Виктор Кривулин
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2000
Виктор Кривулин
Мученики, страстотерпцы и воители
РЕКОРДЫ ЮБИЛЕЙНОГО СОБОРА
Деяния юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви, который проходил с 12 по 20 августа 2000 года в Москве, достойны того, чтобы их занесли в книгу рекордов Гиннеса, причем сразу по нескольким номинациям. Впервые за всю историю христианства в течение одного дня совершилась одновременная канонизация 1154 новых святых. Из них 860 составляют так называемый “Собор исповедников и новомучеников российских ХХ века” — это жертвы советской власти, пострадавшие за веру, причем не только священнослужители, но и миряне, вплоть до простого мясника, расстрелянного за то, что был активным прихожанином. Впервые удостоился нимба святости русский император — Николай Второй. Впервые одномоментно канонизировано огромное число анонимных святых, чьи имена вообще не известны. Сохранилось лишь свидетельство о том, как они погибли. Но не прославление этих мучеников христианской веры было главной целью московского собора.
Специально к торжествам канонизации было заказано 2 иконы, символически изображающих всех новых русских святых, одна (на случай, если канонизация царя не состоится) без Николая Второго и членов его семьи, расстрелянных большевиками в ночь с 17 на 18 июля 1918 года, другая — с царем и царской семьей в центре… Но художники предусмотрительно успели выполнить лишь вторую часть заказа, поместив в центр иконы царя и его семью. Именно центр этой сакрально-живописной композиции вызывает наибольшие сомнения и споры в России, поскольку вопрос о канонизации последнего Романова переносит активность участников юбилейного Собора из чисто духовной, религиозной сферы в сферу актуальной политики. Достаточно было увидеть исступленные фанатичные лица прихожан, поднимавших над головою не копии новой общесоборной иконы, а иконописное изображение исключительно царской семьи, чтобы обнаружился подлинный смысл происходящего в Москве.
Сами церковные иерархи, разумеется, настойчиво отрицают политический характер канонизации Николая Второго. Однако трудно избавиться от впечатления, что вся грандиозная конструкция “Собора исповедников российских ХХ века” не что иное, как ширма, мистико-идеологический камуфляж, прикрывающий подлинную и главную цель юбилейного Архиерейского Собора — решить вопрос об отношении православной церкви к государственной власти и снова заявить о себе как о реальной социальной силе, имеющей Божественное право на свою долю в непосредственном управлении современным российским обществом.
Фигура Николая Второго, слабого и бесхарактерного государственного деятеля, бывшего и при жизни игрушкой, орудием в руках различных придворных групп и кругов, снова приобретает роль пассивного духовного инструмента в борьбе за вполне материальную власть над телами и душами россиян. Происходит это в совершенно иной политической ситуации, нежели правление Ельцина. Чтобы понять глубинную связь конъюнктурно-политических мотивов с вопросом о причислении к лику святых царской семьи, нужно просто обратиться к истории канонизаций в досоветское и советское время.
СВЯТЫЕ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА
Русская Православная Церковь, в отличие от католичества, не выработала четкого и определенного ритуала причисления к лику святых. Существовала практика почитания местных и общецерковных святых. В так называемый “синодальный период” своей истории (с начала XVIII по начало XX века), когда Русская Православная Церковь стала частью административно-бюрократического аппарата, канонизаций вообще не происходило — им препятствовал государственный Синод. Противодействие было ослаблено лишь в 1903 году — тогда православная церковь канонизировала св. Серафима Саровского и нескольких средневековых монахов, известных своими аскетическими подвигами и праведным образом жизни. И всё.
В советское время, естественно, ни о каких канонизациях речи вроде бы и не могло быть, хотя в 70-е годы, как ни парадоксально, в святцах Московской патриархии появляются несколько новых имен. Их появление связано с внешнеполитической ситуацией эпохи Брежнева. Русская церковь в 1970 году совершила канонизацию святителя-миссионера Николая Японского и внесла в свой месяцеслов преподобного Германа Аляскинского, а в 1977 году состоялось причисление к лику святых святителя-миссионера Иннокентия, митрополита Московского. Все эти святые вели православную миссионерскую деятельность на территории стратегических противников СССР, а то, что это происходило 150—200 лет назад, не уменьшало их сходства с современными агентами советского влияния на Западе.
Новых святых прибавили и торжества по случаю 1000-летия крещения Руси в 1988 году, когда Московская патриархия впервые за всю советскую историю как бы вышла из тени и широковещательно объявила о канонизации почитаемых в народе и среди интеллигенции средневековых политических деятелей, мыслителей и художников — полководца Дмитрия Донского, писателя Максима Грека, художника Андрея Рублева, юродивой Ксении Петербуржской. Это был, скорее, общекультурный, а не политический жест, и в русском обществе периода горбачевской перестройки он был принят с пониманием, даже с энтузиазмом и надеждой на то, что и в церкви, чья деятельность до того момента ограничивалась исключительно исполнением треб и находилась под полным, жестким контролем КГБ, возможны позитивные перемены.
Вскоре появились признаки того, что Русская Православная Церковь намерена выйти из-под государственной опеки. В 1989-м власти попытались воспрепятствовать канонизации первого из новомучеников — патриарха Тихона (погиб в 1923-м). Вечером, накануне совершения этого акта, из Комитета по делам религий звонили тогдашнему патриарху Пимену и настойчиво рекомендовали отказаться от этой затеи. Но церковь уже действовала без оглядки на Лубянку.
В период правления Ельцина экономический и политический вес Русской Православной Церкви резко усиливается. Церкви возвращают отнятые большевиками храмы и монастырские комплексы. Московская патриархия получает значительные таможенные льготы на ввоз табака и алкоголя. Она лоббирует целый ряд законов и все очевиднее претендует на роль доминирующей, государственной религии в новой России.
Между тем внутри церкви все отчетливее обозначаются различные идеологические течения и усиливается антизападническое крыло, ориентированное на Русскую Зарубежную Церковь, с ее нескрываемым монархизмом, антисемитизмом и активным неприятием современного мира. В лоно зарубежной церкви переходят многие национал-патриотически настроенные священники со своей паствой.
Знаменем национал-патриотов становится фигура последнего русского царя. В 1981 году Русская Зарубежная Церковь канонизирует Николая Второго и его семью, квалифицируя убийство царя не как политический, а как сакральный акт. Московская патриархия не признает этого решения до самого конца советского периода. Но уже с 1992 года возникает необходимость найти общий язык с “зарубежниками”, подвести, по словам митрополита Кирилла, “их сторонников под омофор Московского патриарха”. Главное препятствие этому — проблема канонизации Николая Второго. С 1992 года при патриархии под председательством митрополита Ювеналия начинает работать специальная комиссия по исследованию материалов о мученической кончине царской семьи.
Ситуация осложнялась тем, что Борис Ельцин, будучи в советское время секретарем Свердловского обкома КПСС, проявил инициативу и лично отдал распоряжение об уничтожении монархической святыни — “ипатьевского дома”, в подвале которого была расстреляна царская семья. Если Николая канонизируют, то президент России автоматически оказывается в числе “врагов церкви Христовой”, замалчивавших память о трагедии. Итак, с одной стороны — конфликт с “зарубежниками”, обвинявшими Московскую патриархию в “преступном сотрудничестве с безбожной властью”, с другой — нежелание портить отношения с первым российским президентом, который после прихода к власти не уставал демонстрировать свою особую симпатию к православию.
Пока Ельцин был у власти, Русская Православная Церковь дипломатично откладывала решение вопроса о канонизации Николая Второго. Причем как только позиции президента в русском обществе ослабевали — слышнее становились голоса сторонников канонизации. Так было в 1993 году, во время конфликта президента и Верховного Совета, когда патриарх попытался выступить в роли миротворца, объединяющего нацию, впервые заявив о возможной канонизации расстрелянного царя в качестве “знамени единства народа”. Но уже через год позиции Ельцина укрепились, и руководство РПЦ выступает с заявлением о том, что “не видит достаточных оснований для канонизации последнего Романова”. В октябре 1996 года, когда стало известно о том, что у Ельцина был сильнейший сердечный криз и его жизнь в опасности, голос православных иерархов звучит уже не столь категорично: “Подводя итог изучению государственной и церковной деятельности последнего Российского Императора, Комиссия не нашла в них достаточных оснований для его канонизации. Однако в осмыслении страданий и мученической кончины Царской Семьи Комиссия нашла возможным поставить вопрос о причислении к лику святых страстотерпцев членов Царской Семьи на основании последнего периода их жизни”.
Противоречия между православной церковью и верховной российской властью вновь проявились летом 1998 года, во время торжественного захоронения останков царской семьи в Петербурге. Вопреки мнению ученых и президентской администрации, церковь не признала эти останки подлинными. Иными словами, они не могут почитаться как “святые мощи”, если царь будет канонизован. “Процесс канонизации так или иначе связан с вопросами о мощах. Однако история с “екатеринбургскими останками”, весьма энергично раскрученная средствами массовой информации, нисколько не прояснила эту проблему. Аналитики все более склоняются к мнению, что тогдашние похороны были грандиозным спектаклем, а может быть, и провокацией” — таково мнение религиозного обозревателя Русской службы BBC Яна Ледера (радиоочерк “Убогий Серафим и многострадальный Николай”, июль 2000 года).
Но пожалуй, самым сильным аргументом противников общецерковной канонизации царской семьи было отсутствие чудес, связанных с мощами или с иконами царя-мученика, канонизированного в середине 90-х в качестве местночтимого святого в четырех епархиях РПЦ (Екатеринбургской, Луганской, Брянской и Одесской), а также в Сербской Церкви. В отчете о работе комиссии по канонизации в 1997 году митрополит Ювеналий обратил особое внимание на отсутствие свидетельств о чудесах. Ответом был невероятный всплеск чудотворной активности иконописных изображений царя. Начиная с 1997 года во всероссийском масштабе заработала индустрия чудес. В зависимости от епархии, царские иконы или плакали, или источали миро, или исцеляли страждущих. Делу чудотворения споспешествовала современная техника. Петербургский священник Алексей Масюк организовал крестные ходы на вертолете, облетая с чудотворной иконой Николая Второго города и веси России. Многочисленные свидетельства о чудесах отовсюду бесперебойно поступали в комиссию по канонизации вместе с прошениями причислить бывшего императора к лику святых. К лету 2000 года таких прошений набралось около 20 000.
АРХАИСТЫ ПРОТИВ КОНСЕРВАТОРОВ
Тем не менее до окончательного ухода Ельцина с политической сцены вопрос о канонизации царской семьи так и не был поставлен. Согласно традиции, его можно было бы решить лишь на Поместном Соборе, в присутствии всех православных иерархов и представителей мирян. Однако в большинстве приходов сложилось такое положение, когда одна, численно небольшая, но необыкновенно шумная и агрессивная группа патриотов-фундаменталистов претендовала на то, чтобы выражать интересы всех православных верующих. Руководство церкви, таким образом, опасалось, что именно миряне-фундаменталисты будут задавать тон на Поместном Соборе и решения его окажутся более радикальными, чем это хотелось бы высшим церковным иерархам. Поместный Собор-2000 был признан слишком дорогостоящим мероприятием, и решено было ограничиться юбилейным собранием всех архиереев Русской Православной Церкви.
Накануне юбилейного Собора обстановка вокруг проблемы канонизации накалилась до предела. Спор был переведен в такую плоскость, где аргументы сторон окончательно потеряли связь с современной реальностью. Столкнулись две позиции — консервативно-догматическая и архаико-мифологическая. Позицию влиятельных церковных иерархов — противников канонизации выразил профессор Московской духовной академии Алексей Осипов. В статье “Особенности канонизации последнего Царя” (НГ-религия. 1999. 14 июля) он выдвинул такие аргументы против канонизации, которые свидетельствуют о том, что даже самая просвещенная, умеренная и разумная часть русского епископата продолжает мыслить в средневековых, изоляционистских категориях, полностью игнорируя историческую реальность ХХ века. Понятия “демократия”, “либерализм”, “свобода совести” “западная культура” однозначно трактуются как негативные, антиправославные, препятствующие канонизации последнего русского царя. Согласно Осипову, царь не может быть признан святым на основании следующих пунктов:
- “ …последний царь не только уничтожил самодержавие, освященное Церковью, традицией, историей, но и собственноручно утвердил западные┌ демократические принципы правления в России, что уже прямо свидетельствует о характере его убеждений”;
- Николай Второй “совершил некий сакральный акт уничтожения царского служения в России, отказавшись от дара помазания и не обеспечив наследования престола”;
- “Царь виноват… в проведении либеральной политики по отношению к другим исповеданиям, в том, что допустил законодательное признание в России свободы совести”;
- Царь не был достаточно религиозен, ему следовало “больше общаться со святыми, читать аскетическую литературу, а не светскую…”;
- “Царь намеревался покинуть Россию, поэтому его мученический венец не был, строго говоря, добровольным”.
Как ни странно звучат сегодня подобные обвинения, позицию Алексея Осипова нельзя не признать разумной по другим пунктам, особенно в сравнении с внутрицерковной критикой в адрес его статьи. Профессор Духовной академии не слишком доверяет “чудотворной индустрии”, он пишет о многочисленных “ложных чудесах”. Осипов убежден, что канонизация царя “способна еще серьезнее осложнить ситуацию в нашем обществе и разделить его еще по одному признаку, ибо многими данный акт будет воспринят как принуждение их совести к почитанию того, в ком они не видят ни должного примера христианской жизни, ни тем более святости”. А главное — авторитетнейший православный теолог категорически отрицает религиозные мотивы убийства царской семьи. Царь пострадал как политический деятель, а не как исповедник веры Христовой, поэтому “призыв к покаянию народа за грех цареубийства — нелепая, с церковной точки зрения, затея кучки сторонников канонизации Царя”.
Статья Осипова вызвала резкую критику со стороны национал-патриотически настроенного духовенства. В православной печати появились сотни возмущенных статей, заметок и “откликов с мест”, вышли в свет десятки брошюр, представляющих крупнейшего знатока канонического права в роли “адвоката дьявола”. Аргументы противников Осипова опирались уже даже не на церковную традицию, а на смутные народно-мифологические представления, на архаические пласты подсознания верующих, убежденных, будто существует сакральный всемирный заговор “богоборцев” против “Святой Руси”, православного Христа и православного Царя, который является нечем иным, как “образом, иконой Царя Небесного”. Екатеринбургская трагедия рассматривается, таким образом, как центральный эпизод не политической, а Священной истории. Дьякон В.А. Капитанчук, опубликовавший в Интернете подробное опровержение доводов Осипова, отчетливо обозначил мистериальный аспект расстрела царской семьи: “Верующий человек не может согласиться, что Царь пострадал как политический деятель… Но как богоборцы восстали против Царя Небесного, так же восстали они и против Царя земного. Страдающий и убиенный этими богоборцами Православный Царь есть икона страдающего и распятого Господа, именно в этом религиозная сущность его избранничества”.
ПРАЗДНИК ИЛИ ТРАГЕДИЯ?
В российских СМИ, комментировавших решение юбилейного Собора, господствует убеждение, что там был достигнут компромисс: царская семья хотя и канонизирована, но канонизирована по “низшему” чину святости — не как мученики веры, а как “страстотерпцы”, т.е. жертвы, не противившиеся гонителям. Однако фокус в том, что святых страстотерпцев издавна почитали на Руси гораздо охотнее и сильнее, чем святых, прославленных за “подвиги веры”. Об этом прямо говорит все тот же Капитанчук: “Парадокс культа страстотерпцев — святые “непротивленцы” по смерти становятся во главе небесных сил, обороняющих землю русскую от врагов… Крест, символ всех страстотерпцев, из орудия позорной смерти становится знамением победы, непобедимым апотропеем против врагов”. Иными словами, страстотерпцы — самые воинственные из православных святых — образуют своего рода духовный мост между церковью и действующей армией. Теперь во главе их — последний русский царь, его иконы архиереи уже торжественно вручают генералам, и все чаще телевидение фиксирует фигуру священника среди армейских мундиров. Слабость и архаичность армейских структур, развал дисциплины и ветшающая техника — все это, вероятно, должно компенсироваться приливом потусторонних сил. Здесь — широкое поле деятельности для православной церкви, которая, по сути дела, не желает идти ни на какие компромиссы с современным гражданским обществом, вообще не принимая в расчет принципы либерализма, веротерпимости, социального просвещения. Зато она создала мощный идеологический фон для мистического оправдания именно авторитарного, милитаристского режима. В этом политический смысл канонизации последнего царя.
Вне церкви, в самом гражданском обществе, причисление к лику святых царской семьи встречено или с равнодушием, или с нескрываемым раздражением. В Интернете, издевательски предлагают причислить к лику святых Ивана Грозного, даже Сталина. Становится очевидным, что Русская Православная Церковь все сильнее отталкивает от себя наиболее интеллектуальную, экономически активную и цивилизованную часть российского общества. Церковники все более ориентируются на социальных аутсайдеров, на прихожанина с ущемленным имперским сознанием и средневековыми представлениями о мире.
По мнению “Независимой газеты”, “канонизация Николая II символизирует переход к новой идеологии. Согласно этой идеологии, задача у Церкви одна — находиться в глухой круговой обороне по отношению ко всем явлениям современности, ибо они суть явные признаки наступления царства антихриста. Гибель Николая II трактуется носителями этой идеологии “конфессионально”, т.е. как убийство евреями, которые ведут мистериальную схватку против Христа… и православного императора как вождя всего подлинного христианского мира. Девять из десяти ярых сторонников канонизации — это люди, которые убеждены, что Николая II “ритуально убили жиды в рамках мирового заговора””.
В этом, кстати, был убежден последний русский царь. Его правление сопровождали военные неудачи, природные и социальные катастрофы. Есть нечто символичное в том, что именно в день объявления его святым произошла катастрофа с подводной лодкой “Курск”, а телетрансляция церковной церемонии канонизации царской семьи 20 августа постоянно прерывалась экстренными выпусками новостей о ходе спасательных работ. Канонизация задумывалась как пышный общенародный праздник, но проходила она в атмосфере общенациональной трагедии. Грозный симптом для православных иерархов, да и для всех православных верующих.
Суть дела здесь лежит куда глубже биографических извивов его (Максима Соколова. — В.К.) журналистской карьеры. Как это часто бывает и как, собственно говоря, не могло не случиться у столь культурно чуткого литератора, стилистические мутации стали отражением масштабных идеологических и социальных сдвигов, вовсе не носящих индивидуального характера. Речь идет о наметившемся довольно давно, но приобретшем в последний год черты эпидемии отказе значительной части нашего культурного сообщества от либеральных ценностей и ее переходе на позиции консервативного почвенничества и умеренной (пока!) державности.
30 марта в первой колонке, появившейся после президентских выборов, как бы напутствуя новую власть, Соколов писал, что сейчас в нашей стране “в качестве наиболее актуальной задачи воспринимается самое простое, стереотипное воспроизведение набора базовых ценностей: “Бог, Россия, семья, собственность, государство”. Именно Максим Соколов еще восемь лет назад в уже упоминавшейся статье “Так какую же войну мы проиграли?” абсолютно точно определил происхождение и характер этого ценностного набора. Сожалея, что современные “отечественные мыслители и политики минувших десятилетий” отвергли философское наследие Владимира Соловьева, он заметил, что, вместо него, “цитируются и принимаются к руководству более подходящие мыслители типа <…> И.А. Ильина, идеал которого сводится к некоторой гибридной смеси зрелого (конец 40-х — начало 50-х гг.) франкизма и сразу вызревшего французского вишизма (“Бог, семья, государство”, “Маршал Петен — спаситель отечества”, “Францию сгубила погоня за наслаждениями”)” . Поразительно, до какой степени этот блестящий пассаж оказывается применим к сегодняшнему Максиму Соколову, с удовольствием воспроизводящему франкистско-вишистские лозунги, объявляющему, что гонящийся за наслаждениями Запад живет проеданием наследия прежних эпох, да и, судя по статьям, напечатанным в ходе президентской кампании, имеющему кандидатуру на роль маршала Петена…
…Слишком многие последние выступления Максима Соколова дают самые серьезные основания полагать, что свобода теперь возникает в его ценностном ассортименте рефлекторно, скорее, по инерции. В колонке от 26 апреля он, насмешливо укоряя паникеров, замечал, что через месяц после выборов “власть <…> никак не соберется прикрыть последние независимые СМИ”. В то же время он несколько раз назвал существующие СМИ “пакостными” и пророчески-прокурорским тоном упрекнул их в “чрезмерном возвышении, нарушающем законы естества и предвещающем неминуемое воздаяние”. Обещанный приход Немезиды действительно свершился, и первоначально она явилась в облике одетых в маски налоговых полицейских. Соответственно, колонку 25 мая, написанную уже по следам предсказанного им явления богини возмездия, Максим Соколов посвятил свободе слова, каковая, по его мысли, вполне бессмысленна в обществе, где само слово профанировано и полностью не соответствует своему назначению.
Андрей Зорин (НЗ. 2000. № 4 [12])