Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2004
Николай Евгеньевич Копосов (р. 1955) — историк, декан Смольного института свободных искусств и наук Санкт-Петербургского государственного университета.
Мысль, что развитие науки предполагает методологические дискуссии, совершенно справедлива. Справедливо также, что в постсоветских социальных науках дискуссий мало, а те, которые происходят, нередко сбиваются с обсуждения идей на обсуждение людей. Поэтому инициативу «НЗ» можно только приветствовать. Другой вопрос, что именно необходимо обсуждать сегодня.
Статьи Виктора Воронкова, Джеффри Ходжсона и Лорана Тевено, насколько я понимаю, подымают те проблемы, о которых, по мнению редакции, надлежит дискутировать. Каковы же эти проблемы?
В статье Виктора Воронкова проводится идея, что количественные социологические методы плохи, а качественные хороши, поскольку только они позволяют понять мотивы человеческого поведения, в то время как количественные методы ведут к созданию искусственных объектов исследования и служат главным образом для манипуляции общественным мнением. Джеффри Ходжсон отстаивает тезис о том, что экономические теории, основанные на представлении об универсальной человеческой природе, недостаточны и что экономика должна строить свои модели с учетом культуры изучаемых обществ. Между этими статьями есть перекличка, поскольку из тезиса Ходжсона следует, что экономисты должны принимать во внимание ценностные установки субъектов социальной жизни. В свете этой параллели, возможно, следует понимать и появление среди «затравочных» материалов статьи Лорана Тевено, поскольку он тоже, среди прочего, говорит о необходимости изучать восприятие социального мира субъектами (и вместе с тем об опасности для социолога слишком решительно встать на точку зрения субъекта).
Итак, редакция, по-видимому, предлагает обсуждать, что должны изучать социальные науки — объективные формализуемые структуры мира или субъективные формы восприятия его.
Не то чтобы этот вопрос вовсе не было смысла обсуждать. В каком-то смысле он вечен, но вечные вопросы периодически становятся актуальными в свете нового опыта, заставляющего ставить их по-новому. Мне кажется, что нового опыта такого рода за последние годы появилось недостаточно. С тех пор, как в 1970-1980-е годы бунт против объективизма, начатый еще в 1950-1960-е, завершился успехом (кроме как в экономике[1]), основой для переосмысления рассматриваемого вопроса могла бы стать прежде всего попытка реабилитации количественных методов и формальных моделей. Но этого не происходит, и сегодня возвращение к вопросу о соотношении субъективного и объективного чревато, мне кажется, повторением азов уже вполне состоявшегося феноменологического (герменевтического, культурного — кто какую этикетку предпочитает) «поворота» в социальных науках.
Итак, обсуждать то общее, что сразу бросается в глаза в трех статьях, мне не кажется плодотворным. Зато если попытаться понять каждую из этих статей в ее собственном интеллектуальном и социальном контексте, на фоне того нового опыта, который в ней выражен, то темы для обсуждения найдутся. Правда, это различные темы, поскольку три статьи не вырастают из разделенного опыта. Но между ними — особенно между статьями Воронкова и Тевено — есть интересные переклички.
Начну со статьи Ходжсона. Новый опыт, который она выражает, вполне понятен — это опыт не слишком успешного приложения неолиберальных теоретических моделей к рыночным реформам в Восточной Европе 1990-х годов. Он заставляет задуматься о нескольких сюжетах сразу — почему экономика так держится за, казалось бы, столь очевидно наивную идею, как абстрактный индивид, что показал опыт построения теоретических экономических моделей, которые учитывают ценности данного общества, и так далее. Но об этом в статье не говорится, а без анализа «осложняющих обстоятельств» и трудностей реализации предлагаемой программы призыв Ходжсона выглядит общим местом уже вполне солидного возраста (не случайно он ссылается — как на позитивный пример — на немецкую историческую школу политической экономии, опять-таки избегая анализа ее внутренних трудностей и объясняя ее распад приходом к власти фашистов).
Статья Воронкова очевидно отражает происходящую в постсоветской социологии борьбу ориентаций. Вне этого контекста спорить тоже, кажется, не о чем: ведь ясно, с одной стороны, что критика в адрес количественной социологии отнюдь не безосновательна, а с другой стороны, что отказ от количественных методов предполагает радикальное переосмысление проекта социологии как социальной науки. Я не уверен, что Воронков готов зайти так далеко. Во всяком случае, в статье он этого не сделал.
Отказ от количественных методов предполагает переосмысление проекта социологии потому, что качественные методы, по определению, не в состоянии решить проблему репрезентативности. С какой бы тонкостью мы ни анализировали субъективные мотивы, мы можем на этом основании либо высказывать какие бы то ни было общие заключения, обращаясь к более грубым количественным методам и хотя бы по частичным индикаторам высказывая предположения о распространенности той или иной качественно изученной позиции, либо делать то же самое на основании интуитивных оценок. К какому из этих решений склоняется Воронков, я из его текста не понял.
Что в данном случае могло бы означать переосмысление проекта социологии? Мне кажется, что здесь тоже есть две возможности: усмотреть ее цель в изучении либо индивидуальных ситуаций, либо морального опыта (эти две цели могут быть взаимосвязаны, но не совпадают между собой). Первый путь мог бы привести к формулированию программы микросоциологии не как одной из исследовательских техник социологии, но как альтернативной по отношению к макросоциологии самодостаточной исследовательской программы — роль, на которую иногда (впрочем, на мой взгляд, с негодными средствами) претендует микроистория. Но у микроистории есть оправдание хотя бы в традиционном представлении, что история в целом должна заниматься только индивидуальными событиями (характерно, что это представление восходит к той же немецкой исторической школе, к опыту которой апеллирует Ходжсон). Но может ли социология сегодня принять такую программу на свой счет? Для немецких неокантианцев в свое время вопрос решался однозначно положительно, социология в числе других «исторических наук» (или наук о культуре) считалась «индивидуализирующей наукой», но едва ли сегодня многие социологи согласятся с этим. В собственной исследовательской практике Воронкова, насколько я с ней знаком, частные случаи служат все-таки для иллюстрации общих тенденций.
Второй путь мог бы привести к возвращению социологии (возникшей, как известно, в значительной степени из литературы — и в сложном диалоге с ней) к изучению морального опыта, то есть к ее сближению с моральной философией и художественным творчеством. Здесь очевидна перекличка со статьей Тевено. Именно эта перспектива, на мой взгляд, представляет особый интерес для обсуждения, однако Воронков на ней не останавливается.
Наконец, апология качественных методов со стороны Воронкова не учитывает тот факт, что социолог, работающий с помощью этих методов, отнюдь не находит объекты своего познания в готовом виде, но, подобно коллеге-«количественнику», конструирует их — только иначе, чем он.
Интересно прочесть статью Воронкова в контексте статьи Александра Бикбова и Станислава Гавриленко «Российская социология: автономия под вопросом» (Логос. 2002. № 5, 2003. № 2), где также делается попытка сформулировать близкие претензии к политически ангажированной и профессионально несостоятельной советской и постсоветской количественной социологии. Обе статьи, особенно взятые вместе, свидетельствуют о вызове социологическому истеблишменту со стороны методологически продвинутых групп социологов. Критическое переосмысление полученного наследства, в том числе и его либеральной составляющей, отчасти начатое в трудах покойного Геннадия Семеновича Батыгина по истории советской социологии, мне кажется крайне важным, но не думаю, что оно должно облекаться в методологические одежды. На мой взгляд, этот вопрос лучше ставить в плане критики социальных наук (то есть не в прескриптивном, а в дескриптивном плане).
Третья статья, Лорана Тевено, мне представляется особенно интересной. Тевено — один из ведущих современных социологов-теоретиков, совместно с Люком Болтански предложивший, уже более десяти лет назад, самый, пожалуй, значительный проект постбурдьёвистской социологии — так называемую социологию «градов», или социологию оправдания.
Смысл этой социологии состоял в том, чтобы найти средний путь между методологическим коллективизмом в стиле Дюркгейма и методологическим индивидуализмом, приписываемым Веберу. Не случайно работа Болтански и Тевено стала центральной методологической работой зарождавшегося (но в последние годы рассыпавшегося) во французских социальных науках «прагматического поворота», основанного на идее «возвращения субъекта». Главная цель заключалась в том, чтобы найти формы обобщения, опирающиеся не на общие понятия (и стоящие за ними призраки метафизических сущностей), но на индивидуальные образы социального мира и способы приспособления к нему. В рамках такого подхода даже идея стратегии Бурдьё рассматривалась как структуралистское подавление индивидуальности.
Важным аспектом возвращения субъекта неизбежно было возвращение морального суждения. Уже тогда связь с проблематикой моральной философии в работах Тевено была налицо. Главной темой социологии оправдания было то, как субъекты социальной жизни в конфликтных ситуациях пытаются оправдать свое поведение с точки зрения социальной справедливости, апеллируя к тем или иным моделям общественного устройства и ценностным системам («градам»), и как они приходят к компромиссу, основанному на том или ином балансе различных моральных порядков. Эти моральные порядки изучались на материале политических философий и выступали в качестве принципов обобщения. Но неуспех и распад «прагматического поворота» во второй половине 1990-х годов, по-видимому, привел Тевено к необходимости иначе осмыслить место своей социологии в процессе современного идейного развития.
В этой статье, которая интересна по-новому — и достаточно радикально — расставленными акцентами, Тевено прямо формулирует цель своих теоретических поисков — переосмысление проекта социологии как социальной науки и попытка выхода из современного кризиса социальных наук путем сближения социологии и моральной философии. Мне эта тенденция развития мысли Тевено в высшей степени симпатична. Она также и симптоматична, во всяком случае, для сегодняшней интеллектуальной ситуации во Франции, где имеет место эволюция социальных наук в сторону моральной философии, как это показала Дина Хапаева в статье «Назад, к истории и философии?», недавно опубликованной в первом номере нового петербургского журнала «Коллегиум».
Мне кажется, однако, что эта тенденция идет вразрез с некоторыми заботами, которые всегда были главными заботами Тевено и сохраняют для него важность в данной статье. Речь идет о проблеме обобщения. Понимание социологии как инструмента анализа души человека едва ли совместимо с заботой о репрезентативности. По крайней мере, совмещение этих двух подходов предполагает гораздо более систематическое осмысление новой культурной практики, приходящей, возможно, на смену социальным наукам.
В свете вышесказанного понятно, почему, с моей точки зрения, статья Тевено — превосходный толчок к дискуссии. Подчеркну, что сам Тевено не склонен говорить о необходимости преодоления социальных наук как интеллектуальной и социальной формы. Он скорее является сторонником их обновления, пусть достаточно радикального. Но, как мне кажется, логика развития его мысли подводит именно к этому вопросу, и именно в контексте этого вопроса с наибольшей полнотой раскрывается ее значение.
Вопрос о трансформациях, переживаемых сегодня той культурной практикой, которую мы называем социальными науками, мне представляется необходимой общей рамкой, в которой только и может развиваться дискуссия о конкретных интеллектуальных процедурах, используемых исследователями. В сущности, слово «методы», слишком тесно связанное с идеей науки, сегодня, на мой взгляд, уже не очень уместно для описания этих процедур. Однако по крайней мере в статьях Воронкова и Тевено различима тенденция — пусть не до конца проговоренная, но вытекающая из мысли авторов — к такому переосмыслению концепции социальных наук.
Итак, главным вопросом, нуждающимся сегодня в обсуждении, является, на мой взгляд, вопрос о судьбе социальных наук, точнее говоря, о причинах их сегодняшнего кризиса и, возможно, уже наметившейся трансформации в одну или несколько новых социальных практик. Первым шагом на пути такого обсуждения мог бы стать обзор ситуации в различных дисциплинах и областях исследования как в нашей стране, так и за рубежом, ситуации как интеллектуальной (новые подходы, концепции, идейные влияния и так далее), так и социальной (эволюция учреждений, социальной среды исследователей, источников финансирования и так далее).
[1] И в постсоветской социологии, по мнению Виктора Воронкова. Я, впрочем, не уверен, что он прав, во всяком случае, в высших учебных заведениях Петербурга преподается, насколько мне известно, почти исключительно «качественная» социология. Но я сужу со стороны.