Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2002
|
| Ирина Жеребкина Страсть СПб.: Алетейя, 2001. 335 с. Тираж 1000 экз.
|
Самый первый и трудно разрешимый вопрос, который возникает при знакомстве с этой книгой: для кого она написана. Ведь был же у автора и издателя какой-то замысел на этот счет. Судя по всему, название и оформление книги должно быть привлекательным для массового читателя. Но, начиная читать, сразу понимаешь, что этот текст написан с претензией на серьезный философский трактат в псевдонаучном стиле, и не каждый читатель даже с философским образованием его осилит. Изобилие научных терминов и понятий, сложность формулировок делают книгу недоступной для неподготовленного читателя. Конечно, выбор стиля изложения всегда остается в ведении автора. В данном тексте авторские комментарии и приводимые цитаты из источников (мемуаров, писем, художественных произведений) настолько различаются именно по стилю, что возникает ощущение присутствия в книге двух отдельно существующих текстов, причем связь между ними не всегда очевидна. Отдельные части текста наводят на подозрение, что сложный язык призван маскировать банальность авторских интерпретаций. Например, на странице 272 читаем следующий пассаж: “…любовь возникает только в точке необмениваемого абсолюта”, смысл которого – безответность является необходимым условием для возникновения любви – становится понятен только после приведения примера о двух переплетенных влюбленностях Марины Цветаевой: в Софию Парнок и Осипа Мандельштама. Кроме того, автор явно переусердствовала в употреблении заимствованных слов и терминов, а основной инструмент анализа – “jouissance feminine” – вообще используется без перевода. Чтобы закончить разбор отличительных характеристик авторского стиля изложения отметим еще тавтологичность, постоянные повторения одной и той же мысли разными по степени косноязычности фразами, перегруженность ненужными деталями и т. д., и т. п. Если обратить внимание на предыдущие публикации Ирины Жеребкиной, становится ясно, что проблема перегруженности и неоправданного усложнения языка давно уже свойственна этому автору (см. например: Прочти мое желание…: постмодернизм, психоанализ, феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000).
Судя по претенциозности и наукообразности языка книга все-таки адресована коллегам – философам, феминистским исследовательницам, социологам и т.д. Но для написания научных текстов наукообразность языка не самое главное условие. В этом жанре важно не только изложение своих интерпретаций, но и обоснование применяемой методологии и теоретических подходов. В книге “Страсть” таковые полностью отсутствуют, а две с половиной странички предисловия ничего не объясняют. Вопрос о методах проведенного исследования остается без ответа. В предисловии автор заявляет, что “основным типом анализа является анализ репрессивных дискурсивных практик в отношении женского в России” (с. 10), но каким образом этот анализ проводится – неясно. Вызывают вопросы и другие моменты. На каком, например, основании автор применяет одинаковые интерпретации и к героям литературных произведений, и к историческим персонажам? Почему авторы и герои их книг полностью отождествляются в анализе Жеребкиной? Я вовсе не хочу сказать, что это неправильно и не оправдано, но объяснение значительно облегчило бы восприятие книги и отмело бы все сомнения в научности и адекватности исследования.
С теоретическими основаниями исследования проблем возникает гораздо больше. Все в том же предисловии читаем, что основа исследования – “анализ с точки зрения современной феминистской теории”. При этом уже к середине книги становится понятным, что имеется в виду исключительно психоаналитическая феминистская теория Фрейда и Лакана. В ходе анализа к интерпретации материала привлекаются также некоторые идеи Делеза, Деррида, … но ни одно упоминание этих авторов не подкреплено ссылками, нет в книге и списка литературы. В итоге читателю остается неизвестным источник теоретических познаний автора. Будучи поражена и удивлена фактом отсутствия ссылок, я собственноручно пролистала всю книгу и нашла в ней лишь ссылки на первоисточники – художественные произведения, мемуары, дневники и пр.; несколько ссылок на работы западных феминисток и одну-две ссылки на отечественных исследователей. Причем внимательное прочтение ссылок немало удивит читателя. Как получилось, что текст о Распутине, “массовым образом” лечившем истеричек, подтверждается сноской о том, что он лечил наследника престола царевича Алексея от гемофилии (с. 21)? Почему пассаж об открытии “фрейдовым психоанализом” характеристики женской сублимации в творчестве влечением, а не желанием снабжен ссылкой на дневник Марии Башкирцевой (стр. 59)?! Но оставим в стороне ошибки, опечатки и пр. Основная проблема сносок в книге – все-таки их отсутствие, а не неправильность. Один из принципов научной работы – верифицируемость, возможность проверки на подлинность, но автор игнорирует это правило научной коммуникации. Забавно, что согласно идеям самой исследовательницы “женское наслаждение как структура возможно только в результате нарушения целого множества законов”, к таким нарушениям правил в историях героинь книги отнесены адюльтеры, однополые связи и т.п. (с. 134). Но способно ли нарушение правил научной коммуникации приносить удовольствие женщине-исследователю и можно ли расценивать такую стратегию как способ женской субъективации автора?
Тяжело удержаться от желания обвинить автора в неуважении как к коллегам, так и к читателю. Тем более, что в книге практически отсутствуют упоминания о тех исследованиях женщин в русской культуре, которые уже были проведены раньше отечественными и зарубежными исследователями (тут надо отметить, что героини выбраны исключительно известные, такие как Аполлинария Суслова, Нина Берберова, Лиля Брик и т.п.). А такие публикации были, и немало! При чтении же книги Жеребкиной создается впечатление, что о судьбах и творчестве русских женщин ничего не написано. Действительно, автор нашла новый оригинальный аспект этого объекта: женская субъективация, тело и сексуальность в России. Но, несмотря на своеобразный угол зрения, большинство интерпретаций автора не оригинальны, особенно когда речь идет о литературных произведениях. Создается впечатление, что именно отсутствием упоминаний об исследованиях своих коллег Жеребкина стремится повысить ценность собственного труда. Только не получится ли так, что подвешенная в вакууме книга, отрицающая все, что было сказано раньше, сама не сможет ничего поведать из этого вакуума?
Кроме того, использование такого принципа построения текста без референций неминуемо приводит к обвинениям в использовании тактики “выжженной земли”, в желании представить себя публике, в основном западной, первооткрывателем и т. п. А ориентированность автора на западный феминистский дискурс очевидна, так как ни недостатка в ссылках на основных западных феминисток, ни изъянов в оформлении этих ссылок нет, что, конечно же, призвано продемонстрировать глубокое уважение к ним Жеребкиной. Тогда как ссылки на книги А. Эткинда, Л. Сараскиной, М. Слонима и др. делаются либо не к месту, либо не точны, а большинство отечественных изданий просто не упоминаются. По какой-то странной причуде автора чаще всего ссылки на эти исследования приводятся к цитатам, требующим совсем других источников. Так, выдержка из письма Достоевского сопровождена ссылкой на М. Слонима (с. 43), а цитата из предсмертной записки Цветаевой – ссылкой на И. Кудрову (с. 278), сообщение же о публикации фотографии Аполлинарии Сусловой в черносотенной газете “Русское знамя” снабжено ссылкой на Л. Сараскину (с. 75). Неужели эти книги так малоинформативны, что из них можно почерпнуть только такого рода информацию?!
Что же можно сказать непосредственно о содержании книги? Во-первых за множеством цитат, пересказов известных исторических фактов, приведением нескончаемых подробностей сексуальных биографий не только героинь, но и их мужей, любовников, друзей и родственников, остается очень мало текста непосредственно автора. Если вспомнить, что большая часть этой авторской информации неудобочитаема, то и вовсе непонятно, на какое новаторство претендует Жеребкина. В изложении своих идей исследовательница последовательна только в одном – неоправданной неприязни к героиням, которая незримо присутствует в каждой рассказанной истории. Содержание книги показывает: автор абсолютно утонула в материале (несмотря на то, что в исследовании использованы широко известные дневниковые материалы и художественные произведения), а восприятие и анализ его были явно затруднены зашоренностью автора, неспособностью выйти за рамки выбранного психоаналитического дискурса. Кроме того, границы объекта и поля исследования слишком широки, ведь о каждой из героинь можно было бы написать отдельную книгу.
Возможно, исследования отдельных случаев принесли бы больший результат, поскольку в книге Жеребкиной так и остается неразъясненным, каким же образом была возможна субъективация женской сексуальности. Из всех героинь книги достичь субъективации, женского наслаждения удалось в большей степени Лиле Брик, которая “символизирует собой переход от сексуальности семьи к сексуальности на уровне государства, когда единственным равным партнером женской субъективности выступает существо неантропологическое – государство”. София Парнок также, по-видимому, достигает того же результата, отказываясь от “фаллического ритма отношений все/ничего”. Некоторые другие героини также пытались приблизиться к субъективации посредством уже указанных выше нарушений правил. С трудом можно вычитать в тексте основную, по всей видимости, находку автора, которая, кстати, объясняет и название книги. Выясняется, что специфический способ женской субъективации в России – страсть, этот способ обусловлен наличием у русской женщины души, ее способностью к перформативному действию. Как видно, попытка коротко пересказать эту идею полностью дискредитирует ее, но заинтересованные читатели могут предаться самостоятельному поиску новаторских идей Жеребкиной – приятной охоты!
Заканчивая рецензию остается только искренне пожелать представителям/ницам отечественной феминистской мысли производить более качественные и интересные работы.
Ольга Чепурная