(Полная версия. Публикуется только в Интернете)
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2003
Прежде всего, полагаю необходимым предупредить читателя, что слово «демократический» в названии статьи никак не сопрягается с реалиями современной российской политики. В сегодняшней России самоназвания большинства акторов политического процесса, как давно замечено, не совпадают с их действительной сущностью: «коммунисты» у нас совсем не коммунисты, «патриоты» — совсем не патриоты, «демократы» — совсем не демократы. Поэтому ниже в статье эти самоназвания неизменно будут писаться в кавычках. Это, увы, неизбежно, поскольку речь идет не о партиях, а о крупных секторах политического спектра (с партиями было бы легче — скажем, вместо «либеральные демократы» всегда можно написать «жириновцы», что, по меньшей мере, не создает терминологических недоразумений). В названии же слово «демократический» употребляется в его исходном политолого-типологическом и отчасти апофатическом значении: то есть не монархический, не аристократический, не олигархический.
***
В нашем недавнем прошлом, при советской власти, право наций на самоопределение в отечественной политической мысли публично никогда не подвергалось сомнению. При том, что во внутренней политике СССР это право было редуцировано до декларативного, а во внешней — сужено (брежневской доктриной «ограниченного суверенитета»), отказаться от самого принципа, несмотря на привлекательность такого шага (с точки зрения «усиления государственности»), не посмел даже Сталин. Максимум, на что он рискнул пойти, — это подменить в тексте конституции право наций на самоопределение правом на самоопределение союзных республик.
В период «перестройки», когда на общественной арене оказался представлен довольно широкий круг мнений, право наций на самоопределение отвергалось лишь немногочисленными маргинальными экстремистскими кругами (праворадикалами, «патриотами» и монархистами).
Напротив, антигорбачевская коалиция («демократы») активно использовала принцип права наций на самоопределение в борьбе за власть — под лозунгом «борьбы с советской империей». «Демократы» прекрасно понимали, что их противник — союзное руководство во главе с Горбачевым — не может позволить себе открыто выступить против права наций на самоопределение и, следовательно, будет вынуждено медленно, но неуклонно отступать под натиском «сепаратизма».
У «команды Горбачева» действительно были связаны руки — так как отказ от признания права наций на самоопределение, во-первых, явился бы серьезным покушением на свод «марксистско-ленинского наследия» (что делегитимизировало бы руководство КПСС), во-вторых, дал бы сильнейший козырь всем критикам Горбачева (и справа, и слева) и одновременно подхлестнул бы центробежные процессы в СССР и, в-третьих, привел бы к изоляции СССР на международной арене и резкому обострению отношений с Западом (что означало бы крах всей международной политики Горбачева).
После развала СССР, падения Горбачева и прихода к власти в России «демократического» правительства Ельцина отношение к принципу права наций на самоопределение стало быстро меняться — в том числе и в верхних эшелонах власти.
Если до лета 1992 года его открытое неприятие было присуще почти исключительно ультраправым маргинальным политическим кругам, то со второй половины 1992 года такого рода идеи стали публично высказывать известные политики, представлявшие по сути весь российский политический спектр (от В. Жириновского до Г. Попова — причем и тот, и другой выступили с парламентской трибуны).
Это объяснялось, безусловно, объективными причинами. Те силы, которые использовали лозунг «самоопределение наций» в борьбе за политическую власть, — эту власть получили. Теперь лозунг «самоопределение наций» начинал работать уже против них. Точно так же, как «сепаратизм» союзных республик подрывал стабильное положение союзного руководства и союзной политической элиты вообще, так и «сепаратизм» автономий подрывал теперь уже стабильное положение российского руководства и «демократической» российской политической элиты.
Разумеется, все это ни в коем случае не было специфически российским явлением. Пришедший к власти под «демократическими» лозунгами «второй эшелон» советской партгосхозноменклатуры во всех бывших союзных республиках сразу продемонстрировал резкое неприятие права наций на самоопределение, как только это право поставило под угрозу экономические и политические интересы новой элиты. Достаточно вспомнить отношение нового грузинского руководства к Абхазии и Южной Осетии, нового молдавского руководства к Приднестровью (где классическим методом «тигеля наций» сложилась новая нация — приднестровцы), нового украинского руководства к крымским татарам, крымским русским и крымской автономии вообще.
Однако в деле обоснования отказа от принципа самоопределения наций новая политическая элита столкнулась с определенными трудностями. Оказалось невозможным просто заимствовать идею «державности» у своих политических противников — шовинистов. Попытки С. Станкевича и С. Шахрая пойти по такому «легкому» пути продемонстрировали его тупиковость: выяснилось, что идея «державности» у оппонентов российской «демократической» политической элиты не выступала в качестве самостоятельной идеологемы, а была неразрывно связана со всеми остальными элементами их идеологии.
В эклектичную популистскую «идеологию» Жириновского идею «державности» еще можно было встроить, но «демократическая» элита нуждалась в самостоятельном — «демократическом» — обосновании идеи неприятия принципа самоопределения наций.
Кроме того, обоснование такого неприятия внутри страны надо было как-то увязать с признанием его в сфере внешней политики — тем более, что право наций на самоопределение является принципом международного права.
Между тем, «демократическая» публицистика все предшествующие годы занималась как раз обратным: разработкой, пропагандой и насаждением в массовом сознании аргументов в пользу права наций на самоопределение. Таким образом, хотя и сформировался социальный заказ на обоснование отказа от права наций на самоопределение (во внутриполитической жизни), он не мог быть быстро и эффективно удовлетворен.
Неудивительно, что первые призывы отвергнуть право наций на самоопределение (в 1992 году) не были никак обоснованы теоретически, а в ряде случаев (например, Гавриилом Поповым) прямо выводились из политической целесообразности или даже из сиюминутной политической выгоды. Однако непонимание такого подхода в «демократической» среде и резкий отпор даже среди союзников побудил российскую властвующую элиту со второй половины 1992 года пойти по пути поиска таких теоретических «обоснований» возможности отказа от права наций на самоопределение, которые не покушались бы на «демократический» имидж новой власти.
***
Четырьмя моими коллегами по Центру новой социологии и изучения практической политики «Феникс» под руководством Екатерины Милиевской с 1992 по 1998 год проводился мониторинг таких публичных выступлений против принципа права наций на самоопределение, в которых содержалась какая-либо аргументация против этого принципа. Разумеется, нельзя было отследить все выступления подобного рода, но для целей выявления динамики (в частности, по годам) результаты мониторинга вполне репрезентативны.
Итак, в 1992 году группой Милиевской было зафиксировано всего 49 таких выступлений (еще раз обращаю внимание на то, что речь идет только о таких выступлениях против принципа права наций на самоопределение, под которые подводилась хоть какая-то теоретическая база), из которых лишь 15 принадлежало «демократам». В 1993 году общее число зафиксированных случаев увеличилось уже до 226, при том, что «демократы» дали почти половину — 120 случаев. В 1994 году группа зафиксировала уже 561 случай, причем на «демократов» пришлось уже 302 случая, то есть несколько больше половины. В 1995 году было зафиксировано, соответственно, 816 и 427 случаев, в 1997 году — 1224 и 640, а в 1998 году — 3688 и 1672 случая. В 1999 году мониторинг был прекращен, поскольку даже данные предыдущего года удалось обработать лишь к лету 1999 года и, таким образом, стала очевидной физическая невозможность далее отслеживать выступления подобного рода. Говоря иначе, на публичной политической арене всего за 6 лет право наций на самоопределение превратилось в объект постоянной критики, шельмования, а его противники превратились из маргиналов в «мейнстрим».
Изучение данных мониторинга позволило установить также, что с 1992 по 1994 год аргументация противников права наций на самоопределение из «демократического» лагеря не претерпевала никакого обогащения, а с 1995 по 1998 год эта аргументация во все возрастающих объемах подвергалась расширению за счет инкорпорирования «патриотических», шовинистических, националистических и ксенофобских идеологем. В 1998 году, по данным мониторинга группы Е. Милиевской, было уже практически невозможно отличить выступление против права наций на самоопределение, сделанное номенклатурным «демократом» от аналогичного, сделанного номенклатурным «патриотом». Сама группа проводила такое разделение исключительно по формальному признаку партийной и/или идеологической принадлежности, специально оговаривая условность такого разделения.
Мониторинг показал также, что все собственно «демократические» обоснования отказа от права наций на самоопределение, сформулированные и выдвинутые еще в 1992 году, сводятся к шести постулатам.
Интересно, что все шесть эти постулата можно найти в одной из первых отмеченных мониторингом попыток создать «демократическое» теоретическое обоснование отказа от права наций на самоопределение. Речь идет о статье Александра Александрова «Самоопределение нации и российская конституция», опубликованной в газете «Экспресс-Хроника» (№ 10 за 1992 год). С тех пор сформулированные в этой статье шесть принципов лишь уточнялись и совершенствовались в формулировках, но сам список так и не подвергся расширению.
***
Итак, собственно «демократическая» аргументация против принципа права наций на самоопределение сводится к шести основным постулатам:
1) право наций на самоопределение — это «выдумка большевиков» («порождение марксистской идеологии») и уже на этом основании должно быть отброшено;
2) принцип права наций на самоопределение исходит из ложной посылки, будто нация является верховным носителем суверенитета; на самом деле верховным носителем суверенитета является народ (совокупность всего населения данного государства без разделения по национальному признаку), который и обладает правом на самоопределение;
3) верховным носителем суверенитета является не нация, а государство; а демократическим методом решения государством внутренних политических проблем является принцип разделения властей;
4) права личности выше прав нации, следовательно, верховным носителем суверенитета является личность. Следовательно, понятие права наций на самоопределение должно быть заменено понятием самоопределения личности.
5) принцип права наций на самоопределение «устарел»; это эмпирически доказано тем, что он «преодолен» во всех развитых западных государствах, как унитарных (европейских), так и федеративных (США, Германия) — и именно это «преодоление» является основой их стабильности и процветания;
6) самоопределение наций не является методом решения национальных проблем цивилизованным путем, цивилизованным способом решения национальных проблем является национально-культурная автономия.
***
Рассмотрим вышеприведенные шесть аргументов подробнее.
Итак, первый тезис — о «большевистском», «марксистском» (и оттого, дескать, ложном) происхождении рассматриваемого принципа права наций на самоопределение. Не вдаваясь даже в обсуждение вопроса о том, может ли сама принадлежность той или иной идеологемы к марксизму рассматриваться в качестве обоснования «неистинности», укажу на грубо пропагандистский, ненаучный характер этого «аргумента». Он способен действовать только на изначально антикоммунистически настроенную и/или политически безграмотную аудиторию. Любому человеку, обладающему минимальными познаниями в области истории политических учений, известно, что принцип права наций на самоопределение был сформулирован буржуазной политической мыслью задолго до Маркса (и уж тем более до большевиков) в процессе выработки теоретического оружия против принципов феодального государственного права, в частности, принципа, провозглашавшего монарха носителем суверенитета, и принципа «коронного владения». Право наций самим решать свою судьбу ясно изложено уже в Декларации независимости США (1776) и в Декларации прав человека и гражданина (1789), а развернутая теория «национального государства» изложена Фихте в «Речах к немецкой нации» (1808), в то время как Маркс родился в 1818 году. Можно, конечно, имея желание, попытаться записать, скажем, Томаса Джефферсона (как основного автора Декларации независимости) или Иоганна Готлиба Фихте в «марксисты», но для этого потребуется представить какие-то экстраординарные, даже сенсационные доказательства.
Очевидно, таким образом, что данный аргумент является если не прямо демагогическим, то как минимум невежественным или некорректным.
Другое дело, что в программе РСДРП действительно присутствовал пункт о «праве наций на самоопределение», и Ленин отчаянно отстаивал этот принцип в полемике со сторонниками национально-культурной автономии. Такое внимание к национальному вопросу было вполне естественно для оппозиционной партии в многонациональной стране, какой являлась Российская империя, особенно если учесть, что с правами наций в царской России, мягко говоря, не очень-то считались (вспомним хотя бы отказ признавать само существование украинской и белорусской наций или 650 дискриминационных законов в отношении еврейского населения). Но, во-первых, пункт о «праве наций на самоопределение» не был специфически большевистским и даже специфически марксистским (сторонники национально-культурной автономии, с которыми полемизировал Ленин, тоже были марксистами и иногда даже большевиками), а во-вторых, как раз марксистская доктрина требовала последовательного классового подхода ко всем социальным вопросам, включая и национальный. Поэтому Ленин, как известно, в конце концов высказался за использование в вопросе о праве наций на самоопределение классового и диалектического подхода (в соответствии с марксистским требованием анализа конкретной ситуации в конкретном месте и времени) — то есть заявил о поддержке самоопределения наций там и тогда, где и когда это ведет к объединению трудящихся, и против такого самоопределения там и тогда, где и когда это ведет к их разъединению. Строго говоря, Ленин вел себя как сугубый прагматик (что вообще ему было присуще в политике). Бухарин же шел еще дальше в проведении классового принципа и прямо писал, что нужно говорить не о праве наций на самоопределение, а о «праве трудящихся классов». Под «трудящимися классами» Бухарин имел в виду «пролетарские и полупролетарские массы» и утверждал: «Мы говорим не о праве наций на самоопределение, а о праве на отделение трудящихся классов каждой нации»[1].
На практике большевики, надо признать, отступали от чисто классового подхода, что выразилось в таких известных фактах, как признание права Финляндии, Украины, Польши, Белоруссии, прибалтийских республик и так далее на самоопределение. Впрочем, нельзя не учитывать и того, что большевики (как центральная российская власть) осознавали, что вынуждены выплачивать своего рода «контрибуцию» за предыдущую царскую политику национального угнетения, во-первых, и были ориентированы на мировую революцию, во-вторых. А «с точки зрения мировой революции», непринципиально, возьмет ли власть восставший пролетариат в независимой Финляндии или в Финляндии, входящей составной частью в Российскую Федерацию.
Прагматизму и трезвому подходу большевиков в национальном вопросе в досталинский период можно иногда позавидовать. Во-первых, большевики справедливо полагали, что народы, испытывавшие национальное угнетение в царской России, являются потенциальными союзниками революции, — и применяли принцип права наций на самоопределение как мощное оружие в деле легитимизации новой власти (речь в данном случае идет о социологической легитимизации, то есть о создании такого положения, когда население не отвергает существующую власть и не борется с нею). В частности, можно указать на такие малоизвестные (в отличие от финляндского) примеры применения принципа самоопределения на практике, как референдумы по вопросу о национальном самоопределении в тех или иных районах Поволжья в годы Гражданской войны. Например, по соглашению между правительством РСФСР и правительством Башкирской АССР от 23 марта 1919 года был проведен опрос населения шести волостей Златоустовского уезда и четырех волостей Уфимского уезда, в соответствии с результатами которого и было произведено определение границ и национально-территориальное размежевание между РСФСР и Башкирской АССР. Или, например, 27 мая 1920 года декретом ВЦИК и СНК было установлено, что впредь до свободного волеизъявления граждан, проживающих на территории Белебеевского и Бирского уездов, вопрос о вхождении их в состав Татарской АССР должен временно оставаться открытым. Хотя, напоминаю, шла Гражданская война, и, естественно, существовал большой соблазн решить все вопросы административным путем. (Кстати, по результатам проведенных референдумов Бирский и Белебеевский уезды так и не вошли в состав Татарской АССР, а по сию пору входят в состав Башкирии.)
Можно, впрочем, привести и обратный пример: Нагорный Карабах. Первоначально — в декабре 1920 года — и Советская Россия, и Рабоче-крестьянское правительство Азербайджана безоговорочно признали Нагорный Карабах, Зангезур и Нахичевань «составной частью Армянской Социалистической Республики»[2]. Такая позиция объяснялась тем, что отношение местного населения к вопросу о самоопределении было выражено еще в 1918 году — и вплоть до советизации в 1920-м армянское население успешно отбивало все попытки мусаватистов и турецкой армии установить контроль над этими территориями.
Однако в июле 1921 года, после ультиматума СНК Азербайджанской ССР, угрожавшего отставкой правительства, Кавказское бюро ЦК РКП(б) при участии наркомнаца Сталина приняло решение (правда, лишь со второй попытки) о включении Нагорного Карабаха и Нахичевани в состав Азербайджанской ССР — при полном игнорировании мнения населения Нагорного Карабаха и Нахичевани. Опять-таки большевики в 1921 году могли считать это решение непринципиальным в свете мировой революции, которая должна была случиться, по их мнению, в ближайшем будущем. Но последствия этого решения мир наблюдал уже в конце 80-х — начале 90-х годов XX века.
Сталин, который, как известно, был «специалистом по национальному вопросу», никогда не забывал примата классового подхода в решении национальных вопросов — и когда ему понадобилось ограничить право наций на самоопределение, он изящно подвел под это ограничение «классовую базу»: «Кроме права народов на самоопределение, — сказал товарищ Сталин, — есть еще право рабочего класса на укрепление своей власти, и этому последнему праву подчинено право на самоопределение. Бывают случаи, когда право на самоопределение вступает в противоречие с другим, высшим правом, — правом рабочего класса, пришедшего к власти, на укрепление своей власти. В таких случаях, — это нужно сказать прямо, — право на самоопределение не может и не должно служить преградой делу осуществления права рабочего класса на свою диктатуру. Первое должно отступить перед вторым»[3].
Конечно, никакой «власти рабочего класса» в СССР при Сталине не было, но «марксистский декорум» был соблюден.
***
Вторым тезисом — и тезисом часто повторяющимся — является утверждение о ложности самого принципа права наций на самоопределение, поскольку верховным носителем суверенитета является не нация, а народ.
Очевидно, в тех случаях, когда речь не идет о демагогии и сознательной подмене тезиса, мы сталкиваемся с недоразумением (отчасти лингвистического, отчасти исторического характера). Лингвистическая ловушка в данном случае объясняется традиционно двойственным переводом интернационализма «nation» на русский — то есть и как «нация», и как «народ» (что, впрочем, естественно, поскольку восходит к лат. natio).
Известная путаница в терминах возникает с момента появления самого принципа права наций на самоопределение, то есть со времен Первой Американской революции (иначе — Войны за независимость североамериканских колоний) и Великой Французской революции. Отцы-основатели США, говоря от имени «народа Соединенных Штатов», употребляли то слово «nation», то слово «people», вовсе не задумываясь об «этнической» окраске первого термина и «географической» — второго. Они осознавали, конечно, что «people» — это скорее «население», а не «народ» (topeople— населять, заселять), и что коренное население Северной Америки — индейцы — относятся к каким-то другим нациям (знакомый всем по романам Фенимора Купера «Союз пяти племен» по-английски, собственно, называется «FiveNations»), но выводили, разумеется, индейцев за скобки цивилизации и права (кто не гражданин и не собственник, тот и не может быть составной частью «американской нации»). Более того, «отцы-основатели» были уверены, что на территории их штатов никаких индейцев не было и нет, — Томас Джефферсон в «Общем обзоре прав Британской Америки» так прямо и писал: «Колонии были созданы в необитаемой части Америки»[4]. Аналогичным образом в состав «американской нации» не включались и негры — рабы не были гражданами, следовательно, не могли быть частью нации (американцы и по сию пору, говоря «thenation», имеют в виду «граждане США»).
Проблемы с американскими индейцами и неграми (коренными американцами и афро-американцами, как пишут теперь в Штатах по правилам политкорректности) возникнут у американских властей позже. На момент провозглашения и реализации права североамериканской нации на самоопределение, действительно, не было никаких оснований считать население разных британских североамериканских колоний представителями разных наций: средний житель Мэриленда этнически, лингвистически, культурно, ментально и даже конфессионально ничем не отличался от среднего жителя Делавэра. Собственно, и сегодня средний житель того же Делавэра ничем не отличается от среднего жителя, скажем, Висконсина, что дает право Конституции США рассматривать народ США как единую нацию.
Аналогично обстояло дело и во Франции. Французская революция, которая ввела в употребление — как политический термин — конструкцию «французская нация», смело чередовала слова «nation» и «peuple» (отдавая, впрочем, приоритет словосочетанию «lepeuplefrançais» — почему американцы до сих пор пишут «французская нация» исключительно как «theFrenchpeople», притом, что презрительное прозвище англичан — «нация лавочников» — звучит, конечно, как «thenationofshopkeepers»).
В состав «единой французской нации» включалось, естественно, все население Франции, которому революция предоставила равные права, — независимо от происхождения и вероисповедания. В состав «французской нации» оказались включены и баски, и бретонцы, и корсиканцы. Проблемы, с которыми республиканские власти столкнулись в Вандее или на Корсике, были, помимо прочего, связаны с тем, что само население Бретани и Корсики себя «французской нацией» не считало, — и тем легче было вести на инокультурных и иноязычных территориях контрреволюционную пропаганду!
Корсиканцы, как известно, смирились со своим «французским» статусом уже при Наполеоне (что напоминает аналогичные настроения в Грузии при Сталине) — корсиканцы считали себя скорее завоевателями Франции, чем наоборот, раз корсиканец сидит на французском престоле. Не случайно и то, что именно корсиканец Наполеон, всю жизнь говоривший по-французски с выраженным акцентом (как Сталин по-русски), смог договориться с мятежной Вандеей.
Собственно, если заглянуть в современную западную справочную литературу, то мы обнаружим унаследованную от Первой Американской и Великой Французской революций характеристику нации как совокупности граждан какого-либо государства вне зависимости от их этнического происхождения. Поскольку в XVII-XIX веках возникновение таких наций было сопряжено именно с возникновением национальных государств (то есть мононациональных, часто за счет поглощения малых народов большими — кто сегодня во Франции вспомнит об авиньяках или нормандцах?), то как раз Запад дал пример совпадения нации с народом.
Поэтому, конечно, нелепа ссылка не на нацию, а на народ как на носителя верховного суверенитета: применительно к суверенитету «нация» и «народ» — это одно и то же. Положение о народе как о носителе суверенитета вообще является тезисом политическим — и возникло оно в процессе борьбы с абсолютизмом. До эпохи буржуазных революций сувереном (то есть и носителем верховной власти, и источником ее) был монарх — и власть его мыслилась именно неограниченной. Такое представление восходило к классическому определению суверенитета как «высшей, абсолютной и полной власти»[5], данному еще в 1576 году советником Генриха III Жаном Боденом в его знаменитых «Шести книгах о политическом сообществе» (название это на русский обычно буквалистски — и потому неверно по существу — переводится как «Шесть книг о Республике»).
Передавая суверенитет народу (нации), то есть провозглашая народ (нацию), а не монарха источником власти, буржуазные революции XVII-XIX веков решали задачу идеологического и теоретического обоснования своей практической деятельности, противоправной с точки зрения действовавших тогда законов. Источником законов был в конечном счете монарх — как носитель суверенитета, но если лишить монарха суверенитета, то делегитимизируется и монархическое законодательство. Суверенитет нации, таким образом, есть право народа самостоятельно выбирать то или иное общественное устройство. Поэтому именно так — как право на самостоятельный выбор своего социального, политического и экономического устройства — формулируется право наций на самоопределение в международных документах, включая Устав ООН и резолюции Генеральной Ассамблеи ООН[6].
***
Третий тезис является почти точной копией второго — с той разницей, что на место народа в нем поставлено государство. В отличие, впрочем, от предыдущего этот тезис можно считать идеологически переходным, поскольку он воспроизводит не «демократическую», а «патриотическую», государственническую логику, ставя над прочими субъектами политики государство. Показательно, что именно этот тезис со временем становится основным, вытесняющим все прочие.
В части случаев, когда мы сталкиваемся с выдвижением этого тезиса «демократическими» кругами, мы опять имеем дело с лингвистическим недоразумением: а именно, с таким переводом термина «nation», который, собственно, значит «государство». В сугубо научной политологической литературе переводчики с отчаяния уже пишут «нация-государство» (такой смысловой уродец постоянно встречается, например, в журнале «ПОЛИС/Политические исследования»).
Действительно, когда американцы, скажем, говорят «thisnation», это значит «США», «наша страна (государство)». Когда американцы пишут «national», они сплошь и рядом имеют в виду «федеральный», то есть центральный, стоящий над штатами. «Lawofnations» по-английски значит вовсе не «право наций», а «международное право». И так далее. Иногда дело доходит до смешного: «nationaldebt» значит «государственный долг»; если речь идет о внутреннем государственном долге, то это, вопреки названию, задолженность государства перед нацией.
Самым известным случаем такого употребления термина «нация» является, естественно, Организация Объединенных Наций, которая, как нетрудно заметить, объединяет вовсе не нации, а государства. Однако не только в английском (где это естественно), но и во всех других языках ООН фигурирует именно как объединение наций (включая романские, где такое понимание термина «нация» нельзя считать характерным — ср. французское OrganisationdesNationsUniеs, испанское NaсionesUnidas; во французском скорее можно было ожидать «обратной» экспансии, учитывая все смыслы слова «Etat»). Смешение понятий «нация (народ)» и «государство» в XX веке особенно хорошо видно в немецком, где «ООН» звучит как «dieVereintenNationen», а Лига Наций — как Völker—Bund!
Под этой лингвистической путаницей лежит восходящее опять-таки к эпохе буржуазных революций представление о неразрывной связи наций с государственным строительством. Борьба с европейскими монархиями была одновременной борьбой за национальные государства. В результате в Западной Европе сложилось представление о нации как о народе, организовавшем государство на своей территории (или, в крайнем случае, неизбежно организующем такое государство в будущем). Представление о внутренней связи нации и государства без труда обнаруживается у любого классика политической мысли — хоть у Энгельса, хоть у Питирима Сорокина. Возникает формула «одна нация — одно государство».
Нетрудно, однако, заметить, что этот принцип не соответствовал факту наличия колониальных империй. И действительно, ряд авторитетов (скажем, П. Манчини или Н. Данилевский) отказывались распространять этот принцип на «нецивилизованные народы», а французская политическая мысль упорно отказывалась считать корсиканцев нацией потому, что никогда не существовало отдельного корсиканского государства. К настоящему времени такие представления, конечно, изжиты: резолюция Генеральной Ассамблеи ООН прямо говорит о праве «каждой большой и малой нации» на самоопределение[7].
Другая смысловая (и лингвистическая) ловушка обнаруживается, когда речь ведется о государственном суверенитете. Представление о государственном суверенитете — положение международного права. Государственный суверенитет, собственно, означает равноправие государств — субъектов международных отношений, самостоятельность и верховенство каждого государства во внутренних делах страны и независимость во внешних. Такое понимание государственного суверенитета никак не мешает, а напротив, прекрасно сочетается с представлением о нации (народе) как верховном носителе суверенитета (то есть с понятием национального суверенитета) — как, впрочем, и с представлением о монархе как носителе верховного суверенитета.
Существует, безусловно, конфликт между таким представлением о государственном суверенитете, которое выражается в понятии нерушимости государственных границ и понятии целостности национальной территории, и принципом права наций на самоопределение, если проводить его последовательно там, где мы имеем дело с многонациональным государством. Более того, существует и конфликт между государственным суверенитетом (в той его части, которая трактует как незаконное всякое вмешательство во внутренние дела) и современным международным правом (включая Устав ООН), которое трактует нарушение прав человека и геноцид как вопросы, не могущие считаться внутренним делом одного государства.
Говоря иначе, ООН как система международной безопасности не только де-факто, но и де-юре ограничивает государственный суверенитет. Помимо того, простое развитие событий в конце XX века показало, что в конфликте между принципом нерушимости границ и принципом права наций на самоопределение последний берет верх над первым. Нерушимость границ в Европе была гарантирована и Ялтинскими, и Хельсинкскими соглашениями. Ну, и где сегодня ГДР, чьи границы — по Хельсинкским соглашениям — были «нерушимы»? Поглощена ФРГ. Где Чехословакия, Югославия, Советский Союз с их «нерушимыми границами» и «территориальной целостностью», гарантированными Ялтой и Хельсинки? Вместо них возникли национальные государства.
Правительства некоторых западных стран, проанализировав эту тенденцию, сделали выводы — и французское правительство пошло на уступки корсиканским «сепаратистам», а британское правительство вступило в переговоры с «временной» ИРА, вопреки собственным постоянным заявлениям, что с «временными», как с террористами, британское государство переговоров не ведет и вести никогда не будет. Собственно, аргументация той части британского истеблишмента, которая настояла на переговорах с «временной» ИРА, известна и очень показательна: «Сегодня в Ольстере католиков 48%, через 10 лет их будет большинство. Кто тогда помешает Ирландии объединиться, как объединилась Германия?»
В международном праве существует точка зрения, согласно которой между принципами территориальной целостности и нерушимости государственных границ и принципом права наций на самоопределение вообще нет противоречия, поскольку принципы территориальной целостности и нерушимости государственных границ лежат в сфере межгосударственных отношений, то есть направлены против попыток одного государства изменить в одностороннем порядке границы с другим государством в свою пользу и аннексировать часть территории другого государства. То есть внутренние конфликты (конфликты «центра», «метрополии» с «автономистами», «сепаратистами») вообще не подпадают под действие этих принципов. Не случайно неоднократные попытки отдельных государств (в основном колониальных держав) воспрепятствовать обсуждению и принятию в ООН решений, касавшихся такого рода конфликтов, неизменно отвергались Организацией Объединенных Наций. Даже представители самих колониальных держав (например, видный авторитет в области международного права Я. Броунли) отмечали, что поскольку право наций на самоопределение является неотъемлемым и не подлежащим ни при каких условиях дезавуированию, в отношении случаев, связанных с этим правом, пункт 7 статья 2 Устава ООН (запрещающий вмешательство во внутренние дела других государств) не действует[8].
Разумеется, внутреннее законодательство практически всех стран (включая Россию) трактует понятие «территориальной целостности» по-другому — и именно повсеместность такой правовой коллизии объясняет ее неразрешенность до сих пор.
Что же касается апелляции к разделению властей, то, как правило, авторы при этом говорят о двух разных вещах. В одном случае имеется в виду, что любая малая нация в состоянии избрать в общий (федеральный, центральный) законодательный орган своих представителей, которые и будут отстаивать интересы этой нации перед исполнительной властью. Очевидно, однако, что это — слабое утешение, если, скажем, в 200-местном парламенте той или другой национальной территории отводится 2, 5 или 10 мест (в соответствии с численностью населения). Никогда голоса этих 2, 5 или 10 депутатов не возобладают над голосами большинства. Такое «решение» национального вопроса, как известно, предлагал еще кайзер Вильгельм II в начале XX века — и современная ему литература, разоблачавшая это предложение, поистине необозрима.
В другом случае речь идет о том, что в политологии называется «делимостью суверенитета». Вопрос о делимости суверенитета в федеральном государстве (собственно, суверенитет «делят» центр и субъекты федерации) возник опять-таки в связи с образованием США и разрабатывался еще «отцами-основателями» США Александром Гамильтоном и Джеймсом Мэдисоном. Существует несколько концепций «делимости». Наиболее распространенной является «дуалистическая доктрина», согласно которой нет суверенитета центра без суверенитета субъектов федерации и наоборот. Строго говоря, в каждой из существующих в мире федераций воплощается в жизнь собственная концепция «делимости». Но дело в том, что вопрос о делимости суверенитета возникает лишь после того, как нации реализовали свое право на самоопределение — то есть добровольно и без принуждения извне решили образовать федерацию.
***
Если два предыдущие постулата отчасти связаны с лингвистическими недоразумениями, то следующий, четвертый, аргумент прямо является следствием языкового невежества и лингвистической ошибки. Речь идет о самоопределении личности.
Права человека (права личности) рассматриваются в современном международном праве как права если не приоритетные, то по меньшей мере равные правам нации (народа). Но права нации (народа) — в частности, право на самоопределение — суть всего лишь коллективные права человека. (Религиозно-мистические трактовки понятия «нация» в данном тексте, естественно, я не рассматриваю.) Следовательно, покушения на право нации (народа) на самоопределение — это массовые нарушения прав человека.
Но все дело в том, что понятия «самоопределение личности» и «самоопределение нации (народа)» вообще относятся к совершенно разным областям! В первом случае мы имеем дело с термином психологии, во втором — политологии. Использование одного и того же термина в разных науках, естественно, не означает идентичности понятий (скажем, «регенерация» в теплотехнике, металлургии и биологии означает совершенно различные процессы; желающие могут также повеселиться несовпадением термина «транскрипция» в биологии, филологии и музыке).
Точно так же и термином «самоопределение» в психологии и политологии (политической философии) обозначают разные понятия: в политологии (политической философии) «самоопределение» означает само-утверждение, само-зависимость (независимость от воздействия извне), реализацию права на суверенитет; в психологии же самоопределение означает выбор из наличных вариантов, занятие определенной (самостоятельной) позиции.
Сам термин «самоопределение» пришел в русский язык из немецкого во времена, когда ни психология, ни политология еще не выделились из философии в самостоятельные дисциплины, — и был простой калькой с немецкого «Selbstbestimmung». Если бы произошло заимствование из других языков — не было бы никакой путаницы. В английском, когда говорят о самоопределении народов (наций), пользуются термином «self-determination», а когда говорят о самоопределении личности (группы граждан) — термином «constitute one(them)self»; во французском, соответственно, «auto-détermination» и «disposerdesoi»; в испанском — «autodeterminación» и «determinarsuposición».
Поневоле вспомнишь о Канте, который утверждал, что каждый язык отражает самостоятельную философскую категорию, и о Вильгельме фон Гумбольдте, который доказывал, что в еще большей степени это справедливо в приложении к каждому отдельному народу (нации)!
Смешение понятий в нашем случае приводило «демократических» авторов к забавным выводам. Скажем, в качестве «положительного» примера замены самоопределения нации самоопределением личности приводился Брайтон-Бич! При этом Брайтон-Бич рассматривался именно как русское поселение, положительный пример именно для русских. Хотя вроде бы все мы знаем, что Брайтон-Бич — это поселение советской эмиграции (то есть эмигрантов не только из России, а со всей территории бывшего Советского Союза), а по национальному признаку — преимущественно еврейской эмиграции. Почему евреям, живущим в Брайтон-Бич, вдруг было отказано в их неотъемлемом праве быть евреями, мне непонятно. То, что в США еврей — это религиозное понятие (иудей, член JewishCommunity) и то, что американцы, не разобравшись и не стремясь разобраться в таких «деталях», зовут жителей Брайтон-Бич «рашнз», еще не аргумент.
Как раз на примере Брайтон-Бич легко показать, чем политологическое понимание самоопределения отличается от психологического. Жители Брайтон-Бич каждый по отдельности самоопределились психологически, выбрав себе конкретное место жительства. Но политологическое понимание самоопределения предполагает, что жители Брайтон-Бич имеют не только право на уважение со стороны других граждан своего образа жизни и языка общения (что имеет место в действительности), но и, например, на введение на территории Брайтон-Бич языка общения как государственного (в случае Брайтон-Бич это может быть иврит, идиш, русский, украинский или любой набор оных). Политологически самоопределение предполагает также право жителей Брайтон-Бич на создание собственных законов (вплоть до конституции), собственных исполнительных, законодательных и судебных органов, введение собственных валюты, налогов, таможни, армии, полиции, государственной религии, установление государственных границ и даже формы государственного правления (теократической монархии, например). Вот только разрешат ли им сделать все это власти США?
Право наций (народов) на самоопределение потому и относится к правам человека, что дает гарантию от дискриминации (даже косвенной) личности по национальному признаку, то есть от национального неравенства, национального угнетения. Разумеется, этот принцип должен проводиться последовательно по отношению ко всем народам (нациям), но это уже вопрос демократичности институтов власти, а не вопрос совершенства или несовершенства самого принципа самоопределения наций.
***
Пятый постулат, гласящий, что в развитых странах Запада право наций на самоопределение «преодолено», строго говоря, неверно сформулирован. Не «преодолено», а осуществлено. Американский народ, например, осуществил это право в ходе Войны за независимость (Первой Американской революции) — и осуществил его путем создания Соединенных Штатов, в которых один народ, исторически населявший несколько государств (британских колоний), во-первых, выбрал независимость от метрополии, во-вторых, отказался от монархии в пользу республики, а в-третьих, объединил свои государства в федерацию.
Аналогично обстоит дело и в Европе, где сплошь созданы национальные государства. Если какое-то право уже реализовано (и, важно отметить, на него более никто не покушается), то оно, действительно, становится неактуальным. На повестке дня в Европе — «европейское единство», но создание «единой Европы» происходит не вопреки, а в соответствии с правом наций на самоопределение: это добровольная интеграция, нет ни одного примера насильственного навязывания европейской интеграции какой-либо европейской нации.
Показательно, что именно в бывших метрополиях бывших мировых колониальных империй национальный вопрос оказался не разрешен до конца, то есть не «преодолен». Французские власти, например, вплоть до 1982 года отказывались признавать полиэтничность страны, то есть существование таких наций, как бретонцы, корсиканцы, эльзасцы и так далее (исключение делалось для басков, которые рассматривались как «пограничное население», подобно итальянцам, живущим в пограничных с Италией департаментах). В 50-е даже проводилась политика активного офранцуживания национальных меньшинств. К началу 80-х ее провал стал очевиден — как стало очевидным и то, что эта политика привела лишь к усилению сепаратистских и автономистских настроений и созданию боевых организаций в Бретани и на Корсике. В результате в 1982 году Франция официально признала существование «коренных этнических меньшинств», их языков и культуры; в школах введено изучение корсиканского, каталанского, баскского, бретонского, фламандского, эльзасского и окситанского языков и диалектов; созданы «этнические» программы на радио; развивается книгоиздательство на «этнических» языках. Корсика вообще добилась ограниченной автономии (в области образования, культуры, радиовещания). Совсем недавно, 21 июля 2000 года, французское правительство «капитулировало» перед Фронтом национального освобождения Корсики (FLNC), согласившись предоставить острову широкую автономию. В числе причин назывались не только неспособность справиться с корсиканскими автономистами силовыми методами, не только тот факт, что расквартированные на острове специальные антитеррористические подразделения стали выходить из-под контроля властей (один из таких «эксцессов» даже привел к смещению префекта Корсики Бернара Бонне и парламентскому кризису[9]), но и необходимость как-то реагировать на выводы, сделанные в 80-е — 90-е годы прикладными общественными дисциплинами. В частности, антропологические и генетические исследования, проводившиеся на Корсике, показали, что корсиканцы не только по языку и культуре, но и антропологически и генетически очень далеко отстоят от французов и являются близкими родственниками сардов. Стало ясно также, что корсиканцы, несмотря на все волны колониальных завоеваний — начиная от финикийцев и кончая французами, — действительно являются автохтонным населением, прямо восходящим к корсам и антропологически родственным докельтскому населению Балеарских островов и, видимо, этрускам. Даже по распространенности групп крови, набору антигенов тканевой совместимости и набору болезней корсиканцы сильно отличаются от французов, но зато близки к сардам и сицилийцам[10].
Похожим образом и британское правительство вынуждено было в конце концов пойти на расширение автономии Шотландии и Уэльса и на переговоры со всеми католическими организациями в Ольстере (включая Шинн фейн и «временную» ИРА). Относительно Северной Ирландии надо иметь в виду, что конфликт, подающийся обычно в СМИ как межконфессиональный, на самом деле является межнациональным: ни для кого в Ирландии не секрет, что ольстерские католики — это ирландцы (коренное население острова), а протестанты — потомки англо-шотландских переселенцев, которые сами себя считают (и называют) англичанами.
В послефранкистской Испании национальный вопрос был отчасти решен предоставлением автономии пяти областям: Стране Басков, Каталонии, Галисии, Андалусии и Канарским островам. Правительство А. Суареса пошло на автономизацию и признание полиэтничности Испании (подобно французским властям, изобретшим термин «коренные этнические меньшинства» для обозначения малых наций, испанские власти ввели в официальное употребление для обозначения коренных некастильских этносов термин nacionalidades— «национальности») только под влиянием факта быстрого усиления «автономистов» и «сепаратистов». Автономизация Испании в целом сняла остроту национального вопроса в Андалусии, Галисии и на Канарах (где не имелось длительной традиции национально-освободительной борьбы), но не в Стране Басков и не в Каталонии. Каталония сегодня де-факто пользуется более широкой автономией, чем это предусмотрено в испанской конституции, а в Стране Басков ЭТА по-прежнему ведет вооруженную борьбу за создание независимого баскского государства.
Точно так же не решен национальный вопрос в Бельгии — именно из-за пренебрежения принципом самоопределения наций. Глубокий раскол Бельгии по национальному и языковому признаку (то есть на валлонов-франкофонов и говорящих на диалектах нидерландского фламандцев) был заложен еще в ходе Бельгийской революции 1830 года, ликвидировавшей зависимость от нидерландской короны и фактически осуществленной силами буржуазии промышленно развитых южных (валлонских) провинций. Неравноправное положение аграрного фламандского Севера как-то сглаживалось до тех пор, пока Бельгия была «малой империалистической державой» (метрополией с колониями). Но после ликвидации колоний «фламандская проблема» превратилась в хроническую, разрыв между двумя основными нациями в стране постоянно углубляется. Все попытки искусственно создать единую «бельгийскую нацию» оказались безуспешными.
В похожую ловушку загнали себя американцы, когда отказались инкорпорировать в состав американской нации негров и индейцев (по отношению к первым предполагалось, что рабство будет существовать вечно, а вторых, судя по всему, надеялись полностью истребить). Даже после Второй Американской революции (Войны Севера с Югом) негритянское население (а затем и мексиканское — на отторгнутых у Мексики территориях) было поставлено в положение людей «второго сорта», то есть лишено гражданских прав или ограничено в правах. В результате сегодня, несмотря на все усилия, предпринимаемые с 60-х годы, лишь небольшая, наиболее преуспевающая часть негров может считаться включенной в состав американской нации, в то время как большинство рассматривает себя как «BlackNationBrotherhood», нацию афро-американцев.
Индейцы же, объективно принадлежащие к разным коренным народам, с тех же 60-х, с момента возникновения Движения американских индейцев (ДАИ), быстро консолидируются в единую нацию, рассматривающую белых американцев как «оккупантов». Аналогично развивается и ситуация с «чиканос» (испано-американцами). Специалисты, изучающие миграционные потоки в США, утверждают даже, что наметилась тенденция к созданию «белых», «черных» и «испанских» штатов (и «корейско-китайских», «вьетнамских», «пуэрто-риканских» и тому подобных графств). Флорида, например, рискует превратиться в середине XXI века в «кубино-доминиканский» штат, Луизиана, как пылесос, втягивает в себя со всех США выходцев с Гаити, Мартиники, Гваделупы, Французской Гвианы, Суринама и Нидерландской Вест-Индии. И так далее.
Именно игнорирование права франко-канадцев британскими колониальными властями создало «квебекский вопрос». Не случайно во французских школах в Квебеке (в отличие от английских) учат, что Канада — многонациональная страна и основные нации Канады следующие: англо-канадцы, франко-канадцы, индейцы, эскимосы и… духоборы.
Таким образом, и этот «аргумент» против права наций на самоопределение оказывается несостоятельным. В развитых западных странах право нации на самоопределение либо реализовано на практике, то есть не «преодолено», а осуществлено, либо, с точки зрения каких-то наций, не реализовано — и потому никак не может считаться «устаревшим».
***
Наконец, последний постулат — о национально-культурной автономии (или, как писали в XIX- начале XX века, «культурно-национальной»). Национально-культурная автономия, действительно, является одним из способов решения национального вопроса. Но ни в коем случае не панацеей.
Национально-культурная автономия хорошо подходит для удовлетворения национальных чаяний таких народов, которые живут в рассеянии или вне своего национального государства (то есть для диаспоры) — для евреев, армян и цыган в Европе и Америке, китайцев и индийцев в Азии и Латинской Америке, арабов в Южной и Восточной Африке и тому подобных. Но даже и в этом случае легко обнаруживаем ограниченность национально-культурной автономии как метода: евреи, например, не удовлетворились почти повсеместно предлагавшейся им после Второй мировой войны национально-культурной автономией, а создали собственное независимое государство — Израиль (кстати сказать, это именно Израиль, а не СССР, вопреки известному определению Геллера и Некрича, можно назвать «утопией у власти» — это именно воплощенный в реальность (насколько это возможно, конечно) утопический роман Теодора Герцля «Alt-Neuland»).
Говоря иначе, национально-культурная автономия может решить национальный вопрос только в ограниченном числе случаев (например, при отсутствии национальной территории) и только тогда, когда нация не выдвигает требований национально-территориальной автономии или создания независимого государства. Национально-культурная автономия предлагалась в послефранкистской Испании и андалузцам, и галисийцам (национально-территориальную автономию первоначально предполагалось предоставить только баскам и каталонцам), но ни галисийцы, ни андалузцы не удовлетворились национально-культурной автономией — и вынудили центральную власть уступить. Франко-канадцы издавна пользовались национально-культурной автономией, но в 60-е годы поставили вопрос о национально-территориальной автономии (тогда власти ответили полицейскими дубинками; разумеется, это не помогло). Теория «национально-культурной автономии» вообще была разработана в австрийских марксистских и социал-демократических кругах (в первую очередь Карлом Реннером и Отто Бауэром) в качестве метода решения национального вопроса в Австро-Венгерской империи. Народы Австро-Венгрии, как известно, отказались принять такое решение национального вопроса — и империя развалилась. Можно привести еще десятки примеров.
Как раз национально-культурная автономия хорошо демонстрирует общий принцип: если какая-либо нация в процессе развития национального самосознания продвинулась до такой стадии, что требует большего, чем ей согласна предоставить метрополия (центральная власть), — борьба будет продолжаться вплоть до удовлетворения требований нации. Армяне Арцаха (Нагорного Карабаха) имели не только национально-культурную, но и национально-территориальную автономию (хотя и редуцированную почти до национально-культурной), но это их не удовлетворило. Точно так же, как не удовлетворила басков автономия Басконии. (Отмечу, кстати, что классическим аргументом против независимости Страны Басков является то, что «крайняя» баскская партия «Эрри батасуна» (после запрета в 1999 году партия была переименована в «Эускаль Херритарок») неизменно получает на выборах меньшинство голосов в баскских провинциях. «Эрри батасуна» («Эускаль Херритарок») традиционно именуется «политическим крылом ЭТА», что неверно, поскольку борьбу ЭТА поддерживает конгломерат из 13 партий. Но принципиально здесь другое: как показали исследования группы барселонских социологов, изучавших абсентеизм в Испании, в баскских провинциях лица, уклоняющиеся от участия в выборах, делают это в основном не потому, что не интересуются политикой, либо разочарованы в кандидатах, либо не нашли себе «подходящего» кандидата (это стандартный набор причин в других провинциях), а потому, что в принципе отрицают право испанского «оккупационного» правительства проводить в Стране Басков выборы по испанским законам. Поскольку абсентеизм в Стране Басков очень распространен, можно сделать вывод, что сторонников ЭТА в Басконии гораздо больше, чем это официально утверждается.[11])
Вообще, самоопределение нации — это не обязательно создание независимого национального государства. Самоопределение — это выбор народом своей судьбы, и таким выбором может быть и национально-культурная автономия. Главное, чтобы выбор был сознательный, свободный, без принуждения. Но нельзя не заметить, что предельным воплощением права наций на самоопределение является создание национального государства. А национально-культурная автономия — лишь первая ступень на пути к национальному государству.
То есть национально-культурная автономия вовсе не является альтернативой самоопределению нации, а всего лишь одним из вариантов такого самоопределения.
***
Итак, все рассмотренные «демократические» аргументы против права народов на самоопределение оказываются либо несостоятельными, либо выдвинутыми по ошибке. Более того, несомненно, что многие из тех, кто их выдвигал и выдвигает, способны, задумавшись, и сами прийти к такому же выводу. Что мешает им это сделать?
Очевидно, сознательный выбор — стремление видеть себя рядом с властью и обслуживать интересы этой власти. А поскольку власть ведет войну в Чечне и не собирается ее прекращать, это и определяет позицию власти в национальном вопросе.
Понятно, какая у нас власть. Вопреки красивым сказкам о «демократической революции», сегодняшняя российская власть — это всего лишь очередной этап деградации предыдущего (то есть советского) режима: Директория, переходящая в Брюмер, клептократия, сменяющаяся бонапартизмом. Даже из того, что партбюрократа, кандидата в члены Политбюро ЦК сменил на посту российского президента жандармский бюрократ, полковник КГБ, нетрудно сделать определенные выводы.
В условиях, когда пространство независимых от власти СМИ постоянно сужается (и «несогласные» рискуют быть выброшены из сферы публичного высказывания мнений), а практически все «демократические» публицисты являются наемными работниками (то есть зависимыми финансово), возникает вполне естественное желание слиться с властью в симфонии или, как выражался по поводу интеллектуалов Ж. Бенда, «бежать вместе с толпой». Идеалы, как обычно, отступают перед интересами, а обязанность интеллигента искать истину — перед умением интеллектуала продавать профессиональные знания.
Этим и объясняется «демократическое» гонение на право наций на самоопределение. Если в 1993 году авторы энциклопедического словаря по политологии, не дрогнув, писали «право на национальное самоопределение признается практически всеми, кто себя искренне считает демократом»[12], то сегодня, подозреваю, те же авторы вряд ли рискнут написать те же слова.
Конечно, они не будут повторять аргументы тех, кто обожествляет государство (и пишет «государство» исключительно с прописной буквы и исключительно пользуясь синонимическим архаизмом — «Держава»), или тех, кто мечтает о «Великой России в границах Российской империи», или тех, кто считает, что «там русская земля, где стоит сапог русского солдата». Нет, они найдут другие аргументы, рассчитанные на другую аудиторию. Сошлются, скажем, как это не раз было, на Конституцию США (действительно, можно ли найти лучший — по правилам «демократической» публицистики — пример?). А в Конституции США, скажем, можно найти раздел 4 статьи 3, который запрещает «образовывать или учреждать новые штаты в пределах юрисдикции другого штата». Чем не доказательство приоритета принципа территориальной целостности и неприкосновенности границ над принципом самоопределения?
Хотя те же люди наверняка знают (как специалисты), что штаты США населены одним народом (нацией) и, строго говоря, являются провинциями (губерниями), считающимися, однако, государствами и обладающими рядом прав и привилегий, типичных для государства. Наверняка они знают и примеры нарушения этого раздела Конституции США. Скажем, когда американцам понадобилось — всего лишь для того, чтобы удержать численный баланс между северными и южными штатами, — «создать новый штат в пределах юрисдикции другого штата», они недрогнувшей рукой это сделали, «вырезав» из штата Нью-Гемпшир штат Мэн! Или, когда американцам понадобилось создать федеральный округ Колумбия, пользующийся де-факто правами штата, они создали округ не на «свободных землях», а «выкроили» по участку территории из штатов Мэриленд и Виргиния!
Конечно, они знают, что право наций на самоопределение относится к категории прав человека и даже более того — в резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 637 (VII) от 16 декабря 1952 года записано, что «право народов и наций на самоопределение является предпосылкой для пользования всеми основными правами человека».
Знают и то, что право наций на самоопределение охарактеризовано в Уставе ООН как необходимое условие для мирных и дружественных отношений между нациями (ст. 55). Знают и то, что в принятой Генеральной Ассамблеей ООН 9 декабря 1981 года Декларации о недопустимости интервенции и вмешательства во внутренние дела государств (резолюция 36/103) на все государства мира прямо возложена обязанность «в полной мере поддерживать право народов на самоопределение, свободу и независимость, равно как и их право вести с этой целью политическую и вооруженную борьбу».
То есть, применительно к России, война в Чечне не может, по международному законодательству, считаться «внутренним делом России» — и только тот факт, что Россия, как постоянный член СБ ООН, способна блокировать принятие Советом Безопасности любых решений, развязывает российскому правительству руки.
Поэтому когда наша «демократическая» номенклатура возмущается вмешательством ООН и СБСЕ в «чеченскую проблему», эта номенклатура ведет себя точно так же, как вела себя наша «коммунистическая» номенклатура, возмущавшаяся вмешательством ООН и ОБСЕ в вопрос о «правах человека в Советском Союзе». Либо надо не подписывать соответствующие международные соглашения, выходить из ООН и СБСЕ — либо играть по общим правилам.
В соответствии с принципом права наций на самоопределение народ Чечни сам, без всякого давления с какой бы то ни было стороны, вправе решать свою судьбу, определять свое государственное, политическое и экономическое устройств, что можно сделать, скажем, путем референдумов. Но никакие референдумы не могут быть проведены под дулами автоматов российских солдат или ваххабитов.
Если чеченский народ захочет жить «под ваххабитами» — это его неотъемлемое право. Если затем чеченцы захотят бороться с ваххабитами — опять-таки они имеют на это все права. Но, повторяю, это должен быть свободный, самостоятельный выбор народа Чечни.
Более того, поскольку границы Чечни нарезаны достаточно произвольно, в республике есть районы (Надтеречный и Шелковской) с инонациональным населением. Население этих районов может и должно иметь право и возможность само выбрать свою судьбу (то есть присоединиться к Чечне, или к России, или, если захочет, провозгласить независимость).
Вот это и есть право народа Чечни на самоопределение. Право это потому и является фундаментальным демократическим принципом, что дает возможность решать свою судьбу самому народу, а не передает решение этой судьбы в руки правительства, президента, парламентариев, партий, церкви, фюрера, наконец.
Поразительно, но у нас те же самые люди, которые жалуются на низкую гражданскую активность населения, на отсутствие в России «подлинного гражданского общества», выступают против самоопределения наций, то есть против этой самой гражданской активности!
Более того, поскольку Россия — далеко не единственная страна, где национальный вопрос не разрешен (как было показано выше, он не разрешен даже в некоторых развитых западных странах), в мире существует, безусловно, большой соблазн «отменить» самоопределение малых наций — и отменить с «демократическим обоснованием». Между тем, всякому грамотному политологу известно, что если какие-либо права нарушаются где-либо по отношению к какой-то одной группе населения, это неизбежно повлечет за собой со временем нарушение этих прав по отношению ко всем остальным группам. Например, если будет признано возможным применять пытки к какой-то узкой группе арестованных (заключенных), то затем пытки неизбежно распространятся на всех арестованных (заключенных). Скажем, в Уругвае в середине 60-х пытали только городских партизан «тупамарос», а кончили пытками всех — до конгрессменов, священников и беременных женщин включительно. И начали с «обычных» избиений, пыток электротоком и дыбой, а кончили такими изуверскими методами, как медленное отрезание сосков у женщин, пытки маленьких детей на глазах у матерей, насилование жен и дочерей на глазах у мужей и отцов, пытки бормашиной, запуск в камеру к политзаключенным голодных крыс, кайманов, тропических муравьев и змей, заталкивание термитов за глазное яблоко и тому подобное (всего свыше 300 способов!).
Точно так же неважно и то, с какой страны начнется наступление на самоопределение наций. Подрыв демократического принципа самоопределения наций подорвет самую основу существующей политической системы в мире. Например, с отказом от этого принципа лишится всякого гуманного теоретического обоснования объединение Германии, так как окажется, что это был не результат осуществления права немецкого народа на самоопределение, а беспринципное соглашение политиков противоборствовавших военных блоков.
Но это — не худший случай. Есть государства, которые с «отменой» права наций на самоопределение просто лишатся теоретического обоснования своего существования. Это, например, Бангладеш или Израиль. И если Пакистану трудно (чисто территориально) «вернуть» себе Бангладеш, то для непримиримых противников существования еврейского государства на территории бывшей Трансиордании «ликвидация» принципа самоопределения наций — неоценимый аргумент для оправдания любых будущих практических действий. Ведь если у еврейского народа нет права на национальное самоопределение и создание собственного государства, то единственное законное основание существования Государства Израиль — это резолюция Генеральной Ассамблеи ООН 181 (II) от 29 ноября 1947 года, которая и так не действует, ибо никогда не была полностью выполнена!
И последнее. Истории известны всего три способа решения национального вопроса помимо самоопределения наций. Это а) ассимиляция, б) сегрегация и в) геноцид.
Использование ассимиляции, как показывает практика, не раз в истории позволяло «решить» национальный вопрос: крупным народам удавалось ассимилировать малые. Не говоря уже о культурных и цивилизационных потерях, которые понесло человечество в результате таких ассимиляций, вряд ли этот метод осуществим в XXI веке в тех случаях, когда малые нации не хотят ассимилироваться.
Сегрегация, возможно, как-то «решала» проблемы в средневековой Европе (еврейские гетто), но в XX веке провалилась полностью — и на Юге США, и в Южной Родезии, и в ЮАР.
Геноцид, как показывает история, тоже позволяет «решить» национальный вопрос — вспомним полное истребление испанцами коренного населения в Вест-Индии или гуанчей на Канарах (между прочим, антропологи полагают, что гуанчи были последним на планете остатком кроманьонцев, сохранившихся и развившихся в условиях изоляции!). Даже и XX век дал «успешный» пример геноцида — полное истребление режимом Стресснера в Парагвае коренного народа аче-гуаяки (антропологи, кстати, воют от ужаса и в этом случае: есть серьезные основания полагать, что аче были доиндейским — немонголоидным — населением Америки![13]). В XX веке к геноциду для решения национального вопроса прибегала также гитлеровская Германия. Но, собственно, необходимость уничтожения гитлеризма и породила нынешнюю международно-правовую систему и ООН. И сегодня человечество явно не намерено мириться с геноцидом.
Итак, или самоопределение наций — или насильственная ассимиляция, сегрегация и геноцид.
26 марта 1992 — 5 сентября 2001