Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2002
Представители самых разных общественных дисциплин пытаются осмыслить феномен терроризма. Складываются разные подходы к данному анализу и сама методология анализа. Чтобы избежать поверхностных суждений или схоластических дебатов, важно понять, в каком дисциплинарном контексте и какими методами изучается проблема терроризма. С дисциплинарной точки зрения заслуживает внимания ракурс политической и шире — социально-культурной антропологии, который предостерегает от системного фетишизма и обращает внимание на культурный контекст и на своего рода низовую этнографию терроризма. Этот подход полезен, ибо помогает уйти от устойчивых образов неких коллективных тел, движений и институтов, которые, якобы, и определяют “большие события”. На самом деле проблема сложнее и тоньше, и далеко не все определено историей, социально-экономическими факторами или религиозной доктриной.
О терроризме часто говорят в контексте конфликта цивилизаций и других глобальных категорий (“Север-Юг”, “бедность-богатство”). Однако современный обществоведческий анализ предполагает больше внимания к элементам, связанным с неопределенностью, с иррациональными факторами и с несистемными взаимосвязями и воздействиями. Различные метаконструкции, используемые при объяснении терроризма, как например глобализация, колониализм или цивилизация, не очень понятны как категории анализа или конкретной политики. В случае с терроризмом явно предпочтительнее говорить о симбиозе локализма и глобализма. В этом контексте становится гораздо понятнее ситуация, когда человек, сидя в афганских горах, имея счета в банках и спутниковую связь, может определять и влиять на то, что называется “глобальными процессами”, то есть осуществлять широкие воздействия с огромными реальными последствиями, чего до этого не было.
Так же уязвимы жесткие дихотомии в объяснении того, что произошло 11 сентября 2001 года. Пока прозвучали два основных подхода — это конфликт бедности и богатства и конфликт больших догм на уровне мировых религий. В какой-то мере, эти две оценки адекватны реальности, но они явно недостаточны. В них присутствует культурный детерминизм, то есть абсолютизация социо-культурных различий. Если до этого мы занимались абсолютизацией идеологических, классовых, социальных различий, то теперь наблюдается своего рода этнографизация действительности и одержимость установлением культурных различий там, где, на самом деле, общность на порядок больше, чем различие.
При анализе феномена терроризма такое глобальное деление, как Север — Юг, должно быть достроено представлением о том, что есть единый мир и есть множество миров. И если мы хотим понять, кто против кого воюет, то даже элементарная этнография, где провели большую часть своего жизненного времени те несколько десятков человек, подозреваемых в причастности к осуществлению сентябрьских террористических актов, то окажется, что это территория Великобритании и Соединенных Штатов Америки. Там же были обретены и все необходимые навыки осуществления террористического акта и там же были произведены орудия террора. То есть, это в рамках одного мира порождаются жестокость, фанатизм и готовность осуществлять насилие. Оклахомский взрыв и его главный герой Тимоти Маквейн — это целиком американское порождение, как и американский гражданин, готовивший террористический акт с применением радиоактивного вещества. В равной мере Дудаев, Масхадов, Басаев с их вариантом вооруженного сепаратизма и тактикой террора были порождены в российской среде, а не в среде бедности и фанатизма.
Таким образом, терроризм — это не война миров, а явление, которое пересекает границы и может существовать повсеместно. Что же до глобального (масштабного) терроризма, требующего знаний, умений и средств, то он вообще не может существовать без богатого мира.
Если посмотреть, из каких источников в течение последнего десятилетия черпали основные финансовые и идеологические ресурсы внесистемные активисты, различные группы и силы, которые подвергают сомнению статус-кво в виде современных государств, то обнаружится, что именно с территории США поступают основные финансовые и идеологические ресурсы террористической деятельности. Хотя там и был принят закон против терроризма, но именно с этой территории поступали аргументы и деньги для закупок оружия для вооруженных сепаратистов во многих регионах мира: от Ольстера до Косово, включая Чечню и Афганистан.
Одно дело — позиции по отношению к терроризму правительства или высшего руководства, но нужно анализировать воздействие действующих лиц уровнем ниже — экспертов, бюрократии, лидеров-активистов, роль которых огромна. Например, при объявленной позиции США о признании территориальной целостности России, достаточно высокопоставленные чиновники Государственного департамента, члены Конгресса и другие влиятельные политические акторы могут занимать по Чечне совсем иную позицию, держать в своем кабинете портрет Джохара Дудаева и приглашать того же Масхадова или его “министра иностранных дел” на встречу в Фонд Карнеги за международный мир или даже в Госдепартамент. Тем самым осуществляется акция поддержки и признания “полезных террористов” в рамках политики геополитического соперничества, достаточно близорукого, но в то же время приносящего свои результаты.
Сложность социально-политической материи, с которой мы имеем дело, требует более чувствительного анализа и соответствующих реакций. В частности, мы имеем дело с новым по своему воздействию феноменом, который не укладывается ни в понятие государства, ни в понятие этнических общностей. Речь идет о “неформальных сетях” — диаспорных, радикально-фундаменталистских или нарко-криминальных коалициях, которые сегодня играют огромную роль. При этом они не обязательно привязаны к какой-то одной этнической группе, скажем, китайской или албанской, сейчас появляются транснациональные и “псевдо-цивилизационные” общности — исламская, арабская, тюркская, магрибская. Солидарность здесь выстраивается по причудливым принципам. Неформальные сети очень подвижны, их программатика и действия зависят от определенного контекста. Но роль их очень велика, особенно для осуществления скрытых разрушительных действий. Именно поэтому необходимо проводить постоянный мониторинг подобных организаций и коалиций, чтобы секретари Совета безопасности РФ и другие самые высокие чиновники знали, что нельзя иметь дело с экстремистскими сектами типа японской Аум Сенрике, а МИД не должен выдавать въездные визы деятелям американской организации “Исламская нация”, чтобы они приезжали взрывать обстановку в Дагестане.
Многое поменялось в мире в смысле ролей и статусов. До этого государства и культурно доминирующие демографические большинства представлялись как источник проблем и насилия, а меньшинства и внегосударственный сектор, в том числе разные “освободительные” движения, как страдающие, требующие защиты и международной поддержки. Даже часть нобелевских премий мира ушла на эти цели. Сегодня местные активисты, представители меньшинств в союзе с другими сообществами, неправительственными организациями и международными структурами могут осуществлять гораздо более мощные акции и силовые воздействия, в том числе и быть инициаторами насилия. С одной стороны, большие игроки (великие и региональные державы) знают, как использовать их против геополитических соперников, с другой стороны, местные радикалы где-нибудь в Чечне, Дагестане или Карачаево-Черкесии уже знают, как использовать в своих собственных интересах геополитическое соперничество, начиная с трибуны ООН, международных джунглей Брюсселя и Страсбурга, и кончая Государственным департаментом США.
Эти новые коалиции, которые выстраиваются от имени “угнетаемых меньшинств” или “непризнанных наций”, в последнее время сильно скомпрометировали себя готовностью прибегать к насилию и включаться в геополитические баталии. Поэтому сегодняшний мир должен быть не меньше озабочен проблемами прав большинства и сохранения основ правопорядка, которые становятся жертвами действий от имени меньшинства и тех, кто не признает статус-кво и желает изменить его силовым образом чаще всего вопреки воле большинства и даже не спрашивая представителей групп меньшинств, от имени которых действуют радикальные элементы.
С этими новыми условиями и факторами мы мало имели дело и не выработали определенные стратегии ответов. По-прежнему что-то мямлим относительно “национального самоопределения” в этническом смысле, по-прежнему ищем или строим “национальные государства” на месте “многонациональных империй”, вместо того, чтобы просто укреплять государства как самую эффективную форму коллективной человеческой организации и обеспечивать согласие проживающего во всех государствах культурно разнородного населения.
В ближайшей исторической перспективе ничто не сможет заменить нынешнее основное деление мира на государственные образования, так называемые “национальные государства”, хотя это добавление к термину государство абсолютно бессмысленно. Государства останутся основными формами легитимной коалиции людей, которые будут иметь исключительное право на исполнение насилия, право на жесткое определение членства этих коалиций. Они будут охранять свои ресурсы, свои территории, свои границы. Никакие диаспоры, этносы, исламские уммы, “международные сообщества” — никто другой не должен получать это право. Кроме случаев, когда сами государства делегируют часть своих функций международным структурам или вооруженным союзам. Вот почему вызывает опасение, что появление нового претендента на воленавязывание в форме “международной антитеррористической коалиции” может вызвать обострение отношений между государствами региона вмешательства и цепную реакцию отмщения в форме террористических актов как единственного средства борьбы против сверхмощных вооруженных коалиций.
Сентябрьские события повлияют в глобальном масштабе на то, что в свое время хорошо отразило название отчета об одном из семинаров Аспеновского института (США) “Сильные государства — это сильные надежды”. То есть сильное государство прежде всего обеспечивает порядок и развитие. Всякие разговоры, тех же, кстати говоря, американских ученых-экспертов, о том, что современное государство в кризисе, что половина или две трети членов ООН — это квази-государства или “недосамоопределившиеся” государства, или “государства в состоянии риска”, являются политизированной безответсвенностью.
Многие глобальные проекты, которые выполняли зарубежные коллеги в последние десятилетия, заложив политизированный мусор в компьютер, получили такой же мусор в виде списков “меньшинств в состоянии риска” или “государств в состоянии распада”. Тем самым само обществознание, в том числе и отечественное с его дебатами о “национальных движениях” и “религиозных возрождениях”, способствовало появлению нереализуемых проектов и косвенному оправданию насилия. Например, теория базовых человеческих потребностей в современных учебниках по конфликтологии, которая трактует дело так, что якобы при нарушении или угрозе таким потребностям, как сохранение групповой целостности и культурное самовыражение, люди готовы идти на все, не взирая на то, что их будут считать террористами.
Эти предписания на уровне академических конструкций имеют огромное значение, так же, как и визуальная трансляция образов террора (от горящего небоскреба до портрета Бен Ладена). Не будь в Нью-Йорке телекамеры, которая сняла самолеты, врезавшиеся в башни, мы бы не называли произошедшее поворотной датой в мировой истории. Иными словами, сегодня конструирование образов и превращение с их помощью событий в “эпохальные” тоже имеют огромное значение.
В производстве террора особую роль играют различные несистемные активисты. Думая, что какие-то цивилизационные или религиозные метаструктуры воюют против “золотого миллиарда”, мы тем самым совсем не обращаем внимание на то, что я называю “несистемными активистами”. Сегодня, имея денежные средства и набор постулатов, можно мобилизовать рекрутов из бедных и богатых, из ненавистников и авантюристов, на любые действия. Поэтому начало терроризма не там, где “реальная” бедность, а там, где создают ощущение бедности, несправедливости и безысходности. Нужно сначала бедность объяснить, а ненависти — научить. Нет абсолютной бедности, люди живут в гораздо более бедных условиях во многих других государств мира, чем арабские страны, но им не объяснили или не показали по телевизору, что “вас эксплуатирует золотой миллиард, вы бедные, вы заслуживаете лучшей жизни”. Должно быть предписание: ты беден, тебя угнетают. Сторонники террористических действий рождаются на основе именно этих предписаний и совсем необязательно в условиях реальной нищеты.
Надо избегать абсолютистского понимания уровня и условий жизни: у вас ВНП на душу такой-то — значит, вы в состоянии риска и общество или меньшинство пойдет на все для того, чтобы достичь своего лучшего состояния. Это не так. Без внешних предписаний (их авторами могут быть этнографы, социологи, правозащитники, журналисты и прочие) бедность и отчаяние не могут актуализироваться, а дьявольский замысел и фанатичная жертвенность невозможны. Пришла пора объяснять эти тонкие и не очень приятные истины, чтобы московские и другие ученые проявляли больше осторожности в обучении Корану тех, кто это обучение использует как суррогат для насилия.
Самоосвоение образа о том, что ты беден, обездолен, что должен взять реванш, появляется тогда, когда есть агитаторы и телеэкраны для сравнения. Даже исторические драмы и то объясняются специальными интерпретаторами, ибо современный человек, в том числе боевик и террорист, сам не проживал ни депортацию, ни геноцид прошлых десятилетий или тем более столетий. Воюющие непримиримые чеченцы сами в депортации не были, там были их родители. Надо было прочитать книгу Абдурахмана Автурханова “О народоубийстве” и трехтомник под редакцией Светланы Алиевой “Так это было” или послушать митинги в Грозном, или прочитать закон 1991 года о реабилитации депортированных народов, чтобы уверовать в “справедливость дела”.
Важно изучить, как люди становятся рекрутами массовых мобилизаций и радикальных проектов, инициировать которые могут внесистемные активисты или люди, располагающие большими средствами и зловещими талантами (не обязательно, что за ними стоит некая коалиция или вся арабская элита). Этот феномен нужно отныне особо отслеживать. Это также применимо к России: важно установить момент, когда простой паренек из башкирской деревни (юноша, которого сейчас судят как участника теракта, а родители говорят, что “он хороший, его все уважали, он никого не обидел”) вдруг стал таким, что назад пути нет. Когда наступил тот момент, начиная с которого он готов собой пожертвовать? Это же сложный феномен, и он не связан ни с цивилизацией, ни с политикой, а скорее с генетическим здоровьем, образованием и психологией.
Отслеживание этого феномена связано с необходимостью распознать, как отдельные люди при их решении покончить жизнь самоубийством в течение нескольких лет проходили сложнейшее обучение вождению самолета — современного “Боинга”, совершали другие длительные и сложные подготовительные действия и даже заводили семьи. То есть — это феномен, который одними глобальными категориями государства, этноса, религии, элиты не поймешь. Поэтому важно установить, когда молодой человек из деревни воспринимает опасные заблуждения, которые потом невозможно демонтировать. Необходимо отслеживать эти примитивные, упрощенные конструкции, призывы, лозунги, вплоть до интерпретации религиозной догматики, пока их воздействие не стало опасным для общества. Именно здесь нужно вести работу, чтобы выставить превентивные меры, помимо мер, о которых уже говорилось и которые уже приняты.
В контексте проблемы терроризма важно сделать некоторые выводы. Кому мы принадлежим, к какому миру и какой выбор мы сделали? Ответ на эти вопросы зависит от того, как мы сами себя квалифицируем, то есть как мы себя назовем. Мы явно принадлежим к “золотому миллиарду”. Пусть внизу, но мы принадлежим к нему. И поэтому не следует президенту Путину произносить во время встречи с финским президентом слова: “Мы пока еще очень бедная страна”. Стоит взглянуть с экранов на Афганистан, чтобы понять, что такое бедная страна. Наши бывшие страны Средней Азии, то есть часть наших бывших соотечественников, — это совсем другой мир по сравнению с Афганистаном. Поэтому самокатегоризация нас как бедных, построивших “криминальное государство под пиратским флатом”, как заявил “совесть нации” Александр Солженицын на общем собрании Российской Академии Наук, означает приглашение желающих это государство изменить или из него выйти силой (террором).
И последнее — о научной экспертизе. Здесь также должны быть предприняты очень серьезные усилия. Мы в последние годы утратили добротные, хорошие знания (я имею в виду комплекс близких мне дисциплин) о том же Афганистане, о Средней Азии, о других регионах, в том числе и о США. Мы хороши на уровне политологических дебатов, умных и просвещенных суждений, но эмпирического, полевого материала сегодня нет. Сейчас в Средней Азии в десятки раз больше, чем российских специалистов, сидит американских антропологов. Они там не только в каждой стране, но и в каждом районе. Они отслеживают современные процессы, и не только отслеживают, но и выполняют более сложную задачу — формируют свое видение вещей в отношении Ферганской долины, в отношении в целом этого региона. Следует срочно возродить отечественную экспертизу внешнего мира, включая экспертизу Соединенных Штатов Америки. У нас практически в Америке никто не работает, не ведет полевые исследования. Те же из соотечественников, кто это делают в качестве американских стипендиатов, занимают часто более антироссийскую позицию, чем сами американцы.
Главный вывод: глобальная стратегия противодействия терроризму — это укрепление государства как источник порядка и легитимного насилия через соблюдение интересов большинства, через воленавязывание со стороны большинства, через ограничения внесистемных активистов и политики меньшинств и через отторжение радикальных проектов и призывов.