Политическая система Путина в тумане выборов
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2003
Александр Владленович Шубин (р. 1965) — историк, автор книг: Ритмы истории. Периодическая теория общественного развития. М., 1996; Новейшая история. ХХ век (учебник для средней школы). М., 2000; От «застоя» к реформам. СССР в 1977-1985 гг. М., 2001, и других.
Выборы принято считать прожектором, который прорезает мутную воду политики, показывает, кто чего стоит и кто за кем стоит. Нынешние выборы скорее сами напустили тумана, укрепив иллюзию стабильности режима, миф о путинском «застое».
Аналогии и координаты истории
Аналогия между путинским режимом и «застоем» вроде бы критическая. Движения нет, возможно загнивание. Но сравнение фигур Путина и Брежнева подчеркивает энергичность нынешнего государя. Какой уж застой — то он бодрым спортивным шагом выходит к журналистам, то стучит по микрофону, чтобы чиновники не отвлекались, — хорошо, что не туфлей. Нет, не Брежнев.
«Энергичный застой» вкупе с чекизацией власти порождает аналогии с Андроповым. Это «теплее». Миф нового Андропова вроде бы положительный, почти апологетика. Наведение порядка (и в то же время ныне пока обходится без эксцессов охоты на прогульщиков андроповских времен), аресты «жирных котов» (и тоже очень выборочно). Народу должно нравиться. Но вспомним: Андропов — это агонизирующий застой, преддверие перестройки, острого, смертельного кризиса системы. Андропов — это попытка подморозить социальные процессы, чтобы было чуть-чуть времени на лихорадочный поиск лекарства. Найденные Андроповым лекарства (ускорение, экономический эксперимент, борьба с нетрудовыми доходами) потом без большого успеха пытался применять Горбачев. «Застой» — устойчивая система, просуществовавшая многие годы. Андроповский режим — хрупкая, неустойчивая конструкция, канун эпохи перемен.
Но даже андроповская система была устойчивее, чем нынешняя. Слишком слабы были оппозиционные структуры, контроль над экономикой и обществом был сильнее, зависимость от внешних факторов (даже от цен на нефть) — меньше. Если рассматривать систему Путина на фоне координат не только российской, но и мировой истории — то ее место в клеточке «нормализация». Так назывались авторитарные и консервативные режимы, возникшие после массовых народных выступлений в Европе и Америке в конце 1960-х — начале 1980-х годов. Классический пример — Ярузельский. Есть варианты подемократичней — Никсон, есть и совсем зверские — вроде Пиночета. Наша нормализация не из самых страшных, ближе к «имперскому президентству» Никсона: сохраняется многопартийность, неформальные движения подавлены, но их актив продвигается в официальные структуры, стремясь к воплощению надежд «бурных 60-х» изнутри системы, пресса хоть и ограничена в своем «своеволии», но может «покусывать» власть за автократизм, тотальное подслушивание и другие нарушения закона, которые прежде сходили властям с рук.
В России система «нормализации» стала формироваться еще при Ельцине, после революционных потрясений 1988-1993 годов. Но при Путине система приобрела классические формы, очистившись от революционно-либеральной риторики Ельцина. Теперь в моде молчалинская умеренность и аккуратность.
Нормализация — это не возвращение к дореволюционному «застою», это — консервация результатов революции с достраиванием здания настолько, насколько это необходимо для придания ему устойчивости. Система отторгает не слои и структуры, а отдельных людей, которые «не вписываются» в состояние покоя. В начале этого периода массы, уставшие от потрясений, в большинстве своем поддерживают нормализацию. Но усталость быстро проходит. Когда развитие страны становится более устойчивым, нормализатор начинает мешать и выигравшим, и проигравшим от эпохи перемен. Президентский трон с грохотом рушится — импичмент Никсона, провал на референдуме де Голля. Нормализация может продержаться дольше, если опирается на внешнюю поддержку (как это было в Восточной Европе), но и здесь следуют «бархатные революции».
Заслуга нормализации в том, что она принесла покой после бури. Ельцин не мог быть символом покоя — он был выражением разрушения СССР и прежней социальной системы. Созидание удавалось ему гораздо хуже. Созидания ждали от Путина. Но он принес лишь стабильность, которая первоначально воспринимается как благо. Исчезновение Ельцина с политической арены было большой проблемой старой оппозиции. Кому кричать «долой!»? Выборы 2003 года показали — враг есть. Это — олигархический капитализм. «Олигархический капитализм» — универсальное зло в агитации большинства партий в 2003 году.
Пока имя президента не связывают с характером его режима. Но люди осознают, что новый лидер консервирует, сохраняет тот строй, который все и критикуют. Страшная тайна, которую знают политики: «борец с олигархами» — гарант сохранения олигархической системы. А это уже сомнительная заслуга. Борьба с отдельными олигархическими личностями привела не к победе над олигархическим капитализмом, а к изменению списка допущенных и порядком допущения к столу. За словами о социальной переориентации реформ — замерзающие пенсионеры, растущие тарифы и цены. Парадокс, объяснимый только господством нефтяного лобби, — внутренние цены на бензин (а значит, и на перевозки, включаемые в цену любого товара) за первый срок Путина выросли в три раза. А зарплаты? Даже если подданный любит своего государя, сама общественная система вызывает все большее раздражение. Чтобы спасти свой рейтинг, государь время от времени бросает толпе головы бояр. Но если под угрозой сама система, она может бросить толпе на съедение и самого государя.
Хрупкость нормализации (в отличие от вязкого застоя) делает ее крайне зависимой от внешних обстоятельств и очень чувствительной к попыткам элитарных групп переделить власть и собственность. А вот контроль над процессами, происходящими в толще населения, как раз теряется. Современная нормализация наступает за кризисом индустриального общества, и пока «сильные люди» нервно балансируют на трапеции власти, в обществе начинают развиваться постиндустриальные структуры и процессы, сетевые по своей форме и потому действующие по иной логике, нежели власть.
Но одновременно забытое властью население остается разделенным на выигравших и проигравших от предыдущих потрясений. В нашем случае проигравших больше. Поэтому если с одной стороны под существующую систему «подкапываются» новые «кроты истории», то с другой нарастает глухое недовольство, которое может вылиться в разрушительные социальные взрывы. А с третьей — выигравшие уже ностальгируют по прежнему своеволию. А с четвертой — внешние силы нажимают на свои рычаги воздействия на российскую политику, чтобы использовать ее как фигурку на весах мировой политики.
В таких условиях «стабильности» и «устойчивости» приходится действовать правителям нашей страны, лицом которых является Путин. Чтобы маневрировать в этой обстановке, когда пределы прочности системы очень малы, нужно хорошо представлять себе ситуацию и давать возможность социальным силам как-то выражать свои интересы на политической арене. Иначе население перейдет к саботажу и будет готовиться к более или менее «бархатной» революции. Казалось бы, для роли выхлопного клапана социальной системы и индикатора массовых настроений чудно подходит Государственная Дума. В 1993 году она как раз для этого и конструировалась — маловластная (чтобы не угрожала президентской вертикали), но плюралистичная. И до 2002 года Дума худо ли бедно выполняла свою роль. При принятии законов нужно было как-то договариваться с оппозиционерами. Депутатские привилегии успокаивали оппозиционных лидеров (а то и переводили их в стан власти), так что недовольным слоям общества для скандала «вождя недоставало». Думские выборы показывали настроение избирателей в преддверии президентских. Теперь ситуация изменилась.
Предпоследний клапан
Излишне писать о том, что выборы в нашей стране не являются свободными и справедливыми. Распределение телеэфира в зависимости от административного ресурса и капитала, который стоит за партиями, смешное положение, в которое ставят участников «бесплатных» теледебатов (чтобы они стали бесплатными, партия должна набрать 2% голосов, что удается немногим), затруднения при регистрации новых политических сил, которые ставят политический спектр в зависимость от произвола избирательной комиссии (правильность собранных подписей можно проверять по-разному) и финансовых мешков. В результате партии, выходящие на выборы, уже на старте не в состоянии представлять интересы примерно половины избирателей. У нас по нескольку либерально-демократических и ура-патриотических партий, но социал-демократическому электорату (а он достигает, по разным оценкам, от пятой части до четверти граждан) голосовать не за кого: либо не ходить на выборы, либо наступать на горло собственной песни и голосовать за мутантов, напоминающих что-то лево-право-центристское. Различающиеся не столько программами, сколько брендами партии рекламируются как шоколад и памперсы, и даже те граждане, которые приходят бросить бумажку в урну, в большинстве своем преисполнены скепсиса. Это само по себе опасно для системы — думцы не могут повести за собой возмущенные массы, но они все меньше могут их сдерживать. Сдерживающим фактором является лишь отсутствие широко известной конструктивной альтернативы, боязнь перемен.
Уже в 1999 году оружие информационной войны было сконструировано во всей своей аморально-разрушительной силе. После 1999 года подавляющее большинство населения уверилось в том, что политика — дело грязное. Давить на эту гашетку сильнее — разрушать устои общества. Поэтому в 2003 году у нас был скорее дефицит информации. Мы знали все о реальных и мнимых финансовых нарушениях коммунистов, но остальные кандидаты могли спокойно рассуждать о своей непричастности к финансовой олигархии, хотя сами цены на эфир и другие предвыборные мероприятия говорят об обратном. Что касается «агентов народа» и некрупного бизнеса из маленьких партий, то их выставляли в смешном виде или игнорировали. Исключение составляла партия пенсионеров, «заточенная» против КПРФ. Но в целом все любители новизны должны были попасть в тенета блока «Родина».
При таком стиле ведения кампании несвободные и нечестные выборы должны были привести к некоторому преобладанию партии власти над КПРФ. Но вот соотношение этого преобладания…
Чтобы как-то оправдать результат, полученный «Единой Россией», некоторые аналитики просто суммируют результаты «Единства» и ОВР 1999 года. Это арифметическое действие абсурдно, так как исходит из заведомо неверного предположения, будто партия воссоединившейся власти смогла пронести свой электорат через свое слияние, не расплескав ни капли. Я, может быть, и согласился бы с этим, если бы не успех «Родины», которая действовала как раз на поле «Единой России». Рогозин забрал назад электорат «Конгресса русских общин» (4-5%), а Глазьев апеллировал к электорату, преданному вождями ОВР, ждавшему в 1999 году левоцентристского оппозиционного курса. АПР в прошлый раз выступала в составе ОВР. От социал-демократического лица ОВР в «Единой России» не осталось ничего, кампания партии проводилась под столыпинскими лозунгами.
Но на том же пропутинском поле действовали еще и партия двух спикеров (ее умереннейший социал-демократизм претендовал на электорат ОВР, а не КПРФ) и консервативные райковцы. Так что из искомых 36% приходится вычесть как минимум процентов 15. Это при условии, что «Яблоко» не увело часть электората ОВР, а Жириновский — часть паствы «Единства» (успех ЛДПР наводит на такую гипотезу).
За какой счет «Единая Россия» могла компенсировать эти потери? СПС потерял около 4%, но часть этих избирателей неизбежно уходила к «Яблоку». Предположим невероятное — все потери правых ушли в пользу единороссов. Но и тогда это — около 5%. Так что «свой» электорат «Единой России» на этих выборах — 20-25%. Откуда взялись остальные проценты? Боюсь, что этим секретом сейчас повязано слишком большое количество работников «административного ресурса», чтобы нам об этом рассказали.
«Пропихивая» одну (или три) партии, вы по законам арифметики опускаете остальные. Небольшое «опускание» оказалось принципиальным только для «Яблока». Им не хватило доли процента до заветной пятипроцентной планки. Помню, как спорил с будущим яблочником Виктором Шейнисом — одним из авторов предвыборного законодательства 1993 года. Почтенный старец яростно доказывал, что барьер отсеет мелкие партии, а я не видел ничего хорошего в том, что ростки нового будут похоронены под плитами больших партий. Победил, разумеется, либерализм. Такие были танковые времена. С тех пор этот дамоклов меч демократии висел над головами небольших партий, а когда волосок окончательно истончился, то пал на головы своих создателей, отрезав их от думских кресел. Еще больше людей осталось без парламентского представительства.
Похоже, такой результат вызвал недовольство даже верховных начальников. Путин в некотором смущении заговорил о трудоустройстве проигравших (отступные?), а Лужков вообще возмущался так, будто забыл о растворении «Отечества» в «Единой России». На такой результат явно не рассчитывали. Отсутствие в думе старых либеральных партий делает «Единую Россию» ответственной за все либеральные законы. Радикализируются оппозиционные настроения либеральной интеллигенции, дружба с властью становится дурным тоном. А ведь эти настроения широко представлены в СМИ. На стороне либеральной оппозиции — симпатии влиятельной общественности и даже государств Запада. Вытеснение «Яблока» из парламента (СПС, видимо, был обречен, ибо Чубайс — слишком тяжелая гиря) значительно усиливает хрупкость режима.
Перестарались? Похоже на то. Волошин выстроил машину административного ресурса и знал, как ей пользоваться. Его уволили. Администрация Медведева нажала на гашетку со всей силы? Разрушения превзошли ожидания.
Так что партия власти одержала сомнительную победу — как минимум три четверти населения знают, что принятие законов и решения властей вообще не имеют никакого отношения к их мнению. Значительная масса раздражена и считает себя обманутой. А вкупе с такими актами, как автострахование, рост тарифов, поборы, произвол «правоохранителей», — она просто враждебна. О каком уважении к праву можно говорить? О какой стабильности? Закрыт предпоследний клапан. Последним клапаном могут стать президентские выборы.
Незамеченные победители
Но если клапаны демократии закрыты — это не только угрожает стабильности режима, но и создает питательную почву для роста альтернативных этой системе структур, которые на демократию и не рассчитывают. На фоне сомнительной победы «Единой России» незамеченными остаются другие победители этих выборов.
Прежде всего победителями являются региональные князья. В 1999 году партия власти строилась по принципу «опричнины»: торопливо собранного конгломерата почти случайных людей (губернаторы-инициаторы «Единства» были не самыми влиятельными). Это позволило Путину немного потеснить губернаторов в 2000 году. Но с тех пор много воды утекло. Отброшены от власти и творец опричнины Борис Березовский, и его «Малюта» Сергей Доренко. В «Единой России» возобладала идеология «Единства» и кадры ОВР. После натиска 2000-2002 годов губернаторская каста стала более однородна. «Красные» и «демократические» губернаторы встречаются теперь изредка (скоро их совсем изведут). Победила «Партия крепких хозяев», в которую торопливо «записалось» и большинство князей, недавно числившихся в КПРФ.
Списки кандидатов теперь составляют преимущественно не в администрации президента, а в кабинетах губернаторов. Им же принадлежит и административный ресурс — их подчиненные убедительно попросят избирателей проголосовать так, а не иначе. Не понравится им что-нибудь — могут и не попросить.
Отчужденный от власти народ начинает развиваться более самостоятельно. Телевизионное зомбирование этому мешает все меньше — журналисты снова по разные стороны баррикад, хоть и изображают лояльность президенту. Развитие политических настроений идет в трех направлениях: рост новых криминальных структур (создадим свою «Бригаду» — чем мы хуже Саши Белова или мафиози в государственных креслах); сект; неформальных гражданских организаций. Здесь тоже есть победители на выборах.
Прежде всего это те, кто считает, что стабилизация затянулась. На этих выборах почти все партии, кроме «Единой России», обличали олигархический капитализм, да так, что этот термин стал общеупотребимым. Как человек, причастный писанию учебников, пособий, справочников, могу засвидетельствовать, что если в 2002 году «редакторская правка» моих текстов о современном положении могла заключаться во вписывании апологетических абзацев (без ведома автора), то теперь издатели позволяют мне делать достаточно критические замечания. Но известны и примеры ужесточения цензуры. Битва за «место в истории» обостряется. Не признак ли это завершения периода? Если Дума — не место согласования интересов, то это место перемещается в издательства. Помните, у Белинского: в отсутствие политики ее роль играет литература.
Отчуждение власти и общества приводит к тому, что люди стремятся реализовать свои политические и идеологические интересы в обход существующей политической системы. Их организационная энергия уходит в сетевые структуры, которые не контролируются властью.
В начале избирательной кампании, 25-26 октября проходили сразу две конференции общественных движений: «Экологическое движение и гражданское общество» и «Всероссийская конференция гражданских организаций». Меньше всего на них говорилось о грядущих выборах (разве что экологи еще раз отмежевались от партии «Кедр», ныне переименовавшейся в «Зеленых»). Больше всего собравшихся занимало установление и восстановление контактов между правозащитниками, независимыми профсоюзами, активистами экологического движения, обществами потребителей и так далее. Люди, многие из которых не видели друг друга с начала 1990-х годов, увлеченно обменивались визитками. При этом у части этого актива есть свои выходы на представителей власти, «наработанные» еще в 1988-1993 годах. Главная тема кулуаров форума — противодействие «системе». В обществе растут субкультуры со своей идеологией, внутренней жизнью, влиянием. Обычно эти структуры не создают своих партий, а предпочитают поставить под идейный контроль отдельных депутатов. Депутаты — часть «системы». Субкультуры — ее реальные или потенциальные противники.
Но на этих выборах некоторые из них поняли, что предвыборная кампания нужна не только для того, чтобы пройти в Думу. Теледебаты — замечательный пиар для «новичков». Среди сект наибольший успех на этих выборах — у «Внутреннего предиктора» с его «библией» «Мертвая вода». Теперь и в новой упаковке — партия «Единение» с припевом «Да, это мы!». Эта секта была известна в узких кругах с середины 1990-х годов. Основные идеи: главное зло — мировоззрение Библии, сформулированное выходцами из Атлантиды (читай — евреями). Нужно всех объединить в цельную систему (читай тоталитарную — отсюда положительные отзывы о сталинской политике). У этого течения водились деньги, и выдвижение на выборах стало дорогой, но, видимо, эффективной инвестицией. Лидер «предикторов» генерал Константин Петров стал известен всей стране. Его «бои местного значения» с партией «За Русь святую» стали сигналом для многочисленных эзотериков: «Есть такая партия». На зажженный огонек полетели мотыльки со всех сторон — от язычников-антисемитов до искателей мистических тайн (Атлантида, НЛО…). Апогеем кампании стал блок партии «Единение» с анастасийцами. Эта секта верит в женщину, которая живет в Сибири, ходит по морозу босиком и глаголет истину — набор распространенных и прежде эзотерических мифов. Особенностью учения Анастасии (а точнее — автора книг о ней Владимира Мегрэ) является стремление создавать «родовые поместья» и там сажать, а потом спиливать кедры. Между союзниками обнаружились разногласия. Анастасийцы считают Анастасию реальным сверхчеловеком (Мегрэ ее не только видел, но и осязал), а Петров объявил художественным образом. Но дело сделано — субкультуры сблизились, достигли новой массы, которая притянула около процента избирателей (часть электората «Единения», видимо, проголосовало по ошибке, спутав секту с «Единой Россией»). Около 1% — для политики мало. Но для секты, которая выстраивает организационную структуру, — кадровый резерв в сотни тысяч людей.
Анастасийцы, выйдя из тени «Единения», продолжили политическую кампанию. Владимир Мегрэ обратился с письмом к Владимиру Путину. Текст относительно рационален, содержит ряд экологических предложений. К сожалению, политика Путина направлена против экологических завоеваний 1986-1993 годов, так что предложения Мегрэ вряд ли будут услышаны. Но это не важно. Письмо стало лишь поводом для адептов учения, чтобы «приподнять» своего вождя. Мегрэ изображается как фигура, равновесная Путину. Депутат 1990-1999 годов Виктор Медиков выпустил книгу «Путин, Мегрэ и будущее России», в которой провел «анализ» личных данных двух титанов. Путин: «Прекраснейший, сильный человек без отрицательных сторон». Мегрэ: «Прекраснейший, сильный человек». Отрицательных сторон немного — пока курит. «Величайший писатель, ученый, политик […] Все силы отдает спасению России, Земли, Вселенной. Полностью отвергает действующую систему». При этом добился того, что «управляющие миром жрецы» встали на его сторону. Вы скажете — бред. Но вот загвоздка — тиражи книг Мегрэ действительно исчисляются сотнями тысяч. И последователей немало. Каковы перспективы этого движения? По Медикову: «И встанут рядом Путин и Мегрэ, сила и мощь, ум и порядочность, любовь и все светлое». Поскольку в действительности рядом они не встанут, адепты Анастасии вскоре перейдут от любви к ненависти. Еще одна политизированная субкультура, окрепнув, будет вести свое наступление против «системы».
Начало XXI века — время перестройки правил игры в обществе. В современном мире все большую роль играют сетевые структуры. Наиболее адаптивными к этим изменениям являются те социальные системы, которые интегрируют сетевые структуры в существующую систему управления. У нас политическая система отторгает низовые сетевые организации. Но они продолжают развиваться по собственной логике. Как и при прошлых сменах эпох, качественные перемены готовятся подспудно. В парламенте пируют победители, как раньше пировали феодалы в замках. Но уже в позднефеодальные времена вызревали новые отношения, новые социальные слои. Сначала — такие слабенькие и смешные. Потом — более зрелые и сильные структуры. А потом феодализм был разрушен и замки стали музеями. В наше время история движется быстрее.
***
Поскольку выборы на какое-то время перестали быть средством согласования общественных интересов, на их место приходят виртуальная общественная жизнь в субкультурах и виртуальные «революции», позволяющие олигархической элите менять «фасад», чтобы сохранить позиции. В условиях отчуждения большинства населения от «большой политики» можно прогнозировать, что в ближайшие годы развернется борьба за то, кто в нынешней элите станет лидером «бархатной революции», а кто — ее жертвой. Сначала борьба эта будет проходить в общественном вакууме. Зато финал — картинное обрушение «нормализации» — потребует и некоторой демократизации политической системы. И тогда нас ожидает выход на арену новых актеров в непривычных для нынешней пиджачной моды одеждах. «Нормализация» — период вызревания «сетевых» игроков политики будущего. После ее крушения в нашу страну по-настоящему придет XXI век.