Честное соревнование и структурная дилемма
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2004
HansLenk (р. 1932) — профессор философии Университета Карлсруэ (Германия) в отставке, автор более 80 книг. Вице-президент Международной федерации философских обществ. Золотой призер Олимпийских игр (1960) и многократный чемпион Европы по академической гребле.
СПОРТ И ОБЩЕСТВО
Понятие честного соблюдения правил (fairness) сегодня актуально не только в спортивных или других играх, но и во всех областях регламентированного противостояния (как честная конкуренция, частный случай которой — честное соревнование). Честная игра как социальная ценность и социальная норма — родом из спорта, однако получила со временем гораздо более широкое распространение. Она представляет собой культурный вклад спортивной традиции в культуру противостояний в обществе и стала для общества чем-то вроде негласной добродетели в регламентированных правилами конфликтах. Однако в спорте дело сегодня на практике обстоит так, что системы вознаграждения, ориентированные на результат, в которых успех представляет собой абсолютную ценность, неизбежно поощряют нахрапистые и бесчестные стратегии достижения успеха. Зачастую это приводит к расщеплению морали на «тайную мораль успеха» и «официальную мораль сохранения лица» среди спортсменов, организаторов, менеджеров, тренеров. Возникают стратегии затушевывания и перекладывания вины на других, тактики снятия с себя ответственности, нечестные приемы, вплоть до пресловутых «честных фолов» в футболе, которым обучают сейчас даже в школах. Так называемая «одиннадцатая заповедь» доминирует в особенности на вершинах большого спорта и на автодорогах. Однако нарушения принятых правил не только там считаются пустяками. Кто нынче принимает эти правила всерьез, кроме тех, кто к ним апеллирует или кого поймали на нарушении? Растущее давление конкуренции во всех областях способствует такому развитию, и это относится даже к символической, не ориентированной на материальное вознаграждение борьбе, например борьбе за успех и репутацию. В таких областях следовало бы ужесточить контроль, но контроль очень часто не срабатывает. Определенное «усиление давления», судя по всему, заложено в системе, поскольку самым главным в ней стала победа, или успех на рынке, или лидирующая позиция на рынке. Призывы и соглашения в таких случаях вряд ли эффективны — как, например, пресловутые договоренности о честной игре перед политическими выборами.
Не ведут ли ничем не подкрепленные призывы в таких высокосоревновательных или конкурентных системах, как политика или медиа-бизнес, а также (большой) спорт в целом, к выхолащиванию идеи честной игры в нашем обществе, где выживает сильнейший? Понижение экономического давления, несомненно, было бы необходимо для улучшения ситуации, но это лишь частный аспект, снятие которого не позволит решить проблему в целом. Не требуют ли невозможного те, кто одновременно добивается честной игры, требующей большего уважения к партнеру, и в то же время слишком серьезно повышает убийственную экзистенциальную серьезность конкуренции и усиливает саму конкуренцию? Желательное моральное «восстановление» — например, духа честной игры в спорте — может осуществиться лишь одновременно с частичным «разоружением» неумолимых законов и психологических установок общества выживания сильнейшего или через повсеместный, неподкупный контроль за соблюдением правил, который в свою очередь должен подлежать контролю.
ДВА ТИПА ЧЕСТНОЙ ИГРЫ
Еще в 1962 и 1964 годах я предлагал различать между «формальной» и «неформальной» честной игрой (fairplay). Это (аналитическое) различение не привлекло должного внимания, несмотря на его чрезвычайную актуальность — как тогда, так и теперь.
Неформальная честная игра в спортивной традиции понимается как джентльменское поведение, как «рыцарство» или «спортивный дух», как, например, поначалу в современных Олимпийских играх. Их основатель Пьер де Кубертен говорил, что Олимпийские игры отличает своего рода «рыцарство спортсменов», или «дух рыцарства». Основная идея их организации, по его мнению, заключалась в честном и равном соревновании, проникнутом духом спортивности, и поэтому соответствующий настрой, следование духу спортивной честности разумеются здесь сами собой. Формальная честная игра, напротив, есть нечто вроде того, что социологи называют сегодня «обязательной нормой» — такой нормой, которой необходимо подчиниться. Кто нарушает эту норму — таково условие формальной честной игры — бывает наказан, к нему применяют негативные санкции — вплоть до исключения. Формальная честная игра характеризуется поэтому точным соблюдением так называемых «основных правил игры», которые, так сказать, определяют игру. Например, применение рук в футболе находится вне правил игры. К формальной честной игре относится также соблюдение регулирующих правил внутри игры — например, в обращении с противником; так, нельзя ставить ему подножку или сбивать его с ног без прикосновения мяча; сюда же относится безусловное повиновение решениям судьи. Все это, конечно, формальные условия, которые должны обеспечить или поддержать идею равенства шансов (или, лучше сказать, равного права на шансы), формальное равенство шансов на успех или стартовых шансов, а также шансов проявить себя в процессе соревнования. Уважение к сопернику, отношение к нему как к партнеру в игре, то есть не просто как к противнику или даже врагу, — эта идея есть остаток неформальной ментальности честной игры, который непременно присутствует в формальных правилах.
Я не смею обращаться с противником как с потенциальным «смертельным, настоящим врагом»[1], а должен и даже обязан видеть в нем товарища и партнера по игре. Конечно, эти формальные нормы формулируются скорее как запреты, поэтому они, естественно, должны контролироваться соответствующими запретительными правилами и санкциями (например, штрафной удар). Однако подлинная, исконная традиция, например английского джентльменского спорта, а также инициированного Кубертеном Олимпийского движения, выходит далеко за пределы этих запретов. Спортсмены должны здесь следовать неформальному настрою в духе идеи неформальной честной игры. Хотя требование неформальной честной игры связано с формальными правилами, однако оно намного шире их. В «спортивном» или «рыцарском» духе следовало бы не только соблюдать правила игры, но и уважать тех, с кем играешь, как — и даже прежде всего как — людей, партнеров и так далее.
Как раз в истории Олимпийских игр есть целый ряд легендарных происшествий, связанных именно с духом неформальной честной игры. Вот одна из них: на играх 1928 года французский фехтовальщик Люсьен Годен был задет рапирой противника. Когда судья провозгласил: «Не попал!», Годен вышел вперед и закричал: «Jesuistouché!» Результаты соревнования были вследствие этого пересмотрены не в его пользу. Подобные заявления делали спортсмены и на более поздних Олимпиадах: так, в 1956 году в Мельбурне была отменена дисквалификация олимпийского победителя в беге с препятствиями на 3000 метров, поскольку соперники, бежавшие непосредственно за ним, заявили, что он их не задерживал! Попробуйте представить себе подобное в финальных соревнованиях нынешних Олимпийских игр!.. Сегодня атмосфера соревнования куда более напряженная и суровая, куда более «экзистенциальная». Это видно, например, в случае американской конькобежки, замешанной в заговоре, по которому ее основной сопернице-соотечественнице перед зимними Олимпийскими играми 1994 года поранили ноги железным прутом, чтобы вывести ее из игры. То есть была предпринята по-настоящему криминальная акция, преступление — первостатейная нечестная игра! Такая «убийственная» серьезность имеет, очевидно, особенно высокие шансы на успех в стране, где «tobenumberone» считается особенно важным. Во всяком случае, ясно видно, что идея честной игры как честного соревнования изменилась — от старой аристократической идеи «джентльменского спорта», какую воплощал еще Годен, до соблюдаемых лишь по необходимости формальных правил или одной видимости их соблюдения, то есть до формальной регуляции поведения в духе формальных правил.
В большом спорте или других подобных областях теперь необходим соответствующий контроль или организационно оформленная процедура, чтобы обезвредить двойную мораль публичных заверений в честной игре и тайных бесчестных манипуляций и нарушений правил. В качестве иллюстрации можно привести «мораль водного поло»: «наверху улыбаться, внизу пинаться» (именно в водном поло такое нарушение правил труднее всего увидеть и проконтролировать). Говорят также о «велосипедной морали»: «наверху сгибаться, а вниз давить». Не следуем ли мы нередко и в других областях соперничества именно такой «велосипедной» или «ватерпольной» морали?
Идейное убеждение, призывы, так называемые семинары по этике и прочее помогают, конечно, очень мало, как и рекламные и маркетинговые акции в пользу идеи честной игры. «Слова — это хорошо, но куры несут яйца», — говорит африканская пословица. Необходимы системы контроля и эффективные меры воздействия, чтобы действие «голых» призывов не оказалось холостым. А эффективности можно добиться только при помощи институционально гарантированного «контроля над контролем».
От того, что в сфере бизнеса часто называют «честной конкуренцией» (в противоположность «честному соревнованию» в борьбе лицом к лицу), философы общества, государства и права отличают честное распределение долей или благ, то есть честную игру в гораздо более широком смысле. Хотя и они говорят о принципе честности игры или просто «честности» (как, например, Ролз), но подразумевают под этим, что в справедливой, ориентированной на обоюдную выгоду системе социального сотрудничества люди ради всеобщей пользы подвергают свою свободу ограничениям — регламентированнымограничениям, идущим на пользу и им самим. Но при этом они должны брать на себя и обязанности, поскольку вносят или должны вносить свой соразмерный честный вклад. Честная игра в этом смысле охватывает как раз социальные (направленные на выравнивание различий) обязательства, то есть состоит в том, чтобы не извлекать пользы из других людей и сообщества в целом, не внося взамен собственного вклада.
Эта общее правило честной игры есть, таким образом, честность соучастия. С честностью соревнования, о которой мы рассуждали раньше, она имеет мало общего. Если мы продолжаем в обоих случаях или областях говорить о «принципе честной игры», то следует все же уточнить, что речь идет, собственно, о двух разных вещах и принципах.
В дальнейшем я буду рассматривать в основном честность соревнования и честность конкуренции, в противоположность общим требованиям справедливости в социальной этике и понятию справедливости как «социальной честной игры» — поскольку только первые два вида честности играют центральную роль в этике спорта. Но они могут быть обобщены и на иного рода соревнования и проливают свет и на иные ситуации конкуренции (например, на полуанонимизированном рынке), где нет прямых противников. (Собственно говоря, следовало бы точнее отделить честную игру в соревнованиях лицом к лицу от честной конкуренции в более общих или анонимных формах. Прямое честное соревнование — это особая форма честной конкуренции; обратное не всегда верно.)
Традиционное требование «играть честно» в обоих смыслах касается в первую очередь так называемого общества достижений, конкуренции и соревнования; там оно представляет собой своего рода нормативную идею для регламентации конкуренции или соревнований. При этом, как я уже упоминал, оно создает прежде всего формальную ориентацию, но обладает также более широкой неформальной ориентирующей ценностью. Мне кажется, что важно отчетливо видеть эти две стороны. В целом речь идет, конечно, скорее о функциональной идее, о роли регламентации, контроля, соблюдения определенных правил конкуренции или соревнования. Идея честной игры представляет собой в этой связи формально-функциональную ценность, руководящую идею, каковая особенно необходима в спортивных соревнованиях, но при этом часто искажается или нарушается. Нарушение должно подвергаться (штрафным) санкциям, нарушитель — наказанию, в том числе и для того, чтобы восстановить формально равные шансы на успех.
СТРУКТУРНАЯ ДИЛЕММА
Когда мы говорим о честной игре, следует задаться вопросом: можно ли продолжать возлагать ответственность в каждом отдельном случае исключительно на отдельную личность — спортсмена, тренера, чиновника, журналиста, председателя? Или есть общая ответственность спортивных союзов за системные обстоятельства и организованные действия, которые значительно превосходят возможности отдельных деятелей, а иногда и вовлекают их в парадоксальные ситуации конфликта? Допинг, официально осуждаемый, а втайне поощряемый; «тактический фол», требуемый публикой и даже прессой, тайно преподаваемый тренерами, но публично лицемерно отрицаемый, и использование фола как «стоп-крана» в футболе и гандболе ставят действующего индивида перед дилеммой. Обречен ли он на этическую и моральную голодную смерть, как буриданов осел между двумя охапками сена?
Далее: чем большее значение приобретают структурные и системные условия и социальные констелляции, а также настрой порой прямо-таки экзистенциальной серьезности, тем настоятельнее требуется этическое обсуждение ответственности союзов и прочих организаций. Это не означает, что действующий индивидуум — даже когда он выступает как носитель определенной функции — утрачивает какую-то часть ответственности, тем более моральной, за свои действия и выполняемую роль. Однако к ней добавляются элементы социальной и моральной ответственности институций и их видных функционеров.
Разве не общеизвестно, что спортсмены в большом спорте, а также, шире, ответственные лица в различных организациях постоянно находятся в таких ситуациях вынужденного выбора между двумя моральными фронтами? Можно ли по-прежнему приписывать отдельному деятелю всю полноту ответственности, если структурные условия привели его к вышеупомянутой дилемме? Возможно ли действительно и действенно избежать этой дилеммы в условиях развития двойной морали, когда официально провозглашается благонравие, а тайно последовательно максимизируется успех? Если каждый втайне пытается извлечь выгоду из нарушения осмысленной общей нормы, например правила честной игры, то эта норма теряет силу: действенность правил и мораль сходят на нет. Динамическое развитие дилеммы ведет к их утрате. Мастера езды «зайцем», действующие согласно стратегии «не попадись!», могут лишь временно и ограниченно извлекать выгоду из того, что большинство придерживается правил. Если правило соблюдает уже так мало людей, что правилом становится нарушение правила, то любое правило теряет действенность и смысл.
Остается ли честный в конце концов всегда «в дураках»? Оказываются ли спортсмены, политики, бизнесмены, придерживающиеся правил честной конкуренции по отношению к партнерам, избегающие тайных махинаций и испытывающие отвращение к нечестной игре, не только лично в проигрыше, но и в социальной ситуации трагической дилеммы, построенной на саморазрушительной динамике системы? Нарушения нормы, приносящие выгоду нарушителям, совершенно неизбежно порождают подражание, если они не влекут за собой возмездие, внушающее страх наказание или компенсации, и при этом ставят в худшее положение тех, кто честно придерживается правил. Оставшиеся безнаказанными нарушения правил умножаются по закону позитивной обратной связи, если нарушители постоянно оказываются в более выгодном положении. В этом случае развивается динамика саморазрушения социальной системы. При этом на поверхности сохраняется видимость соблюдения норм, зато в глубине царит закон джунглей и максимизации успеха — или абсолютная анархия правил.
Разве не дошли уже до этого состояния экономика, политика и большой спорт, а также другие области конкурентной борьбы, например конкуренция ученых за места и карьеру? Не стала ли норма пустой оболочкой, на которую громогласно или голословно ссылаются, в то время как реальность тайно подчиняется совсем другим законам — законам джунглей или волчьей стаи? Это резкие формулировки, жестко поставленные вопросы, которые, однако, требуют тщательного выяснения. Во всяком случае, проблемы честного соблюдения правил в большинстве организаций, где идет борьба за успех и отличия, уже нельзя решать только с точки зрения индивида и его ответственности. Речь идет о проблемах, обусловленных самой структурой общества и имеющих собственную динамику развития, которую можно понять лишь на уровне социума. Проблемы честной игры и равенства шансов в конкурентной борьбе — типичные проблемы такого рода, и к ним уже невозможно подходить с точки зрения одних индивидов. Меры, призванные возложить ответственность на отдельного деятеля, оказываются неэффективными, становятся стратегиями ухода от ответственности, чисто номинальными маркетинговыми и рекламными акциями. Они могут в лучшем случае привлечь к этой проблеме внимание общественности и всех участников, но, конечно, не изменить структурную динамику ситуации двойного принуждения. Непреклонное стремление к собственной выгоде практически любой ценой, а «при необходимости» и нечестными средствами, приводит к тому, что, разрываясь между усилившимися требованиями непременного успеха и благородными идеалами честной игры, благонамеренный деятель не достигает цели, да еще и подвергается насмешкам как наивный человек, неисправимый идеалист, дилетант, глупец и прочее. Поскольку из правила «Niceguysfinishlast!» по закону логической противоположности неизбежно следует, что победители — это прошедшие огонь и воду мастера закона джунглей, то кто захочет в этой ситуации оставаться «хорошим парнем»?
Психолог и социолог менеджмента Йорг Каспар Рот обнаруживает в «игровом поле менеджмента» явные параллели тому, что по субботам и воскресеньям происходит на футбольных полях Германии: «Чем менее прозрачны правила соревнования, чем слабее судьи, чем пристрастнее зрители и чем желаннее награда, тем бесцеремоннее ведется игра не по правилам». На игровом поле профессии часто остается неясным, кто против кого играет; здесь личные достижения видны не так отчетливо, как у вратаря в футболе, а правила игры часто меняются. Кроме того, судьи, то есть начальство, сами часто являются заинтересованными игроками. Так, Зигфрид Буххольц, директор большого химического концерна, говорил: «Мы сталкиваемся с тем, что наше общество не поощряет те самые ценности, которые могли бы способствовать его здоровью: доброту, любовь к ближнему, готовность к самопожертвованию. В мире бизнеса это считается слабостью руководства. Вознаграждаются же по-прежнему ценности, губительные для общества: умение пробиться, жесткость, энергичная работа локтями».
Почти все говорят еще о «настоящей» честной игре, но на практике она ведется лишь «вынужденно» (в двойном смысле!) или поверхностно или не ведется вовсе (разве что для вида). Публичные голословные заявления, проповеди, для сохранения имиджа заверяющие в благонравии говорящих и призывающие к честной игре, также выполняют функции отвлечения внимания, как и маркетинговые стратегии «инициативы за честную игру» в немецком спорте. Люди понимают — возможно, не отдавая себе полного отчета или не сознаваясь в этом вслух, — что без глубоких структурных изменений им не уберечься от ужесточения конкуренции со всеми сопутствующими явлениями брутальности, чрезмерной серьезности и нечестной игры, и ищут убежища и прикрытия в стратегии ухода от ответственности. Конечно, лучше призывать, чем вовсе ничего не делать. Но остается вопрос, можно ли этим добиться чего-либо, кроме выявления симптомов. Возможно, голословный призыв не способствует даже излечению последних, не говоря уж об устранении структурных, порожденных и поддерживаемых системой причин проблемы. Не маскирует ли показная бурная словесная деятельность (хотя она, конечно, обрисовывает основную проблему и делает ее достоянием общественности) лишь дальнейшее, еще более эффективное функционирование двойной морали или расщепления морали? И направлены ли голословные заверения лишь на отвлечение внимания? Или законы общества паблисити уже так вошли в плоть и кровь функционерам всех родов, что они не могут представить себе иных возможностей, кроме пиар-мероприятий, манипулирующих пустыми словесными оболочками и сводящихся в результате к столь же многословным, сколь и уклончивым реверансам перед утвердившимися убеждениями, махинаторами общественного мнения и средствами массовой коммуникации — то есть к ритуальному каждению вездесущему идолу «имиджа». Не стоит приписывать добровольным организаторам и участникам подобных акций ни полусознательное стремление замять проблему, ни циничную стратегию показной активности. Но именно к такой показной деятельности в реальности сводятся эти меры. Проблема, таким образом, отчасти осознается, но никаких глубоких проблем изменение имиджа не решает. Тем не менее, если проблема признана, сделана достоянием общественности и осознана, это уже неплохо, хотя отсюда еще далеко до устранения причин проблемы. Во всяком случае, это можно понять как приглашение к глубокому анализу и рефлексии, к тому, чтобы действительно наметить, предложить, опробовать и попытаться распространить систему структурных изменений, обезвреживая, лишая остроты заложенные в системе, структурные стимулы к нечестной игре — например, энергично понижая значение спортивной победы, ориентации исключительно на победу («Главное — победить!»), а также стремление обыграть, вытеснить противника в экономической конкуренции. Но как такое возможно без того, чтобы политики, бизнесмены, пресса, общество в целом, простые немецкие обыватели, захотели изменений и решительно взялись за дело? Как можно добиться снижения преувеличенного эгоизма конкуренции в высокорезультативных областях, в частности в не могущих обойтись без интенсивной тренировки видах большого спорта, которые годами требуют от человека полной отдачи, вложения всех ресурсов и средств, времени, силы, энергии, специального обучения и прочего? А разве политики и представители прессы и телевидения, а с недавнего времени также и спонсоры (за редкими исключениями) не делают все возможное, чтобы еще ужесточить требования высоких результатов и публичности в спорте, чтобы способствовать дальнейшей эскалации ожиданий, усиливать серьезность соперничества, все время требуя медалей и ориентируясь на них в финансовой поддержке спорта? Не требуют ли невозможного те, кто одновременно добивается более уважительной к окружающим честной игры и повышает серьезность конкуренции? Как это возможно, пока в груди атлета или функционера живут «две души», пока он обречен добиваться успеха и в то же время оставаться неизменно честным и чистым, пока успеха можно добиться потайными махинациями и пока слишком много значения придается победе? В профессиональном и большом спорте, который в наши дни приобрел экзистенциальное значение, серьезный настрой преобладает, так что подобная дилемма здесь проступает с полной силой, загоняя человека в некий социальный «капкан».
ИГРА И СЕРЬЕЗНОСТЬ
Этнолог Грегори Бэйтсон обрисовал в области психологии теорию, подобную этой модели социального капкана и вынужденных колебаний между кооперативным и некооперативным поведением, и назвал ее теорией «doublebind-ситуаций» (то есть ситуаций «двойной связки»). Он также проанализировал парадоксальную ситуацию колебаний между крайностями двойного стандарта в смысле «ситуации двойного давления» и обрисовал глубинно-психологические и психосоциальные следствия этой структурной ситуации нажима. Речь идет у него об анализе предпосылок и социальных условий развития шизофрении. Именно игра — уже игра высших млекопитающих, в особенности же приматов, — служит Бэйтсону отправным пунктом его теории: собаки, обезьяны кусают и щиплют друг друга в игре, но при этом и сами, и их партнеры по игре сознают и дают понять, что они только играют. Они воспринимают действия игры в двойной перспективе, так сказать, подчиняют их «двойной отнесенности». Агрессивность игровых укусов лишь изображает ненависть и серьезную борьбу. Противника запугивают, и он пугается. Но на втором уровне истолкования это указание первого уровня опровергается, поскольку сообщение более высокого уровня дает понять, что агрессия здесь не подлинная, а притворная. Укус, щипок симулируют агрессию, на самом же деле это вовсе не агрессивное, а скорее дружественно-игровое поведение, которое на более высоком уровне сообщает: «Я кусаю тебя не по-настоящему, я с тобой играю и хорошо к тебе отношусь». Противоречие между этими двумя уровнями может быть смягчено лишь через сообщение еще более высокого уровня о том, что здесь налицо два уровня и что данное действие обусловлено одновременно обоими уровнями, так сказать, ритуально разыграно. Тем самым вся эта область выделяется тем, что рассматривается извне и помещается в особый сектор — сектор игры. «Это только игра» — без такого необходимого сообщения не может сохраняться захватывающая динамика перепада между серьезным и игровым характером. Конечно, тот, кто полностью отдается игре (в борьбе), кто почти полностью отождествляет себя со своей ролью, тот, по Бэйтсону, «на удивление неспособен» на такие снимающие напряжение, ограничивающие сообщения более высокой ступени. Хотя сама игра — это как раз «особое соединение первичных и вторичных процессов» такого рода, игрок, слишком серьезно поглощенный своим занятием, чем больше увлекается, тем менее способен распознать противоречивость перспективы внутри рамок игры и смягчить напряжение сохранением двойной отнесенности. «Серьезные» соревновательные игры глубоко проникнуты такими парадоксами и перепадами перспективы: они разыгрываются между серьезностью и шуткой. Игровые и серьезные элементы неразрывно связаны между собой, вплетены друг в друга. Слишком серьезно погруженный в игру игрок хотя и чувствует противоречивость, но не может и не хочет разрешить и изменить ее, а полностью и серьезно живет в этих парадоксальных ситуациях. Если играющий уже не в состоянии понять сообщения высшего порядка о рамках и перспективах, если он уже не может выделить парадоксальные ситуации и поместить их в особую область, то он близится к шизофреническому душевному состоянию. Согласно Бэйтсону, именно так часто и возникает шизофрения. По крайней мере феноменологически ее возникновение можно описать именно так.
Не требуется дальнейших объяснений, чтобы перенести это толкование игры на спорт соревнований и рекордов. В этой сфере такое толкование становится еще более убедительным, поскольку колебание на границе серьезности здесь гораздо достовернее документировано, а сообщение «Это всего лишь спорт!» — намного легче игнорируется.
Спортсмен, втянутый в ситуацию «doublebind» между экзистенциальной серьезностью спортивной борьбы за выживание, точнее, необходимости побеждать, и традиционным толкованием спорта как простой игры или ритуализованной притворной агрессии, не имеющей серьезного характера, может прийти в состояние духа, чрезвычайно схожее с шизофренией. Спортивная борьба легко становится серьезной и брутальной, но нельзя вести ее слишком серьезно и не по правилам. Современный большой спорт, попавший в эту «двойную связку» между серьезным характером и честностью игры, явно приобрел черты такой парадоксальной полярности. Невротические — и даже родственные шизофреническому раздвоению, так сказать, «шизоидные» — черты видны и в ожесточенной серьезности спортсменов, пытающихся выстоять в этой запутанной ситуации. Подгоняемые нажимом общественного мнения, преувеличенной значительностью и экзистенциальной серьезностью игры, с одной стороны, они, с другой стороны, встречаются с постоянным, но уже не искренним, номинально-голословным требованием сдерживаться и соблюдать правила честной игры. Это, судя по всему, облегчает невротическое или, по крайней мере, способствующее неврозам наложение и сцепление противоречивых требований — двойное давление порожденного структурой шизоидного расщепления, которое из-за серьезности настроя уже не может быть разрешено простым распознанием двойственности перспективы. Ничего удивительного, что спортсмен склонен извлекать преимущества из ситуации социального капкана, пытаясь обходить или тайком нарушать правила, чтобы оказаться, благодаря этой относительной выгоде, в выигрышном положении по сравнению с теми, кто придерживается правил. Ввиду преувеличенной, извне навязанной спорту экзистенциальной серьезности результатов соревнования можно сказать, что ментальность двойного давления представляет собой нечто вроде отражения в душе индивида общей, структурно заложенной в систему модели социального капкана в современном большом спорте. Все это приобретает еще более резкие формы отчасти под давлением ожиданий общественности.
В целом в большом спорте, а в измененной (ослабленной) форме также и в экономической конкуренции организационные рамки и соответствующий контроль могли бы привести к тому, чтобы устранить двойную мораль публичных призывов к честной игре и тайных бесчестных уловок или нарушений правил. Одними призывами и увещаниями делу можно помочь так же мало, как и рекламными акциями в пользу этой идеи. Честную игру нужно проводить по-настоящему и всерьез, при этом не теряя из виду точку зрения осуществимости и организации. Необходимы методичный контроль, гибкость, вариативность и реорганизация.
Честность и честная игра — слишком важные ценности этической ориентации, чтобы сбывать их по дешевке на всеобщей распродаже общества выживания сильнейших. Напротив, идея и принцип честной игры, при должном контроле и регламентации, поощрении более спокойного отношения к игре, а в особенности — ввиду самостоятельного, ориентированного на переживания, решительного настроя молодого поколения, могут в будущем стать ценностным ориентиром и для других областей жизни общества. Конечно, нужно оставаться реалистом, сделать контроль более эффективным и, возможно, даже ослабить требования крайнего успеха. Контроль и организация (включающие не только санкции, но и стимулы) необходимы для того, чтобы превратить проповеди в реальные нормы. Это верно как в отношении ограничения скорости на автодорогах, так и в области соблюдения правил честной игры в спорте, бизнесе и обществе.
Перевод с немецкого Марии Сокольской
[1] Что такое предположение не взято с потолка, показывают такие вошедшие в поговорку лозунги, как «OnSaturdaythenameofthegameiskill» («По субботам игра называется убийство», США).