СССР воспринимаются современными россиянами как враждебные: наши сограждане не мыслят своего политического существования вне союзнических отношений с “братскими” республиками. Чрезвычайно интересна статья Александра Бузгалина о характере массовых протестов в Киеве (“Свободная мысль”, 2005, № 2). Автор побывал на майдане Незалежности, много беседовал с людьми и убедился, что киевские события были подлинным проявлением народного гнева и стремления к переменам. Поддержка со стороны Запада и некоторых олигархов, заинтересованных в смене режима, действительно имела место, и сама по себе “революция” стала возможной благодаря конфликту внутри элит, но это отнюдь не принижает значения массовых выступлений простых украинцев.
Переходя от “сквозной” украинской темы к другим сюжетам, отметим в первом номере “Полиса” статью Святослава Каспэ “Апология центра: о забытом методологическом ресурсе политической науки”. Тема эта действительно одна из самых актуальных для (пост)современной политической философии, но, на наш взгляд, автор несколько перестарался, обосновывая ее актуальность ссылками на якобы полный отказ от самого понятия центра в трудах “модных” авторов. Децентрация — это, действительно, в большей степени лозунг, а не факт, хотя лозунг принципиально важный в контексте дискуссий о свободе и структурном детерминизме. Однако нетрудно убедиться, что подобный лозунг может иметь смысл только при условии, что выдвигающий его субъект исходит из существования центра как сковывающего, тоталитарного начала. Да и в большинстве эмпирических исследований, которые так резко критикует Каспэ, отношения центра и периферии зачастую составляют одну из ключевых тем — например, у того же Мануэля Кастельса.
Григорий Голосов изучает механизмы, приведшие на парламентских выборах 2003 года к феномену “сфабрикованного сверхбольшинства” — ситуации, при которой “Единая Россия” смогла конвертировать 37,57% голосов избирателей в федеральном масштабе в 68,33% депутатских мандатов в Думе. Правда, следует оговориться, что характеристика автором этого большинства как “сфабрикованного” подразумевает не закулисные манипуляции на грани законности, а всего лишь использование объективной ситуации — например, отсутствия “территориальных баз поддержки у основных оппозиционных партий, в результате чего небольшое электоральное преимущество ведущей партии обернулось колоссальным превосходством при распределении мест”.
Шестой номер “Полиса” за прошлый год в значительной степени также посвящен теме трансформации российской политической системы после выборов 2003-2004 годов. Интересна работа Александра Хлопина, рассматривающего процесс складывания неформальных институтов как результат бюрократического произвола. Петр Панов проводит кроссрегиональный сравнительный анализ эволюции электоральных институтов в России, а Тамара Павлова размышляет о тенденциях регулирования отношений между работниками и предпринимателями в условиях глобального капитализма. Особенно примечательной нам показалась статья Александра Лукина “Образ Китая в российском общественном сознании: преемственность и эволюция”, по прочтении которой начинаешь задумываться об особой роли Китая в российском дискурсивном пространстве начиная с середины XX века. В каком-то смысле для современного российского общества Китай не менее важен, чем Европа: он также играет роль зеркала, в котором отражаются успехи и неудачи преобразований в России/СССР (сначала в ходе строительства социализма, а затем в процессе демократических рыночных реформ).
Стабильность в подборе ярких и оригинальных материалов явно не относится к числу главных достоинств журнала “Россия в глобальной политике”. После довольно невыразительного пятого номера за прошлый год (см. предыдущий обзор) шестой порадовал разнообразием и высоким уровнем публикаций. Среди безусловных лидеров — статья Анатолия Вишневского о необходимости и неизбежности выработки нового, более позитивного, взгляда на иммиграцию в Россию. По мнению автора, после 2025 года даже по умеренному (“стабилизационному”) сценарию России понадобится приток не менее чем миллиона иммигрантов в год, что неизбежно приведет к изменению этноконфессионального состава населения. Автор настаивает на том, что единственная альтернатива экономическому упадку и замыканию в “осажденной крепости” состоит в выработке нового, более прагматического и позитивного отношения к иммиграции при безусловном приоритете политического понимания нации в противовес этническому. В этой связи он приводит интересную аналогию между “собиранием земель” как основной моделью развития российского государства на протяжении столетий и “собиранием людей”, которое, по его мнению, должно прийти на смену прежней модели в новых условиях, когда территории сами по себе становятся никому не нужны. Михаил Тюркин, заместитель директора Федеральной миграционной службы, в первом номере журнала за 2005 год предлагает более умеренную версию иммиграционных потребностей России на ближайшие десятилетия и, признавая необходимость иммиграции, выступает за селективный подход. К сожалению, его попытки убедить читателя в том, что МВД и ФМС уже немало делают для выработки разумной миграционной политики, выглядят неубедительно на фоне данных правозащитных организаций и просто повседневного опыта, который пока говорит о приоритете репрессивно-коррупционного подхода силовиков к данной проблеме.
В подборке статей по вопросам российско-американских отношений самым дельным нам показался текст Николая Злобина “Ограниченные возможности и возможные ограничения”. Автор, в частности, настаивает на серьезном отношении к демократии и демократизации в качестве важнейшего внешнеполитического приоритета Вашингтона, имеющего глубокие корни в мировоззрении неоконсерваторов и подкрепленного их недавними электоральными успехами. Процессы, которые в нашей стране часто характеризуются как геополитическая экспансия США (и Запада в целом) на постсоветском пространстве, направленная прежде всего против России, Злобин предлагает интерпретировать как в значительной степени вытекающие из неспособности Москвы обеспечить приемлемый уровень порядка и предсказуемости в “спорных” регионах — будь то Грузия, Центральная Азия или Украина. В результате администрация Буша ощущает необходимость вмешательства для обеспечения американских интересов, что лишь усиливает взаимное недоверие. Небезынтересна попытка Алексея Богатурова зеркально повторить знаменитую “длинную телеграмму” американского посла в СССР Джорджа Кеннана, отправленную им в Вашингтон в 1946 году (статья и озаглавлена зеркально — “Истоки американского поведения”). Автор, конечно же, прав, интерпретируя проект всемирной демократизации как проявление американского национализма, успешно выдаваемого за идеологию транснациональной солидарности, — хотя здесь опять-таки нужно бы сделать оговорку о партикулярных истоках любого универсального проекта. Но есть в статье и слишком радикальные обобщения: в частности, вопреки мнению Богатурова, очень и очень многие американские интеллектуалы (и не только они) вполне способны с иронией отнестись к демократизаторскому пылу Джорджа Буша-младшего, а значительное число американских экспертов по России (гораздо большее, чем представляется автору) не только регулярно читают по-русски, но и прекрасно говорят на этом языке, используя его и в профессиональных целях, и для повседневного общения.
Статья Сергея Кортунова “Калининград как ворота в Большую Европу” оставляет еще более противоречивое впечатление. С одной стороны, автор явно является сторонником большей открытости в отношениях между Россией и Евросоюзом как в целом, так и в том, что касается статуса Калининградской области. С другой стороны, попытки аргументировать необходимость сформулировать наконец концептуальные основы политики в отношении эксклава ссылками на возможные претензии на его территорию со стороны Германии или Литвы явно контрпродуктивны, поскольку те, кто примет подобные аргументы, едва ли захотят поддержать план превращения Калининграда в ““витрину” регионов России” (с. 173). Принимать их, впрочем, совсем не обязательно, так как очевидно, что основаны они на явном и едва ли не нарочитом преувеличении как экспансионистской сути этих “претензий”, так и значимости выдвигающих их групп.
Кроме названных материалов, в номере опубликованы работа министра иностранных дел Сергея Лаврова “Демократия, международное управление и будущее мироустройство”, размышления Георгия Мирского о будущем ближневосточного урегулирования после кончины Арафата, подборка материалов о трансатлантических отношениях и весьма информативная статья Ольги Буториной “Европейский союз: модель для сборки”, которая может оказаться весьма полезной для студентов и всех тех, кому необходима сжатая и точная информация о современном состоянии европейской интеграции.
В отличие от шестого, первый номер журнала за текущий год вновь оказался слишком однообразно-официозным. Помимо уже упоминавшихся работ Затулина и Тюрина, несомненный интерес представляет лишь статья Владимира Мау “Уроки Испанской империи” о вреде ресурсного изобилия для экономического развития страны. Материал, на котором строится публикация, в принципе достаточно широко известен, но детально проработанная аргументация и блестящее изложение делают этот текст единственным в своем роде из опубликованных по-русски. Как всегда оригинальна аргументация Эдварда Луттвака, призывающего к выводу американских войск из Ирака; неплохо смотрится материал Дмитрия Суслова о роли Ирана на “расширенном” Ближнем Востоке и об основных принципах российской политики в отношении этой страны. Остальные работы, к сожалению, перепевают более или менее известные мотивы: Дмитрий Саймс и Роберт Элсуорт критикуют политику администрации Джорджа Буша с позиций “благородного реализма”, Сергей Чугров не очень конкретно рассуждает о перспективах российско-японского урегулирования, Надежда Арбатова и Владимир Рыжков предлагают очередной вариант пересмотра Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и ЕС — по их мнению, новый документ должен именоваться “Соглашением об особой ассоциации” (с. 203). Все это уже было, мы все слышали, читали, обсуждали что-то подобное.
В двенадцатом номере “Свободной мысли” за прошлый год в первую очередь привлекает внимание статья Александра Тарасова “Не мир, но брэнд: восприятие рекламной и брэнд-агрессии провинциальной молодежью России”. Построенная на материале интереснейших полевых исследований, работа, безусловно, привлечет самый широкий круг читателей. К сожалению, склонность автора к негативным обобщениям делает ее чтение местами просто мучительным: не хочется даже цитировать то, что Тарасов пишет по поводу выпускников факультетов журналистики и филологии, оскорбляя поголовно всех. Автор явно увлекается расширительным истолкованием концепции брэнда, в конце концов приходя к выводу, что и Путин, и Сталин, и Ленин — все это тоже брэнды. При таком подходе, однако, можно утверждать, что все те авторитеты, на которые столь обильно ссылается Тарасов, — от Эриха Фромма до субкоманданте Маркоса — тоже не более чем раскрученные брэнды, которые навязываются читателю не менее агрессивно, чем какая-нибудь Барби в “порше”. Эта интеллектуальная агрессия, стремление по-простому разделить мир на “наших” и буржуинов и унизить всех, кто не с “нами”, как раз и является источником неприятного осадка, остающегося после прочтения статьи. И, самое главное, так и не понятно, ради чего нужно было городить огород, что мы теряем в результате “брэндовой агрессии”? Неужели “привычное культурное пространство”, “городское общественное пространство” захолустных российских (а по эстетике — до сих пор советских) городков можно испортить, разместив рекламу пива “Балтика”? Или именно в этом пространстве гнездится то самое “гражданское общество”, которое мы ищем днем с огнем вот уже который год и которое, согласно Тони Негри (еще один брэнд), замыслили разрушить коварные неолибералы (тоже брэнд, но негативный; см. с. 104, 109)? Все эти вопросы остаются без внятного ответа.
Среди других материалов номера обратим внимание читателя на статьи Алексея Малашенко и Миролюба Евтича по проблеме исламизма. Первая из них действительно содержит немало важных наблюдений и обобщений, тогда как вторая представляет интерес скорее как репрезентация последствий травмы, пережитой сербским народом в ходе недавних вооруженных конфликтов: автор, по сути, развивает тезис об имманентной агрессивности ислама, и политкорректные оговорки ничего не меняют по существу. Валерий Соловей предлагает свою теорию Смуты как одной из специфических черт истории России, обусловливающих “ее уникальность и кардинальное отличие от западной истории” (с. 41). В номере также опубликованы интервью с Сергеем Глазьевым, материалы дискуссии “Марксизм в пространстве культуры”, размышления Сергея Мареева об историзме и социологизме (весьма остро критикующие наследие Конта и социологизм вообще) и другие материалы.
Наступление 2005 года “Свободная мысль” отметила обновленным дизайном: появились модно сделанные постраничные сноски (правда, в части материалов почему-то сохранились старые концевые), латинские названия рубрик, значительно улучшилось оформление заголовков. Верность традициям, с другой стороны, проявляется в том, что орден Ленина по-прежнему гордо красуется на первой странице. Материалы первого номера явно были старательно подобраны с целью усилить впечатление от более современного дизайна. Признанные классики Джованни Арриги и Найл Фергюсон полемизируют о перспективах американской гегемонии: оба предупреждают о возможном в скором будущем крахе “американоцентричной миросистемы”. При этом Фергюсон гораздо более пессимистично настроен по поводу возможных перспектив “аполярности”, “глобального вакуума власти”, от которого “выиграют силы, намного более опасные, нежели соперничающие между собой великие державы” (с. 30). Евгений Примаков рассуждает на страницах журнала о роли личности в истории, а Юрий Афанасьев — об эволюции российской политической системы, результатом которой, по его мнению, стало торжество абстрактных идей демократии, свободы слова и тому подобных, но не за счет создания и усиления институтов, гарантирующих претворение демократических идей в жизнь, а, напротив, за счет уничтожения этих институтов. С этой статьей в значительной мере перекликаются материалы Стивена Коэна и Карена Брутенца о распаде Советского Союза. Коэн настаивает на том, что советскую систему можно было реформировать и что первые шаги в этом направлении были сделаны Михаилом Горбачевым, а Брутенц словно подхватывает эту мысль и развивает ее в двух направлениях. Во-первых, по его мнению, СССР вовсе не был империей, и во-вторых, он был сознательно развален сепаратистами и радикальными демократами при поддержке Запада. Наконец, хотелось бы обратить внимание читателя на публикуемую под заголовком “Левый поворот” стенограмму обсуждения статьи Александра Тарасова “Творчество и революция — строго по Камю” (“Свободная мысль”, 2004, № 8, см. обзор журналов в “НЗ” № 37). Надо сказать, что в ходе дискуссии автору удалось представить свою точку зрения более объемно и с большим количеством нюансов; возможно, в его репликах можно найти и ответы на некоторые вопросы, которые мы задали выше в связи с его более поздним текстом.
Второй номер “Свободной мысли” открывается выдержками из ноябрьского выступления президента Венесуэлы Уго Чавеса в Институте философии РАН, снабженными восторженным предисловием. Во многих отношениях полезной может оказаться работа Евгения Николаева, посвященная особой роли американской валюты в мировой экономике. Евгений Балацкий анализирует с экономической точки зрения широко распространенную практику покупки ученых степеней. Борис Кагарлицкий публикует свои остроумные и, как всегда, нелицеприятные комментарии по поводу кинематографической подготовки к юбилею Победы. Советуем читателю не пропустить и серию статей Александра Тарасова “Из новейшей истории полицейской провокации”, первая из которых опубликована в этом номере. При всех разногласиях с автором, очевидных в том числе из текста настоящего обзора, в данном случае мы склонны всецело поддержать его идею детально рассмотреть историю так называемого “левого терроризма” в России и оправдываемых его существованием репрессий против левого движения.
Статья Нодари Симония “Консолидация российской государственности и отношения с Западом” написана в ответ на критику реформ политической системы, проводимых президентом Путиным и направленных на “укрепление государства” и “вертикали власти”. Статья полезна уже тем, что отчетливо показывает существо разногласий между сторонниками президента и его либеральными критиками. Суть аргументов автора состоит в том, что а) никакой подлинной демократии в России при Ельцине не было, а значит, нельзя обвинять Путина в ее разрушении и б) государственный капитализм и “авторитаризм развития и модернизации” (с. 136) больше подходят России с ее особым путем, нежели “неконтролируемый” рынок и псевдодемократический хаос. Мало кто из подлинных либералов станет оспаривать тезис о том, что ельцинская Россия была далека от демократического идеала, но при этом они критикуют нынешний режим не столько за несоответствие некоему абстрактному идеалу, сколько за совершенно конкретное сужение сферы возможностей для реализации гражданских прав и свобод. Точно так же огосударствление экономики вызывает опасения не из-за его несоответствия абстрактным рыночным принципам, но ввиду тех методов, с помощью которых оно осуществляется, и конкретных политических последствий, к которым может привести.
“Вестник общественного мнения” (2004, № 6) продолжает сравнительный анализ общественных настроений в России и Восточной Европе, публикуя статью Бориса Дубина “К вопросу о выборе пути: элиты, масса, институты в России и Восточной Европе девяностых годов”. Основными показателями, по которым производится сравнение, стали отношение к Европе и Европейскому союзу, символическое отчуждение от “других” как основа групповой (в первую очередь национальной) самоидентификации, представления об “особом пути”, отношение к плюрализму и альтернативности внутри политического сообщества и, наконец, отношения интеллектуалов и власти. Любовь Борусяк поднимает традиционную для журнала проблему ксенофобии: ее текст посвящен изучению этого феномена среди молодых москвичей. Специфика московской ксенофобии состоит в том, что она вызвана “борьбой за статус в ситуации благоприятной (жизнь в Москве лучше, чем где бы то ни было), но дефицитарной (на всех благ не хватает)”. Этим, в частности, объясняется негативное отношение москвичей к единому государственному экзамену, который облегчает поступление в московские вузы абитуриентам из других регионов. Впрочем, приезжие, включая студентов, также демонстрируют ксенофобские настроения — как правило, каждый считает, что уж он-то в Москве по праву, а вот “их” здесь быть не должно.
Интереснейшая работа Ильи Штейнберга посвящена феномену неэквивалентных обменов в сетях семейной поддержки — это, попросту говоря, когда городской родственник привозит в деревню килограмм зеленых огурцов, а уезжает с багажником, доверху набитым качественной домашней провизией. Андрей Здравомыслов анализирует представления россиян об ответственности экономической элиты перед обществом. Татьяна Долгопятова, Виктория Голикова и Борис Кузнецов рассматривают отношения бизнеса и общества с противоположной стороны, представляя результаты исследования отношения руководителей российских компаний к правовому регулированию, в особенности к нормам, регламентирующим корпоративное управление. Эта проблема, как выясняется, особенно актуальна в свете постепенно осуществляемого перехода российских компаний на международные стандарты финансовой отчетности.
Тему отношения к чужакам продолжает в первом номере “Вестника” за 2005 год статья Владимира Мукомеля “Российские дискурсы о миграции”. Особенно сильное впечатление оставляет та часть работы, в которой речь идет о деятельности государственных служб, в особенности Федеральной миграционной: полная закрытость, неясность с источниками информации, применяемыми методиками и в результате — цифры и факты, которые не могут не выглядеть взятыми с потолка, нагнетание страстей и самодовольные отчеты об успехах.
К числу материалов, сразу же привлекающих внимание, относится статья Людмилы Хахулиной об отношении общественного мнения к монетизации льгот. В результате опроса, проведенного Центром Юрия Левады, выяснилось, что население по преимуществу объясняет замену льгот денежными выплатами стремлением правительства сэкономить на малоимущих и, соответственно, крайне пессимистически оценивает последствия реформы. Эта тема затрагивается и в материале самого Юрия Левады “Человек обыкновенный в двух состояниях” — речь идет о состоянии обычном и возбужденном, экстраординарном. По мнению автора, отмена льгот означала нарушение контракта, существовавшего между властью и народом с советских времен и который обеспечивал относительную стабильность в дефицитарном и бедном обществе. Поспешная и непродуманная реформа вывела “человека обыкновенного” из нормального состояния настолько, что Левада даже считает возможным проводить параллели между событиями в Грузии и на Украине, с одной стороны, и российской ситуацией, с другой. Владимир Горяинов предлагает вниманию читателя результаты поистине масштабного исследования, озаглавленного “Изучение фаз согласования и рассогласования экономических, политических и эмоциональных сфер в российском обществе за период 1994-2004 год”. Михаил Мищенко рассказывает о методическом эксперименте по изучению влияния интервьюера на ответы респондента, а Марина Красильникова пишет о динамике доходов и потребления, а также о ее субъективном восприятии россиянами.
“Индекс. Досье на цензуру” (2005, № 21) посвящен теме бедности в самых разнообразных ее проявлениях. Некоторые из публикуемых материалов состоят из личных воспоминаний, впечатлений и размышлений авторов, выдержанных в весьма неформальном стиле, — таковы, например, тексты Наталии Трауберг, Александра Мнацакяна, Кирилла Подрабинека. Более академичны статьи Олега Яницкого, Алексея Шевякова, Натальи Тихоновой, которые рассуждают о различных подходах к понятию бедности, о последствиях этого явления и о возможностях его преодоления. Наталия Бондаренко характеризует бедность и представления о бедности через призму опросов общественного мнения. Ирина Лукьянова и Давид Константиновский поднимают чрезвычайно важную тему доступности образования — в экономическом, социальном, институциональном аспектах. Проблема сельской бедности рассматривается в работах Ильи Штейнберга (вновь в связи с темой социальных сетей и обменов, см. его же статью в “Вестнике общественного мнения”), Александра Никулина, Любови Овчинцевой. Олег Павлов размышляет о судьбах российского крестьянства в более широком плане, используя в качестве отправной точки произведения писателей-деревенщиков советских времен. Олег Аронсон исследует тему бедности в творчестве французского философа Симоны Вейль. Исторические аспекты проблемы представлены в материалах Юлии Орловой (об обращениях граждан в приемную Президиума Верховного Совета СССР в 1949-1953 годах) и Георгия Рамазашвили (о достатке и бедности в Красной армии в конце 1930-х — начале 1940-х годов). Наконец, Ольга Эдельман говорит об относительности представлений о богатстве и бедности, используя контрастное противопоставление европейской и африканской культур.
Родственный “Индексу” журнал “Неволя” во втором номере за прошлый год продолжает публикацию фрагментов книги норвежского криминолога Нильса Кристи “Приемлемое количество преступления”, о которой мы уже писали в предыдущем обзоре. Рубрика “Женщины в заключении” в значительной степени строится вокруг текстов Людмилы Альперн, автора книги “Сон и явь женской тюрьмы” и сторонницы подхода, который она сама называет феминистической криминологией. Взгляды Альперн представлены сначала в жанре интервью, затем следует рецензия на ее книгу, принадлежащая перу Елены Петровской, а чуть далее — фрагмент из очерка “Теперь о Венеции”, рассказывающего о посещении автором женской тюрьмы в этом городе. Личными впечатлениями о пребывании в женских тюрьмах делятся две активистки национал-большевистской партии: Нине Силиной довелось посидеть по делу Эдуарда Лимонова в российской тюрьме, а Ольге Морозовой — по обвинению в подготовке к покушению на президента республики в тюрьме латвийской. К тому же в номере опубликована небольшая повесть заключенной, писателя и драматурга Екатерины Ковалевой под названием “Мадам строгого режима”.
Следующая тема номера — условно-досрочное освобождение. Здесь сначала представлены два материала информационного характера. Юрий Александров в подробностях рассказывает обо всех нюансах предоставления этого вида смягчения наказания, вплоть до списка статей уголовного кодекса с указанием сроков, после отбывания которых это становится возможным. Далее читатель найдет “Методические рекомендации” Министерства юстиции о порядке подготовки и рассмотрения материалов о смягчении наказания. Григорий Пасько и Алексей Рафиев повествуют о своем опыте условно-досрочного освобождения, который свидетельствует о том, насколько мощным инструментом давления на заключенного является перспектива выйти — или не выйти — на свободу досрочно. Причем давление это оказывают как администрация колонии, так и другие заключенные. “…Чем ближе делался день моего освобождения, — пишет Рафиев, — тем меньше у меня оставалось свободы” (с. 117).
Третья и последняя рубрика номера — “В ожидании казни” — весьма многозначительно открывается фрагментом из “Автобиографии” Артура Кёстлера, посвященным его заключению во франкистской тюрьме, в постоянном ожидании возможного расстрела. Виктория Сергеева в статье “Мир на пути к отмене смертной казни” самым подробным образом описывает ситуацию с применением смертной казни в различных странах. Российская кампания за отмену моратория на смертную казнь является темой статьи Александра Бикбова, который уделяет основное внимание роли в этом процессе декана социологического факультета МГУ Владимира Добренькова. Последний в январе 2002 года обратился к президенту с призывом казнить виновных в убийстве его дочери и ее жениха. По мнению Бикбова, Добреньков сыграл важную роль не только в интенсификации кампании, но и в придании ей отчетливой социальной направленности: в средствах массовой информации закрепился образ преступника как представителя социальных низов, безработного и в целом социально неблагополучного. В конечном итоге автор приходит к выводу, что “смертная казнь — это превращенная форма растущего социального неравенства” (с. 158).
Первый номер журнала “Civitas” за 2004 год рассматривает перспективы существования гражданского общества в России в свете попыток власти создать некие околокремлевские структуры, призванные служить “мостом” между гражданским обществом и государством. В этой связи несколько материалов номера посвящены Нижегородскому форуму — одному из мероприятий в рамках “налаживания мостов”, которое проходило в октябре 2003 года сначала при участии Михаила Ходорковского, а затем под знаком его ареста. Экономика “третьего сектора” рассматривается в статьях Марины Либоракиной и Александра Аузана, причем если первая пишет скорее в описательном ключе, то второй — скорее в ключе нормативном, пытаясь обосновать необходимость существования гражданского общества с точки зрения выгоды для национальной экономики. Владимир Кантор подходит к проблеме с другой стороны, утверждая необходимость бюрократии европейского типа (а не чиновничества, привыкшего к “кормлениям”) для нормального развития общества в целом, включая “третий сектор”. Игорь Аверкиев в своем эссе на тему “тихого кризиса идентичности” российской общественности формулирует массу вопросов, которые до сих пор остаются без ответа, например: “в каких процессах и явлениях общественной, политической, экономической и духовной жизни России истоки будущего гражданского общества?.. Как и из чего в России начинает формироваться новый общественный капитал?.. Каковы наиболее адекватные формы институциализации российского гражданского общества?” (с. 19). Конечно, уже тот факт, что эти вопросы есть кому ставить, позволяет надеяться на небезнадежность нынешнего положения. Если же редакции и авторам журнала удастся дать убедительные ответы хотя бы на некоторые из них, можно будет поздравить их с большой и важной победой.
Вячеслав Морозов
В развитии отечественных гуманитарных журналов в последнее время все более явственно прослеживается одна примечательная тенденция: обсуждение злободневных вопросов современной российской жизни происходит во все более широком интернациональном контексте. Это, по-видимому, свидетельствует о настоятельной потребности нового самоопределения гуманитарной прессы одновременно и во внутрироссийском, и в общемировом идейном поле. В большинстве изданий обретение общей почвы для подобного диалога происходит через осознание общности истоков обсуждаемых проблем.
Стремлением войти на равных в общеевропейские дискуссии через рефлексию отношения настоящего к прошлому особенно отмечена тематика последних номеров “Ab Imperio” и “Отечественных записок” — двух солидных, высокопрофессиональных культурно-политических изданий, изначально ориентированных на диалог с интернациональным экспертным сообществом.
“Отечественные записки” (2004, № 4) посвятили четвертый номер за 2004 год теме миграции — одной из самых болезненных не только в России, но, пожалуй, во всем мире. Этот выбор — еще одно свидетельство трезвого реализма, свойственного редакции “ОЗ”. В разговоре о проблемах, порождаемых массовым перемещением населения в России и в Европе, тощие теоретические абстракции вроде “глобализации” или “империи” обретают плоть и кровь в миллионах реальных человеческих судеб. Поэтому российская миграционная политика — ее прошлое, настоящее и будущее — предстает как одна из множества граней сложнейшего процесса трансформации современного общества в целом.
Многогранность проблемы подчеркивается рубрикацией. Номер открывается разделом “Вызовы”, где обозначаются ближайшие перспективы демографического развития российского общества. Перспективы эти, обрисованные в статьях Анатолия Вишневского “Демографическое будущее России”, Виктора Переведенцева “Страна стариков?” и Елены Тюрюкановой “Трудовая миграция в России”, конкретизированные в интервью Владимира Соколина “Миграционная статистика в открытом обществе” и Жанны Зайончковской “Миграция вышла из тени”, надо сказать, малоутешительны. Естественная убыль трудоспособного населения и его стремительное старение, с одной стороны, растущая потребность экономики в притоке рабочей силы — с другой, делают приток мигрантов неизбежным, а связанные с этим социальные проблемы все более ощутимыми. Авторы всех материалов раздела в один голос подчеркивают: демографические процессы развиваются десятилетиями, а значит, по самой своей природе отражают крупномасштабные трансформации социального целого, выходящие за рамки одного государства. Атомизация современной семьи, последствия мировых войн, изменения экономической инфраструктуры — все эти факторы имели место и в России, и в США, и в развитых европейских странах. Поэтому проблема средств и инструментов регулирования миграционных процессов в той или иной степени имеет общие корни, уходящие иногда на многие десятки лет в прошлое, а значит, при ее обсуждении не обойтись без исторической рефлексии. Выявлению общих исторических истоков проблемы посвящена книга английского писателя Питера Столкера, реферат которой завершает этот раздел.
Примыкающая к нему рубрика “Тенденции и потоки” переводит дискуссию из сферы общих вопросов в плоскость рассмотрения конкретных статистических данных. Очерки Владимира Кабузана об истории миграции в Российской империи, Никиты Мкртчяна об изменениях в направлении перемещения масс российского населения в течение ХХ века и Виля Гельбраса о китайской миграции на Дальнем Востоке наглядно демонстрируют всю сложность протекания и трудность истолкования процессов, которые, казалось бы, так гладко описывают социологические теории.
Анализ тенденций естественно перетекает в хрестоматийное “Что делать?”, то есть в обсуждение опыта и перспектив развития государственной миграционной политики. По уже сложившейся в “ОЗ” традиции самый объемный раздел номера (без лишней риторики озаглавленный: “Государственная политика”) сталкивает в едином проблемном поле позиции практикующего администратора, общественного деятеля и кабинетного эксперта-аналитика. Первую представляют заместитель начальника Федеральной миграционной службы МВД России Михаил Тюркин и начальник Управления координации деятельности Комплекса развития научно-производственного потенциала города Москвы, межрегиональных и общественных отношений Сергей Смидович, вторую — журналист-правозащитник Лидия Графова, третью — экономисты Ольга Чудиновских и Елена Кириллова, а также правовед Алла Ястребова. Во всех статьях делаются попытки оценить различные плюсы и минусы миграции и предметно обсуждаются рычаги и механизмы ее регулирования. Примечательно, что и в этой, вполне прагматической, перспективе обнаруживается глубокая общность с общеевропейскими дискуссиями по тем же проблемам, поскольку на первый план выходит вопрос о путях интеграции мигрантов в общество страны проживания. И хотя ключевой для западных медиа термин “параллельные общества” здесь не фигурирует, сомнения и тревоги относительно социальных последствий миграции, при ее бесспорной экономической необходимости, — те же.
Непосредственное же осмысление мирового исторического опыта по работе с проблемой миграции развертывается в разделе “Параллели”: в статьях Жозефа-Альфреда Гринблата и Михаила Денисенко анализируется ситуация в развитых европейских странах, Лизы Маганья — иммиграционная политика США, Коррадо Бонифаци и Сальваторе Строцца — итальянский опыт легализации нелегальных мигрантов, Елены Малиновской — ситуация в “ближнем зарубежье” на примере Украины. Наконец, самый травматический аспект миграционной проблемы — таящееся в ней зерно конфликта — пытаются рационально осмыслить Алексей Муравьев в очерке “Ксенофобия: от инстинкта к идее” и Анастасия Леонова в статье “Неприязнь к мигрантам как форма самозащиты”.
Рубрика “Страна ОЗ”, по традиции, предлагает вниманию читателя различные “варианты жизни” в качестве наглядных иллюстраций к теоретическим выкладкам ключевых материалов номера.
Итог дискуссии, развернутой в “ОЗ”, получился на удивление философским: размышляя по прочтении номера над вопросом, вынесенным на обложку: “Миграция — угроза или благо?”, невольно вспоминаешь любимое Хайдеггером гёльдерлиновское: “Где опасность, там и спасение”. Кроме того, четвертый номер “ОЗ” за 2004 год стал еще одним напоминанием о том, что у человеческой истории длинное дыхание и что наибольшую угрозу несет неспособность или нежелание практикующего политика расширить собственное поле зрения за пределы памяти одного-двух поколений.
Тема исторической памяти стала центральной в последнем выпуске выходящего в Казани международного журнала “Ab Imperio” (2004, № 4), посвященного, по формулировке редакции, “междисциплинарному и компаративистскому изучению истории империи, национальностей и национальных движений на постсоветском пространстве”.
Четвертый номер за 2004 год завершает целый ряд тематических выпусков, посвященных проблемам исторической памяти в имперском и постимперском сознании. Магистральная тема всего цикла — механизмы взаимодействия множества различных версий прошлого, сосуществующих в полиэтническом мире империи, возможность формирования общего нормативного прошлого, скрепляющего имперскую общность. Однако предшествующие выпуски, озаглавленные “Гетерогенность памяти империи и нации”, “Память репрессированная, вытесненная и потерянная” и “Историческая память и национальная парадигма”, так или иначе подчеркивали моменты интеграции или конфликта различных версий прошлого, существующих одновременно в сознании и поведении различных этнических групп. Тема же последнего номера, обозначенная формулой “Примирение через прошлое: панъевропейская перспектива”, обращает внимание читателя на сценарии корректировки прошлого в связи с историческими изменениями последних десятилетий в Европе. Примечательно, что редакция “Ab Imperio”, как бы вторя “Отечественным запискам”, связывает эти изменения прежде всего с демографическим фактором: уход с исторической сцены очередного поколения очевидцев делает возможной работу по переформатированию прошлого. Дополнительную остроту теме номера придает масс-медиальный контекст — российский (разворачивающаяся информационная кампания вокруг шестидесятилетия со дня окончания Великой Отечественной войны) и западноевропейский (дискуссия о национал-социализме и Холокосте, широкое обсуждение в немецком парламенте мер по предотвращению неонацистских манифестаций в Германии, а также полемика в прессе вокруг предстоящего принятия Турции в Европейский союз). Оттого и эффект двойной адресации публикаций в “Ab Imperio” не просто допускается, но сознательно и целенаправленно используется редакцией для расширения горизонтов проблемы.
Хотя формат журнала предполагает разделение рубрик на теоретические и исторические, деление это условно. Ни о переосмыслении исторического наследия “третьего рейха” (статья Норберта Фрая “Преодоленное прошлое? Третий рейх в современном немецком сознании”), ни о восприятии коммунистического прошлого в странах Восточной Европы (исследование Стефана Требста ““Какой такой ковер?” Культура памяти в посткоммунистических обществах Восточной Европы”), ни об отношении современного турецкого общества и армянской диаспоры к вопросу о геноциде армян 1915 года (очерк Рональда Суни “Диалог о Геноциде”) разговор никак не может протекать в сугубо академическом режиме. Чисто же исторические на первый взгляд работы Агнешки Ягодзиньской о еврейском кладбище в Варшаве, Анны Липхард о макетах еврейского гетто в Вильно, Павла Варнавского о формировании идеологемы “новая историческая общность — советский народ” или Эльзы Баир-Гучиновой о трагических последствиях создания коллаборационистского корпуса в Калмыкии, безусловно, имеют четко проговоренный теоретический прицел. И в тех, и в других по-разному тематизируется одна и та же ситуация: поскольку империя изначально предстает как поле множества скрытых противостояний, то у каждого носителя коллективной памяти, будь то институт власти, этнос или социальная группа, образуется свое травматическое прошлое, которое рано или поздно приходится переводить из пространства умолчаний в пространство кодифицированного проговаривания. О том, как это происходит, какими средствами создаются правила и нормы признания и присвоения дискомфортного общего прошлого, и размышляют авторы номера.
Богатство и разнообразие подобных средств поражает воображение. Вошедшая в поговорку избирательность памяти очевидцев — отнюдь не единственная форма самозащиты. К примеру, Сергей Ушакин (“Вместо утраты: материализация памяти и герменевтика боли в провинциальной России”), анализируя опыт Союза солдатских матерей, наглядно показывает, как травматический опыт интегрируется в повседневность через ритуализацию; Ольга Бредникова (“Исторический текст ad marginem, или Разделенная память разделенных городов”) на примере идеологического перекодирования истории взаимоотношений Иван-города и Нарвы демонстрирует, сколь эффективной для нейтрализации травмы может оказаться амальгама нескольких логически несовместимых интерпретаций прошлого в одном общем тексте; Рональд Суни, рассказывая о собственных усилиях по организации международного семинара по теме геноцида армян в Турции, вскрывает сценарии идеологического присвоения различными заинтересованными сторонами самих попыток наладить открытый обмен мнениями по болезненному вопросу. Особую роль в процессе осуществления “политики памяти” авторы номера отводят институционализированной исторической науке. Рефлексия по поводу положения историка, соприкасающегося с тем или иным комплексом коллективной памяти, развернута в материалах проведенного Александром Филюшкиным форума, посвященного различным версиям осмысления истории Великого княжества Литовского. Своеобразной попыткой “лабораторного моделирования” подобной ситуации выглядит серия материалов, посвященных перестройке (от личных воспоминаний историка Евгения Анисимова до развернутой аналитической классификации Александром Кустаревым исторических нарративов в постперестроечной России), а также помещенные в рубрику “Архив” размышления современных российских и зарубежных политологов о конституционном проекте Андрея Сахарова. В аналогичном ключе решены материалы обширного рецензионного отдела.
При чтении последнего номера “Ab Imperio” бросается в глаза сознательно спланированный редакцией инсценировочный эффект его композиции. Ситуация сосуществования многих субъектов с разным групповым прошлым и их взаимной переинтерпретации друг другом как бы моделируется объединением под одной обложкой текстов, каждый из которых предполагает наличие общих мест, вовсе не обязательно разделяемых всеми остальными. Поэтому каждый читатель вынужден двигаться в мире “Ab Imperio” по единственной возможной для него лично траектории — от известного к неизвестному, от знакомого и привычного к неведомому и чужому. Так что рано или поздно приходится начинать собственную “работу памяти”.
На первый взгляд может показаться, что очередной выпуск “Критической массы” (2004, № 4) и по тематике, и по тону находится в контрасте с двумя предыдущими изданиями. Фундированной исторической рефлексии здесь противостоит тактика быстрого реагирования на последние медиальные события, исследовательскому хладнокровию наблюдателя — полемический задор ангажированного участника, эпической размеренности — ритмическое и стилистическое разнообразие. Однако на деле оказывается, что центральные материалы последней тетрадки “КМ”, развивая тематику интернациональных дискуссий, тоже обращают читателя к проблеме исторической памяти. Каждая из трех главных тем выпуска (“Гламур и мода”, “Делез: наследие и современность” и “Россия: идеология и власть”) получает особую остроту именно благодаря повторяющимся попыткам сравнивать не только “у нас” и “у них”, но также “день нынешний и день минувший”.
Так, в дискуссии о моде, само понятие о которой, казалась бы, неразрывно связано с эфемерной быстротечностью, сиюминутностью и переменчивостью, то и дело всплывает апология моды как транслятора эстетической традиции. Главный редактор русского “Vogue” Алена Долецкая, говоря об отечественной версии знаменитого журнала, неожиданно вспоминает о византийском “цельном восприятии бытия” и высказывает убеждение, что “людям часто нужно оборачиваться, помнить об историческом фоне, на котором все мы существуем”; Елена Фанайлова в рецензии на русский перевод “Автобиографии” Хельмута Ньютона характеризует современный гламур как “продолжение европейской журнальной культуры, как она формировалась в девятнадцатом веке, наследие рукодельных прерафаэлитов и модернистского проекта”. Любовь Бакст в статье о книге Александра Васильева “Русская мода. 150 лет в фотографиях” сетует: “Мысль о том, что история костюма — это тоже история, еще не овладела умами сограждан”. Впрочем, и здесь “КМ” верна своей приверженности контрастам: “историзирующему” взгляду на моду и гламур противостоит, с одной стороны, гневная отповедь Дуни Смирновой, отрицающей за гламуром “какой бы то ни было гуманитарный здравый смысл” и обвиняющей модные журналы в отвержении “огромной культурной и цивилизационной категории — старости”, а с другой — сугубо прагматический (в соответствии с дисциплинарным самоопределением) анализ модных рынков в беседе Александра Долгина с Ануш Гаспарян.
В разделе, посвященном Жилю Делезу, мотив постоянного переосмысления традиции также естественно и органично выдвигается на первый план: Денис Скопин (рецензия на русский перевод книги философа “Переговоры”) и Виктор Мазин (статья об актуальности шизоанализа под названием “Пять парадоксов”), раскрывая различные контексты мысли Делеза, пытаются прояснить значение его специфической стратегии провокационного перетолкования хрестоматийных текстов, основываясь на анализе исторических обстоятельств ее возникновения. При этом главным ориентиром для обоих авторов, несмотря на разную степень критичности их отношения к Делезу, становится известное парадоксальное высказывание Бадью, согласно которому “сегодня Делез является нашим современником в еще большей степени, чем десять лет назад”.
Парадоксальный обмен значениями между прошлым и настоящим, традицией и актуальностью в чрезвычайно прихотливой форме раскрывается в материалах, посвященных российской мифологии власти. Александр Секацкий (“Вирус утопии: проблема передачи”), отталкиваясь от известной формулы Чаадаева об особой роли России как негативного примера для всего мира, не без остроумия развивает мысль о современном глобализме как наследнике коммунистической утопии. Он интерпретирует русскую революцию как лабораторный эксперимент по апробации социальных изобретений, впоследствии экспортированных на Запад, и провозвещает неизбежную гибель “Америки и примкнувших к ней цивилизаций” от распространяемого Россией смертоносного вируса коллективизма. Напротив, Алексей Плуцер-Сарно в обширном очерке “Монархия означающего” пытается реконструировать глубоко архаическую основу российского политического сознания, развивая, в духе истолкованного Жижеком Лакана, теорию политического воображаемого. Мифологический образ русского Государя предстает в этой теории как “идеальная символическая форма, которая может содержать в себе все прочие символические ряды”, то есть, как и следовало ожидать после многочисленных ссылок на Лакана, как “фаллическое означающее” (автор знаменитого словаря русского мата на сей раз почему-то предпочел столь успешно освоенному им богатству автохтонной лексики именно это безобидно-академическое выражение). Тем самым политическое приобретает характер фантазма, а само существование реальной динамики политической традиции в России ставится под вопрос.
Противоречивое соотношение историзирующего и актуализирующего отношения к прошлому характерно и для ряда рецензионных материалов последнего номера “КМ”: Илья Будрайтскис (отклик на книгу А.Н. Дмитриева о Лукаче) настаивает на невозможности рассматривать марксистскую теорию с позиции чистого эксперта как “уже историю”. Никита Елисеев (заметка об издании “127 писем о любви” Андрея Синявского) и Роман Рудица (рецензия на публикацию дневников Мравинского) размышляют о механизмах позднейшей контекстуализации документа ушедшей эпохи; Олег Кильдюшов (анализ вышедших в “Праксисе” “Политических работ” Юргена Хабермаса) пытается осмыслить соотношение в творчестве философа широкомасштабной исторической рефлексии и актуальной политической критики.
Анализ исторического генезиса активно обсуждаемых в современном российском обществе политических проблем стал основной задачей двух последних номеров “Логоса” (2004, № 6; 2005, № 1), также все более активно работающего на включение внутренних политических дискуссий в глобальный контекст. Именно так редакция полагает возможным преодолеть отмеченную в последнем (шестом) выпуске журнала за 2004 год Андреем Виноградовым прискорбную тенденцию разделения политических экспертов на специалистов по международной проблематике и по внутренним проблемам.
Правда, степень успешности решения этой задачи, разумеется, зависит и от готовности самих экспертов. В шестом номере, посвященном дебатам вокруг оппозиции “либерализм — консерватизм”, наладить реальный диалог удается не без усилий. После обширных вводных экскурсов Игоря Джохадзе о различных исторических формах осмысления ценности труда и Артура Стинчкомба о необходимости современной корректировки веберовской теории возникновения капитализма, обрамляющих классический текст Герберта Маркузе “Конец Утопии”, слово в первом разделе дается поборникам социального либерализма, а во втором — представителям консервативных ценностей. Однако если авторы первого — Александр Погорельский (“Социальный либерализм: перспективы в России”), Борис Капустин (интервью “К вопросу о социальном либерализме”), Дмитрий Шушарин (“Социальный либерализм как коммуникативно-идентификационная проблема”) и Андрей Левкин (“Либерализм без либералов”) — обнаруживают явную интенцию к расширению поля зрения за пределы современной российской политической сцены как во времени, так и в пространстве, то участники второго — Владимир Никитаев (“Политическое как стратегия власти”), Александр Солозобов (“Непризнанная Евразия”) и Михаил Ремизов (“Консервативная мысль в поисках “арены истории””) — сосредоточены почти исключительно на западноевропейском консерватизме, восходящем к работам Карла Шмитта. Работы западных коллег (полемическая реплика Эрнесто Лаклау в адрес Рорти, статья Шанталь Муфф “Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии”, размышления Ирвинга Кристола о сущности американского неоконсерватизма) выглядят в этом контексте как бы ориентирами, благодаря наличию которых читатель может соотнести друг с другом, через общность тематики и фразеологии, методологически очень разные тексты.
Гораздо успешнее протекает диалог экспертов в первом номере за 2005 год, посвященном другой, куда более конкретной и болезненной дилемме, активно обсуждаемой в среде политических аналитиков, — антитезе централизации и регионализации. При более ярко выраженном междисциплинарном характере выпуска (участие в нем приняли политологи, социологи, историки, географы и экономисты) здесь действительно удалось очертить общее проблемное поле и нащупать точки соприкосновения разных методологий. Примечательно, что в “Логосе”, так же как в “Ab Imperio”, этому способствовало помещение дискуссии в глобальный контект, обозначенное двумя вводными материалами. Ярослав Шимов (“Беспокойный призрак империи”), обозревая историю колониальной политики в ХХ веке, утверждает невозможность формирования новых доминирующих империй, а Рэндалл Коллинз, анализируя способы социального конструирования этничности, обрисовывает песпективы геополитического развития современных государств. Основные же публикации номера группируются вокруг трех главных тем: историческая эволюция административно-территориального устройства России (очерки Сергея Тархова и Вячеслава Глазычева), влияние экономического и географического факторов на административно-территориальное деление и связанные с ним оценки оптимального решения проблемы для современной России (“Бремя пространства” Ростислава Туровского, “Российский Север: контуры сценарного анализа” Сергея Зуева и другие) и место споров о регионализации в российском политическом процессе (“Россия при Путине: укрупнение регионов” Дж. Пола Гуда, очерк Ульяны Сересовой о региональном электорате, исследование Михаила Крылова о региональной идентичности). При этом, несмотря на различие уровней и ракурсов анализа, повсюду обнаруживаются параллели, переклички, взаимодополнения. Словом, последний номер “Логоса” еще раз доказал: чем точнее определен предмет дискуссии, тем интереснее и продуктивнее она получается.
Поскольку верный академическому формату ежеквартальник “Эпистемология и философия науки” (2005, № 1) в демонстрациях политической актуальности не нуждается, постановка вопросов, связанных с историческим сознанием, принимает в нем внешне более нейтральные формы. Однако в настойчивом подчеркивании необходимости критического осмысления исторического контекста научного знания журнал движется в том же направлении, что и другие гуманитарные издания. Не случайно первый номер открывается статьей главного редактора Ильи Касавина, которая так и называется “Эпистемология и историческое сознание”. Здесь исследовательская задача эпистемологии определяется как “историческая контекстуализация проблем и логическая проблематизация истории”. О том, насколько разрешима эта двойная задача, и размышляют авторы номера. В панельной дискуссии с участием Вадима Межуева, Владимира Поруса, Владимира Кутырева, Михаила Опенкова, Василия Русакова, Бориса Шулындина и Геннадия Драча под вопрос ставятся привычные формы легитимации философского мышления в культуре. В статье Наталии Смирновой “Феноменология социального мира в контексте современных когнитивных практик” рационализация предстает как магистральный путь развития “посттрадиционной цивилизации”, а в очерке Людмилы Марковой “Об истоках рациональности нового научного знания” с опорой на работы Мамардашвили обсуждаются трудности историографии естествознания. В опубликованном в рубрике “Архив” блестящем памфлете Пола Фейерабенда вскрывается глубокая идеологичность претензий науки на объективность.
Во втором номере за 2005 год, где центральной проблемой становится утверждаемая журналом со дня его основания междисциплинарная функция философии (см. прежде всего дискуссию, посвященную статье Владимира Поруса), столь же закономерно возникают темы исторического априори (статья Сергея Гавриленко об эпистемологических программах Курта Хюбнера и Мишеля Фуко) и парадоксов самонаблюдения и самоописания (фрагмент выполненного Александром Антоновским перевода книги Никласа Лумана “Общество общества”, готовящейся к изданию в издательстве “Логос”). Впрочем, в обоих номерах присутствуют и уже устоявшиеся постоянные рубрики: обсуждение статей для новой философской энциклопедии (“Сознание” в первом номере и “Теория” во втором), споры о методах преподавания философии в вузе (раздел “Кафедра”), информативные и квалифицированные обзоры западной философской периодики (в частности, журнала “Philosophy of science” за 2000-2003 годы), рефераты новой литературы по эпистемологии — испанской в первом номере (Марина Бургете) и французской во втором (Александр Антоновский). Вероятно, именно культивируя вполне определенный, в чем-то немного консервативный формат, характерный для философских журналов во всем мире, “Эпистемология и философия науки” успешно создает себе основу для сотрудничества с западными авторами, доказательством чему служат материалы, предоставляемые специально для русского издания такими, к примеру, значительными фигурами, как Ричард Рорти, чья статья “Мозг как компьютер, культура как программа” открывает второй номер.
Давно освоенные им формы включения в интернациональное информационное поле по-новому реализовал и “Художественный журнал” (2004, № 55), вернувшийся к читателям после сложных дискуссионных перипетий вокруг Московской биеннале. Редакция “ХЖ” может с полным правом по-большевистски объявить паузу в своей деятельности периодом “накопления сил”: новый выпуск явно свидетельствует об интеллектуальном оживлении. Несмотря на то что формулировка темы номера “Возвращение качества” вроде бы носит абстрактно-теоретический характер и вызывает в памяти унылые схоластические споры внутри университетской эстетики, направление, которое принимает ее обсуждение в центральных материалах номера, не может не задевать всякого заинтересованного наблюдателя художественной жизни. По существу, “ХЖ” разворачивает дискуссию о том, как взаимодействуют в художественном процессе рыночные и эстетические критерии. Здесь, несомненно, ощущается влияние вездесущей прагматики культуры (неутомимый Александр Долгин и тут выступил с программной статьей “Валоризация искусства: золотой стандарт или новая конвенция”), но авторам “ХЖ” в ее рамках явно тесновато. Так что, хотя стремление быть, по завету Артюра Рембо, “абсолютно современным” в журнале доминирует, в нем нашлось место и для глобальных историко-социологических обобщений (интервью Александра Согомонова “Художественная вселенная: от сакрального к профанному качеству”), и для серьезной работы с философским инструментарием (беседа с Валерием Подорогой “Произведение и качество” и статья Валерия Савчука “Метакритическая решительность”). Парадоксальная природа стремления быть актуальным стала темой критических размышлений об институциональных и корпоративных механизмах производства эстетических оценок в программном тексте французского критика Николя Буррио “Современное искусство и репрезентация” и в дискуссии между Андреем Ерофеевым, Виталием Пацюковым и Виктором Мизиано о миссии куратора. Не обошлось, правда, и без традиционного для “ХЖ” философского бриколажа. (Любителей оного отсылаем к первому абзацу заметки Андрея Великанова, с легкостью нанизывающего имена Аристотеля, Декарта, Гегеля и Маркса на нить доморощенной интуиции, и к статьям классика жанра Владимира Сальникова, который не только в очередной раз назвал Ленина “философским реалистом”, но и разделил, со свойственной ему любовью к дихотомиям, все когда-либо существовавшие изображения на “рисунки” и “картины”.) Но и в таких недоразумениях можно усмотреть своеобразную “работу памяти”. Пусть даже в форме ложных воспоминаний о том, чего на деле никогда не было.
Петр Резвых