Институциональное измерение
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2003
OttoLuchterhandt (р. 1943) — юрист, профессор Гамбургского университета. Печатается с сокращениями.
Освободившаяся от большей части своих континентальных колоний, отделенная от Украины и Белоруссии, современная Россия, если не брать во внимание Калининградскую область, оказалась сегодня, как никогда раньше, территориально удалена от центра Европы. Однако одновременно она достигла беспрецедентной гомогенности своего, несмотря на все особенности, все же европейского государственного устройства. Конечно, Россия все еще остается евроазиатским Янусом, но его лицо, повернутое к Азии, неопределенно и имеет нечеткие контуры, в то время как другой его лик, обращенный к Европе, имеет сравнительно четкий, ярко выраженный профиль.
Географически Россия сегодня далека от центра Европы, в то время как политически и институционально она «пришла в Европу». Рамками для этого являются четыре организации: ОБСЕ (КБСЕ), Совет Европы, Европейский союз и, некоторым образом, НАТО. Участие Советского Союза в Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе показало, что уже СССР, к концу своего существования и особенно в период перестройки, подготавливал политическую интеграцию в европейские структуры. КБСЕ, несмотря на сперва сильно возобладавшие в ней конфронтационные элементы или, возможно, как раз из-за них, обратила внимание политической элиты СССР на Европу и заставила часть этой элиты заново осознать задачу сосуществования на «старом континенте» и заботу о его политическом устройстве. Одним из факторов, побудивших Михаила Горбачева вскоре после его прихода к власти произнести в разговоре с французскими журналистами фразу об «общем европейском доме» («спонтанно», как он утверждал позже[1]), несомненно, стала ситуация, подготовленная западногерманской «политикой детанта» и «остполитик». Два года спустя он постарался придать своей мысли более четкие концептуальные очертания. При этом он, интересным образом, выделил общее, а именно культурное, цивилизационное ядро европейской идентичности[2].
Конечно, эти мысли были далеки от реальности, поскольку было очевидно, что СССР территориально не вписывался в «европейский дом», и с его идеологическим багажом трудно было даже представить себе нахождение с ним «под общей крышей». Однако политические реформы, проводимые после XIX Съезда КПСС в июне 1988 года, означали стремительное, несомненное движение в сторону центральных европейских ценностей и принципов — права человека, демократия, правовое государство и рыночная экономика, короче говоря, они дали мощный импульс «европеизации» СССР. Подписав революционную, но, к сожалению, слишком быстро забытую в ходе последующих драматических событий парижскую Хартию для новой Европы 21 ноября 1990 года, советское руководство сделало логический вывод из проводимой ею эволюционной смены системы. Этим документом оно признавало правила «европейского общежития», которые принципиально противоречили советской идеологии:
«Европа
освобождается от наследия прошлого. Храбрость мужчин и женщин, сила воли
народов и мощь идей хельсинкского Заключительного акта открыли новую эпоху
демократии, мира и единства в Европе.
Наше время — это время осуществления тех надежд и ожиданий, которые жили в
сердцах наших народов на протяжении десятилетий: твердая приверженность
демократии, основанной на правах человека и основных свободах; процветание
через экономическую свободу и социальную справедливость и равная безопасность
для всех наших стран»[3].
Реальное политическое и общественное устройство СССР, увязавшего в ходе перестройки во все более глубоких противоречиях, все же далеко отставало от таких деклараций. Противоречия внутри политической элиты и руководства страны достигли наивысшей точки, когда в августе 1991 года реакционные силы партийного аппарата и органов безопасности попытались насильственно остановить революционное преобразование старой системы, которого они опасались. «Драматургия истории» достигла своего апогея, когда через несколько дней после провала путча, 10 сентября, в Москве собралась конференция КБСЕ по правам человека, созыва которой требовал СССР еще в 1986 году, правда, при совсем иных обстоятельствах. Ни один режиссер не мог бы выдумать более сильного, впечатляющего символа: идея прав человека торжествует на развалинах советского государства. Это был одновременно и триумф демократических, реформаторских сил России, которые, возглавляемые Сергеем Ковалевым, de facto определили на конференции курс делегации СССР. Сбросив с себя «кожу» Советского Союза, формирующаяся новая Россия идеал-политически вошла в Европу. С точки зрения реальной политики это было верно в гораздо меньшей степени. Появившаяся в 1992 году Российская Федерация с международно-правовой точки зрения воспринимала себя как правопреемницу Советского Союза, а в области внешней политики иногда и продолжала курс своей предшественницы. Образующаяся новая элита России была, разумеется, политически не гомогенной — это был конгломерат групп, в который входили и входят и такие, которые в силу своего воспитания, привычек или убеждений по сегодняшний день придерживаются имперского, государственнического мышления или, говоря иными словами, идеологии, чуждой демократии и враждебной правам человека.
Каковы взаимоотношения официальной России с двумя европейскими организациями, членом которых она является? Какие представления о ее роли и положении в Европе находят свое выражение в российском отношении к ОБСЕ и Совету Европы? На следующих страницах я предлагаю наброски ответа на эти вопросы.
Россия в КБСЕ/ОБСЕ
Подход России к КБСЕ, переформированной с 1992 года и в 1994 году соответственно переименованной в ОБСЕ, продолжает традиции советской политики в отношении КБСЕ времен Горбачева и Шеварднадзе[4]. После распада СССР политические условия коренным образом изменились и стали не такими ясными. В связи с этим для государств-преемников СССР «безопасность» и «сотрудничество» стали еще более важными внешнеполитическими координатами в общеевропейском и более широком масштабах, чем прежде. Но КБСЕ/ОБСЕ прекрасно подходила руководству России в качестве центрального внешнеполитического инструмента и форума (помимо СНГ) еще и потому, что, в отличие от СНГ, она объединяет в себе все прежние союзные республики, включая также три балтийских государства, а кроме того, (почти) все государства Средней и Юго-Восточной Европы. Состав ОБСЕ очень быстро вырос до 55 стран. Ее соглашения «охватывают» пространство «от Ванкувера до Владивостока», как гласит формула, часто употреблявшаяся в первой половине 1990-х годов. Именно Россия до самого последнего времени связывала большие надежды с этой организацией. ОБСЕ должна, по представлениям России, служить своего рода сводом для новой общеевропейской архитектуры безопасности после разрушения биполярной мировой системы. «Секторальные» организации, объединяющие Среднюю и Западную Европу, — Евросоюз как экономическое сообщество, Совет Европы как объединение культурное и правовое, НАТО как военный союз, обеспечивающий безопасность, — должны вписаться в ОБСЕ и осмотрительно координироваться ею как всеобъемлющим политическим сообществом. ОБСЕ, по мнению России, предназначена для этой роли, поскольку все упомянутые области содержатся в ее знаменитых «корзинах», а кроме этого, она является и должна оставаться единственным общеевропейским форумом подлинного политического сотрудничества, договоренностей и согласованных действий.
Главный политический довод и смысл такой концепции ясны: Россия хочет при помощи действующего в ОБСЕ принципа консенсуса добиться максимального влияния на принятие политических решений во всех общеевропейских вопросах — наравне с Соединенными Штатами, — и прежде всего в вопросах военной безопасности. Россия отстаивала идею повышения значения ОБСЕ как альтернативу расширению на восток НАТО и (поначалу) Европейского союза. Против аналогичного расширения Совета Европы Россия не имела никаких возражений; напротив, уже в мае 1992 года она сама подала заявление на принятие в члены этой организации.
Планы России в отношении ОБСЕ не нашли воплощения. Они и должны были остаться только мечтой, потому что некогда подвластные Москве государства Средней и Юго-Восточной Европы предпочли западную интеграцию (военную — в НАТО, политико-экономическую — в ЕС) западно-восточной кооперации, в чем их полностью поддержали как США, так и Европейский союз. Поэтому и не возросло значение работы ОБСЕ в сфере безопасности («Первая корзина»), экономики и экологии («Вторая корзина»); по сравнению с 1980-ми годами эти направления, наоборот, потеряли в весе.
Напротив, значение и прежде очень важной работы ОБСЕ по защите прав человека и прав национальных, этнических меньшинств («Первая корзина» и «Вторая»), по сравнению с КБСЕ, существенно выросло. Эта работа проводится, прежде всего, такими ее органами, как Бюро по демократическим институтам и правам человека (Варшава), Представительство по вопросам свободы средств массовой информации (Вена), Верховный комиссариат по делам национальных меньшинств (Гаага), а также многочисленными постоянными и временными наблюдательными миссиями, дислоцированными в регионах межэтнического напряжения и конфликтов[5]. Их деятельность сосредоточена почти исключительно на посткоммунистическом пространстве, прежде всего на территории бывшего Советского Союза и на Балканах.
Россия была соучредителем всех этих институций и органов и в особенности миссий в регионе своих главных внешнеполитических интересов, поскольку надеялась таким образом получить большие политические преимущества, влияние и уменьшение собственной нагрузки, главным образом, в Прибалтике в связи с живущими в Эстонии и Латвии большими группами русскоязычных меньшинств, в Молдове (Приднестровье), на Кавказе (Нагорный Карабах и Южная Осетия) и в Таджикистане. Поначалу российские ожидания в значительной степени сбывались. Но сегодня, в особенности после пережитой Россией как тяжелый политический шок интервенции НАТО в Югославии (весной 1999 года) и работы наблюдательной миссии ОБСЕ в Чечне, она принципиально недовольна значительной восточно-западной асимметрией в действиях организации. ОБСЕ якобы уделяет много внимания нарушениям прав человека и состоянию этнополитических конфликтов на Востоке и, напротив, почти не занимается соответствующими проблемами на Западе — упоминаются, прежде всего, Северная Ирландия, Страна Басков и Корсика[6]. Москва предлагает поэтому провести коренную институциональную реформу организации. Россия хотела бы, чтобы основные нормативные положения ОБСЕ были оформлены юридически; чтобы был усилен принцип коллегиальности; чтобы в большей степени, чем прежде, мог проявляться плюрализм политических мнений в процессах принятия решения рабочими органами; чтобы впредь были сокращены как количество, так и сроки действия миссий; чтобы эти миссии равномерно распределялись по Востоку и Западу и, наконец, чтобы осуществлялся более жесткий контроль за деятельностью аппарата ОБСЕ[7].
Многие страны, в особенности государства Европейского союза, готовы в некоторых пунктах пойти России навстречу, но огромное количество государств, в том числе и США, не хотят менять то, что с самого начала составляло специфику КБСЕ, а позднее ОБСЕ, а именно — не международно-правовое, а «всего лишь» политическое значение ее решений и обусловленную этим высокую оперативность, подвижность, приспособляемость и гибкость, равно как и концентрацию деятельности этой организации на посткоммунистическом пространстве с его многочисленными зонами напряжения и конфликтов[8]. Россия со своей критикой находится в этом отношении в абсолютной изоляции и, следовательно, не может чего-либо добиться своими предложениями.
Нравится это кому-нибудь или нет — но нельзя закрывать глаза и на тот факт, что ОБСЕ все больше передает свои общеевропейские функции Европейскому союзу, Совету Европы и, не в последнюю очередь, НАТО, по мере того как эти организации расширяются на восток. Что еще остается при этом ОБСЕ, так это развертываемая почти всегда на периферии или даже за пределами Европы, то есть на Балканах, на Кавказе или в Центральной Азии, деятельность по межэтническому примирению, защите прав человека и этнических меньшинств, построению структур гражданского общества. Россия неспособна к положительной оценке этих направлений деятельности ОБСЕ, поскольку часть российской элиты воспринимает и оценивает общеевропейские процессы, прежде всего опираясь на традиционную модель властных и геополитических интересов и через призму чрезвычайно сильной заботы о собственной безопасности, то и дело затмевающей любые остальные соображения. Принятые в 1998 году главные программные документы российского государства по внешней политике и безопасности, а также публицистические дебаты вокруг этих документов дают тому многочисленные подтверждения. К тому же у России сохраняется очевидная склонность к тому, чтобы вести себя в ОБСЕ как антипод США. Европа при этом воспринимается как своего рода поле для игры в геополитику и политику безопасности между США и Россией. Но Россия этим ослабляет свои позиции не только в ОБСЕ, но также и в отношении всей Европы в целом. Последствия проявляются также и в ее отношении к Совету Европы.
Россия в Совете Европы
Как бы сильно ни подчеркивала Россия политическое значение ОБСЕ, всеми признанным «европейским государством» она стала только тогда, когда была принята в Совет Европы, так как, в отличие от НАТО и ОБСЕ, Совет Европы является чисто европейской организацией[9] и потому особенно многим обязан европейскому культурному наследию в самом широком смысле. Так, преамбула его Устава, принятого 5 мая 1949 года, гласит: «[…] вновь утверждая свою приверженность духовным и моральным ценностям, которые являются общим достоянием их народов и подлинным источником принципов свободы личности, политической свободы и верховенства права, лежащих в основе любой истинной демократии […]»
Именно забота об этом наследии является исходной точкой для определения дальнейшей цели Совета Европы — содействия экономическому и социальному прогрессу: «Целью Совета Европы является достижение большего единства между его Членами во имя защиты и осуществления идеалов и принципов, являющихся их общим достоянием, и содействие их экономическому и социальному прогрессу» (статья 1а).
7 мая 1992 года — не прошло и полугода с момента распада Советского Союза — Россия уже подала заявку на принятие ее в Совет Европы. При этом она явно не выполняла необходимые для членства в этой организации минимальные требования к соблюдению прав человека. На таком мнении сошлись комиссия ученых[10], уполномоченных Советом Европы провестиы экспертизу, и оба докладчика парламентского собрания Совета Европы, депутаты Эрнст Мюлеман (Швейцария)[11] и Рудольф Биндиг (Германия)[12]. Такое заключение их докладов было, в сущности, тривиальным. Разве в стране только в недавнем прошлом не закончилась эпоха коммунистического однопартийного государства, противоправного, враждебного к правам человека, выступающего против демократии и создания правового государства? Разве Россия не живет с 1990 года постоянно defacto- а иногда и dejure- в условиях чрезвычайного положения? И разве она не вела, как раз во время процедуры принятия, войну в Чечне, граничившую с геноцидом?
Тем не менее оба докладчика, хотя они по-разному расставляли акценты, все же пришли к единому мнению и порекомендовали принять Россию в Совет Европы — потому что, по их мнению, только ее членство в этой организации могло стать рычагом оказания постоянного давления на Россию, вынуждающего ее соответствовать стандартам Совета Европы[13]. Отказ в членстве, напротив, усилил бы политическую изоляцию России и укрепил бы те силы в стране, которые отвергают права человека, демократию и построение правового государства: «Интеграция лучше, чем изоляция, кооперация лучше, чем конфронтация»[14].
Таким образом, принятие России в Совет Европы было осуществлено в надежде на то, что она в обозримом времени задним числом оправдает кредит доверия Совета Европы тем, что заметно приблизится к стандартам организации. Образ действия Совета Европы был не нов: Турция, которую можно сравнивать с Россией, в особенности, из-за ее евро-азиатской территориальной расположенности, была принята в Совет Европы уже через несколько месяцев после его создания (5 мая 1949 года) несмотря на то, что она, строго говоря, и сегодня не созрела для членства в нем.
Поэтому нельзя упрекать правительство России в том, что оно ожидало и требовало принятия в Совет Европы, несмотря на невыполнение условий членства в этой организации. Этот шаг был для нее вопросом политического престижа, протокольного признания России «европейским государством»[15]. Россия с самого начала исходила из той точки зрения, что она в качестве одной из великих европейских держав имеет естественное право на членство в Совете Европы в силу своей истории, своего участия в «европейском концерте» великих держав начиная с XVIII века, своего политического веса и изъявления своего желания войти в эту организацию. Исходя из таких принципиальных позиций и представлений, легко понять, почему широкие круги российского политического класса восприняли затруднительную и связанную с тщательными проверками процедуру принятия как неподобающую и придирчивую. В связи с критическими запросами со стороны членов Парламентской ассамблеи они быстро почувствовали себя оскорбленными, а Россию восприняли как низведенную до ранга государства второго сорта. Совет Европы в ходе процедуры принятия учел эту чувствительность. Всего несколько недель спустя после подачи заявки он присвоил России статус ассоциированного члена на основании «особого приглашения» к участию в работе его различных комитетов и подведомственных органов в соответствии со статьей 5 Устава (Парламентская ассамблея, включая ее комиссии, Конгресс местных и региональных властей и прочие). Нельзя также забывать и о том, что процедура принятия России проходила в то время, когда первая чеченская война шла полным ходом.
Все политические лагери России поддержали вступление в Совет Европы, каждый со своими, очень различными, а подчас и противоположными мотивами, ожиданиями и целями. В то время как националистические силы различной окраски воспринималиЫ принятие России в Совет Европы как акт преклонения перед величием России и ожидали, что ее членство в нем усилит ее геополитическое влияние в посткоммунистической Европе, демократы и правозащитники ожидали от него мощной поддержки и, вероятно, дополнительной политико-правовой защиты в их тяжелой и упорной борьбе за свободу и права в повседневной жизни страны.
Прагматически настроенный и потому скорее мыслящий в категориях власти, нежели политического идеализма, широкий, размытый центр политического спектра страны лавировал между этими крайностями, придерживаясь то одной, то другой линии. Его курс представлял собой комбинацию, с одной стороны, из государственных соображений и, с другой стороны, из демократической, правозащитной реформаторской риторики, которую российские представители любили использовать в отношениях с западными странами-партнерами и на международных форумах. Этой линии мастерски следует и Министерство иностранных дел. Его восприятие политической борьбы за членство в Совете Европы было выдержано в стиле и тоне советских традиций, что подтверждает, например, статья Юрия Ушакова по поводу вступления России в эту организацию, в которой говорится об «определенных силах», антироссийском «лобби» и т.п.[16] Хотя автор заведомо отмахивается от любых сомнений по поводу готовности России к вступлению в Совет Европы, все же он в конце концов признает и то, что большой институциональный опыт Совета Европы в области построения свободного демократического и правового государственного порядка, накопленный Советом Европы за десятилетия его существования, может пригодиться и Российской Федерации.
Делая вполне логичный вывод из своего собственного опыта, Россия решительно отстаивает свою точку зрения относительно того, что Совет Европы вообще не должен отказывать в членстве какой-либо стране, расположенной географически в Европе, только из-за невыполнения ею уставных положений. Принимать следует всех — а адаптация новых членов к стандартам Совета Европы с течением времени якобы произойдет сама по себе в результате более или менее тесного сотрудничества с организацией. Министр иностранных дел Игорь Иванов категорически осуждает то, что Совет Европы предоставил Беларуси defacto«всего лишь» статус ассоциированного члена: для него это был «неоправданный и недальновидный шаг. Изоляция Минска не только контрпродуктивна, но и вредна»[17].
Россия придерживается до необязательности либеральной позиции, подходя с одной меркой ко всем странам без оглядки на их различия. Тем самым она требует, чтобы Совет Европы соблюдал принцип, который de facto является определяющим и в ОБСЕ и который, в конечном счете, восходит к практике Организации Объединенных Наций. ООН, как известно, отличается тем, что она включает в себя без всякого различия как демократические правовые государства, так и страны, в которых царят авторитарные диктатуры и тоталитарные деспотические режимы, — несмотря на все ее торжественные обязательства по уважению и защите прав человека (статья 1, пункт 3 Хартии Объединенных Наций). Не иначе обстоят дела и с ОБСЕ (достаточно вспомнить о «восточной деспотии» президента Сапармурада Ниязова в сегодняшнем Туркменистане), хотя обязательная для стран-участниц Хартия для новой Европы содержит несравнимо более строгие политические принципы, чем любые документы Организации Объединенных Наций.
Отношение России к Совету Европы с самого начала было двойственным, таким оно и осталось. В принципе она признает высокий моральный авторитет организации, основанный на провозглашенных ею в качестве обязательных демократических стандартах. Но реальное ее поведение наводит на мысль, что она рассматривает налагаемые членством обязательства как меню: вкусные (или, по крайней мере, полезные) блюда она заказывает, а остальные игнорирует. Совет Европы ценят и хвалят поскольку и в той мере, в какой он принимает участие в модернизации России посредством разработки и проведения совместных профессиональных программ, направления в страну известных специалистов, выработки заключений специальных комиссий, консультаций экспертов и мероприятий по повышению квалификации — в школе, высшей школе и науке, в юридических органах и администрации, в парламентах, политических партиях, неправительственных организациях. Примером может служить «Венецианская комиссия» Совета Европы, работающая под лозунгом «Демократия через право» и специализирующаяся на консультациях в конституционной и иных областях государственного права, в которую входит высокопоставленный юрист из России (как и из других стран-членов). Работа этой комиссии уже более десятилетия сопровождает разработку российского законодательства.
Официально высоко оценивается и действующий на основании Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод Европейский суд по правам человека, в состав которого с 1998 года входит судья из России. Последний, согласно порядку судопроизводства, обязательно принимает участие во всех слушаниях по «российским делам». Не стоит переоценивать влияние на российский правопорядок возможности подачи апелляции в Страсбургский суд в делах, касающихся прав человека. Тем не менее этот юридический инструмент в долгосрочной перспективе имеет большое принципиальное значение для эволюции правовой культуры в России в сторону большего уважения прав человека. Количество жалоб на ущемление прав человека, поступающих в Суд из этой страны, на сегодняшний день колеблется от четырех до пяти тысяч в год. Россия, таким образом, занимает второе место после Турции[18]. Хотя 90 процентов жалоб не принимаются к рассмотрению из-за неопытности истцов и до сих пор было вынесено совсем немного приговоров, но ангажированные адвокаты, судьи и правоведы внимательно следят за практикой Суда и документируют ее[19].
Этим и другим позитивным результатам членства в Совете Европы противостоит длинный список не реализованных Россией принципов этой организации. Речь идет о тех обязанностях, которые Россия взяла на себя при вступлении в Совет Европы в виде большого каталога мер, намеченных на самое ближайшее время после ее принятия в члены этой организации[20]. Этот список едва ли выполнен наполовину. Самым тяжелым, самым вопиющим противоречием духу и букве вытекающих из этого членства обязанностей является продолжающаяся с 1999 года вторая чеченская война, принявшая форму геноцида. Российское государственное руководство оправдывает свои несоразмерно жесткие, жестокие действия ссылкой на допустимую с точки зрения международного права и согласованную на международном уровне борьбу с терроризмом и террористами, не допуская какой-либо юридической дифференциации. Эта аргументация — прозрачная попытка прикрыть злоупотребления антитеррористическими правилами международного права. Мужественная, заслуживающая похвалы в своей четкости критика со стороны Парламентской ассамблеи Совета Европы до сих пор никак не влияет на позицию России. Самых ярких критиков России из числа депутатов, лорда Фрэнка Джадда и Рудольфа Биндинга, российская проправительственная пресса пытается дискредитировать как якобы заклятых «врагов России» и таким образом нейтрализовать их политическое влияние[21].
Побочным действием выкованной США после 11 сентября 2001 года «антитеррористической коалиции» оказалась успешность подобного российского курса. Одновременно налицо и его влияние на общую политическую оценку Совета Европы Россией: в концепциях внешней и европейской политики Совет Европы сегодня в лучшем случае «вежливо» упоминается как профессионально-техническое учреждение, способное содействовать определенным министерствам в их ведомственных задачах. Представление России о ее месте в Европе и ее политике по отношению к Европе теперь все больше связывается с партнерством и сотрудничеством с Европейским Союзом.
Россия в Европе: интеграция и партнерская кооперация
В отношении к ОБСЕ и к Совету Европы двойственность позиции России в Европе и по отношению к Европе проявляется наиболее наглядно. Россия, конечно, «пришла в Европу», но ее положение в Европе носит преимущественно формальный, институционально-организационный характер; идеал-политически, относительно главных европейских ценностей, оно являет собой в основном невыполненное обещание.
Путем России в Европу станет не интеграция в европейские институции, выходящая за рамки членства в Совете Европы, то есть не членство в Европейском союзе, но, вероятно, более или менее тесное партнерство и сотрудничество с Европейским союзом, который в обозримом будущем будет простираться до границ СНГ. «Партнерство и сотрудничество» уже интенсивно практикуется на основании подписанного 4 июня 1994 года и вступившего в силу 1 декабря 1997 года одноименного соглашения, но заложенные в этом документе возможности еще далеко не исчерпаны; напротив, кажется, только сейчас партнеры по договору, не в последнюю очередь под давлением и воздействием расширения Евросоюза на Запад, в полной мере осознали огромное значение соглашения и пока еще дремлющие в нем возможности.
Ограничение сотрудничества, то есть отказ от интеграции, соответствует отнюдь не только нынешним интересам Европейского союза, нормальное функционирование и дееспособность которого не выдержали бы присоединение Российской Федерации, но в настоящее время и политике России. Ведь Россия до сих пор придает гораздо большее значение сохранению своего национального суверенитета и независимости, чем это делают западноевропейские государства, за спиной которых — позитивный опыт постепенной интеграции на протяжении пятидесяти лет. Вхождение в Европейский союз, то есть в наднациональный государственный союз, который динамически развивается в сторону политического союза, явно несовместимо с таким стремлением России. Исходя из этого, можно в заключение определить положение России при помощи следующей формулы: интеграция в Совет Европы и партнерское сотрудничество с Европейским союзом. Политические и правовые основания для этого уже имеются. Именно от России, от ее политической элиты, ее государственных представителей и ее конституционных институций, главным образом зависит то, насколько широко и интенсивно она хочет и будет развивать эти основания вместе со своими европейскими партнерами в сторону реальной, живой формы для всей Европы.
Перевод с немецкого Серафимы Шамхаловой