К 80-летию со дня рождения Александра Вампилова
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2017
Авченко Василий Олегович родился в 1980 году в Иркутской области,
вырос и живет во Владивостоке. Окончил факультет журналистики Дальневосточного
государственного университета. Автор книг «Правый руль» (М., 2009), «Глобус
Владивостока» (М., 2012), «Владивосток-3000» (М., 2011, в соавторстве с Ильей
Лагутенко), «Кристалл в прозрачной оправе» (М., 2015), «Фадеев» (М., 2017).
Финалист премий «Национальный бестселлер» и «НОС».
Иркутская область, городок Свирск. Он — в стороне от «федеральной» трассы, по которой я уже несколько дней гоню праворульный Surf из моего Владивостока в Красноярск. Случайно в Свирск не попадешь, сюда нужно заезжать намеренно.
Вернее, никому не нужно. О нем и в прежние-то времена мало кто знал.
Нет, нужно. Мне. Это мой родной город.
Месторождение
Как бы самонадеянно или даже нагло с моей стороны это ни звучало, с Вампиловым я ощущаю странную, не объяснимую рационально связь.
Первое. Драматург появился на свет в Иркутской области, а именно в
Черемхово, в 1937-м. Я — тоже в Черемхово, только на сорок с лишним лет позже.
Вампилова увезли оттуда в его Кутулик соседнего Аларского района, меня — к
родным в Свирск, это рядом с Черемхово. Потом уже — во Владивосток; так
получилось.
Черемхово — райцентр, шахтерский город, неожиданно богатый на драматургов: Вампилов, Михаил Ворфоломеев, Владимир Гуркин («Любовь и голуби»). В старом роддоме теперь — «дом малютки». Коляски у входа, на ограде — доска. Каменная, черная. Удостоверяет: Александр Валентинович Вампилов родился тут.
«Черемховский подкидыш» — в шутку называл себя Вампилов и даже привел в «Старшем сыне» такой куплет:
В Черемхове на вокзале
Двух подкидышей нашли.
Одному лет восемнадцать,
А другому — двадцать три…
Второе: Свирск. Это Вампилов — единственный — его заметил, зафиксировал, упомянув в «Утиной охоте»:
«ЗИЛОВ. А почему ты не спишь?.. <…> Нет, из этой конторы надо бежать. Бежать, бежать… Ну сама посуди, разве это работа?.. Знаешь, где я был?.. Представь себе, в Свирске. Вчера после обеда — бах! Садись — поезжай. Куда? На фарфоровый завод. Зачем? Грандиозное событие: реконструировали цех. Изучить, обобщить, информировать научный мир. О чем? Заводик-то — ха! Промартель. Гиблое дело. Тоска…»[1]
И третье: Вампилов постоянно напоминает о себе.
Вот и перегоняя этот самый Surf, в Черемхово я попал ровно 18 августа — между днями рождения (19 августа 1937 года) и гибели (17 августа 1972-го) Вампилова.
А накануне еще заезжал на Байкал — и это на 35-м году моей жизни; Вампилов за два дня до 35-летия в Байкале утонул. Поэтому заходить в воду было не по себе, но Байкал оказался неожиданно тепел и ласков.
…Что-то мне нужно у Вампилова вычитать, что-то понять.
Город,
лишившийся «Космоса»
В Свирске я не был четверть века — с последних советских лет. Детская
память зафиксировала его летним, благополучным, немного сонным. Еще крепкие
ветераны-фронтовики (один из них — мой дед-танкист), мамы с колясками, дядя
Коля на мотоцикле — тоже с коляской… Потом Свирск накрыли 90-е, но в эту пору я
его уже не видел. Дед и бабушка умерли там (годы жизни деда совпали с годами
жизни СССР: 1922 — 1991), дядя переехал к нам во Владивосток и умер здесь.
Зилов-Даль из фильма «Отпуск в сентябре» чем-то мне его напоминает.
Мне казалось, этот город существует не в пространстве, а во времени,
«тогда», а не «там». Единственным осязаемым свидетельством реальности Свирска
была запись в моем паспорте. Поверить в то, что сюда можно доехать на машине,
было нереально, Свирск и Владивосток относились к разным измерениям.
Оказалось, Свирск живет и в пространстве. И даже остался похожим на себя. Я по-прежнему в этом городе ориентируюсь.
Вот тут была «Кулинария», куда мы ходили тратить выигранный в лотерею рубль. Там — кинотеатр «Космос», мы посещали его с сестрой. «Культтовары». Станция тупиковой железнодорожной веточки. Дачи. Корпуса «Востсибэлемента», где делали батарейки (и не только батарейки). Было еще два заводика — авторемонтный и рудоремонтный; три предприятия на маленький, тысяч 20 в советское время (сейчас меньше), городок. Правда, фарфорового не было — это Зилов присочинил.
Новый физкультурно-оздоровительный комплекс. Фонтан на месте вечной лужи. На берегу Ангары — старый парк культуры и отдыха с непременным колесом обозрения. Гаражный кооператив, где хранились наши мотоциклы «Иж» и «Урал». Из детства помню кругленькие «пазики», а теперь здесь — территория правого руля.
«Востсибэлемент» пытается ожить — один цех действует, в нем делают аккумуляторы «АкТех». Работает русско-японское СП по переработке леса.
А вот кинотеатр «Космос» не выжил. В нем поселился магазин.
Улица Лермонтова, наш дом — кирпичный, четырехэтажный. Какой-то парень — не в себе, с тревожными глазами — просит закурить…
Соседки моих покойных бабушки и дедушки — Галина Алексеевна и Тамара Семеновна — утверждают, что сразу меня узнали. Они показывают мне могилы, у которых я ни разу не был. Городское кладбище — на сопке, лучший вид на Свирск — отсюда. Как с неба.
Это столичные поэты могут щеголять, словно личным подвигом, рождением на станции Зима. А мы здесь все родились в таких вот закутках-кутуликах, по сравнению с которыми даже Зима впечатляет. За Уралом много мест, где и дорог-то нет; поэтому и тексты Вампилова здесь воспринимаются иначе, чем в столице. Вот Валентине («Прошлым летом в Чулимске») говорят: «Сестры у тебя выучились, по иркутскам живут да по красноярскам, а ты чем хуже? Ведь ты, поди, и в городе ни разу не была». В Москве или Петербурге это «по иркутскам да по красноярскам» явно звучит по-другому.
Вампилов о друзьях детства: «Мы не сбежали, не дезертировали. Просто все десять лет, пока мы учились в школе, мы собирались уехать из нашего поселка. К этому готовили нас история и география, физика и литература…»[2]
Строки и между ними
Про что Вампилов? «Про жизнь», «про человека», как еще сказать. В чем его — пошлое слово — «актуальность»?
Попалась старая вампиловская книжечка, даже брошюра — «Билет на Усть-Илим». Издательство «Советская Россия», скромный тираж в 100 тысяч. Очерки о Сибири, о комсомольских стройках, о Кутулике… «Белый снег! Мы взорвем твою тишину грохотом наших заводов, ревом наших турбин, мы исполосуем твою бесконечность сотнями дорог. Покорный, неприметный, ты будешь скрипеть под нашими сапогами»[3] — почти по-прохановски. «У Юры доброе, как солнце, лицо, он могуч и проживет, наверное, сто лет. Мы все хотели спросить его, чего это он завяз на складе при таких-то плечах и щеках? Но опять мешал дизель»[4].
Вампилов описывает Восточную Сибирь полувековой давности. Я ни тогда не жил, ни там не жил (а что родился именно там — так это всего лишь стечение обстоятельств). Но почему-то описываемая им реальность мне гораздо понятнее, чем жизнь, происходящая здесь и сейчас, которая, по идее, должна мне быть куда ближе. Открывая глянцевый журнал, вижу, что он написан на языке, которым я не владею: непонятные названия еды, видов спорта, заведений, курортов каких-то, что ли… Кто эти люди, откуда они взялись, неужели мы росли вместе? Чуждо, странно и, главное, неинтересно.
А в очерках Вампилова — близко, понятно, интересно.
В его драматургии все куда тяжелее. Порой до беспросветности.
Вот, уже в раннем «Доме окнами в поле»: «Говорят, чтобы добиться признания, надо умереть. Не обязательно. Можно просто уехать…»
«Прощание в июне»: «Веселитесь, но не забывайте, что вы на похоронах…»
Одолеет ли Зилов клокочущий в душе ад? Найдет ли Золотуев из «Прощания в июне» непродающегося человека? Станут ли чужие близкими, как в «Старшем сыне»? Может ли один дать другому денег просто так, как агроном из «Двадцати минут с ангелом»? Будут ли люди вечно ломать палисадник, который чинит Валентина из «Чулимска», или научатся ходить в обход?
В мае 1972 года Вампилов подавал заявку на фильм «Сосновые родники». Излагал фабулу: «…вся эта история замышляется для того, чтобы, говоря высоким слогом, сохранить и приумножить человеческое в человеке»[5].
Высокий слог, общие слова — но где взять другие?
Полубурятская внешность Вампилова напоминает об алтайских скулах Шукшина, ушедшего двумя годами позже. Оба — русские, сибирские, с азиатчинкой. Шукшин — не о «чудиках», как и вампиловские «Провинциальные анекдоты» — не анекдоты. Это все — о том, «что с нами происходит». Почему мы такие? Можем ли быть другими?
Наверное, пьесы лучше смотреть, чем читать. Текста от автора в них почти нет — лишь скупые ремарки. Это романное пространство обширно, как Сибирь, а в пьесе нужно уместить все в лаконичные реплики — подлинная эквилибристика. Мысли Вампилова прячутся между строк из соображений не цензурных, но жанровых. Хотя та же «Утиная охота» уже стремится переродиться из драматургии в прозу — ремарки удлиняются, тяжелеют, обретая фактуру прозаического «мяса»…
А может, не из драматургии надо вычитывать? Есть письма, записные книжки. Не всегда понятно, от себя ли Вампилов в них высказывается — или примеряет фразы каким-то своим персонажам.
«Бетховен не повторится. Чем дальше от Бетховена, тем больше человек <…> будет становиться животным, хоть и еще выше организованным. В будущем человек будет представлять из себя сытое, самодовольное животное, безобразного головастика, со сказочным удобством устроившегося на земле и размышляющего лишь о том, как бы устроиться еще удобнее. Время Пушкиных и Бетховенов будет рассматриваться как детство человечества. Головастик скажет: „Как ребячились люди! Занимались какой-то поэзией, как это?.. Музыкой. Что это такое? И зачем она им тогда понадобилась?”»[6]
«Создают голодные — сытые разрушают»[7].
«Вот мы строим, лазаем в грязи, а построим город, положим асфальт, насадим тополей, и тогда приедут сюда они — с бабочками, в манжетах, будут разгуливать по главной улице, и стыдно нам будет ходить по ней в спецовках»[8].
«Человек все-таки чем-нибудь должен заниматься. Иначе его существование становится бессмысленным и вредным»[9].
«В душе пусто, как в графине алкоголика. Все израсходовано глупо, запоем, раскидано, растеряно. Я слышу, как в груди, будто в печной трубе, воет ветер»; «Ничего нет страшнее духовного банкротства. Человек может быть гол, нищ, но если у него есть хоть какая-нибудь задрипанная идея, цель, надежда, мираж — все, начиная от намерения собрать лучший альбом марок и кончая грезами о бессмертии, — он еще человек и его существование имеет смысл. А вот так… Когда совсем пусто, совсем темно…»[10]
«Лучшие, самые красивые, возвышенные слова сейчас до того скомпрометированы газетами и ремесленниками, столько от них пыли, плевков и ржавчины, что — сколько надо думать и чувствовать, чтобы эти слова употреблять в их высшем назначении»[11].
«В столице трудно родиться поэту. Москвичи с детства все знают. Задумчивых в Москве нет. Всех задумчивых в Москве давят машинами. Поэты родятся в провинции, в столице поэты умирают»[12].
«Зрелость — рутина, и счастье — рутина, болото, тупик»[13].
Проснувшиеся, как положено, после гибели драматурга критики писали столько — и настолько по-разному, — что Валентин Распутин сказал о «восторженном непонимании Вампилова».
Это непонимание заметно даже в мелочах. Возводят фамилию «Зилов» к «ЗИЛу» — «автомобильно-дорожная, неживая фамилия». Может, и так. Но, двигаясь на «сурфе» по Забайкалью, проезжал я мимо городка Аксеново-Зиловское — Вампилову, конечно, известного. Там же — и станция Зилово. Вампилов сочетал театральную условность с журналистской конкретикой. Так, церковь-планетарий в «Утиной охоте» взята прямо из иркутской жизни. А Иркутское ЦБТИ (в бюро технической информации трудятся — не всегда образцово — вампиловские Зилов и Саяпин) даже возмущалось пьесой: мол, клевета, «заказ»…
Книжка искусствоведа Бориса Сушкова, вышедшая в 80-х, начинается так: «Звезда Александра Вампилова все еще скрыта от нас и тускло мерцает в тумане перестройки… Без опыта <…> театра Вампилова нам эту перестройку не совершить…»[14]
И ВВП, наверное, не удвоить.
Вот уже и Безруков сыграл чулимского Шаманова в новой экранизации — а то самое непонимание осталось.
Зато восторженность, кажется, уходит.
…А может, нужно вычитывать вообще не из текстов, а из самой его жизни? И тогда, значит, и из смерти?
Загадка «славного моря»
«Когда эта лужа успокоится?» — записал Вампилов однажды реплику о Байкале какого-то из своих героев.
Владимир Бондаренко сформулировал: смерть Вампилова «не просто неожиданна и трагична, она — нелепа <…> Так называемая „загадка Вампилова” — в его трагической незавершенности»[15].
Вот это у Вампилова: «Я смеюсь над старостью, потому что я знаю — я старым не буду»[16] — оно откуда?
Или такое: «Жизнь в основном проиграна»[17]…
И что это за рубеж 35-го года? На 35-м году ушли великие пилоты Чкалов и Гагарин — но они все всем доказали. Вампилов же только взлетел, набрал первую космическую, сам, может, не успел понять, что он уже на орбите… Или — все он понимал, это другие отстали?
Смерть — часть «творческого наследия», последний текст. Творчество Есенина, или Маяковского, или Фадеева, или Рыжего уже нельзя воспринимать вне петельно-револьверного контекста.
Но у Вампилова — как-то слишком нелепо: в воду канул. Что эта смерть объясняет, что добавляет в его пьесы, помимо трагизма, который и так присутствовал у Вампилова везде, пусть и сплавленный с комизмом?
О том дне со слов писателя Глеба Пакулова, который был с Вампиловым в одной моторке, мне рассказывал в Нижнеудинске журналист Николай Савельев, когда мы выпили за Вампилова и закусили купленным в Култуке байкальским омулем. Вампилов сидел на руле, попросил у Пакулова закурить. Отвлекся, лодка наткнулась на «топляк». «Саня» упал в воду, поплыл, у берега сердце застыло. Глеб держался за перевернувшуюся лодку, его спасли.
Потом спрашивали: он плавать-то умел? Умел, и хорошо. Сердце больное? Да вроде было в порядке…
В ледяной воде, я знаю, сразу немеют конечности. Потом онемение идет вглубь, до сердца — считаные сантиметры.
Могут сказать: душная атмосфера застоя убила гениального драматурга… А как быть с тем, что Вампилова убило наше священное море, чудо и гордость? Что его принял в жертву непознаваемый сибирский Солярис?
Смерть — не где-то далеко впереди, она всегда караулит рядом, а судьба терпит беспечность лишь до поры.
«Стечение обстоятельств» — назывался рассказ Вампилова, с которого все началось. Роковым стечением, в котором слышится ток ледяной байкальской воды, все и закончилось.
Не убивал себя, не «сжигал». Был человек на взлете, в расцвете, только-только начал получать то, что заслужил, — постановки, славу… Ни войны, ни даже мертвого запоя. Лодка налетела на бревно, человек утонул. Словно небо на минуту отвернулось от него. И настало для Вампилова вечное Забайкалье.
[1] Вампилов
Александр. Утиная охота. — В сб.: Вампилов
А. Утиная охота. Пьесы. Рассказы. М., «Эксмо», 2011.
[2] Вампилов
А. Билет на Усть-Илим (сборник публицистики). М., «Советская Россия», 1979,
стр. 60 (очерк «Как там наши акации»).
[3] Вампилов
А. Билет на Усть-Илим, стр. 11.
[4] Там же, стр. 26.
[5] Вампилов
Александр. Из записных книжек. — В кн.: Вампилов А. Избранное. М., «Согласие», 1999.
[6] Вампилов Александр. Из записных книжек.
[7] Там же.
[8] Вампилов А. В. Дом окнами в поле: Пьесы.
Очерки и статьи. Фельетоны. Рассказы и сцены. Иркутск, Восточно-Сибирское
книжное издательство, 1982. Цит. по: Румянцев А. Г. Вампилов. М., «Молодая
гвардия», 2015 («Жизнь замечательных людей»).
[9] Вампилов
Александр. Из записных книжек.
[10] Вампилов
Александр. Утиная охота. — В сб.: Вампилов
А. Утиная охота. Пьесы. Рассказы. М., «Эксмо», 2011.
[11] Вампилов
Александр. Из записных книжек.
[12] Там же.
[13] Там же.
[14] Сушков
Борис Филиппович. Александр Вампилов. Размышления об идейных корнях,
проблематике, художественном методе и судьбе творчества драматурга. М.,
«Советская Россия», 1989.
[15] Бондаренко
В. Г. Не доплыл. — «Завтра», 299 (34, 1999).
[16] Вампилов
Александр. Из записных книжек.
[17] Вампилов
А. Утиная охота.