Письмо первое
РАССЕЛ МИЛЛЕР
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 1999
РАССЕЛ МИЛЛЕР
ПИСЬМА ИЗ МАНХЭТТЕНА
Письмо первое
Зима выдалась отвратительная, но к середине февраля, ко Дню Президента, у страны (и в частности, у Нью-Йорка) полегчало на душе. Нынешний президент не вылетел из своего кресла — конституция сработала. Весна придет и — о счастье! — над землей наконец-то зазвучит голос Моники Левински. И он действительно зазвучал по телевизору как-то вечером в начале марта. Лучезарно сияя, словно отличившаяся школьница, Моника хорошо отрепетированным голосом уверила затаившую дыхание Америку — и заодно весь остальной мир — что, несмотря на все опасности, нависшие над республикой, и ту боль, которую она, возможно, причинила миссис Хиллари Клинтон, они с президентом были и остаются “родственными душами в плане секса”. Монику смотрели все. Репортаж оказался шедевром в жанре перформанса, величественно-нелепой попыткой хоть как-то изгладить отпечаток, который оставил этот безвкусный общенациональный фарс в сознании общества.
А на следующее утро в Нью-Йорке, где любой день кажется телерепортажем, где жизнь каждого граничит с перформансом, Моника наверняка не выходила из головы у всех, кто собрался посмотреть, как Хиллари Клинтон собственной персоной посетит заурядную нью-йоркскую государственную школу. О Монике, несомненно, думали и те, кто толчками, пинками и угрозами прокладывал себе дорогу в невероятно раздутые гостевые списки официального ленча в честь Хиллари, состоявшегося в Центральном Манхэттене. Но не только Моника отвлекала внимание нью-йоркцев от Первой Леди, выступавшей перед ними “вживую”. Ибо, по слухам, именно на этом ленче миссис Клинтон собиралась объявить о намерениях стать представителем Нью-Йорка в суде, который только что рассматривал дело ее мужа — то есть, в Сенате США. Это решение вынудило бы ее схлестнуться с соперником почище Моники, не отличающимся ни кротостью, ни мягкостью и к тому же проживающим по соседству. Ибо Хиллари вступила на территорию, которую контролирует бывший федеральный прокурор, имеющий виды на то же самое кресло в Сенате, человек, чья деятельность на посту нью-йоркского мэра до недавнего времени встречала почти беспрецедентное одобрение. Словом, Рудольф У. Джулиани.
Если Руди, как все его зовут, действительно будет баллотироваться в Сенат или даже (как подозревают некоторые) на пост вице-президента США, фундаментом предвыборной кампании станет его слава “мэра, который укротил Нью-Йорк”. Это вспыльчивый, гордый, невероятно тщестлавный человек, зачесывающий длинные баки на темя, чтобы скрыть ярко выраженную плешь. К законности и правопорядку он подходит по-наполеоновски. Как-то раз, выступая на общенациональном телеканале, он заявил, что девиз Нью-Йорка — “Наш город запросто начистит задницу вашему”. Действуя в этом духе, за последние шесть лет мэр и его люди внедрили в жизнь целый ряд программ и — что, возможно, еще важнее — привили новое жесткое мировоззрение сорока тысячам сотрудников нью-йоркского полицейского управления. С этими нововведениями совпал спад уровня преступности. Сторонники мэра считают это его личной заслугой. Его противники, указывая на то, что в годы правления Джулиани уровень преступности упал и на остальной территории США, приводят другие объяснения: ушла мода на “крэк” — наркотик, стимулирующий преступное поведение, а также уменьшилась численность подростков — возрастной группы, наиболее склонной к криминальным деяниям. Таким образом, намекают противники Джулиани, мэр берет на себя ответственность за восход солнца.
Сам же Джулиани утверждает: что секрет успеха — в его доктрине “нулевой терпимости”. Он пришел к власти с твердой решимостью обеспечить горожанам безопасность. Первыми, кто попал под его метлу, стали нищие бомжи, которые много лет дежурили у светофоров с мокрыми тряпками и губками и без спросу вытирали ветровые стекла машин, дабы выцыганить несколько монет. Теперь их нигде не видно, и трудящиеся могут без опаски приезжать из пригородов в Манхэттен.
…Губочники были лишь первой жертвой, принесенной на алтарь спокойствия Нью-Йорка. Гнев Джулиани обрушивался то на таксистов-иммигрантов из Йемена и Бангладеш, которые посмели устроить демонстрацию, требуя повышения зарплаты и защиты от рэкета; то на афганцев, торгующих булочками, или киприотов, торгующих хот-догами, чьи тележки, по мнению мэра, слишком часто создают пробки на тротуарах; то на пешеходов всех национальностей, имеющих наглость переходить пустынную улицу на красный свет. Для устрашения преступных пешеходов мэр выставил на перекрестках вооруженных полицейских в форме. Также он объявил войну порнографии, отправив городских юристов аж в Верховный Суд США, чтобы провести закон, позволивший изгнать из центрального Манхэттена так называемые “секс-шопы”. Отныне человек, желающий полюбоваться обнаженными девицами, вынужден ехать на дальние окраины города. Когда в Восточной Африке начали взрывать американские посольства, Джулиани, испугавшись за свою мэрию, окружил ее бетонным забором с колючей проволокой. В целях обеспечения безопасности он — впервые в истории — запретил демонстрации на ступенях этого здания. Доктрина нулевой терпимости вдохновила нью-йоркских полицейских на невероятные достижения в искусстве инсталляции синих деревянных загородок, прозванных “полицейскими рубежами”. Они не только перекрывают улицы или огораживают места преступлений, но и выстраивают целые замысловатые сооружения без крыш, но с множеством комнат и коридоров. Благодаря этим сложным системам управления людскими толпами ежегодняя новогодняя вакханалия на Таймс-сквер, к примеру, превратилась в благопристойно-упорядоченное представление. Появились особые проходы и сидячие места для зрителей, где сразу же восторжествовал принцип: “первым сел, первым съел”.
Однако меру нулевой терпимости установить не так-то просто. В конце февраля группа горожан устроила в мэрии сидячую демонстрацию в защиту садов, которые они сами посадили на принадлежащей городу земле. Ворвавшись в помещение, полицейские Джулиани обнаружили, что враг вооружен всего лишь смехом и песнями, и, стушевавшись, решили снять шлемы и спецназовское снаряжение.
Для нулевой терпимости та неделя вообще выдалась неудачной — не только из-за садовников. Несколькими днями ранее мэр (в содружестве с комиссаром полиции Говардом Сейфиром) обнародовал свой план борьбы с нетрезвыми водителями: те, в чьей крови будет обнаружена чрезмерная доля алкоголя, просто-напросто останутся без машин. К середине недели после конфискации трех автомобилей происходящим заинтересовался непререкаемый оракул Манхэттена — газета “Нью-Йорк Таймс”. Газета заявила, что на сей раз Джулиани зашел слишком далеко: “Нью-йоркцы начинают выражать недовольство методами борьбы за порядок, подозрительно похожими на запугивание”. Но самое масштабное вторжение нулевой терпимости в жизнь обеспеченных слоев города произошло в конце недели на лужайках парка Риверсайд. Мэрия объявила, что ее служащие будут накладывать стодолларовые штрафы на всех владельцев собак, которые будут спускать своих питомцев с поводка после девяти утра. Был объявлен набор добровольцев из числа горожан, которым поручалось обходить парк с радиотелефонами и оповещать соответствующую службу о всех вольно бегающих собаках. Как выразился комиссар парков, он объявил войну “собачьим террористам”. Конные полицейские и наблюдатели в фургонах немедленно начали выслеживать террористов, которые, будучи истыми нью-йоркцами, не стеснялись в ответных выражениях. Когда вокруг облюбованной собаками лужайки вырос целый забор, призванный не допустить топтания травы и удобрения земли лохматыми чудовищами, какой-то обиженный собачник повесил на заборе табличку: “Треблинка”. На шестой день собачьей войны другой собачник обозвал парковое управление “гестапо”. А одна женщина заявила, что чувствует себя как еврейка в нацистской Германии.
Именно в этот день в город прибыла Хиллари Клинтон. Пока она произносила речь на официальном ленче, в нескольких милях от банкетного зала опять вспоминали фашистов. Здесь собралась толпа людей, решивших вместо ленча помахать лозунгами типа “Диктатора Джулиани — под арест”. Происходило это на углу Бродвея и Уолл-Стрит, около Нью-Йоркской фондовой биржи. Это была демонстрация протеста против убийства, совершенного месяц назад. Во имя нулевой терпимости молодой африканец был расстрелян у самого своего дома четырьмя нью-йоркскими полицейскими.
Ахмед Диалло, по прозвищу Амаду, уроженец Гвинеи, был одним из многих сотен молодых людей, торгующих всякой всячиной на нью-йоркских улицах. Ему было 22 года. Он жил в маленькой квартире в бедном районе Бронкса, изучал компьютерные технологии в публичном колледже в Бруклине и торговал аудио- и видеокассетами с лотка на тротуаре перед маленьким магазинчиком канцтоваров на 14-й Восточной улице в Манхэттене. Иногда он подрабатывал в этом же магазине. 4 февраля 1999 года вскоре после полуночи Амаду вышел из своей квартиры в доме 1157 на Уилер-авеню в Бронксе, чтобы купить еды. В карманах у него не было ничего, кроме пейджера и бумажника. Примерно в 0.35 перед домом Диалло затормозила машина без опознавательных знаков, в которой сидели четверо полицейских в гражданской одежде. По их словам, Амаду показался им похожим на некоего человека, подозреваемого в изнасиловании. Когда у Амаду потребовали документы, он молча полез за бумажником. По словам полицейских, один из них вскрикнул: “Оружие!” и в следующие несколько секунд в воздухе засвистели оплаченные городом пули — общим счетом сорок одна. Девятнадцать пуль вошли в тело Амаду Диалло, разрывая в клочья его аорту, спинной хребет, печень, селезенку, кишечник, почки и легкие. Он был обречен.
Мэру не удалось сгладить последствия расстрела Диалло — его имидж дал трещину. В феврале-марте он собирался поколесить по стране с рассказами об укрощении строптивого Нью-Йорка. Вместо этого ему пришлось остаться дома и, цитируя статистические данные, уверять нью-йоркцев, что их городская полиция укрощена не хуже преступников. В Вашингтон он все-таки съездил, но пока мэр жал руки сенаторам, члены комиссии, назначенной самим Джулиани — комиссии, призванной улучшить отношения между полицией и обществом, созвали пресс-конференцию, напоминая, что он проигнорировал их советы. Одновременно совсем рядом, в Нью-Джерси, губернатор штата уволила своего начальника полицейского управления за расистские высказывания. В Техасе, который нью-йоркцы считают оплотом расистских пережитков, белый гражданин США был впервые приговорен к смертной казни за убийство чернокожего гражданина США. Джулианов Нью-Йорк смотрелся незавидно — как сам по себе, так и в сравнении.
Затем пошла волна карикатур. Началась она в понедельник, 1 марта. Но первую из них, направленную прямо в сердце нулевой терпимости, мэр должен был увидеть еще в воскресенье вечером в раннем выпуске “Таймс”. Художник изобразил кары за толкотню в метро (ампутация конечностей) и за установку надоедливой автосигнализации (ампутация бампера). Те, кто в супермаркете встает в очередь не к той кассе, подлежат ссылке в Нью-Джерси. Карикатура же, украсившая обложку авторитетного еженедельника “Нью-Йоркер”, ни беззлобностью, ни остроумием не отличалась. Нью-йоркский полицейский предстал в образе туповатого белого мужчины в синем, с массивной головой и жирными руками, сжимающими огромное ружье. Стоя в тире увеселительного парка, полицейский целился из своего ружья по мишеням: старушке с палочкой, ребенку с мороженым, бизнесмену с портфелем и сотовым телефоном. Для самых непонятливых тир был украшен рекламой “41 выстрел за 19 центов” (по числу тех пуль, что были выпущены в Диалло, и тех, что попали в цель).
На той же неделе, когда Моника Левински выступала по телевизору, а Хиллари Клинтон — на ленче в свою честь, на Уолл-стрит преподобный Эл Шарптон (опытный борец за права афро-американцев, неистребимая заноза в пятках нью-йоркских мэров и, возможно, самый талантливый мастер политического перформанса в современном Нью-Йорке) и еще тысяча демонстрантов требовали решить дело Амаду Диалло по справедливости, то есть: арестовать и осудить четверых полицейских. В пятницу федеральное правительство объявило, что начато расследование случаев зверств полиции в Нью-Йорке. В воскресенье адвокаты семьи Диалло обвинили полицейских в том, что после убийства они оказывали давление на соседей Амаду по квартире, добиваясь от них показаний, порочащих покойного. В понедельник комиссар полиции Сейфир отверг эти обвинения, о чем газеты сообщили во вторник. И во вторник же, в час ленча ситуация резко изменилась.
Во вторник, 9 марта, около полудня гладко зачесанный Эл Шарптон в костюме и при галстуке, без единого медальона (в таком консервативном наряде его на публике еще не видали) привел пятьдесят своих сторонников к дому номер один на Полис-Плазе — красному кирпичному зданию, где находятся мозг и сердце нью-йоркской полиции. Как и на бесконечных предыдущих шарптоновских митингах, они скандировали: “Нет справедливости — не будет и мира”. Двенадцать человек уселись у дверей главного полицейского управления, были, как и положено, арестованы, скованы одноразовыми пластиковыми наручниками и препровождены в участок. Преподобный Эл пояснил, что это акт гражданского неповиновения в духе Ганди и Мартина Лютера Кинга. “Пусть весь мир видит, что наш город готов арестовывать мирных демонстрантов, — заявил Шарптон, — но не желает арестовывать полицейских, которые способны выпустить сорок одну пулю в безоружного человека”. Он напомнил репортерам, что в прошлую среду был на Уолл-стрит, и заявил, что, по его замыслу, каждый день будут арестовывать новых людей. Эл Шарптон изложил свой план. Знаменитый мастер угроз и скандалов оказался весьма организованным человеком. В его списке числилось около восьмидесяти добровольцев, которые выразили согласие подвергнуться аресту. Они будут устраивать сидячие демонстрации в обеденный перерыв каждый день (кроме выходных), пока не будут арестованы виновники преступления. До конца недели были арестованы семьдесят три человека, в том числе два конгрессмена, два члена Городского Совета и Дэвид Динкинс, предшественник Джулиани на посту мэра.
В офис Шарптона наперебой зазвонили желающие записаться на арест. В четверг, 18 марта, в наручниках оказалось пятьдесят семь человек (в том числе несколько геев и лесбиянок ирландско-американского происхождения, уже арестованных день назад за протесты против гетеросексуального парада в День Святого Патрика). Сложилась традиция тематических арестных дней: День геев и лесбиянок, День юристов, День государственных чиновников, День евреев. На арест записывались кинозвезды и политики общенационального масштаба. Все новые правительственные чиновники объявляли о начале расследований по фактам жестокости полиции в Нью-Йорке: сначала генеральный прокурор штата Нью-Йорк, затем представитель прокуратуры США в Манхэттене — кстати, именно этот пост ранее занимал Руди Джулиани.
Джулиани прикинулся глухим; через своего пресс-атташе он намекнул, что за атакой федерального правительства стоит его давняя немезида Хиллари Клинтон. Городской Совет объявил о начале слушаний по делу отдела уличной преступности, чьи сотрудники и расстреляли Амаду Диалло. Мэр не вмешался, когда комиссар полиции заявил, что неотложные дела не позволяют ему присутствовать на слушаниях. Но накануне слушаний в Совете, в воскресенье 21 марта, сотни тысяч нью-йоркцев узрели комиссара полиции Говарда Сейфира на телеэкране: одетый в смокинг, он присутствовал на церемонии вручения “Оскара” в Лос-Анджелесе. Миф о “неотложных делах” развеялся; утром в понедельник новонареченный “Говард-Голливуд” точно в срок дал свидетельские показания на слушаниях. Правда, вполне возможно, что некоторые члены совета ему не внимали. Вероятно, они с нетерпением ждали конца слушаний, чтобы прогуляться на Полис-Плазу, дом один, и арестоваться. В тот день сто сорок один человек оказался в наручниках. Арестованных могло быть на одного человека больше, но сто сорок второй, еще один предшественник Джулиани, экс-мэр Эд Кох, делая утром зарядку, свалился с сердечным приступом. Ожидая “скорой”, он сказал: “Ох, неохота мне в больницу. В одиннадцать тридцать я должен попасть под арест”. Ни один из мэров и экс-мэров не относился к Элу Шарптону суровее, чем Эдвард И. Кох. И вот этот обожаемый горожанами, язвительный, архетипический нью-йоркский еврей, который часто в сердцах обзывал Шарптона расистом и антисемитом, теперь поддержал инициативу преподобного Эла! Ярчайший знак того, что экстремист Шарптон выразил “мейнстримовские” настроения.
Одна моя приятельница ( писательница, политическая и профсоюзная активистка, а также литературный критик феминистической школы в одном лице) сказала мне, что всерьез захотела арестоваться. В Нью-Йорке изменилась атмосфера, сказала она, повеяло чем-то таким, чего не бывало с конца шестидесятых. На Полис-Плазе сходились вместе люди, которые в обыденной жизни никогда не общались — те, кто ездит на метро, и те, кто на такси. Джулиани достукался, сказала она. Возможно, это и есть долгожданная революция.
К среде, 24 марта были арестованы 574 человека: священники и раввины, их паства, школьные учителя, актеры, социальные работники, домохозяйки. В четверг, 25-го к ним прибавилось еще 219 человек — всего, следовательно, их стало 793. В тот вечер прессе стало известно из надежных источников, что всем четверым полицейским, которые расстреляли Амаду Диалло, будет предьявлено обвинение в убийстве.
На следующее утро я решил отправиться на Полис-Плазу. Выйдя из метро, я перешел улицу у укрепленной мэрии Джулиани и, оставляя Бруклинский мост справа, подошел к этому редкостному для Манхэттена архитектурному феномену — настоящей пьяцце — Полис-Плазе. Прямо у меня перед носом — высокая скульптура, абстрактная композиция из красных сплющенных Микки Маусов. У ее подножия, ничуть не опасаясь кишащих вокруг полицейских, устроился торговец хот-догами. Передо мной слева медленно кружилась вереница демострантов со странно одинаковыми плакатами в руках, скандирующих в унисон. Они топтались внутри фирменной инсталляции нью-йоркского полицейского управления — загончика с синей рамочкой. Справа от меня полицейский спокойно объяснял очередному новичку: “Нет, вас арестуют, только если вы подниметесь к дверям и заблокируете проход”. Чтобы это проделать, нужно было пройти по длинному, широкому коридору, похожему на неф огромного собора под открытым небом. Слева от него располагался загон для демонстрантов, справа — предусмотрительно отгороженная ложа для прессы. Планировка, отягощенная массой символических коннотаций: длинный коридор, загоны по обе стороны, открытое пространство в самом конце коридора — у входа в Управление — алтарь, место для совершения таинства. Функция отдаленных зон пока оставалась для меня загадкой, но общая структура была мне знакома: новогодняя Таймс-Сквер. Та же организация пространства, те же декорации — рука все того же мастера Джулиани.
В широком проходе появился человек в костюме. Репортеры обступили его, высовываясь из пресс-загона, чтобы подсунуть ему под нос микрофон. Некоторые держали свои крохотные диктофоны так далеко, что и не надеялись услышать его слова, да и не пытались: потом разберутся. Корреспондентка из “Пипл”, глянцевого “журнала знаменитостей”, яростно строчила, пока человек в костюме сравнивал Нью-Йорк с расистским Югом времен движения за гражданские права, то есть, начала 60-х. То был глава Нью-Йоркского Союза гражданских свобод, профессиональный юрист. Он говорил о своем плане возродить “Походы свободы” шестидесятых — только в обратном направлении: привезти этим летом ребят с Юга на борьбу с расизмом в Нью-Йорке. Кто-то спросил, чего требуют демонстранты. Юрист ответил, что это будет решено на завтрашнем митинге. Да, инициатива определенно зажила собственной жизнью.
Одним из тех, кто шел в авангарде этого людского цунами, был Джесс Джексон, священник, первый серьезный чернокожий кандидат в президенты, телеведущий, выдающийся борец за гражданские права, духовный наставник Клинтона в зиму импичмента, блестящий, великолепный Джесс собственной персоной. Он поднялся на трибуну с микрофоном в десяти ярдах от меня, но ни мне, ни единому из репортеров рядом со мной не было слышно ни слова. Пытаясь добыть картинку или звук, журналисты тянули руки с камерами и микрофонами над головами толпы. “Осторожней, — предостерегал кто-то, — в этом месте вы рискуете угодить в зону ареста”. Но на деле все проходило по-иному. А именно: завершив свою речь, Джексон развернулся и под ручку с Элом Шарптоном вернулся к нефу, повернул направо и прошествовал между загонами к дверям Главного полицейского управления. Людская волна устремилась за ним, хотя сотни демонстрантов остались в своем загоне, энергично скандируя. Я подслушал, как один полицейский сказал другому: “Тоже мне, Исус Христос”.
То было событие в жизни великого города, и все трудились коллективно. Роскошное представление: в главной роли Джесс Джексон, режиссер Эл Шарптон, но декорациями, технической стороной проекта и, в каком-то смысле, сценарием мы были обязаны Джулиани, который участвовал в представлении заочно — через своих миньонов-полицейских.
В итоге у дома номер один на Полис-Плазе было арестовано 1200 человек. Окружной прокурор Манхэттена благополучно закрыл все дела по этому поводу. Комиссару полиции Сейфиру это не понравилось, зато мэр одобрил решение, взглянув на него прагматически — к чему зря перегружать суды? Окружной прокурор, бесспорно, уловил, куда ветер дует. “Это была образцовая демонстрация, как со стороны участников, так и со стороны полиции”, — заявил он. То был перформанс, исполненный гражданственного пафоса. Все играли по-честному. Обошлось без пострадавших.
Спустя несколько дней было объявлено, что пресловутой четверке полицейских предьявлено обвинение в убийстве. Сборища на Полис-Плазе прекратились. Неизвестно, повлияли ли эти две недели демонстраций на исход дела, но как бы там ни было, жестокость полиции теперь числится в списке актуальных городских проблем — несколькими строчками выше собачьих поводков и конфискованных машин. Возможно, полицейское управление исправится и будет уважать граждан всех цветов кожи, а может, и не будет. Но и Руди не до конца укротил Нью-Йорк — теперь это знают все. Вскоре после официального предъявления обвинения убийцам Диалло начался суд над полицейскими, обвиняемыми в изнасиловании уроженца Гаити туалетным плунжером. Процесс по делу Диалло — против четверки и против города — может начаться уже летом. Начаты два расследования на федеральном уровне и еще одно на уровне штата. Тем не менее, Джулиани остается на посту мэра и, возможно, по капризу судьбы еще обставит миссис Клинтон на пути к Сенату. Но карикатуристы уже вряд ли оставят в покое этого комиксового тирана.
Пер. с англ. Светланы Силаковой