Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2002
Доктрина справедливой войны:
право на ведение войны
Роль неидеальной теории. Расширяя либеральную концепцию справедливости, мы разработали идеальное представление о Законе Народов для Сообщества обустроенных Народов — то есть народов либеральных и добропорядочных. Данной концепцией такие народы должны руководствоваться в своих взаимоотношениях, а также при организации общих институтов, служащих их обоюдному благу. Чтобы завершить наше обсуждение Закона Народов, мы должны по мере сил рассмотреть вопросы, которые ставит перед нами очень далекая от идеала обстановка в нашем мире, со всеми его несправедливостями и широко распространенными социальными пороками. Предположив, что на свете есть несколько относительно обустроенных народов, мы ставим в своей неидеальной теории вопрос: как они должны вести себя по отношению к народам неблагополучным? Основополагающим свойством обустроенных народов мы будем считать желание жить в мире, где все народы признавали бы (идеальный) Закон Народов и следовали бы ему.
Неидеальная теория задается вопросом, как достичь этой отдаленной цели или как продвинуться в ее направлении. Эта теория стремится найти политические линии и курсы, которые были бы не только эффективны, но также морально приемлемы и политически осуществимы. Такое понимание неидеальной теории предполагает, что идеальная теория уже разработана. Ибо пока идеал не сформирован хотя бы в общих чертах — а на что-то большее рассчитывать и не следует, — у неидеальной теории отсутствует цель, предназначение, в соотнесении с которым поставленные ей вопросы могли бы получить ответ. Хотя конкретная ситуация в нашем мире в любой произвольно взятый момент — наш статус-кво — не влияет на идеальную концепцию Сообщества Народов, от этой ситуации все же зависят конкретные ответы на вопросы неидеальной теории. Ибо эти вопросы касаются переходного процесса — того, как превратить мир, содержащий государства-изгои и общества, страдающие от неблагоприятных условий, в мир, где все общества признали и приняли бы Закон Народов как руководство к действию.
Есть две разновидности неидеальной теории. Первая рассматривает проблему несогласия — то есть условия, когда некоторые режимы отказываются считаться с разумным Законом Народов. Эти режимы полагают, что достаточным основанием для вступления в войну является тот факт, что война отвечает или может отвечать рациональным (но не разумным) интересам режима. Их я называю “государствами-изгоями”. Другая разновидность неидеальной теории рассматривает неблагоприятные условия, то есть условия жизни социумов, чьи исторические, социальные и экономические обстоятельства затрудняют, если не делают полностью невозможным, их переход к какому бы то ни было — либеральному или добропорядочному — обустроенному режиму. Их я называю “обремененными обществами”[1].
Право обустроенных народов на военные действия. Ни одно государство не имеет права на военные действия, следуя исключительно своим рациональным интересам (в противоположность интересам разумным). Однако Закон Народов закрепляет за всеми обустроенными (либеральными и добропорядочными) народами и вообще за всяким социумом, который почитает сколько-нибудь справедливый Закон Народов и следует ему, право на ведение войны в целях самообороны [2]. Хотя это право имеют все обустроенные общества, они могут по-разному интерпретировать свои действия, в зависимости от того, как мыслят себе свои цели и задачи. Остановлюсь на некоторых из этих различий.
Когда либеральное общество вступает в войну в целях самообороны, оно стремится защитить и сохранить основные свободы своих граждан и свои конституционно-демократические политические институты. Более того, либеральное общество не вправе требовать, чтобы его граждане шли воевать во имя приобретения экономических богатств или природных ресурсов, не говоря уже об укреплении мощи государства и создании империи [3]. (Социум, преследующий подобные интересы, тем самым перестает подчиняться Закону Народов и становится государством-изгоем.) Ограничивать свободу граждан путем воинского призыва или других подобных практик по формированию армии допустимо, согласно либеральному политическому мировоззрению, лишь во имя самой свободы, то есть если это необходимо для защиты либеральных демократических институтов и многочисленных, как религиозных, так и светских, традиций и укладов жизни гражданского общества.
Особое значение либерального конституционного режима состоит в том, что благодаря его демократической политике и в духе идеи об общественном разуме граждане могут высказывать свои мнения об обществе, в котором живут, и действовать в защиту этих мнений. То есть, в идеале, граждане, будучи членами гражданского общества, вырабатывают действительно политическое мнение, а не просто определяют, что принесет наибольшую пользу их личным, частным интересам, каковы бы эти интересы ни были. Такие (по-настоящему политически сознательные) граждане вырабатывают собственное представление о благих и дурных сторонах политического права и справедливости, а также о том, что требуется для благополучия разных частей общества. Я предполагаю, что каждый гражданин наделен “двумя нравственными способностями”: способностью иметь чувство справедливости и способностью иметь понятие о благе. Также предполагается, что любой гражданин во всякое время имеет понятие о благе, совместимое с какой-нибудь всеобъемлющей религиозной, философской или нравственной доктриной. Эти способности позволяют людям выполнять свои гражданские обязанности и гарантируют их политическую и гражданскую автономию. Принципы справедливости защищают высшие интересы граждан; эти интересы гарантируются в рамках либеральной конституции и фундаментального устройства общества. Последние институты создают справедливую в разумных пределах арену, в пределах которой возможен расцвет фоновой культуры гражданского общества.
Добропорядочные народы также имеют право на войну в целях самообороны. На вопрос “Что вы защищаете?” они ответят не так, как либеральный народ; но и у добропорядочных народов есть то, что достойно защиты. Например, правители воображаемого добропорядочного народа, Казанистана, могли бы с полным на то правом защищать свое добропорядочное иерархическое мусульманское общество. Они допускают в своем обществе людей разных вероисповеданий и уважают их, как и политические институты других социумов, включая немусульманские и либеральные социумы. Также они уважают и соблюдают права человека; в фундаментальное устройство Казанистана заложена добропорядочная консультативная иерархия; они (в достаточной мере) признают Закон Народов и подчиняются ему.
Еще одна разновидность социума — благожелательный абсолютизм — тоже, по-видимому, имеет право на войну в целях самообороны. Хотя благожелательный абсолютизм уважает и соблюдает права человека, он не является обустроенным обществом, поскольку не позволяет своим членам принимать значимое участие в процессе принятия политических решений. И все же любое общество, уважающее права человека и не проявляющее агрессивности, имеет право на самооборону. Его культурный и духовный уровень может показаться нам невысоким, но он всегда имеет право противодействовать вторжению на его территорию.
Закон Народов как руководство по внешней политике. Разумный Закон Народов руководит обустроенными социумами в их противостоянии режимам-изгоям, уточняя цели, на которые должны ориентироваться эти социумы, и указывая средства, которые следует или, наоборот, абсолютно недопустимо применять. Однако самооборона является лишь первой, наиболее безотлагательной задачей обустроенных социумов. Их долгосрочная цель — добиться, чтобы все социумы признали Закон Народов и стали полноправными респектабельными членами Сообщества обустроенных Народов. Тогда соблюдение прав человека будет обеспечено повсеместно. Чтобы привести все социумы к этой цели, надлежит употребить внешнеполитические меры; это предприятие требует политической мудрости, причем его успех отчасти зависит от везения. На сей счет политическая философия имеет мало что добавить; я лишь напомню несколько хорошо известных моментов.
Чтобы обустроенные народы достигли этой отдаленной цели, им следует учредить новые институты и практики, которые служили бы чем-то вроде конфедеративного центра и общественного форума для выработки их общего мнения и политики по отношению к необустроенным режимам. Это возможно в рамках таких институтов, как ООН, либо путем формирования сепаратных альянсов обустроенных народов по конкретным вопросам. Этот конфедеративный центр может служить как для выработки, так и для выражения мнения обустроенных социумов. Через него они смогут разоблачать в глазах общественности несправедливые и жестокие институты деспотических и экспансионистских режимов, а также практикуемые ими нарушения прав человека.
К подобной критике не глухи даже режимы-изгои, особенно когда они опираются на разумный и обоснованный Закон Народов, от которого уже нельзя небрежно отмахнуться, объявив его очередной либеральной или западной идеей. Итак, со временем, постепенно обустроенным народам, возможно, удастся вынудить режимы-изгои к переменам; но само по себе это давление вряд ли будет эффективно. По-видимому, его придется подкрепить решительным отказом в экономической и другой помощи либо отказом допускать режимы-изгои к полноправному участию во взаимовыгодном сотрудничестве [4].
Доктрина справедливой войны:
ведение войны
Ограничительные принципы, регулирующие ведение войны. Исходя из вышесказанного о цели справедливой войны, давайте рассмотрим ограничительные принципы, регулирующие ведение войны — jus in bello. Для начала я приведу шесть хорошо известных принципов и тезисов, соответствующих традиционной точке зрения на данный вопрос.
1. Целью справедливой войны, которую ведет обустроенный народ, является справедливый и прочный мир между народами и прежде всего — мир с сегодняшним врагом данного народа.
2. Обустроенные народы не воюют друг с другом, но только с необустроенными государствами, чьи экспансионистские устремления, угрожая безопасности и свободным институтам обустроенных режимов, влекут за собой войну [5].
3. В том, что касается методов ведения войны, обустроенные народы должны четко различать три группы: первую составляют руководители и высшие чиновники государства-изгоя, вторую — его армия, третью — его гражданское население. Поскольку государство-изгой не является обустроенным, гражданские члены этого социума никак не могут входить в число тех, кто организовал и начал войну [6]. Войну начали другие — руководители и высшие чиновники, которым помогали и другие элиты, контролирующие государственный аппарат и непосредственно работающие в нем. Гражданское население, находящееся под сильным влиянием государственной пропаганды, зачастую намеренно оставляемое в неведении, не несет ответственности за развязывание войны. Это верно даже в случае тех гражданских лиц, которые, располагая полной информацией, все же с энтузиазмом поддержали войну. Неважно, какие события послужили толчком к войне (будь то, например, убийство престолонаследника Австро-Венгерской империи эрцгерцога Фердинанда сербским националистом в Сараево в июне 1914 года или сегодняшняя межнациональная нетерпимость на Балканах и в других регионах мира), в конечном итоге именно руководители, а не простые граждане государств начинают войну. В свете этих принципов и сбрасывание зажигательных бомб на Токио и другие японские города весной 1945 года, и атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки — атаки, направленные прежде всего против гражданского населения, — вопиюще несправедливы.
Что же касается армии государства-изгоя, то она, если оставить в стороне высший офицерский состав, отвечает за затеянную ее государством войну никак не более, чем гражданское население. В армию солдаты часто попадают не добровольно, а в результате мобилизации или других форм принуждения; им насильно внушают воинскую идеологию; а их патриотизм часто бессердечно эксплуатируется. Против этих солдат ведутся прямые боевые действия не потому, будто на них лежит ответственность за войну, — просто у обустроенных народов нет другого выхода. Они не имеют другого способа защититься, а защищаться они обязаны.
4. В своем обхождении с представителями другой стороны, как гражданскими лицами, так и солдатами, обустроенные народы должны в максимально возможной мере соблюдать права человека. На то есть две причины. Во-первых, противник, как и все люди вообще, наделен правами человека согласно Закону Народов. Во-вторых, вражеских солдат и мирных граждан нужно на примере обращения с ними познакомить с реальным содержанием этих прав. Таким путем этим людям будут наиболее доходчиво преподаны смысл и значение прав человека.
5. Обустроенные народы должны как в словесных заявлениях, так и своими действиями по возможности давать понять, к какому мирному соглашению они стремятся и какие отношения являются конечной целью их деятельности. Таким образом обустроенные народы открыто продемонстрируют природу своих целей и свой собственный характер. Данные обязанности возлагаются в основном на руководителей и высших чиновников исполнительной власти обустроенных народов, поскольку лишь они в силу своего положения могут говорить от имени всего народа и проводить этот принцип в жизнь. Хотя все предыдущие правила также налагают определенные обязанности на государственных деятелей, особенно важны в этом отношении 4-й и 5-й принципы. Средства ведения войны и меры, предпринятые для ее прекращения, продолжают жить в исторической памяти обществ и могут подготовить почву для следующей войны (либо помочь ее избежать). Долг государственного деятеля — всегда заглядывать далеко в будущее.
6. Наконец, прагматичная установка (“цель оправдывает средства”) никогда не должна становиться определяющей при решении вопроса об уместности неких действий или политического курса. Подобный образ мысли — выступающий в форме утилитаристских рассуждений либо взвешивания национальных интересов и т.д. и т.п. — всегда должен быть строго ограничен предыдущими принципами и аксиомами. Нормы ведения войны задают определенные границы, которые мы не должны преступать, так чтобы планы, стратегии и практический ход сражений не выходили из предписанных ими рамок. Единственное исключение — особо опасные чрезвычайные ситуации, которые я рассмотрю ниже.
Идеал государственного деятеля. Я отметил, что четвертый и пятый принципы ведения войны налагают особые обязательства на государственных деятелей, ибо те являются могущественными вождями своих народов. Именно государственные деятели в силу своего положения способны наиболее действенно выражать устремления и обязательства своего народа. Но кто такой государственный деятель? Есть пост президента, пост канцлера, пост премьер-министра, но поста под названием “государственный деятель” не существует. Это слово, скорее, означает некий идеал, наподобие правдивого или добродетельного человека. Государственные деятели — это те президенты, премьер-министры или другие высокие лица государства, которые образцово исполняют свои обязанности и проявляют в процессе своей руководящей деятельности силу, мудрость и храбрость [7]. Они указывают путь своему народу в трудные, смутные времена.
Идеал государственного деятеля можно описать афоризмом: “Политик печется о следующих выборах, а государственный деятель — о следующем поколении”. Дело философа — сформулировать и выразить бессменные предпосылки существования обустроенного общества и его реальные интересы. Дело государственного деятеля, напротив, состоит в том, чтобы распознать эти предпосылки и интересы на практике. Государственный деятель видит глубже и дальше, чем другие, и уясняет, какие меры необходимы. Государственный деятель должен найти верный или максимально верный курс — и уже не сходить с занятой таким образом позиции. Государственными деятелями были Вашингтон и Линкольн, но не Бисмарк. Находясь при исполнении своих служебных обязанностей, государственные деятели, хоть они могут иметь свои личные интересы, должны приносить их в жертву при выявлении и оценивании основополагающих интересов своего общества и не поддаваться, особенно во время войны, влиянию мстительности и других страстей.
Главным образом государственные деятели должны неуклонно держать курс на заключение справедливого мира и избегать тех вещей, которые затрудняют достижение такого мира. В этом плане они должны проследить, чтобы в заявлениях, сделанных от имени их народа, четко говорилось: как только прочный мир будет восстановлен, обществу-противнику будет предоставлена возможность создать свой суверенный обустроенный режим. (Возможны, однако, вполне резонные временные ограничения права проигравшего войну социума на свободную внешнюю политику.)
После капитуляции [8] граждане противной стороны не должны содержаться в положении рабов или крепостных; спустя положенный срок им также не следует отказывать в полной свободе. Таким образом, идеал государственного деятеля включает в себя моральные аспекты. Просто “вершить судьбы мира”, так сказать, еще недостаточно для того, чтобы стать государственным деятелем. Влияние действий Наполеона и Гитлера на историю и жизнь отдельных людей настолько огромно, что не поддается никакому учету; но государственными деятелями они определенно не были.
Исключение ввиду чрезвычайной опасности. Это исключение позволяет нам аннулировать — в определенных чрезвычайных обстоятельствах — непреложный статус гражданских лиц, который в норме не позволяет вести боевые действия непосредственно против них. Были ли такие моменты во время Второй мировой войны? Когда Великобритания воевала в одиночку и не имела других средств борьбы с превосходящими силами Германии, бомбежки немецких городов могли быть оправданны, хотя и с этим можно поспорить [9]. Этот период длился как минимум с поражения Франции в июне 1940 года до того момента, когда Россия определенно отразила первое наступление немецких войск летом-осенью 1941 года, показав, что способна сопротивляться Германии до последнего. Тут можно возразить, что этот период длился несколько дольше — все лето и осень 1942 года или даже вплоть до окончания Сталинградской битвы (которая завершилась сдачей германских войск в плен в феврале 1943-го). Как бы то ни было, бомбардировка Дрездена в феврале 1945 года к этому периоду явно уже не относится.
Вопрос о том, подпадает ли каждый конкретный случай под формулировку “исключение ввиду чрезвычайной опасности”, решается с учетом определенных обстоятельств. Эти обстоятельства порой могут получать неоднозначную оценку. Бомбардировки Германии, производившиеся ВВС Великобритании в период до окончания 1941 года или даже в течение 1942-го, были оправданны. Победы Германии в войне нельзя было допустить по двум главным причинам: во-первых, победа нацизма повлекла бы за собой неизмеримый нравственный и политический урон для жизни цивилизованных людей во всем мире; во-вторых, на кон были поставлены сама природа и будущее конституционной демократии, а также ее место в истории Европы.
Нужно понять, что нацизм представлял собой особенно опасную угрозу. Гитлер отличался полным нежеланием признавать какие бы то ни было варианты политических взаимоотношений со своими противниками. Их следовало запугивать террором и жестокостью, подчинять насильно [10]. Кампания против России с самого начала была направлена на разгром, а в некоторых случаях даже истребление славянских народов — предполагалось, что если коренные обитатели и останутся на этой территории, то лишь на положении крепостных. Когда же Геббельс и другие протестовали против таких методов, заявляя, что так войну не выиграешь, Гитлер отказывался их слушать [11].
Измена долгу государственного деятеля. Однако очевидно, что война США с Японией в том, что касается американской стороны, ни в какой момент не подпадала под исключение ввиду чрезвычайной опасности. Сброс зажигательных бомб на японские города американскими ВВС ничем не мог быть оправдан; но на консультациях и переговорах между руководителями союзников в июне-июле 1945 года по применению атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки победил прагматичный утилитаристский подход, перевесивший сомнения тех, кто считал его нарушением установленного порядка.
Звучало мнение, что атомная бомбардировка — законное средство поскорее завершить войну. Очевидно, Трумэн и большинство руководителей стран-союзников считали, что она выполнит эту задачу и тем самым спасет жизнь очень многим американским солдатам. Жизни японцев, как военных, так и гражданских, явно ценились куда ниже. Кроме того, выдвигался аргумент, что бомбардировка позволит Императору и другим руководителям Японии “сохранить лицо”, выйти из ситуации с честью, — немаловажный момент с учетом самурайской культуры японских военных. Некоторые исследователи полагают, что бомбардировка служила еще одной цели: ошеломить Россию мощью Америки и заставить русское руководство больше считаться с американскими требованиями [12].
Несостоятельность этих доводов самоочевидна. Что заставило руководителей стран-союзников принять решение, недостойное государственных деятелей? Трумэн как-то назвал японцев зверями и заявил, что с ними следует обходиться соответственно [13]; однако в наши дни заявления, что немцы и японцы — все поголовно звери и варвары, звучат крайне нелепо. Конечно, нацисты и тодзёистские милитаристы — звери, но они не есть немецкий или японский народ. Черчилль извинял свою ошибочную оценку ситуации, приведшую к бомбардировке Дрездена, разыгравшимися страстями и напряженностью конфликта [14]. Но долг государственного деятеля — не допускать, чтобы подобные чувства, при всей их естественности и неизбежности, сбивали обустроенный народ с курса, которым надлежит следовать в борьбе за мир. Государственный деятель понимает, что взаимоотношения с сегодняшним противником важны по-особому: войну следует вести открыто и публично, методами, подготавливающими народ-противник к тому, как с ним будут обходиться в дальнейшем, и это создает почву для прочного, дружеского мирного сосуществования. Следует рассеять страхи или фантазии народа-противника, ожидающего мщения или возмездия со стороны победителей. Как бы это ни было трудно, сегодняшний враг должен восприниматься как будущий союзник по справедливому, заключенному на равных миру.
Важность политической культуры. Очевидно, что атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, а также сброс зажигательных бомб на японские города были чудовищными злодеяниями. Однако не менее очевидно, что четко сформулированные принципы справедливой войны, если бы в тот период их попытались провозгласить, не изменили бы исхода событий. Ибо на тот момент было уже слишком поздно: к тому времени бомбардировки гражданского населения превратились в общепринятую практику. Рассуждениям о справедливой войне никто бы не внял. Поэтому такие вопросы следует тщательно продумывать еще до начала конфликта.
К тому же во всех тех многочисленных организациях, из которых складывается гражданское общество, следует постоянно обсуждать вопрос об основах конституционной демократии и предполагаемых ею прав и обязанностей. Это обсуждение — важная часть работы по просвещению и воспитанию граждан, подготавливающей их к участию в политической жизни. Подобные вещи должны стать элементом политической культуры; не занимая превалирующего положения в повседневном содержании обычной политической жизни, они, однако, должны служить ее предпосылками и фоном. Во времена бомбежек Второй мировой была недостаточно осознана заранее огромная важность принципов справедливой войны, и одно только провозглашение этих принципов не заставило бы людей разочароваться в удобном доводе “цель оправдывает средства”. Этот довод оправдывает слишком многое и слишком быстро, с его помощью власть имущие легко заглушают все неприятные угрызения совести. Если не провозгласить принципы ведения войны до наступления утилитаристского этапа, они перейдут в категорию заурядных доводов, оцениваемых на равных условиях со всеми остальными. Итак, эти принципы должны занять положенное им место задолго до начала войны; они должны быть усвоены широкими слоями граждан. Измена долгу государственного деятеля отчасти обуславливается и усугубляется неспособностью политической культуры общества — включая культуру армии и военную доктрину [15] — соблюдать принципы справедливой войны.
Есть две нигилистические военные доктрины, которые следует полностью отвергнуть. Одна выражена в афоризме Шермана* “Война — это ад”, намекающем, что ради скорейшего завершения войны хороши все средства [16]. Другая гласит, что вина лежит на всех нас, — то есть ставит всех на одну доску, и тогда, рассуждая по справедливости, никто уже не может перекладывать вину на других или брать ответственность на себя. Обе эти доктрины — если только они заслуживают подобного названия — крайне поверхностны: они отрицают все разумные различия и градации; их нравственная пустопорожность очевидна благодаря тому факту, что справедливые и добропорядочные гражданские общества — их институты и законы, их общественная жизнь, традиционная культура и нравы — всегда держатся на констатации значимых нравственных и политических различий. В определенном смысле война, конечно, ад; но разве из этого вытекает, что нормативные различия перестают действовать? Есть, безусловно, ситуации, когда вина в той или иной мере лежит на всех или почти на всех; но это не значит, что виноваты все одинаково. Короче, нет ни одного момента, когда мы могли бы под благовидным предлогом сбросить с себя оковы тонких различий, связанных с нравственными и политическими принципами, а также с четко откалиброванной “шкалой” регулятивных мер [17].
Решающую роль в действиях, связанных с ведением войны, играет вышеописанный государственный деятель. Он должен быть готов вести справедливую войну в защиту либеральных демократических режимов. В реальности граждане ожидают именно такой политики от тех, кто претендует на пост президента или премьер-министра. Отказ же от войны по религиозным, философским или нравственным соображениям явится нарушением некоей фундаментальной политической договоренности как минимум в том случае, если лидер еще до выборов не сделал четких публичных заявлений на сей счет. Квакеры, не приемлющие каких бы то ни было войн, могут участвовать в широком консенсусе по вопросам конституционного правления, но они не всегда могут одобрять конкретные решения демократии — например, решение вступить в войну в целях самообороны, — даже когда в свете их собственных политических ценностей эти решения являются разумными. Отсюда следует, что квакеры не могут, не кривя душой, претендовать (в отсутствие каких-то особых обстоятельств) на высшие должности в либеральном демократическом государстве. Государственный деятель должен считаться с миром политики; в экстремальных обстоятельствах он обязан уметь отличать интересы обустроенного режима, которому служит, от требований личной религиозной, философской или нравственной доктрины, в соответствии с которой он строит свою жизнь.
Обремененные общества
Неблагоприятные условия. Рассматривая теорию несогласия, мы обнаружили, что долгосрочная цель (относительно) обустроенных социумов состоит в том, чтобы каким-то образом привести государства-изгои в лоно Сообщества обустроенных Народов. Все европейские государства-изгои [18] (на заре Нового времени это были Испания, Франция и империя Габсбургов, а в недалеком прошлом — Германия) в то или иное время преследовали одну и ту же цель — старались подчинить своей воле бо╢льшую часть Европы. Надеясь распространить повсеместно свою религию и культуру, они искали могущества и славы, не говоря уже о богатстве и территориальных приобретениях. Эти государства принадлежали к числу самых эффективно организованных и экономически прогрессивных социумов своей эры. Их недостаток был в политических традициях, а также в институтах права, собственности и классовой структуры, которые держались на определенных религиозно-нравственных убеждениях и соответствующей культурной почве. Вот то, что формирует политическое волеизъявление общества; вот те элементы, которые должны измениться прежде, чем общество сможет поддержать разумный Закон Народов.
Ниже я перейду ко второй разновидности неидеальной теории — а именно к проблемам социумов, страдающих под бременем каких-то неблагоприятных условий жизни (далее мы будем называть их “обремененными”). Обремененные социумы, не будучи экспансионистскими или агрессивными, не могут стать обустроенными, так как испытывают дефицит политических и культурных традиций, людских ресурсов и ноу-хау, а зачастую и материально-технологической базы. Обустроенные (относительно обустроенные) общества должны поставить перед собой долгосрочную задачу: ввести обремененные социумы, так же как и государства-изгои, в Сообщество обустроенных Народов. Помощь обремененным обществам — это долг обустроенных народов. Однако отсюда вовсе не следует, будто единственный или лучший способ выполнить этот долг помощи состоит в том, чтобы регулировать экономическое и социальное неравенство социумов в соответствии с принципом распределительной справедливости. Этот принцип и аналогичные ему, как правило, не предполагают четкой цели, задачи или конечной точки, по достижении которой помощь должна быть прекращена.
Уровень достатка и благосостояния может разниться от общества к обществу — собственно, мы знаем на своем опыте, что так оно и есть; но обязанность помогать другим социумам вовсе не направлена на приведение их к какому-то общему, нивелированному уровню. В помощи нуждаются только обремененные общества. Более того, не все подобные социумы бедны — точно так же, как не все обустроенные общества богаты. Небогатый, со скудными природными ресурсами социум может быть обустроенным, если его политические традиции, правовая и классовая структура, а также институты собственности, опирающиеся на религиозно-нравственные убеждения и культуру, могут по своей природе стать основой либерального или добропорядочного социума.
Первая рекомендация для выполнения долга помощи. Прежде всего нужно уяснить, что обустроенное общество не обязательно является обществом богатым. Здесь я хотел бы напомнить три основных особенности принципа “справедливых накоплений” (внутри отдельного социума), разработанного мной в “Теории справедливости”:
а. Смысл принципа справедливых (реальных) накоплений в том, чтобы разумным образом создать справедливые базовые институты свободного конституционно-демократического социума (или любого обустроенного социума) и обеспечить существование социального мира, в котором все его граждане смогут вести достойную жизнь.
б. Соответственно, процесс накопления может прекратиться, как только будут созданы справедливые (или добропорядочные) базовые институты. В этот момент реальные накопления (то есть чистый прирост всех разновидностей реального капитала) могут упасть до нуля; существующее же имущество останется лишь поддерживать или обновлять, а невосполнимые ресурсы бережно распределять с мыслью об их рациональном использовании в будущем. Таким образом, норма накопления как фактор, сдерживающий текущее потребление, выражается как мера накопления капитала, воздержания от использования ресурсов, а также в разработке технологий, которые сохраняли бы и восстанавливали природный мир, дабы он продолжал питать населяющих его людей. Обеспечив вышеперечисленные и другие первостепенные составляющие, социум, конечно, может накапливать свое богатство и дальше, но процесс накопления уже перестанет быть долгом справедливости.
в. Для создания справедливых (или добропорядочных) институтов вовсе не обязательно какое-то особенное богатство. Сколько денег требуется, зависит от конкретной истории общества, а также от его понимания справедливости. Таким образом, у разных обустроенных народов будет, в общем и целом, неодинаковый уровень благосостояния.
Эти три особенности процесса накопления, изложенные в “Теории справедливости”, подчеркивают параллели между долгом помощи, заложенным в Законе Народов, и долгом справедливых накоплений на уровне отдельного социума. В обоих случаях задача состоит в том, чтобы воплотить в жизнь и сохранить справедливые (или добропорядочные) институты, а не просто повысить (а уж тем более — максимизировать до бесконечности) благосостояние среднего гражданина либо благосостояние какого-либо социума или какого-либо отдельного социального класса. В этом отношении долг помощи и долг справедливых накоплений являются следствиями одной и той же исходной идеи [19].
Вторая рекомендация. Размышляя о практическом выполнении долга помощи, следует вначале осознать, что самое главное — это политическая культура обремененного общества, но в то же время нет никаких простых рецептов, по которым обустроенные народы могли бы помочь обремененному социуму в деле видоизменения его политической и социальной культуры. Я полагаю, что предпосылки богатства народа и формы, которые приобретает это богатство, обусловлены его политической культурой, а также религиозными, философскими и моральными традициями, на которых держится базовая структура его политических и общественных институтов; эти предпосылки создаются такими свойствами членов общества, как предприимчивость и способность к совместной деятельности, причем эти свойства подкрепляются политическими добродетелями. Далее, я рискну предположить, что ни в каком уголке света не найдется общества — маргинальные случаи не в счет [20], — ресурсы которого столь скудны, что оно не сможет стать обустроенным даже после того, как обретет рациональное и разумное правление и организованность. Как свидетельствуют исторические примеры, бедные ресурсами страны могут преуспевать (скажем, Япония), а богатые ресурсами — испытывать серьезные трудности (Аргентина). Ключевые, решающие составляющие — это политическая культура, политические добродетели и гражданское общество, честность и предприимчивость жителей, их новаторские способности и многое другое. Ключевую роль играет также демографическая политика: страна должна стараться, чтобы численность ее населения не достигала того предела, за которым оно окажется непосильным бременем для ее территории и экономики. Но в любом случае долг помощи весьма значим. Важно осознать, что простые финансовые вливания не могут побороть фундаментальные политические и социальные несправедливости (хотя и без денег зачастую не обойтись). Но упор на права человека, возможно, поможет изменить неэффективный режим правления и повлиять на поведение политиков, безразличных к благополучию их собственного народа.
Важность прав человека продемонстрирована в работах Амартии Сена о голоде [21]. В своем эмпирическом исследовании четырех широко известных из истории случаев массового голода (Бенгалия, 1943; Эфиопия, 1972—1974; Сахель, 1972—1973; Бангладеш, 1974) он пришел к выводу, что дефицит продуктов питания не обязательно является главной — или даже второстепенной — причиной голода. В изученных Сеном случаях спад производства продовольствия был не столь велик, чтобы вызвать голод при наличии добропорядочного правительства, которое заботилось бы о благополучии всего населения и предусмотрело бы разумную схему резервных продовольственных запасов, распределяемых через общественные учреждения. Основной проблемой была неспособность правительств этих стран распределить (и восполнить) имеющиеся в наличии запасы продовольствия. Сен заключает: “голод — это экономическое бедствие, а не просто продовольственный кризис” [22]. Иначе говоря, причины голода кроются в дефектах политического и социального устройства общества, а также в неспособности социума принять политические меры, которые компенсировали бы урон от спада в производстве продовольствия. Если власть, имея возможности предотвратить голод, все же допускает, чтобы население голодало, это означает, что она не считается с правами человека; а описанные мной обустроенные режимы такого бы не допустили. Хочется надеяться, что акцентирование вопроса о правах человека поможет предотвратить голод и окажет на правительства давление в сторону повышения эффективности их работы, в направлении обустроенного Сообщества Народов. (Кстати, отмечу, что в любой из демократических стран Запада началось бы массовое недоедание, если бы не существовало программ помощи безработным.)
Уважение к правам человека также могло бы умерить демографическую напряженность в обремененном обществе, связанную с тем, скольким людям экономика данного общества может обеспечить достойную жизнь [23]. Здесь решающим фактором, по-видимому, является статус женщины. Некоторые социумы — общим местом стал пример Китая — приняли жесткие запреты, ограничивающие размер семьи, и другие драконовские меры. Но в такой суровости вовсе нет нужды. Простейший, самый эффективный, самый приемлемый способ — это внедрить в законодательство элементы равноправия женщин. Здесь очень ценен опыт индийского штата Керала, где женщинам в конце 70-х годов было предоставлено право голосовать и участвовать в политической жизни, получать образование и использовать его, владеть и распоряжаться недвижимым имуществом и материальными ценностями. В результате спустя несколько лет уровень рождаемости в Керале стал ниже, чем в Китае, — и это безо всяких принудительных мер со стороны государства [24]. Подобная политика была принята и в других странах — например, в Бангладеш, Колумбии и Бразилии — и дала те же результаты. Практика доказала: элементы фундаментального равноправия играют ключевую роль для здравой социальной политики. Несправедливость держится на крепко укорененных интересах и так просто не исчезнет; но дефицит природных ресурсов не может послужить ей оправданием.
Повторим: не существует простого рецепта помощи обремененному государству в деле изменения его политической культуры. Предоставлять ему на это значительные финансовые субсидии обычно невозможно и даже нежелательно, а применение силы запрещено Законом Народов. Зато помощь советами, возможно, будет эффективна. Обремененные социумы не прогадают, если будут особенно внимательны к основополагающим интересам женщин. Тот факт, что статус женщин часто обусловлен религией или тесно связан с религиозными воззрениями [25], сам по себе не является причиной их порабощения, поскольку обычно наличествуют другие причины. Тут следует разъяснить, что обустроенные социумы всех разновидностей провозглашают права человека и имеют хотя бы минимальную добропорядочную консультативную иерархию или ее аналог. К характерным чертам такой иерархии относится и требование, чтобы женщины составляли большинство в любой группе, которая призвана представлять их основополагающие интересы. За этим стоит идея, что должны быть приняты все те условия консультативной процедуры, которые необходимы для предотвращения нарушений прав женщин. Идея эта не является сугубо либеральной — ее придерживаются все добропорядочные народы.
Итак, мы можем сделать осуществление этого принципа условием нашей помощи, избежав при этом обвинения в том, будто мы недозволенным образом подрываем религию и культуру другого социума. Здесь пригодится тот же принцип, который обычно применяется в случае религиозных распрей. Речь идет о постулате, что ни одна религиозная конфессия не может оправдывать свои действия под тем предлогом, что нетерпимость к другим религиям необходима ей в целях самосохранения. Аналогичным образом ни одна религия не может оправдывать порабощение женщин под тем предлогом, будто оно является необходимым условием ее выживания. Дело касается основных прав человека — а они входят в число всеобщих институтов и практик всех либеральных и добропорядочных социумов [26].
Третья рекомендация. Третья рекомендация для осуществления долга помощи такова: назначение программ помощи состоит в том, чтобы научить обремененные общества управляться с их собственными делами разумно и рационально, дабы в конечном итоге эти общества стали членами Сообщества обустроенных Народов. Этим определяется конечная цель помощи. После достижения этой цели дальнейшая помощь уже не потребуется, даже если новоиспеченный обустроенный социум будет еще относительно беден. Итак, требуется не патернализм, но осторожные, умеренные действия, которые не противоречили бы конечной цели помощи — дать бывшим обремененным обществам свободу и равенство.
Оставим в стороне сложный вопрос о том, являются ли некоторые формы культуры и стили жизни благими сами по себе (я лично верю, что это так). Во всяком случае, индивидам и группам людей определенно идет на благо преданность своей конкретной культуре и участие в общей публичной и гражданской жизни. В этом отношении человек, принадлежащий к конкретному политическому обществу и ощущающий его гражданский и общественный мир как свою стихию, успешно самовыражается и самореализуется [27]. Это далеко не второстепенное обстоятельство подтверждает необходимость предусмотреть достаточный простор для идеи самоопределения народа и для некой свободной или конфедеративной формы Сообщества Народов, при условии, что общество обустроенных режимов в состоянии усмирить разобщающие распри различных культур — а это ему, полагаю, может удаться. Мы стремимся создать мир без шовинистической ненависти, выливающейся в националистические войны. Подлинный патриотизм — это привязанность к своему народу и своей стране, а также готовность защищать их законные требования, при этом всецело уважая законные требования других народов [28]. Обустроенным народам следует поощрять создание подобных режимов.
Долг помощи и взаимная приязнь народов. Размышляя о долге помощи, мы вправе задаваться вопросом, не должен ли он мотивироваться заранее имеющимся чувством приязни, то есть ощущением особой родственной связи и близости, на которое, однако, нельзя рассчитывать даже в обществе либеральных народов — не говоря уже об обществе всех обустроенных народов — с их самостоятельными языками, религиями и культурами. Граждан единого социума отдельной страны объединяют одна и та же политическая культура и центральная власть, а нравственное обучение политическим понятиям и принципам успешнее всего происходит в контексте общих для социума политических и общественных институтов, которые являются неотъемлемой частью совместной повседневной жизни его граждан [29]. Ежедневно участвуя в деятельности единых институтов, граждане одного и того же общества, по идее, будут способны разрешать внутренние политические конфликты и проблемы своего социума на основе единых предпосылок и в духе публичного разума.
Задача государственного деятеля состоит в том, чтобы бороться с потенциальным недостатком взаимной приязни между разными народами и пытаться нейтрализовать его причины в той мере, в какой они связаны с прошлыми внутриполитическими институциональными несправедливостями, а также с взаимной враждебностью социальных классов, унаследованной в форме их общей истории. Поскольку чувство приязни между народами естественным образом ослабевает (такова психология человека) в той мере, в какой общие для социума институты распространяются на все большую территорию и культурная дистанция увеличивается, государственный деятель должен беспрерывно подавлять эти непродуктивные тенденции [30].
В этой работе государственный деятель может воодушевляться тем, что отношения родственной приязни не есть нечто неизменное — со временем, если народы придут к сотрудничеству в общих, совместно созданных институтах, эти отношения будут неуклонно крепнуть. Либеральным и добропорядочным народам свойственно стремление построить мир, где всякий народ будет управляться обустроенным режимом. Вначале, как мы можем предположить, за данной целью кроется национальная корысть, поскольку обустроенные режимы ни в малейшей мере не опасны для других, а напротив, миролюбивы и склонны к сотрудничеству. Но по мере углубления международного сотрудничества народы, возможно, начнут испытывать взаимную симпатию, и их чувство сродства усилится. Отныне ими будут руководить не только сугубо национальные интересы, но и взаимная заинтересованность в образе жизни и культуре другого, и народы будут готовы чем-то жертвовать друг ради друга. Подобная взаимная приязнь порождается плодотворными усилиями по сотрудничеству, а также общим жизненным опытом на протяжении значительного времени.
Нынешний, относительно узкий круг симпатизирующих друг другу народов мира со временем может расшириться; не следует считать его чем-то раз и навсегда данным. Постепенно народы станут руководствоваться не только своекорыстием или не только взаимной симпатией, но начнут утверждать свою либеральную и добропорядочную цивилизацию и культуру, пока, наконец, не будут готовы проводить в жизнь идеалы и принципы, предполагаемые их цивилизацией. Веротерпимость впервые появилась в истории как способ сосуществования враждебных религиозных конфессий, чтобы затем стать нравственным принципом, роднящим цивилизованные народы и признанным их ведущими конфессиями. То же самое можно сказать и об отмене рабства и крепостного права, о правовом государстве, о праве на войну исключительно в целях самообороны, о гарантированных правах человека. Все эти идеи стали идеалами и принципами либеральных и добропорядочных цивилизаций, а также принципами Закона всех цивилизованных Народов.
О справедливости
в распределении благ между народами
Равенство между народами. На сей счет нет единого мнения. Существует взгляд на равенство как на нечто само по себе справедливое или благое. Однако Закон Народов гласит, что неравенство не всегда бывает несправедливым; таковым оно становится лишь вследствие его несправедливого влияния на базовое устройство Сообщества Народов, а также на отношения между народами и между их отдельными представителями. Огромную важность базового устройства мы увидели, когда речь зашла о необходимости терпимости к добропорядочным не-либеральным народам.
Я перечислю три основания для тревоги, вызываемой неравенством внутри отдельного социума, и рассмотрю, каким образом каждое из них может найти применение в Сообществе Народов. Первое основание для борьбы с неравенством на внутриполитическом уровне — необходимость умерить страдания и лишения бедняков. Однако для этого не требуется, чтобы все граждане были одинаково богаты. По сути, тут даже неважно, насколько велико расстояние между богатыми и бедными. Важны его последствия. В либеральном социуме это расстояние не может быть больше, чем допустимо критерием взаимодействия, так что лица, находящиеся в наименее привилегированном положении, должны располагать достаточными всесторонними средствами, позволяющими им конструктивно и эффективно использовать свою свободу, а также вести разумную и достойную человека жизнь. Когда такое положение достигнуто, нет никакой необходимости сокращать дистанцию между богатыми и бедными. Точно так же, согласно базовой структуре Сообщества Народов, как только долг помощи будет выполнен и все народы получат жизнеспособные либеральные или добропорядочные правительства, не будет причин сокращать расстояние между разными народами в том, что касается среднего уровня благосостояния.
Второе основание для сокращения расстояния между богатыми и бедными внутри общества заключается в том, что наличие подобной дистанции часто ведет к тому, что некоторые граждане подвергаются дискриминации как “второсортные”, а это несправедливо. Поэтому в либеральном или добропорядочном обществе следует остерегаться социальных условностей, которые устанавливают ранги, признаваемые в обществе посредством знаков уважения. Эти условности могут несправедливо сказаться на самоуважении тех, кто не принадлежит к рангам, признанным высокими. То же самое будет верно в отношении базового устройства Закона Народов, если граждане одной страны станут считать себя хуже граждан другой, более богатой страны — при условии, что эти ощущения оправданы реальным неуважением. Однако, когда долг помощи будет выполнен и каждый народ получит свое собственное либеральное или добропорядочное правительство, эти ощущения перестанут быть оправданны. Ибо тогда каждый народ сам будет определять значение и роль благосостояния своего собственного социума. Если народ не будет ими доволен, он сможет наращивать свои накопления или, если это невозможно, сделать займы у других членов Сообщества Народов.
Третье основание задуматься о неравенстве между народами связано с важной ролью справедливости в политическом процессе базового устройства Сообщества Народов. На внутриполитическом уровне очевидным примером является обеспечение справедливости выборов и равенства политических возможностей претендентов на выборные должности. Попыткой решить эти проблемы стало общественное финансирование политических партий и кампаний. Также, когда мы говорим о справедливом равенстве возможностей, имеется в виду нечто большее, чем формальное равенство перед законом. Мы подразумеваем примерно следующее: стартовые социальные условия должны быть таковы, чтобы любой гражданин, вне зависимости от его классовой принадлежности или происхождения, имел одни и те же шансы для достижения хорошего положения в обществе при наличии одинаковых способностей и желания испытать себя. Политика обеспечения такого справедливого равенства возможностей включает, например, обеспечение всеобщего справедливого доступа к образовательным учреждениям и искоренение несправедливой дискриминации. Справедливость также играет важную роль в политическом процессе базового устройства Сообщества Народов, во многом (но не во всем) аналогичную ее внутриполитической роли.
Элементарная справедливость в отношениях между народами обеспечивается тем, что все они имеют равное представительство в изначальной позиции. Соответственно, представители народов захотят сохранить независимость своих собственных социумов и их равенство в отношениях с другими. В ходе работы организаций и неформальных конфедераций народов неравенство служит множеству тех целей, которые являются общими для народов. В этом случае большие и малые народы будут согласны вносить пропорциональный своей численности вклад в “общую копилку” и получать соответствующие этому вкладу большие или маленькие доходы с него. Кроме того, стороны будут вырабатывать принципы для создания международных организаций сотрудничества и оговаривать критерии справедливости в торговле, а также определенные условия взаимопомощи. Если же деятельность этих международных организаций будет иметь несправедливые последствия для распределения, эти последствия придется скорректировать на уровне базовой структуры Сообщества Народов.
В чем разница между Законом Народов и космополитической концепцией. Закон Народов исходит из тезиса, что в каждом обществе представлен достаточно широкий спектр талантов и способностей, причем удельный вес каждого таланта достаточно велик для того, чтобы обеспечить социум необходимым человеческим потенциалом для воплощения в жизнь справедливых институтов. Конечная политическая цель общества состоит в том, чтобы, руководствуясь благими намерениями, стать полностью стабильным и справедливым. По достижении этой цели Закон Народов не предписывает никаких других целей — скажем, не призывает “поднять уровень жизни выше необходимого для поддержки таких институтов”. Кроме того, ни одно общество не имеет разумных оснований просить большего, чем необходимо для поддержки справедливых институтов, или требовать дальнейших мер против материального неравенства социумов.
Вышеизложенное проливает свет на различия между Законом Народов и космополитической концепцией. Космополитическая концепция в конечном итоге печется о благополучии индивидов, а не о справедливости в отношениях между обществами. Из этой концепции следует, что вопрос о необходимости дальнейшего глобального перераспределения останется актуальным даже после того, как все общества обретут справедливые институты на внутриполитическом уровне. Вот простейший пример: представим себе два общества, каждое из которых на внутриполитическом уровне удовлетворяет обоим принципам справедливости, сформулированным в “Теории справедливости”. Однако беднейшему представителю одного из этих социумов живется хуже, чем беднейшему представителю другого. Вообразим, что есть возможность, путем некоего механизма глобального перераспределения, который позволит обоим обществам, по-прежнему выполняя два принципа справедливости на внутриполитическом уровне, улучшить жизнь беднейшего представителя первого социума. Должны ли мы предпочесть реорганизацию первоначальной модели распределения?
Закон Народов не делает различия между вышеописанными моделями распределения. Однако с точки зрения космополитической концепции разница между ними есть. Космополитическая концепция блюдет благополучие отдельных людей, а потому поддерживает все меры, посредством которых возможно улучшить жизнь самого бедствующего человека планеты. Для Закона Народов, напротив, важнее справедливость и стабильность либеральных и добропорядочных обществ, сосуществующих как члены Сообщества обустроенных Народов.
Перевод Светланы Силаковой
Примечания автора
1) Возможны и другие варианты. Некоторые необустроенные государства нарушают права человека, но в то же время они не агрессивны и не вынашивают планов нападения на своих соседей. Они не страдают от неблагоприятных условий жизни, но просто проводят государственную политику, которая нарушает гражданские права определенных меньшинств, населяющих эти государства. Таким образом, эти государства являются государствами-изгоями, так как они нарушают права, признанные таковыми Сообществом достаточно справедливых и добропорядочных Народов; в тяжелых случаях по отношению к этим государствам допустимо какое-то вмешательство в их внутренние дела.
2) В норме право на ведение войны включает в себя право помогать обороняться своим союзникам.
3) Конечно, так называемые либеральные социумы иногда так поступают, но это лишь доказывает, что они способны поступать дурно.
4) На примитивные, изолированные общества, не имеющие контактов с либеральными или добропорядочными социумами, мы, в сущности, никак не можем повлиять. Другое дело — общества более развитые, стремящиеся к торговым или другим обоюдовыгодным соглашениям с либеральными или добропорядочными социумами. Вообразите себе развитую цивилизацию, подобную ацтекской. Хотя она не представляет никакой опасности для всех законопослушных членов Сообщества Народов, ее низшие классы содержатся на положении рабов, а некоторые молодые люди приносятся в жертву в храмах. Есть ли способ тактично уговорить ацтеков отказаться от таких практик? Полагаю, их следует заставить понять, что без соблюдения прав человека их участие в системе социального сотрудничества просто невозможно и что такая система пошла бы им на пользу. Социальный строй, основанный на рабстве и страхе перед человеческими жертвоприношениями, не является системой сотрудничества и не может быть частью международной системы сотрудничества. Если нарушения прав человека достигают вопиющего размаха и социум не реагирует на наложенные санкции, вооруженное вмешательство в защиту прав человека будет оправданно и резонно. Ниже я подробнее рассмотрю тезис о том, что со временем, когда народы получат доступ к основным принципам и идеалам либеральной цивилизации и культуры, они, возможно, созреют для того, чтобы признать эти принципы и действовать сообразно с ними, вследствие чего нарушения прав человека станут реже. Таким образом, круг взаимно симпатизирующих народов может со временем расшириться.
5) Случаи, когда вся ответственность за начало войны лежит на одной из сторон, весьма редки. Однако бывают разные степени ответственности. Поэтому мы можем вполне обоснованно утверждать, что возможна ситуация, когда одна из сторон несет гораздо большую ответственность, чем другая. Иначе говоря — одни руки запачканы куда сильнее других. Также важно учесть, что порой обустроенный народ со слегка запачканными руками все же вправе и даже обязан воевать, чтобы защититься самому. Это явствует из истории Второй мировой войны.
6) Здесь я следую мысли Майкла Уолцера (Walzer M. Just and Unjust Wars. New York: Basic Books, 1977). Это впечатляющая работа, и сказанное мной здесь, полагаю, не имеет серьезных расхождений с воззрениями Уолцера.
7) В “Критике суждения” (Ak. 262 и далее) Кант пишет, что храбрость генерала возвышает его над государственным деятелем. Я, однако, полагаю, что в этом Кант ошибался: государственный деятель может проявить не меньшую храбрость, чем генерал.
8) См. разъяснения Черчилля относительно смысла термина “безоговорочная капитуляция” в его книге “The Hinge of Fate”. Boston: Houghton Mifflin, 1950. С. 685—688.
9) Есть определенные запреты — например, на пытки военнопленных — которые даже при этих обстоятельствах все равно не теряют силы.
10) См. поучительное описание этих моментов у Стюарта Хэмпшира (Hampshire S. Innocence and Experience. Cambridge/Mass.: Harvard University Press, 1989. P. 66—78).
11) О возражениях Геббельса и других см.: Bullock A. Hitler: A Study in Tyranny. London: Oldham’s Press, 1952. P. 633—644. См. также: Bartov O. Hitler’s Army. New York: Oxford University Press, 1991. В последней работе исследуются переросшие в варварство и зверства военные действия на Восточном фронте, где Вермахт был разбит.
12) Об этой последней цели см.: Alperovitz G. Atomic Diplomacy: Hiroshima and Potsdam. New York: Penguin Books, 1985. Если так и было на самом деле, то этот довод выглядит особенно непростительным. Но я не собираюсь выстраивать иерархию доводов в зависимости от придаваемого им значения.
13) См.: McCullough D. Truman. New York: Simon and Schuster, 1992. P. 458. О беседе Трумэна с Расселом, сенатором от штата Джорджия, в августе 1945 года.
14) См.: Gilbert M. Winston Churchill: Never Despair. V. 8. Boston, Houghton Mifflin, 1988. P. 259.
15) Добропорядочная военная доктрина учит, что ВВС нельзя использовать против гражданского населения. Полагаю, что действия сообразно этой доктрине не убавили бы эффективности армии и флота США и не помешали бы им разгромить японцев.
16) Будем справедливы к Шерману: следует отметить, что во время шествия по Джорджии осенью 1864 года его войска лишь уничтожали материальную собственность, не трогая гражданских лиц.
17) См.: Arendt H. Eichmann in Jerusalem. New York: Viking Press, 1963. Особенно последние четыре страницы Постскриптума о роли способности к суждению.
18) Возможно, этот термин не всем придется по вкусу, однако государства, которые я имею в виду, действительно представляли собой общества-изгои. Их войны по сути были династическими войнами, во имя которых приносились в жертву жизни и основополагающие интересы большинства членов этих социумов.
19) Главная мысль, высказанная мной здесь, позаимствована из работы Дж. С. Милля “Принципы политической экономии” (книга IV, глава 6: “О стационарном государстве”). Я согласен с мнением Милля, что смысл накопления — в возможности воплотить в жизнь справедливое базовое общественное устройство. Как только эта цель достигнута, необходимость в реальном накоплении (чистом приросте реального капитала) может отпасть. Мысли Милля абсолютно созвучны Закону Народов и его структуре политических ценностей, хотя я лично не могу согласиться с некоторыми его формулировками.
20) Например, эскимосы Арктики слишком малочисленны, чтобы опровергнуть своим существованием наши обобщения. Полагаю, что их проблемы могут быть решены на месте эмпирическим путем.
21) См.: Sen A. Poverty and Famines. Oxford: Clarendon Press, 1981.
22) Там же. P. 162.
23) Я не использую здесь термин “перенаселенность”, поскольку он, по моим ощущениям, отсылает к идее оптимальной численности населения — а какова, собственно, эта оптимальная численность? Зато определить, есть ли в данном социуме демографическая напряженность, достаточно легко, если соотнести реальную численность населения с той, которую может содержать экономика. Этими соображениями я обязан Амартии Сену.
24) См.: Sen A. Population: Delusion and Reality // The New York Review of Books. 22.9.1994. P. 62—71. О Керале см. p. 70 и посл. В 1979 году уровень рождаемости в Китае составлял 2,8, а в Керале — 3,0. В 1991-м он составил соответственно 2,0 и 1,8.
25) Я упомянул это, так как многие исламские авторы отрицают, что ислам узаконивает неравноправное положение женщин, и возводят факт этого неравноправия к различным историческим причинам. См. Ahmed L. Women and Gender in Islam. New Haven: Yale University Press, 1992.
26) См.: “Политический либерализм”. Часть V. ╖6.
27) Там же. Часть V. ╖7.
28) Последние оговорены в Законе Народов.
29) Cohen J. A More Democratic Liberalism // Michigan Law Review. Vol. 92. ¹ 6 (May 1994). P. 1532—1533.
30) Здесь я отсылаю к тому психологическому принципу, что социальное обучение нравственным позициям, служащим опорой для политических институтов, наиболее эффективно при наличии общих для всего социума институтов и практик. В условиях, описанных в тексте, обучение становится менее успешным.
Примечания редактора
* Вильям Шерман (William Tecumseh Sherman, 1820—1891) — генерал “северной” армии во время гражданской войны между американскими штатами. В 1864 году он совершил знаменитый разорительный “марш к морю” по Джорджии, в результате была разрушена большая часть запасов “южан”, и последние вскоре были вынуждены сдаться. Шерман, позднее ставший главнокомандующим армии США, до сих пор считается “самым ненавистным человеком в истории Джорджии”.