Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2002
17 июня 2002 года в New York Times под жирным заголовком “Au revoir” появилось бросающееся в глаза объявление Американского еврейского конгресса, размером в полстраницы. В нем сообщалось, что организация американских евреев останавливает все свои программы, связанные с поездками во Францию. В качестве причины приводился тот факт, что Франция в апреле 2002 года стала местом более чем 300 антиеврейских инцидентов, в том числе нападений на еврейских школьников и просто прохожих и не в последнюю очередь — сожжения синагоги в Марселе.
Особо скандальной в глазах Американского еврейского конгресса выглядит реакция властей на эти происшествия: “Одно условное наказание за другим. Самый серьезный приговор, вынесенный за это время, — всего три месяца тюрьмы”. Далее объявление в газете гласило: “Чтобы вслед за обидой нанести еще и оскорбление, французские власти настаивают, что все эти случаи следует отнести на счет магрибских иммигрантов — как будто это освобождает Францию от ответственности за то, что происходит на ее территории”.
С конца сентября 2000 года Франция действительно стала ареной целой серии антиеврейских акций, взбудораживших общественность: от осквернений могил до поджогов синагог. Почему, однако, это “оскорбление”, когда французские власти указывают на то, что преступники, в тех случаях, когда были пойманы, почти исключительно принадлежат к молодежи магрибского происхождения? Этого текст объявления не объясняет — зато от написанного в нем создается впечатление, будто французская юстиция проявляет особенную мягкость в том, что касается антиеврейских действий. В отдельных случаях это, может быть, и соответствует действительности, но Американский еврейский конгресс умалчивает о том, что явная осмотрительность французских властей имеет определенную причину: как только началась эта серия антиеврейских акций, за ней сразу же последовала невероятно усиленная средствами массовой информации страшнейшая гиперреакция полиции и правосудия.
В ночь с 10 на 11 октября 2000 года, вскоре после начала интифады Аль-Аксы, спровоцированной походом Ариэля Шарона на Храмовую гору, в маленьком городке Трапп, на юге от Парижа, был сожжен небольшой деревянный павильон, служивший синагогой. Предполагаемые поджигатели — шестеро молодых магребинцев — были арестованы непосредственно после этого и несколько месяцев содержались под следствием. Однако в итоге криминологическая экспертиза показала, что пожар в павильоне был вызван непотушенной сигаретой. Опубликованные прокуратурой полтора года спустя, в марте 2002 года, результаты криминологической экспертизы практически не были восприняты общественностью. Ибо тем временем главной темой был объявлен “новый антииудаизм”, который придает разнообразным событиям и процессам единый смысл, замешивая их в общем котле.
Начало этому положила книга La nouvelle jude╢ophobie французского политолога и плодовитого писателя Пьера-Андре Тагьеффа, опубликованная в декабре 2001 года (издательство Mille et Une nuits, Париж). Выбранное им выражение “новая юдофобия” подспудно дает понять, что речь здесь идет о новом процессе, который имеет мало общего со старым европейским, в частности французским, антисемитизмом. Автор играет в свою пользу, стараясь со своей “новой юдофобией” податься в новое семантическое поле — ведь еще недавно он заигрывал с Аленом де Бенуа, главным мыслителем интеллектуальных крайне правых, так называемой Nouvelle droite, и позволял прославлять себя в его журнале Ele╢ments.
Термин “новая юдофобия” успокаивает и французскую общественность — тем, что в качестве носителей этого нового антииудаизма, помимо нескольких местных “антисионистов” — друзей палестинцев, — в первую очередь называются “другие” — дети иммигрантов из Магриба, то есть арабы и вообще мусульмане. А о том, что эти люди способны на все, объявил еще вождь Национального фронта и неудачливый кандидат в президенты Ле Пен, нашедший к тому же хвалебные слова в адрес избивающего арабов Ариэля Шарона.
Тот, кто во Франции жалуется на “новую юдофобию”, одним выстрелом убивает двух зайцев: с одной стороны, он эффектно защищает евреев, а с другой стороны, указывает на врага, которого и без этого никто не любит, — на магребинцев, которых во Франции называют просто “арабами”, да и вообще на всех мусульман. Тут уже никого не интересуют нюансирующие результаты тех исследований, которые проводятся социологами в предместьях и маленьких городах, где обитают магрибские иммигранты.
Молодые люди, происходящие из семей магрибских иммигрантов, говорит социолог Фархад Хосрохавар, работающий в парижском “Центре социологического анализа и вмешательства” Школы высших социальных исследований, не ощущают связи ни с исконной культурой своих родителей, ни с исламом. “Они воспринимают себя жертвами недружелюбной Франции, которая дает им понять, что им в Республике нет места. Это чувство жертвы заставляет их идентифицировать себя с палестинцами, а еврей становится в этом случае своего рода козлом отпущения, отвечающим за их беспомощное состояние” (Le Monde, 12.4.2002).
Враждебность к евреям со стороны таких иммигрантских детей, проявившаяся недавно во Франции в поджогах, нападениях и граффити, таким образом, происходит не из арабской или исламской традиции, как часто утверждают, но связана с разочарованием в обещанной, но так и не обретенной интеграции в общество. Но почему же все-таки ответственность за это проецируется на евреев? Решающий фактор в возникновении этого очевидного заблуждения социолог Хосрохавар видит в том, как эти молодые люди воспринимают постоянно обостряющийся с осени 2000 года израильско-палестинский конфликт. Так как в иммигрантских гетто возможность личной встречи с евреями практически отсутствует, их представление о евреях легко восполняется создаваемой средствами массовой информации картинкой агрессивных израильских военных. Во Франции это усугубляется тем, что те французские евреи, которых преимущественно показывают по телевизору, принадлежат к вполне определенной группе сторонников правого израильского блока “Ликуд”, чья шумная, экстремистская воинственность особенно привлекательна для СМИ. Они просто напрашиваются на то, чтобы представлять образ врага для детей иммигрантов, идентифицирующих себя с палестинцами. Социолог Фархад Хосрохавар, изучающий гетто, напротив, подчеркивает, что при значительных объемах магрибской иммиграции во Франции количество приписываемых магрибцам или действительно совершаемых ими антиеврейских насильственных действий “чрезвычайно мало”.
Американский еврейский конгресс, сказавший антисемитской Франции “Au revoir”, конечно же, не обязан ничего знать и ничего понимать во всем этом. Это не его дело. Его дело — выступать против французского посла в США, который, как с возмущением цитировалось в этом объявлении, назвал Израиль “ср-ной странишкой”. Объявление в New York Times подспудно поддерживает кампанию израильского премьер-министра Шарона, который желает сподвигнуть французских евреев к переселению в страдающий от эмиграции Израиль. Для этой цели он рисует картину кишащей антисемитами Франции, где еврею ничто не может гарантировать безопасность жизни.
Не обязаны ничего понимать и европейские соседи Франции. Так, никто не замечает, что в Германии, несколько позже, но совершенно так же, как и в случае с французской “новой юдофобией”, было объявлено о “новом антисемитизме”, как будто старый — привычный, лелеянный в уютном кругу немецкой семьи — больше не стоит и упоминания. Хотя и в Германии также регулярно и как будто незаметно для общественности оскверняют еврейские могилы и еврейские организации вынуждены требовать защиты у полиции, здесь, в отличие от западного соседа, нет магрибских гетто с миллионным населением, которые можно было бы назвать в качестве источника угрозы. Поэтому немецкий “новый антисемитизм” актуален преимущественно в залах заседаний.
Именно там провинциальный политик-популист из Свободно-демократической партии по имени Мёллеманн выступил с нападками на ведущего телевизионных ток-шоу Михаэля Фридмана, являющегося также заместителем председателя Центрального совета евреев Германии. Слова Мёллеманна, расчетливо нарушившие границы политических приличий, были восприняты пострадавшим как антисемитское оскорбление — и вот уже возник “новый антисемитизм”. Когда в свет вышел роман писателя Мартина Вальзера “Смерть одного критика”, целиком обращенный против “главного критика страны” Марселя Райх-Раницкого, “новым антисемитизмом” уже было удобно воспользоваться в качестве объяснительной схемы. Одному из выступавших на страницах Frankfurter Allgemeine Zeitung, Яну-Филиппу Реемтсма, эта схема настолько затмила прочитанное, что он назвал в высшей степени антисемитским определение носа как “мощного, но изящного” и описание “толстых губ” (в статье “Буря антисемитских чувств”, 27.06.2002). Он просто не увидел, что в романе Вальзера упомянутые нос и губы принадлежали гою по имени Ганс Лах.
По мнению исследователя политического языка Клеменса Кноблоха, шоу-образная раскрутка “нового антисемитизма” указывает на то, что “кодируемые как “политически корректные” центристы больше не контролируют публику. Что подтверждает и повсеместный в Европе успех право-популистских политиков” (Blo╛tter fu╛r deutsche und internationale Politik, июль 2002). Можно также сказать, что тормозящий эффект действовавших в обществе правил поведения, постепенно установившихся в пост-национал-социалистической Германии, ослабевает. Когда (как это недавно произошло) в ответ на это ослабевание начинают всюду обнаруживать “новые антисемитизмы”, то это в лучшем случае объясняется паникой запоздалой “политкорректности”. Тем самым последняя отвлекает от того, как много она сама сделала для все большей банализации передающейся в Европе, как и прежде, от поколения к поколению коллективной душевной болезни под названием “антисемитизм”. Перед лицом современной инфляции обвинений в антисемитизме, которые обращены против всех и вся, по настроению, заслуживает внимания предупреждение зальцбургского писателя Владимира Вертлиба, опубликованное в цюрихской Wochenzeitung: “После многих лет осмотрительности настоящие антисемиты торжествующе поднимут свои головы и тем более открыто и дерзко будут высказывать свои взгляды. Прислушается ли тогда кто-нибудь ко мне, если я буду протестовать?”.
Перевод Майи Лавринович