Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2003
Материалы дискуссий
(Серия «Дискуссии Фонда "Либеральная миссия"»)
М.: ОГИ, 2003. — 280 с.
В последние годы все чаще слышны разговоры о необходимости диалога между всеми субъектами политического процесса и создания площадок для встреч экспертного сообщества с представителями органов государственной власти, бизнеса и общественных организаций. Одной из таких площадок стали семинары, которые регулярно проводятся фондом «Либеральная миссия» в Государственном университете — Высшей школе экономики под руководством Евгения Ясина.
Сборник «Власть, бизнес и гражданское общество» включает в себя материалы научных семинаров, прошедших в период с 2000 по 2002 год и посвященных как анализу текущей политической ситуации, так и отдельным реформам и перспективам их реализации. В книге собраны материалы, посвященные взаимодействию бизнес-сообщества с государством и гражданскими организациями.
Актуальность вопросов, затрагиваемых в книге, не требует дополнительных объяснений. Политика президента и правительства, направленная на реформирование системы государственной власти, изменение отношений между властью и бизнесом, была продемонстрирована властью во время Гражданского форума и показывает всю необходимость взаимодействия этих политических акторов между собой.
Основные вопросы, обсуждавшиеся на этих семинарах, были связаны с реформой государственной службы (изменение социальной структуры общества и менталитета чиновников) и возможностями для изменения правил взаимодействия бизнеса и бюрократического аппарата государства.
Первые три из представленных семинаров были посвящены обсуждению актуальности пакета реформ, предложенных правительством и поддержанных бизнес-сообществом в 2000 году, а также последствиям реализации этих реформ в 2001 году.
Темой еще одного семинара стал анализ перспектив взаимодействия общественных организаций и бизнеса. Как видно из материалов дискуссии, негосударственные организации являются естественным партнером мелкого и среднего бизнеса в решении спорных вопросов с органами государственной власти. Одновременно представители третьего сектора говорят о том, что крупный бизнес неохотно идет на взаимодействие с общественными организациями, предпочитая решать свои проблемы, не вступая в конфликт с государством. Перспективы взаимодействия лидеры общественных организаций видят именно в сотрудничестве с малым и средним бизнесом, ресурсов которого не хватает для защиты собственных интересов.
Достоинством рассматриваемого издания стоит считать то обстоятельство, что авторы не навязывают готовых выводов и жестких резюме: ознакомившись с выступлениями всех участников, читатель может сам сделать выводы о сути проблемы и способах ее решения.
Необходимо отметить важность изложения материалов именно в указанном формате. Оно позволяет проследить динамику отношения к реформам всех заинтересованных игроков, эффективность воплощения проектов в жизнь, выявить возможные причины неудач.
К недостаткам сборника можно отнести не совсем удачную структуру и не вполне логичное расположение материалов семинаров (в частности, тематическое). Например, семинар, посвященный обсуждению мирового рынка высоких технологий и перспектив участия в нем российского бизнеса (с. 95-128), уводит внимание читателя в сторону от проблем взаимодействия гражданского общества и государства. Не совсем четко прослеживается связь со временем проведения семинаров (что могло бы стать основой последовательности изложения).
В то же время важно подчеркнуть, что издание подобного рода материалов может иметь немалое значение для поддержания диалога между экспертным сообществом, гражданским обществом (частью которого являются ассоциации крупного, среднего и малого бизнеса) и государством. Сборник увеличивает вовлеченную аудиторию и позволяет донести предложения, высказанные участниками дискуссии, до более широкого круга лиц.
Наталья Ермакова
Гражданское общество в реформируемой России:
Проблемы, механизмы взаимодействия, международные аспекты
Л.Н. Коновалова,
В.Н. Якимец
М.: ГУУ, 2002. — 89 с.
В книге Ларисы Коноваловой и Владимира Якимца предпринята попытка исследования современного состояния гражданского общества в России, его роли и функций, особенностей структуры и взаимоотношений его институтов с государственной властью. Одновременно авторы затрагивают и теоретические аспекты этого вопроса — проблему определения понятия «гражданское общество», фаз его трансформации. С этой целью читателю предлагается краткий обзор взглядов политических мыслителей Нового времени на понятие гражданского общества, его место и роль в историческом процессе, соотношение его с государственными институтами.
Один из основных вопросов, исследуемый в данной работе, заключается в изучении влияния некоммерческого («неправительственного») сектора на изменение функций государственного управления. Авторы рассматривают несколько форм такого влияния и выделяют гражданский контроль как наиболее значимую. В частности, внимание обращается на международный опыт в области гражданского контроля на примере Индии и Канады (хотя в данном случае не совсем понятны мотивы выбора именно этих государств).
В следующих главах на богатом фактическом материале изучается реальный опыт взаимодействия существующих в России некоммерческих организаций (по мнению авторов, и составляющих гражданское общество) с институтами государственной власти и иной опыт социального партнерства. В данном разделе особенно интересны многочисленные таблицы и диаграммы, наглядно показывающие состояние взаимодействия гражданских организаций с государственными органами в различных регионах России.
В заключительной части книги авторы выдвигают ряд предложений по повышению эффективности государственного управления в России и указывают на возможные направления участия гражданских организаций в формировании социальной политики государства.
Необходимо отметить, что книга «Гражданское общество в реформируемой России» отличается новизной и масштабностью замысла. Заслуживает всяческой похвалы стремление авторов рассмотреть в комплексе теоретические аспекты, историческое развитие и современное состояние институтов гражданского общества в России, а также правовую базу деятельности гражданских организаций, российский и международный опыт взаимодействия их с государством.
Безусловно, обращает на себя внимание обзор опыта социального партнерства в различных регионах нашей страны. Интересно, что для составления этого обзора авторы рассматривали ситуацию сразу с нескольких позиций. Так, об опыте сотрудничества государственных органов с гражданскими организациями опрашивались и лидеры НКО, и государственные служащие, а затем проводилось сравнение результатов этих опросов. Сам факт проведения такого исследования можно смело отнести к заслугам авторов исследования.
Вместе с тем нельзя не обратить внимание на то, что данная работа содержит ряд досадных недочетов. Одним из главных является несоответствие масштабов авторского замысла объему издания. Уместить столь многогранное исследование, в котором затрагиваются теоретические, исторические и политические аспекты, рассматривается российский и международный опыт, в столь ограниченный объем (всего 4,6 авторского листа) — задача невероятно сложная. Видимо, в силу этого некоторые разделы, особенно посвященные теоретическим вопросам, чрезмерно сжаты. По той же причине правовым основам построения гражданского общества авторы отвели всего 1,5 страницы и упомянули только несколько статей Конституции РФ (хотя правовая база деятельности гражданских институтов Конституцией далеко не исчерпывается).
Вызывает вопросы позиция авторов по вопросу о классификации видов участия граждан в деятельности государства (с. 36). Сложно согласиться с мнением, что участие граждан в государственном управлении подразделяется на политическое, гражданское и общественное. Вообще отделение политического от гражданского и общественного представляется не вполне оправданным. Особенно непонятны различия между последними двумя категориями, и неясно, на каком основании авторы отнесли участие «в решении экологических проблем» к общественному участию, а «разработку социально-экономических программ» — к гражданскому.
Приводя результаты своих крайне интересных исследований сотрудничества государственных органов с гражданскими организациями (с. 50-54), авторы, к сожалению, ничего не сказали о методах этих исследований и способах обработки итоговых данных. Несколько странным является и то, что положения, которые можно рассматривать как итоговые выводы данной работы, вынесены во введение, а в заключении приведены данные о Гражданском форуме 2001 года.
Однако важно подчеркнуть, что, несмотря на указанные недостатки, работа отличается новизной взглядов, масштабностью и широтой исследования и может послужить базой для дальнейшей, более глубокой исследовательской работы в данном направлении.
Кирилл Подъячев
Нецивильноеобщество?
Uncivil Society?
Contentious politics in post-communist Europe
Edited by Petr Kopecký and Cas Mudde
London: Routledge, 2003.- 188 c.
В названии этого сборника обыгрываются разные значения слова «civil»: в английском оно означает не только «гражданский» (отсюда civil society-гражданское общество), но и «цивильный, учтивый». В политологической литературе термин «нецивильное общество» [uncivilsociety] стал использоваться, когда исследователи заметили любопытный факт: далеко не все организации и движения, которые по формальным критериям вроде бы следует отнести к «гражданскому обществу», ставят своей целью укрепление демократии и мирного сосуществования граждан. До недавнего времени было принято определять принадлежность той или иной организации к «гражданскому обществу» в том числе и по идеологическому критерию: так, в него включались экологи, правозащитники или ассоциации пенсионеров, но из него исключались (даже хорошо организованные) банды скинхедов, военизированные объединения ветеранов или религиозные фундаменталисты. Между тем история изобилует примерами, когда традиционные функции гражданского общества брали на себя организации, равнодушные или даже враждебные к идее демократии. Можно вспомнить «Мусульманских братьев» в Египте 1930-х годов или фундаменталистскую «Партию Бога» (Хизб Аллах) в Южном Ливане в конце 1980-х — обе организации создали обширную сеть школ, больниц и благотворительных учреждений, будучи независимыми от государства, но при этом совершенно не руководствуясь либеральными ценностями. Можно упомянуть и сегодняшнюю Ассоциацию ветеранов группы «Альфа» — уж ее-то вряд ли кто заподозрит в любви к демократии. А ведь под ее «крышей» существуют не только частные фирмы и охранные предприятия, но и, например, детские спортивные клубы. Список можно продолжить. А раз так, то получается, что высокий уровень гражданской инициативы вовсе не обязательно способствует становлению мирного, терпимого и демократического общественного устройства, а гражданское общество может в принципе подрывать своей деятельностью основы собственного существования — некоторые считают, что именно это и произошло, например, в Веймарской Германии.
На эту проблему хотели указать составители сборника, оспаривая тем самым расхожее представление о том, что для внедрения демократии в посткоммунистических странах надо всего лишь немного укрепить гражданское общество. Это представление, кстати, вовсе не навязано «Западом», а разработано еще восточноевропейскими диссидентами и теоретиками сопротивления коммунистическому режиму. Чтобы проверить работоспособность понятия «нецивильное общество», Копецки и Мёдде решили сопоставить исследования разных организаций «темной стороны» (Мёдде) гражданского общества. Выбор исследуемых организаций к тому же был ограничен «протестными» — общественными группами, выражающими свое недовольство теми или иными политическими обстоятельствами в весьма экспрессивной форме, вплоть до насилия. Так, в круг зрения авторов попали сербские диссиденты-националисты, бритоголовая молодежь в Венгрии, Словацкое национальное движение, движение ветеранов в Хорватии, украинские шахтеры, польское крестьянское движение «Самооброна» Анджея Леппера и два чешских оппозиционных объединения. Именно разнообразие материала делает сборник чрезвычайно интересным — вместо того чтобы искать в каждой стране организации одного типа (как это часто делается в такого рода сравнениях), автор каждой статьи выбрал такое явление, которое сыграло важную роль в рассматриваемой им стране. Менее удачным представляется то, что авторы сильно расходятся и по методам исследования — так, например, почти каждый из них вводит свое определение «гражданского общества», а некоторые (например, Ласло Кюрти) не только описывают свой предмет, но и пускаются в политическую полемику. Но эта несогласованность сглаживается хоть и небесспорными, но ясными теоретическими введением и заключением, вышедшими из-под пера составителей. Правда, не совсем убедительным остается выдвинутое Копецки и Мёдде понятие «конфликтной» (буквально — «вздорной») политики. Зато на исследованных в книге примерах им удалось обосновать вывод о том, что модный термин «нецивильное общество» мало что объясняет, так как одни и те же объединения зачастую выполняют как политические, так и общественные функции, а идеологическая «несимпатичность» той или иной организации сама по себе ничего не говорит о ее роли в развитии гражданского общества в целом. Так, сербский «Отпор», доходивший в своей враждебности к косовским албанцам до ксенофобских крайностей, в середине 1990-х встал в оппозицию к Милошевичу и превратился в сравнительно умеренную организацию, способствовавшую если не «урегулированию», то по крайней мере смягчению конфликта с албанцами. Напротив, деятельность чешских объединений «Импульс 99» и «Спасибо, уходите», казалось бы, направленная на укрепление демократии в Чехии, своей радикальной антиправительственной риторикой скорее привела к поляризации общества и утрате доверия к демократическим институтам.
Этот вывод важен и для изучения гражданского общества в России, отсутствие которой в сборнике, пожалуй, составляет его главную слабость. Уж здесь-то точно нашлось бы немало интересных примеров как недемократических протестных движений, так и антидемократических гражданских организаций. Остается ожидать появления новых исследований в этой области[1].
М.Г.
Bürgerengagement in Deutschland: Bestandsaufnahmen und Perspektiven.
Hrsg. Rolf G. Heinze und Thomas Olk.
Opladen: Leske + Budrich, 2001. — 571 S.
Bürgerschaftliches Engagement und Zivilgesellschaft.
Hrsg. Enquete-Kommission └Zukunft des bürgerschaftlichen Engagements“, Deutscher Bundestag.
Opladen: Leske + Budrich, 2002. — 284 S.
Есть темы, пока еще в столь незначительной степени представленные в сознании российского общества, отечественных политологов, социологов и философов, что рецензенту поневоле приходится выступать в роли если не путешественника, рассказывающего о местах, где еще не ступала нога человека, то по крайней мере театрального критика, побывавшего на спектакле, который еще никто не видел — не столько анализируя и критикуя то, с чем уже многие знакомы, сколько информируя о новых возможностях, отчасти, если угодно, рекламируя их. Именно такого рода новые темы затрагивают две новые книги о проблеме гражданской вовлеченности.
14 февраля 2000 года при немецком Бундестаге (нижней палате парламента) была образована комиссия «Будущее гражданской вовлеченности». За два года работы комиссия провела многочисленные конференции, круглые столы, дебаты экспертов, организовала научные исследования, итоги которых отразились в серии публикаций и были суммированы весной 2002 года в итоговом отчете Бундестагу, предложившем систему стимулирования гражданской вовлеченности в Германии. Основные концептуальные подходы, легшие в основу работы комиссии, были определены в двух книгах: «Гражданская вовлеченность в Германии: состояние и перспективы» и «Гражданская вовлеченность и гражданское общество».
Что такое «гражданская вовлеченность» и почему для выработки способов ее культивирования понадобилось создавать парламентскую комиссию? В современном мире оформленная в виде государственных институтов политическая демократия утрачивает свою эффективность. Во многом это происходит потому, что снижается заинтересованность в ней граждан. Причины кроются не только в бюрократизации государства, масс-медийной фиктивности избирательного процесса и деполитизации большинства населения. Они вызваны также ситуацией объективно возрастающей пропасти между отсутствием экономической и процессуальной необходимости участия граждан в политической жизни и потребностью сохранения и развития демократического общества, которое базируется на свободной коммуникации граждан, в соответствии с принятыми правовыми, этическими, эстетическими и тому подобными нормами. Без широкой поддержки граждан легитимация таких норм невозможна, а следовательно, невозможно и полноценное их внедрение.
Современная политическая демократия, как замечает в своей статье один из авторов сборника «Гражданская вовлеченность в Германии» Хайнер Кёйп, не просто «опирается» на гражданское общество, но легитимируется им; «гражданская вовлеченность — это мотор посттрадиционного формирования лигатур». В индивидуализировавшемся обществе современности традиционные стимулы общественной солидарности размываются. Но недостаток активной вовлеченности граждан не только снижает эффективность государственной власти в демократии, но и делает сомнительным ее легитимность. На выявлении подобного дефицита гражданской вовлеченности в различных сферах современной ФРГ и концентрируются прежде всего авторы сборника «Гражданская вовлеченность в Германии: состояние и перспективы».
Необходимо прояснить сам термин «гражданская вовлеченность». Инициировавшие создание комиссии депутаты, общественные деятели, эксперты и интеллектуалы сознательно дистанцировались от более расхожего в современном европейском политическом лексиконе выражения «публичность», осененного интеллектом Юргена Хабермаса и окрашенного бесконечными дебатами последних лет в Европарламенте и Европейской Комиссии.
Понятие «публичность», концентрируясь на степени и формах представительства интересов общества в его отношениях с политической сферой, не охватывает всего комплекса затрагиваемых проблем. Например, большой проблемой для современной демократии является стимулируемая не одними только соображениями прибыли заинтересованность граждан в образовании, труде, культуре и связанными с ними типами взаимодействия. Зачем работать, если нет перспектив дохода? Зачем изучать классические курсы наук в гимназии и университете, если после получения диплома так велик шанс оказаться в числе безработных? Но отсутствие заинтересованной вовлеченности в экономике, труде, образовании и культуре разрушают общество, подрывая вплоть до маргинализации и криминализации легитимность существующих в нем отношений.
Вовлеченность в европейской культуре генетически ассоциируется с экзистенциализмом и персонализмом, охватывает всего человека, живущего среди других людей, во всем многообразии его отношений с миром. Вовлеченность — это волевое приятие мира. Поэтому она так близка добровольности. Современные формы социальной солидарности легитимируются лишь добровольным участием в них граждан.
Гражданская вовлеченность подразумевает активность. Общественная солидарность существует лишь как активно проявляемая; нормы действенны лишь в их активном соблюдении; говоря обобщенно, общество в целом существует лишь как взаимодействие его членов. Вовлеченность учитывает позицию субъекта, то есть самого человека, населяя жизненный мир реальными людьми, а не одними только формальными структурами социального ландшафта.
Приговор большинства авторов (Т. Ольк, Б. Бланке, Х. Шридде, Г. Муц) категоричен: Германии пока недостает активной гражданской вовлеченности. Особенно драматично, как показывают А. Эверс, У. Раух и У. Штиц, это выглядит на фоне сокращения рабочих мест на государственной службе, в социальных органах и крупных фирмах. Сфера институциализованной профессиональности сужается, а сфера волонтерских инициатив не растет. В дефиците гражданской вовлеченности можно даже видеть одну из причин современного экономического кризиса в Германии и деградации социального государства (Х. Бакхаус-Мауль, А. Брандхорст). Отсутствие политики стимулирования гражданской вовлеченности имеет особенно тяжелые последствия для стагнирующей Восточной Германии (Г. Клагес).
Но если гражданская вовлеченность и поможет разрешить некоторые современные проблемы, то не возникнут ли в ходе ее развитие новые? Б. Бланке и Х. Шридде задают провокационный вопрос: не станут ли различные формы гражданской вовлеченности фундаментом новой стратификации общества и нового неравенства, которое превратит в фикцию общественную солидарность и повысит потенциал социальной конфликтности? Чтобы этого не произошло, от государства требуется не меньшая активность, чем от общества. Государству следует стать активным в плане приближения к инициативам граждан и их последовательного стимулирования.
Другие авторы концентрируются на конкретных проблемах, перспективах и тенденциях развития гражданской вовлеченности в современной Германии. Волонтерские инициативы, возможно, ярче всего свидетельствуют о наличии развитой сферы гражданской вовлеченности. Р.-Г. Хайнце и К. Штрюнк видят возможности стимулирования волонтерства в привлечении новых слоев общества (пенсионеров, безработных) к волонтерской работе и превращении волонтерских центров из временных и спонтанно организованных для выполнения узких задач в стационарные и многофункциональные.
Доминирующими формами вовлеченности в Германии являются религиозные и молодежные объединения; слабее развиты организации, проводящие экологические, культурные, политические и социальные акции, а также общества добровольных пожарных и спасателей, защитников животных, правозащитников. Уровень гражданской вовлеченности в Германии ниже, чем в Нидерландах, США, Канаде, Швеции и Дании, но тем не менее он один из самых высоких в Европе и мире — гораздо выше, чем в Италии, Португалии, Греции, не говоря уже о России. Однако здесь все же доминирует пассивная гражданская вовлеченность, когда граждане сами не проявляют инициативы, а ждут, когда их призовут к этому немногочисленные активисты или государство.
Что же могут сделать политики для стимулирования развития и расширения сферы гражданской вовлеченности? Авторы книги «Гражданская вовлеченность в Германии: состояние и перспективы» полагают, что в первую очередь это развитие местного самоуправления (К. Хуммель, Й. Богумил, Л. Хольткамп), молодежные программы (К. Перабо, К. Эш, Й. Хильберт, С. Штёбе-Блосси), жилищная политика, стимулирующая соседские отношения, солидарность совместного проживания (Ф. Айхенер, К. Пфитценрейтер), развитие новых форм организации населенных пунктов и жизни в них (Л. фон Тротт-цу-Зольц, А. Виммер), развитие местной инфраструктуры (Й. Браун, Г. Якоб, Х. Яннинг).
Теоретические вопросы гражданской вовлеченности в ее соотношении с гражданским обществом рассматривает вторая из упомянутых книг. Чем является гражданская вовлеченность — участием или соучастием? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо, считает Ю. Нида-Рюмелин, рассматривать гражданскую вовлеченность также как этический проект; солидарное общество основывается на ценностях, активно разделяемых всеми членами общества. В этом плане, как считают другие авторы сборника, условия и перспективы гражданской вовлеченности в Европе существенно отличаются от американских. Ни политика в духе коммунитаризма, ни аргументация американских коммунитаристов в Европе не действуют, так как в европейских странах речь идет о гражданской солидарности всех членов общества, но не отдельных общин, как это имеет место в Америке. В Европе коммунитаризм может лишь затормозить развитие гражданской вовлеченности. Высокая степень активной социальной вовлеченности в Америке — продукт коммунитарных традиций. Для Европы же такой путь активизации граждан сомнителен.
Профессор Гарвардского университета Роберт Патнэм, опираясь на американский опыт исследований социальной вовлеченности, предлагает разделять вовлеченность эксклюзивных групп (по семейному, половому, возрастному, национальному, профессиональному признакам и т.п.) и инклюзивных объединений (например, экологических инициатив или правозащитного движения). Для развития демократии важно лишь культивирование последних, тогда как первые иногда тормозят процесс демократизации, как, скажем, семьи или мужские союзы на юге Италии. С такой позицией не соглашается Ю. Нида-Рюмелин, полагающий, что демократическому обществу следует поощрять все формы человеческой солидарности, способные сочетаться с демократией; чем больше ценностей политическая демократия позволяет реализовывать членам общества посредством гражданской вовлеченности, тем она устойчивее.
Рассмотренные книги дают богатую пищу для размышления. Однако есть ряд вопросов, на которые они не дают ответа. Например, как оценивать в европейской перспективе развития гражданской вовлеченности явление доносительства, особенно из самых благих побуждений? Столь уж однозначна активность религиозных сект или радикальных организаций (не обязательно террористических) в плане развития форм гражданской вовлеченности, которые они как раз активно эксплуатируют? Как стимулировать престижность волонтерства и иных проявлений солидарности в условиях современного общества, когда их престиж просто не может быть выше престижа позиций, определяемых формальным статусом (должность, звание, профессия, гражданство и т.п.) и ориентирующейся на прибыль и выгоду экономической деятельности? Будем надеется, что эти вопросы станут предметом дальнейших исследований.
Михаил Хорьков
Сталинские расстрельные списки; Жертвы политического террора в СССР.
Второе издание.
CD-rom. НИПЦ «Мемориал», 2001.
«Несмотря на огромные перемены, происшедшие за последние годы во всех странах на протяжении бывшего СССР, проблема увековечения памяти жертв политического террора остается нерешенной» — этими словами открывается заметка «О проекте», служащая своеобразным предисловием ко второму из рецензируемых дисков. Стремлением увековечить память миллионов репрессированных определяется публикация обоих рецензируемых дисков. Но созданием своеобразной колоссальной «мемориальной доски» не исчерпывается значение выхода этих изданий. Перед нами — «единая книга памяти», появление которой следует признать настоящим событием и отнестись к нему с самым пристальным вниманием.
На первом диске представлены материалы сталинской «судебной» практики — так называемые сталинские списки — перечни людей, осужденных по личной санкции Сталина и его ближайших соратников к разным мерам наказания. «С 27 февраля 1937-го до 29 сентября 1938 года Сталин со товарищи встречались 51 раз, чтобы подписать очередные списки, которые привозил из НКВД Николай Ежов. Каждая подпись означала смерть (реже — заключение) для нескольких десятков или сотен людей», — пишет один из создателей проекта, Н. Охотин, в статье «Три минуты на решение»[2]. Именно эти документы, хранящиеся в Архиве Президента РФ, и составили базу данных диска. Однако кроме списков, относящихся к 1937 — 1938 гг., когда, как указывают составители издания, «списочный» механизм осуждения применялся наиболее часто, на диске воспроизводятся два недатированных списка 1936 г. и списки более позднего времени (январь и сентябрь 1940 г., январь 1942 г., март — апрель 1950 г.). Набрав в разделе поиска фамилию моего прадеда, историка Григория Фридлянда, я узнал, что список «Москва-центр» (33 человека), в который попало его имя, был подписан 27 февраля 1937 г. четырьмя людьми — Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым. Воспользовавшись возможностью увидеть графическое изображение списка, я вижу машинописный текст перечня и четыре росчерка. Подпись «Ст» стоит прямо напротив фамилии прадеда. Кроме того, рядом со скупой информацией из основного списка я нахожу ссылку: «Данные из книг памяти», последовав за которой получаю уже чуть более подробную информацию — сведения о годе рождения, работе, дате ареста, мотивации обвинения («участие в КТО»), дату расстрела («08.03.37» — спустя несколько дней после подписания списка!). Дело в том, что уникальные материалы, содержащие информацию о более чем 44 тысячах человек, попавших в общий список, дополняются справками (около 8 тысяч) из Книг памяти жертв политических репрессий, изданных в разных регионах бывшего СССР.
Разумеется, методы работы с диском могут быть различны — центральный раздел CD, «Сталинские списки», позволяет просматривать любой из списков последовательно — фамилия за фамилией. Все зависит от цели работы — в какие-то моменты удобнее будет пользоваться информационно-справочной системой, позволяющей осуществлять разнообразные виды поиска, в пределах всех списков вообще или каждого списка по отдельности. При этом искать можно как по фамилиям, так и по различным атрибутам — по региону, по дате, наличию той или иной подписи «судей» (есть ли подпись Кагановича и Жданова или только Молотова и Сталина и т.д.). Очень удобен поиск по группам — «брандлеровцы», «военные», «жены врагов народа», «троцкисты», «группа Гофман-Леова» и др.
Кроме того, диск снабжен подробным «Введением» составителей, с изложением истории проблемы и руководством для работы с диском: «Публикуя имеющиеся в нашем распоряжении списки, мы прежде всего стремились дать историкам побуждающий к исследованию документальный источник. Тем не менее ниже мы предлагаем вниманию читателя и свои предварительные соображения, касающиеся данного источника». Эти поясняющие «соображения», масштабность материала, прозрачная и, главное, быстрая поисковая система делают диск крайне удобным источником. Огорчает лишь краткость справок, ведь, как справедливо замечают авторы проекта, «за каждой строчкой списков (фамилия, имя, отчество) стоит конкретная судьба». При этом работа по выявлению списков далека от завершения и к уже опубликованным 44 тысячам будут добавляться все новые имена. Знание этих имен — необходимо, но нельзя не отметить, что с каждой строчкой, с каждым именем кошмар становится все более осязаемым.
Еще более масштабный и амбициозный проект — диск «Списки жертв политического террора». В базу данных этого издания, подготовленного обществом «Мемориал» совместно с Комиссией по реабилитации жертв политических репрессий, а также Музеем и общественным центром им. А.Д. Сахарова, включены уже более 640 тысяч справок о жертвах репрессий из 43 регионов Советского Союза. Кроме того, на диске размещены различные вспомогательные разделы — в «оглавлении» мы находим материалы, посвященные НКВД, «Карту ГУЛАГа», мемуарные свидетельства, библиографию и др. Диск составлен на основе нескольких десятков книг — как опубликованных, так и неопубликованных, и при крайней ограниченности тиражей этих изданий, при том, что целый ряд материалов существовал до сих пор лишь в форме компьютерных файлов, база данных диска уникальна. Из-за столь значительного объема информации возникает и ряд серьезных проблем — поисковая система работает достаточно медленно, справки в основном слишком краткие. Кроме того, в базу данных занесена информация только (или почти только) о реабилитированных жертвах сталинских репрессий, что сокращает и количество использованных материалов. Некоторые материалы не попали на диск исключительно по техническим причинам. Однако и этот проект — «история с продолжением». В ближайшее время предполагается третье, расширенное издание. Но уже и сейчас перед нами — важнейший источник. Этот огромный просветительский ресурс можно использовать при выполнении совершенно различных задач, например для краеведческих или социологических исследований. Основной публикаторский принцип — опора на документ. И, хотя подобный подход может вызвать определенные проблемы во время работы, сохраняется подлинность источника. И эта подлинность, и количество имен, и описание цивилизации ГУЛАГа производят ошеломляющее впечатление.
Несомненно, что работа по созданию таких дисков требует участия многих специалистов и нуждается в самом пристальном внимании. Только тогда люди, пострадавшие в годы террора и подчас оставшиеся только одной строчкой в списке жертв, могут «заговорить», только тогда каждая конкретная судьба будет свидетельствовать о такой еще близкой нам эпохе. И только тогда единая книга памяти поможет расставить все по своим местам.
Филипп Дзядко
Сталин, Гитлер и мы.
Владимир Николаев.
М.: «Права человека», 2002. — 80 с.
Автор книги — журналист, более 30 лет проработавший в «Огоньке», заместитель главного редактора журнала в годы перестройки. В свойственном концу 1980-х годов эмоциональном запале и написана эта книга, претендующая на анализ «сложных глубинных процессов», «которые происходили в советском обществе и продолжают развиваться в современном российском обществе». Заглавие книги настраивает на серьезные размышления об ответственности общества за диктатуру, о коллективной и личной вине каждого человека за то, что происходило в СССР и Германии в 1920-е — начале 1950-х годов. Несомненно, эти проблемы волнуют Николаева: почему, спрашивает он, Илья Эренбург «ничего не знал» о том, что Сталин — убийца, а, например, «обыкновенным родителям» Сергея Довлатова и их соседям по коммуналке об этом было хорошо известно? (с. 31). Совершенно справедливо автор ссылается на слова французского философа А. Глюксмана: «Проблема Гитлера не в том, что он совершил то, что хотел, а в том, что ему позволили это сделать» (с. 50). Однако дальше замечаний такого рода автор книги не идет.
Именно поэтому автору не удается ответить на поставленный им же вопрос: почему в стране, победившей германский фашизм, свободно издаются сотни газет, журналов, брошюр и книг «не только большевистской, но и явно фашистской ориентации»? Николаев прав, когда пишет, что принципиальное отличие послесталинского СССР и новой России от послегитлеровской Германии — несостоявшиеся покаяние и собственный Нюрнбергский процесс. Расставание с ложью и сталинизмом если и происходило, то отнюдь не из чистых побуждений: главной целью Хрущева была победа над его политическими соперниками, а не стремление к справедливости. Результат — забвение, возвращение к командно-административной системе при Брежневе и теперь, как следствие, — оживление «недобитых сталинистов». Действительно, чтобы прийти к подлинной свободе и демократии, покаяться (необязательно в религиозном смысле) должны были бы не только непосредственные виновники преступлений, но и весь народ. Именно это позволило немцам (по крайней мере, Западной Германии) после войны войти в круг цивилизованных стран. Именно в этой точке могли действительно сойтись Сталин, Гитлер и «мы».
Однако в книге Николаева представлены в основном доказательства «удивительного сходства» двух диктаторов, немецкого нацизма и советского режима ленинско-сталинской формации. Убедили автора в этом, по его же словам, «сама жизнь, обстоятельства, с детства окружавшие» его. Сходство между диктаторами автор прослеживает в их воспитании и образовании, «пути наверх» и маниакальном стремлении к мировому господству, одинаковой по силе ненависти к евреям, а также к западным демократиям и либерализму, в пропагандистских приемах, методах управления и уничтожения целых народов, повсеместной лжи, извращениях моральных и физических. Даже «психограммы» Сталина и Гитлера очень схожи: их определяющей чертой являются некрофилия, «интенсивный нарциссизм» и садизм, у Гитлера осложненный еще и мазохизмом.
Все это могло звучать подлинным откровением еще пятнадцать лет назад. Но с тех пор у нас (а на Западе и раньше) были написаны десятки книг, в которых две чудовищнейшие диктатуры ХХ века были подвергнуты не только моральному, но и строго научному историко-политическому, социальному, экономическому и даже медицинскому анализу. Сегодня при желании к ним можно обратиться, в том числе и для того, чтобы все-таки понять истоки профашистской риторики и стратегии сегодняшних коммунистов — один из вопросов, который так и остался без ответа в книге Николаева.
Гораздо больший интерес представляют вкрапления личных воспоминаний Николаева, тем более что ему «повезло» учиться в одной школе с детьми высшего партийного руководства, его одноклассницей была дочь Сталина Светлана. Однако чаще автор ограничивается цитатами из широко известной мемуарной литературы. Николаев был участником Великой Отечественной войны, но и для ее осмысления он, за исключением нескольких эпизодов, обращается к опыту Солженицына, Самойлова и других, хотя и справедливо отмечает, что настоящая история войны еще не написана, а без нее невозможна сегодня военная реформа.
Автор убежден в существовании «незримой связи» Сталина и Гитлера, и она проявилась не только в соревновании друг с другом. Однако если агония гитлеровского режима была быстрой и принесла с собой очищение, то последние восемь лет сталинского режима только усугубили заложенные в нем качества. Именно результатом начавшейся в это время конфронтации с США считает Николаев распад СССР, России в том виде, в каком она, по мнению автора, существовала несколько веков: государство не выдержало груза собственного ВПК и бессмысленного соревнования с рейгановской Стратегической оборонной инициативой.
Выход в свет в 2002 году подобной книги выглядит анахронизмом по двум причинам. С одной стороны, эмоции и интонации разоблачительных статей в духе «Огонька» времен перестройки неактуальны на фоне доступной сегодня специальной литературы; с другой стороны, не актуален сам материал: общество закрыло для себя сталинскую тему, устав от самих разоблачений, и попытка, хотя и слабая, привлечь его к ответственности за существование преступного режима может вызвать только отторжение.
Майя Лавринович
Коммунизм, террор, человек
Сборник статей.
Составители: С. Кройцбергер, И. Маннтойфель, А. Штайнингер, Ю. Унзер — Киев, 2001. — 194 с.
Рецензируемый сборник статей будет интересен для российских историков и политологов прежде всего своей аутентичностью. Исследования проблем Восточной Европы и СНГ, ведущиеся в странах Запада, в нашей стране доступны, как правило, лишь специалистам, обладающим знаниями соответствующих языков. «Непосвященным» остается лишь чтение редких переводов, рецензий да тех работ, которые написаны западными авторами «специально» для русских читателей. При этом освещаются, как правило, проблемы «переходных» процессов; исторические исследования остаются вне поля зрения.
Цель предлагаемого сборника заключается в том, чтобы на конкретном примере — исследовании соотношения «коммунизма» и «террора» — дать российскому читателю представление о характере исторических «восточноевропейских исследований», о различных методологических подходах, о стиле научных дискуссий. «Черная книга коммунизма» взята не случайно: именно эту тему германские общественные науки «исторически» освоить не смогли. Тем значительнее был вклад журнала «Osteuropa» в немецкую дискуссию: в нескольких номерах были опубликованы статьи известных историков-«восточноевропеистов», рассматривавших основные положения «Черной книги…» в контексте реальных проблем стран «социализма». Наиболее интересные из этих статей представлены в предлагаемом сборнике. В начале сборника помещен краткий обзор основных положений «Черной книги…».
По мнению историка Йорга Баберовски («Или за социализм, или — в Архангельск»), «Черная книга…» интересна подходом к анализу социалистических систем «сталинистского» типа: в теории они были тоталитарными, на практике — террористическими. Режимы «большевистского» типа развивают свою динамику лишь в условиях постоянной борьбы с «врагом», создания чрезвычайных ситуаций, требующих преодоления. Террор — порождение идеологии (большевистски понятого) «коммунизма», а не отдельных личностей. «Массовый террор имел место лишь там, где тоталитарные претензии на переустройство общества разбивались о существующую реальность» (с.63). Культурная гетерогенность бывшей российской империи была толчком, а мировоззрение властей — причиной применения террора. Этот тезис автор доказывает на примере ситуации в Азербайджане в 20 — 30-е годы. Статья — как и все работы этого популярного в ФРГ автора — написана полемично, на основании большого количества архивных источников и, несомненно, заинтересует российского читателя.
Манфред Хильдермайер («Сталинизм и террор»), характеризуя «террор» как сущностный признак сталинизма, полагает, что «тоталитарность» этого террора обусловлена сочетанием двух факторов: инициативы центра и конфликтного потенциала на местах.
Три статьи сборника посвящены известному сопоставлению «нацизма» со «сталинизмом». В то время как израильский автор Дан Динер видит различие между нацизмом и сталинизмом в различном подходе к «своему» народу (сталинизм «боролся со своим народом», а нацизм — с чужими), немецкие авторы ищут внутриполитические параллели. Фритьоф Майер находит между обеими режимами некую «диалектическую связь кооперации и конфронтации» (с.162), не отрицая, впрочем, и различий, например в стратегиях и целях внешнеполитической экспансии (имперские устремления Москвы не предполагали, в отличие от гитлеризма, массового уничтожения населения). Дитрих Байрау предпринимает «рискованное», по его словам, сопоставление обоих режимов по ряду идейных и «духовных» параметров. Называя ряд «структурных аналогий» (с. 177) — «вождизм», происхождение из массовых движений, утопические цели, «мистификация труда», маркировка врагов — и указывая на объективные трудности сравнительного анализа этих режимов, он считает логическим их конец: либо сокрушительное поражение, либо консервация состояния отсталости.
Ряд статей посвящен формам террора в восточноевропейских странах «народной демократии». Йоахим фон Путткамер, сравнивая события в Чехословакии и Венгрии, полагает, что жестокость подавления восстаний в этих странах вытекает не из сущности «коммунизма», а из геополитических устремлений СССР, старавшегося сохранить эти страны в сфере своего влияния (с. 128). Петер Вайс, сравнивая румынские послевоенные режимы, показывает перерождение «национально-коммунистической» (с. 143) диктатуры в диктатуру семейного клана Чаушеску. Польский исследователь Влодзимиж Бороджей, исследуя историю «социализма» в ПНР, не обходит молчанием репрессии против немецкого национального меньшинства в первые послевоенные годы.
Во многих статьях ведется полемика с авторами «Черной книги…», прежде всего в контексте определения «насилия» («матрица насилия» Никола Верта). Показательны в этом плане работы Сюзанны Шаттенберг («К вопросу о вине») и Давида Фееста («Террор в эстонской деревне»).
В силу широкого спектра затронутых аспектов сборник будет интересен как теоретикам, занимающимся исследованиями «тоталитаризма», так и историкам-страноведам.
Светлана Погорельская
“Ein Gespenst geht um Europa”. Das Erbe kommunistischer Ideologien.
Herausgegeben von Uwe Backes und Stephane Courtois.
Köln; Weimar; Wien: Bölau Verlag, 2002.
Читая новый, уже 20-й по счету, том трудов Института исследований тоталитаризма имени Ханны Арендт, испытываешь ирреальное чувство, будто время повернулось вспять и ты внезапно очутился году этак в восемьдесят восьмом-восемьдесят девятом. И не только потому, что сборник посвящен коммунизму, но и потому, что тон и содержание дискуссий уж очень напоминают публицистические дебаты в Советском Союзе перестроечных времен.
Том озаглавлен «”Призрак бродит по Европе”. Наследие коммунистических идеологий», а издали его директор Института, немецкий политолог Уве Бакес, и руководитель Группы изучения и наблюдения демократии при французском университете Париж-Х Стефан Куртуа. Имя Куртуа прочно связано с публикацией так называемой «Черной книги коммунизма» — сборника материалов и документов, раскрывающих «криминальное измерение» деятельности коммунистических партий и государственных режимов, в особенности преступления сталинизма в СССР и сталинистских же государств Восточной Европы. Что касается Бакеса, то деятельность возглавляемого им Института до сих пор вызывает в Германии весьма неоднозначную реакцию. Поэтому для того, чтобы правильно отнестись к содержанию книги, надо принять во внимание контекст, в котором возникли вошедшие в него статьи.
Социально-психологические условия, вызвавшие к жизни Институт Ханны Арендт при Техническом университете Дрездена, становятся ясны, если просмотреть список тем, которым посвящены остальные тома серии. В большинстве из них речь идет о недавней истории ГДР, так что сами исследователи нередко оказываются одновременно свидетелями и участниками описываемых процессов. Вполне понятна потребность интеллектуалов Восточной Германии в том, чтобы как-то осмыслить свой исторический опыт в новых условиях, после Воссоединения. Но очевидно и то, что в подобной ситуации граница между наукой и журналистикой довольно быстро теряется, потому что чисто теоретические вопросы о совместимости коммунизма и ценностей европейской демократии, о тоталитарных утопиях и «реальном социализме» неизбежно приобретают экзистенциально-личностную окраску. В ином социокультурном контексте тот же психологический эффект срабатывает и в деятельности Стефана Куртуа, Доминика Кола и других французских участников сборника. Французские интеллектуалы, так или иначе связанные с традицией левого движения, выступают здесь не столько в роли кабинетных ученых, сколько в качестве активных участников политической дискуссии, задетых за живое недавним успехом праворадикальных движений на выборах.
Именно это странное сочетание академической формы с явно публицистическим содержанием определило характер докладов, которые прозвучали на совместной конференции немецкого и французского институтов и составили впоследствии основу для публикаций сборника. На первый взгляд, тематика статей довольно разнообразна. Стефан Куртуа размышляет о судьбах коммунизма после крушения коммунистических режимов в Восточной Европе. Конрад Лев и Лотар Фритце анализируют особенности концепции коммунизма, предложенной Марксом. Доминик Кола предлагает остроумную реконструкцию ленинской концепции партийных чисток, опирающуюся на контент-анализ его книг и статей. Несколько статей посвящены разбору идейного наследия классиков и ересиархов коммунистической идеологии — Льва Троцкого (Кристоф Бурселье), Розы Люксембург (Экхард Йессе), Антонио Грамши (Патрик Моро). Демонстративно автобиографический текст Герда Кёнена содержит попытку разобраться в том, какие именно коммунистические идеи определили мироощущение «новых левых» 1968 года и почему это стало возможно. Особое место занимают статьи Сильвен Булюк и Оливии Гомолински об анархизме и обширное эссе самого Бакеса, содержащее своего рода манифест критики коммунизма.
Однако, переходя от статьи к статье, быстро начинаешь замечать, что повсюду звучат одни и те же лейтмотивы, приобретающие почти лозунговый характер. Тезис первый: «коммунизм — это тоталитаризм». Разные авторы постоянно подчеркивают, что коммунизм тоталитарен по своей природе, как в теории (тут особенно упирают на «диктатуру пролетариата»), так и в практике, а всякая попытка адаптировать коммунизм к демократическим ценностям — не более чем идеологическая маскировка. Тезис второй: «Сталин — это Ленин сегодня». Для Кола, Куртуа, Фритце и Бакеса сталинский террор — закономерное и неизбежное следствие коммунизма, а Ленин выступает лишь наиболее последовательным и откровенным глашатаем его общих принципов. Таким образом, разговор о многообразии конкретных политических выводов из одной и той же доктрины лишается смысла. Наконец, тезис третий, по-видимому, самый дорогой сердцу немецких участников: «ГДР всегда была тоталитарным государством». Напрямую он проговаривается редко, но именно ради него и затеяна вся полемика вокруг возможности «демократического коммунизма».
По сути, концептуальное содержание сборника сводится к совокупности этих и подобных им незатейливых уравнений. Поражает необыкновенная абстрактность этих утверждений, резко контрастирующая с претензией авторов на конкретный политологический анализ. Конечно, ничто не мешает подняться на такой уровень обобщения, с высот которого различие между любыми двумя предметами окажется несущественным. Но возникают естественные вопросы: велика ли ценность подобных обобщений? делают ли они логику истории более понятной? По-моему, ответ напрашивается отрицательный.
Петр Резвых
Der Nationalsozialismus und die deutsche Gesellschaft: Einführung und Überblick.
Herausgegeben von Bernd Sösemann.
Stuttgart; München: Deutsche Verlags-Anstalt, 2002.
Наверное, только в Германии издают подобные книги — объемом в добрых четыреста страниц и с подзаголовком «Введение и обзор». В этом особом жанре легендарная немецкая основательность сочетается с установкой на постоянную готовность своевременно откорректировать ту или иную концепцию в соответствии с последними достижениями и новейшими открытиями. Меняются исследовательские методологии, социально-политический контекст, список востребованных тем, поэтому «введения» приходится каждые десять-пятнадцать лет обновлять. Но делается это всякий раз очень добросовестно. Рецепт, по которому приготовляются подобные издания, столь же прост, сколь безотказен: выделяется несколько наиболее актуальных аспектов темы, и по каждому из них поручают написать очерк узкому специалисту, присовокупляют список рекомендованной литературы по рубрикам — и путеводитель по проблеме готов. В итоге картина предмета, в который читателя «вводят», получается объемная, многомерная, но в то же время читатель со специальным интересом всегда может отобрать только то, что ему нужно.
Такую книгу о национал-социализме написали восемнадцать немецких историков под руководством Бернда Зёземанна. Авторы преследовали две цели — дать читателю полноценную информацию о различных реалиях эпохи национал-социализма и очертить круг дискуссионных вопросов, определяющих значение нацистского прошлого в контексте современных политических и идеологических дебатов. Этой установкой определяется тематическое членение изложения.
Первая группа статей описывает формирование идейной почвы, на которой возросла идеология национал-социализма. Вольфганг Моммзен и Уве Пушнер на широком фактическом материале развертывают историю немецкого национализма в XIX-XX веках, описывая сложное взаимодействие идейных исканий немецких интеллектуалов с массовыми настроениями в Германии накануне, во время и после Первой мировой войны (сюжет, отчасти знакомый русскому читателю по переводу книги Курта Хюбнера «Нация»). Вольфганг Бенц дает сжатый, но информативный очерк истории расовых теорий, от Гобино до «Майн кампф», и пытается ответить на вопрос, как могло произойти, что идеология расы стала в Германии господствующей. Исчерпывающим этот анализ, пожалуй, не назовешь (например, вызывает удивление полное отсутствие интереса к оккультным истокам расовой теории), но главные координаты он задает очень точно. Все три очерка убедительно демонстрируют: основные идейные компоненты национал-социализма сложились уже к концу Первой мировой, а истоки организованного антисемитизма восходят к еще более раннему периоду. Таким образом, ключ к феномену национал-социализма следует искать прежде всего в культурно-политических предпосылках, сделавших возможной широкую поддержку этой поначалу вполне маргинальной доктрины.
Вторая группа статей сосредоточена на детальном анализе процесса политического оформления нацизма. Здесь центральное место занимает проблема крушения Веймарской республики, тщательно рассмотренная в статьях Хагена Шульце, Петера Штайнбаха и Вольфганга Виппермана. Вполне предсказуем и главный вопрос, вокруг которого строится вся дискуссия, и единодушный ответ на него. Спрашивают, разумеется: «Была ли альтернатива?», а отвечают, само собой, утвердительно.
Особенно интересна третья группа статей, посвященная реконструкции политической системы нацистского государства. Их тематика, несомненно, в наибольшей степени ориентирована на актуальные дискуссии. Отсюда — особое внимание к проблемам пропаганды и массовой информации (очерк Бернда Зёземанна), нацистской экономики (статья Людольфа Хербста «Национал-социалистская экономическая и трудовая политика»), гендерной политики (исследование Гизелы Бок «Национал-социализм и женщины»), организации науки и образования (обзор Маргит Селлеси-Янце «Мы, ученые, помогаем строить»). В статьях о немецком обществе 1930-1940-х годов убедительно опровергается ряд расхожих и уже укрепившихся мифов — о высокой эффективности контроля нацистского государства над экономикой, о тотальном всемогуществе и безупречном функционировании нацистской пропагандистской машины, об униженном положении немецкой женщины, якобы запертой в клетку трех «К» («Küche, Kinder, Kirche» — «кухня, дети, церковь»), о низком научном потенциале нацистских исследовательских учреждений. Социальная реальность нацизма оказывается очень сложной, дифференцированной, со множеством уровней и многообразием возможностей для личного выбора.
Четвертый блок материалов книги — культурологический. Здесь доминирует осмысление эстетического наследия эпохи. Гертруда Кох разбирает жанры и эстетику нацистского кинематографа, Эрхард Шульц — идеальные образы национал-социализма в литературе и пластических искусствах. По сути, это два общих эссеистических введения в проблему тоталитарной эстетики.
Наконец, пятый блок образуют статьи, посвященные месту и роли нацистской Германии в общеевропейском политическом процессе — тема, неизбежная в контексте продолжающейся европейской интеграции, ознаменованной введением евро. В отдельном большом очерке Петера Лонгериха, посвященном Холокосту, подчеркивается, что политика массового уничтожения не осуществлялась автоматически, но стала возможной благодаря активному и нередко вполне добровольному участию сотен добросовестных исполнителей. Эккехард Клауза в статье «Слишком рано или слишком поздно? Борьба другой Германии» предлагает пересмотреть привычный упрощенный взгляд на немецкое Сопротивление, анализируя социальный состав и различные мотивы участников Сопротивления. Клауза приходит к выводу, что слабость немецкого Сопротивления была естественным следствием разнородности его состава и гетерогенности интересов различных групп, а последнее, в свою очередь, обусловлено тем, что нацистская диктатура сложилась не в результате захвата, а на базе автохтонного массового националистического движения. Именно поэтому политическое поражение немецкого Сопротивления нисколько не умаляет моральной значимости каждого отдельного акта противостояния режиму. Блок завершается очень беглым, поверхностным и осторожным очерком Вольфганга Михалки о внешней политике гитлеровского правительства и рассуждениями Юргена Коки о сходстве и различии между фашистской Германией и другими европейскими тоталитарными режимами. В отношении Советского Союза Кока приводит серию весьма взвешенных аргументов против публицистически заостренного сближения режимов Гитлера и Сталина, указывая на идеологические, экономические и социальные различия двух систем. В приложении к книге — обещанная библиография, а также красноречивая статистика в таблицах, диаграммах и графиках.
Нельзя не подивиться спокойствию авторов, их трезвости и полному отсутствию публицистического пафоса. Свою вину немцы признали, приняли и пережили сполна. Но только благодаря этой очень болезненной операции они могут теперь думать и говорить о своем тоталитарном прошлом вот так – спокойно, открыто, честно и без лозунгов. Нам бы так.
Петр Резвых
Нацистский миф
Ф. Лаку-Лабарт, Ж.-Л. Нанси.
Пер. с фр. С. Л. Фокина.
СПб.: Владимир Даль, 2002. — 88 с. — 3000 экз.
Разоблачения мифов бессмысленны так же, как и апологии, поскольку исходят из презумпции историчности, принципиально мифу внеположной. Быть может, полезными окажутся профилактические описания его устойчивых механизмов, а не изменчивых эффектов. Именно такую клиническую задачу пытаются решить Филипп Лаку-Лабарт и Жан-Люк Нанси в работе «Нацистский миф» (1991), чьи основные положения они начали разрабатывать еще в 1980 году. Будучи далеко не единственным плодом сотворчества Лаку-Лабарта и Нанси, именно этот текст явился программным для политической версии деконструкции[3]. В этом смысле такие работы, как, например, «Бездеятельное сообщество» (1986) Нанси и «Фикция политического» (1988) Лаку-Лабарта, развивают и наполняют материалом схему анализа, впервые очерченную на страницах «Нацистского мифа». Запоздавшую публикацию инициальной работы можно расценить как риторический суд над 1980-ми, в течение которых миф о благополучии тотальной демократии автоматизировался и превратился в биологическую норму. В предисловии, написанном в 1991 году, авторы признают, что «нам недостает проницательности, чтобы различить события — события, в которых поистине берет начало наше грядущее». Другими словами, гарантий не существует, и историческое существование (жизнь задним числом) столь же чревато опасностями, что и забвение мифа. Нацизм, о котором говорят авторы, — это не просто уродливый эксцесс, чье повторение возможно в силу присущего Европе духа миметизма, но вероятное следствие абсолютизации любого мировоззрения.
Авторы «Нацистского мифа» пытаются очистить самое логику нацизма, не прибегая к грубой политизации философии в духе Ф. Федье и В. Фариаса и не обольщаясь возможностью отделить философию от политики. Сложность поставленной задачи усугубляется тем, что нацизм склонен паразитировать на философии трансцендентального субъекта, которую он превращает в идеологию и тем самым уничтожает. Сознавая двусмысленность своей позиции, авторы спешат помыслить предел этого превращения: «Идеология субъекта (что, возможно, лишь плеоназм) — вот что такое фашизм». А поскольку субъект с его бесконечным испытанием самотождественности есть порождение немецкой классической философии, то и нацизм оказывается ублюдочным, хотя и закономерным порождением того, что авторы называют «немецким феноменом».
Вкратце «немецкий феномен», или «немецкая проблема», сводится к отсутствию у немцев выраженного чувства национальной идентичности, чем и объясняется отчаянная серьезность, с которой der deutsche Geist ищет теоретические основы своего наличия. Культура постренессансной Европы строилась как осознанное подражание древним. На этом фоне Германия, в своем позднем развитии вынужденная подражать вторичным образцам — продуктам французского или итальянского подражания, — обнаруживает маниакальное стремление восполнить нехватку подлинности. С одной стороны, иллюзию снятия проблемы дает диалектика, которой удовлетворяется теория. С другой стороны, практическая и творческая Германия придумывает другую Грецию, чтобы отождествить себя с ней, — Грецию архаическую, томящуюся под спудом неоклассики и жаждущую возрождения. По мысли Лаку-Лабарта и Нанси, «рост немецкого национализма» есть «история присвоения способов самоидентификации», то есть история нереализованной потребности в субъекте. Но как только философия возвещает рождение категории субъекта, идеология практики (в том числе искусства) стремится эту категорию материализовать, превратить в «фигуру», воплотить конечное и абсолютное содержание. Подобно тому, чаемая древность отбрасывается прочь, как только порог идентификации остается позади. Решение немцами своей проблемы в XIX веке актуализирует в XX пафос строительства: именно дремавшая доселе «раса» провозглашается творящей силой, отменяющей презренную и гибельную историю. Раса не нуждается в самоидентификации. Идеальный тип, образец, по которому Третий рейх осознает себя как коллективное тело государства-субъекта, не имеет референта. «Это сразу и модель для идентичности, и ее представленная, действительная, сформированная реальность». Следовательно, заключают авторы, «нацистский миф — это миф Мифа, то есть миф творческого могущества, вообще способности порождать миф». Травма происхождения провоцирует, таким образом, строительство тотального мировоззрения, формирующего бытие. Миф осуществляет себя в своих носителях, и наоборот[4].
В этом впечатляющем анализе, проделанном Лаку-Лабартом и Нанси, переводчик Сергей Фокин справедливо усматривает интимный для авторов разрыв с предметом анализа, своего рода вытесненное зияние. В послесловии он ловит авторов на слове, прозвучавшем в начале книги, что-де у «нас» еще есть счета, «по которым надо расплачиваться». Фокин встает в ироническую, но вместе с тем крайне заинтересованную метапозицию, чтобы констатировать «"травму" французской философской традиции, причиненную собственной историей». Постулируя свое отличие от поверхностных противников нацизма и говоря о глубинной бдительности перед мифом как таковым, Лаку-Лабарт и Нанси остаются французами, пережившими крах революционного мифа 1789 года и не имевшими на протяжении двух веков «выраженной национально-исторической рефлексии». Такова, в сущности, «французская проблема», заставляющая носителей от века данной идентичности напряженно следить за экспериментами соседей, игнорируя причины и потенции подобного экспериментаторства в себе самих.
Остается добавить, что книга издана под грифом Санкт-Петербургского университета МВД России и снабжена подробным рекламным проспектом данного заведения. Будем считать, что это совпадение. Но обнадеживающее.
Ян Левченко
[1] Программа такого исследования, на материале российских правоэкстремистских организаций, обрисована в статье: Umland A. Toward an uncivil society? Contextualizing the decline of post-Soviet Russian extremely right-wing parties. 2002. www.ciaonet.org/wps/uma01/index.html.
[2] Охотин Н. Три минуты на решение // Еженедельный журнал. 14.03.2002.
[3] В раннем тексте «Имя письма: Чтение Лакана» (1973) Лаку-Лабарт и Нанси самоопределились как единомышленники Деррида, взяв курс на пересмотр литературной теории. Тематика их последующих совместных проектов весьма симптоматична: Nancy Jean- Luc, Lang Anne- Marie, Lacoue- Labarthe Philippe (dir). L’Absolu littéraire: théorie de la littérature du romantisme allemand. Collection Poétique. Paris: Editions du Seuil, 1978. Творческое кредо немецких романтиков объективируется и обусловливает дальнейшую, возможно, и «чисто» логическую концептуализацию слова как политического инструмента.
[4] Далее см. по О. М. Фрейденберг, впрочем, ведь и она тоже — известно где жила.