стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2016
Анпилов
Андрей Дмитриевич
родился в 1956 году в Москве. Окончил факультет прикладного искусства
Московского текстильного института. Поэт, прозаик, эссеист, художник,
исполнитель авторских песен. Автор нескольких книг стихов и прозы (в том числе
и для детей). Составил книгу «Избранного» Елены Шварц (М., 2014). Живет в
Москве.
* *
*
И.
М.
Мне так говорили —
он вроде тебя,
Но чёрный, всё
вечно про детство, метель,
Родителей, словно
пиджак теребя,
И тоже все пуговки
мимо петель,
Мрачнее,
болезненней стелет слои
Снежинок, но тоже
в стихах все свои.
Еще б не мрачнее,
навечно пластом
Распластанный, сам
себе Джекил и Хайд,
На воле, на горе,
на чувстве шестом
Идти по дороге,
ведущей на сайт,
В заснеженный сад
в черно-белом раю,
В еврейскую
песенку «баю-баю».
Проснулся от боли
в четвертом часу
Сегодня, наощупь
нашел седалгин
На кухне, вновь
лёг, успокоился, он на весу
Уже над собой
поднимался другим,
Душою мерцая, как
тающий след,
Дыханьем, чуть
видным в окне на просвет.
Счастливчик Иов,
почему, без причин
Незримой горой на
тебя вырос долг
Заочный? Какой был
скрипичный зачин,
Звенящий до слёз
электрический ток,
Рыдающий сухо и
сумрачно стих.
Снег шел, поредел,
лег и молча затих.
Не твоё
Не твоё! —
говоришь. Не твоё! — говорю
В темноту, освещая
с испугом
Ночь дрожащей
свечою, и сам весь горю,
Обведенный
магическим кругом.
И, нашарив во тьме
чью-то руку, на свет,
На сухое и твердое
место,
Упираясь, тяну то,
чего почти нет —
Тень улыбки, тень
взгляда, тень жеста.
Не твоё! —
говоришь. Не твоё! — говорю
И молитву твердить
продолжаю,
И дрожащей свечою
знаменье творю,
И горящий ковчег
нагружаю.
* *
*
Неотомщённые, с
общим билетом
В яму, мы никто и
звать
Нас никак, никто
об этом
Не должен был
узнать.
Кто запомнит
скотину на бойне
По именам, чтоб
помянуть.
Манька, Зорька…
мама, напой мне
Имя какое-нибудь —
Шепчет гумус
воздуху, снегу,
Дождю, немоте
небес —
Мне сделано
больно, имяреку,
Убили и я не воскрес.
Свои перемешаны со
своими
Во тьме на краю
села,
Земля с землёю, с
именем имя,
Петро, Адам,
Абдулла.
Нет слов,
неподвижно, не видимо оку,
Не слышно — про
всё — не дышу —
На всех вас — не
слышно — пожалуюсь Богу —
Не слышно — нет
слов — расскажу.
* *
*
Ничем горячим
Ветвей не
сполоснуть состав,
И цвет земли
прозрачен,
Как чай из кротких
трав.
То крыш соломенная
бедность,
То ставен
желтизна,
То, словно молоко
за вредность,
Снежок, почти
весна.
Быть может, сей
дымок овечий,
Скупая речь,
Чтобы от Бога было
нечем
Сердца отвлечь,
Затем дождей
бесцветный ситец
И голубец
Небес, и цокающий
Липецк,
Репец,
Елец.
Иконка тает из
картона,
Дешевле нет —
Хлеб ноздреват,
река бездонна,
И близок свет.
Улыбка кота Леопольда
Нарисованный кот
Леопольд сходит с ума,
Улыбается с экрана
и говорит: «Ребята,
Давайте умирать
дружно», весело, задарма,
И слова эти слаще
мир(р)а и яда.
Двухмерный, бледно
подкрашенный сказочный мир
Заражен вирусом, и
маленький сбой в программе
Вещает,
разглаживая бант и усы, в эфир,
Ласково
подталкивая живых к яме,
Живых, трёхмерных,
«жизни дороже честь» —
Достаёт до звезды
уютный голос артиста
Калягина, «героям
слава, родина или жесть» —
Звуковая дорожка
без шороха, чисто
Переозвучена,
мышь-бандера и мышь-колчак,
Реконструкторы,
пример пионерам,
Тонут под Гаммельном в море смерти, очаг
Буратино пылает,
приют химерам,
Саламандра пляшет
в неживом огне
Телеэкрана, чеширская гнётся улыбка
Месяцем в
виртуальном окне.
Кровь настоящая,
красное море липко.
* *
*
памяти
Юрия Казакова
Дурных людей в
повествованье нет,
Сперва
обескуражены от счастья,
Что слышен шорох,
что мерцает свет
И влажен воздух
робкого ненастья,
Пунктир событий,
лодочка, туман,
Застенчивость,
предчувствие утраты
Невидимой, и гости
по домам
Расходятся, ни в
чём не виноваты,
Темнеют листья,
светится трава,
Как будто ничего
не происходит,
Проходит жизнь, и
капают слова
О детстве, о
разлуке, о погоде,
Негромкий плеск,
избушка рыбака,
У девушки платок
вечерний розов,
И мысли вдаль
плывут, как облака,
Когда их ночью
думает философ,
Подробности вещей,
родная речь,
Которая к любви,
беде и боли
Стыдится вслух
внимание привлечь,
Лишь горло
перехватит поневоле.
* *
*
Однажды сразу три
попа,
Три юных путника
усталых,
Обедали у нас в
московском доме.
На руку скорую
собрал чем угостить,
Перекрестили лоб,
тарелки на столе,
Поддёрнув рясы,
сели полукругом,
И вина
Нашлось немного,
кстати.
Сугубый разговор
потёк, как птичий щебет,
Соборный документ,
мятежный дьякон,
Теперь о
прославлении N.N.
На годы можно
позабыть,
А что миряне,
кстати,
Про это дело
думают? И вдруг
Шесть молодых очей
На мне собрались в
фокус.
…Ну… э-э-э… различные есть мненья…
Поскольку, в
сущности, до внешних
Доходит мало что,
чтоб уследить
За приводными
силами интриги…
…Понятно —
старший произнёс
И, улыбнувшись,
встал — пора, отцы —
Благословили,
обнялись, и стайкой
Синичек перелётных
упорхнули.
И, прибирая в
комнате посуду,
Соображал —
который из горшков
С цветком, на
подоконнике —
Сойдёт за дуб Мамврийский?
Вернётся Сара, спросит что,
Учуяв в доме
лёгкий ладан
Дороги, молодости,
снега?..
Вечер Лены Шварц
Знакомый
незнакомый летний сад, заросшие по локоть
Сумерками ветви,
песчаные дорожки,
Вечерние цветы,
стихи, не надо трогать
За крылья бабочку,
пыльцу обложки,
Она сама,
пошатываясь, дышит
Как Дафна,
запыхавшись, Аполлоном
Застигнута, ещё
рукой колышет,
Уже шумит листом
темно-зелёным,
Во мраке
вспархивает искрой сигареты
Крылатый
светлячок, наполнен воздух
Молекулами духов,
копошеньем лета,
Видениями детства,
голосами взрослых,
Рай содрогается со
звоном, город змиев,
И плещет вещий
соловей над чёрной речкой,
Стихи толпятся,
Боже, сохрани их,
Дай вспыхнуть,
выйди в сад, пылая свечкой.
* *
*
У Пушкина стихов
чуть не хватает
Таких, как письма
к детям и жене,
Где по команде
вольно обитает
Душа его, — мне не
хватает, мне.
Уж не брюхата ли
ты снова, недотыка,
Что Сашка рыжий,
Машенькин зубок,
Вструхнул
намедни, в доме стало тихо
Без няни, шерсти
брошенный клубок
Играет с кошкой…
Без тебя скучаю —
Но он не написал,
вокруг скользя,
Сберёг лишь для
себя — души не чаю
В тебе, в тебе, а
как — сказать нельзя.
* *
*
Отступишь внутрь
себя, до точки
Дойдешь, до семечки, до строчки,
До белой съёжишься
звезды,
Пылинки
радиоактивной —
Блуждай, ковчег,
во тьме свети, Ной,
Средь гнева
Божьего, воды.
Всё уступив
частями, скопом,
Гори нигде и стой
как вкопан,
Сомкнувшись камнем
в пустоте,
Петром, пускай
отрекшись трижды,
В прах умалившись,
устоишь ты,
Он знал, кого
оставить, ротный,
Как взвод на
смертной высоте.
* *
*
Все волки —
братья, и волк волку — человек,
Чистосердечно,
серые народы,
Обнимемся —
волк-русский, волк-узбек,
Любви во имя, мира
и свободы
От зова крови,
ненависти, страха —
Волк-запорожец,
эллин, иудей —
От первородного
греха и лжи во благо
Свободны все —
шерсть дыбом — от идей,
Инстинктов, от
охотничьего сыска —
Есть шелестенья
книга, духа лес,
Записанная с
голоса Франциска
И языками пламени
с небес.
Греческое зерно
Вширь по столу
рассыпана греческая крупа,
Гречка на белой
скатерти, зряча душа, слепа.
Перебирают мамины
пальцы, чисты, сухи,
Звёзды,
воспоминания, горести и грехи.
Светлый, с земли
невидимый, стол чересчур высок,
Хоть привставай на
цыпочки — мал чересчур росток.
Знаю, что влево —
мёртвое, вправо — живое, но
То и другое —
жизнь моя, греческое зерно,
Звёзды небесной
храмины. Господи, весь я тут!
Пусть меня пальцы
мамины бережно переберут
На белом холсте
невидимом, там, где родной мой дом,
Милосердным,
внимательным, грозным Твоим судом.
* *
*
Бормочешь, не
замечая, что вслух,
Каешься, как
Раскольников, на миру,
Втолковываешь
собеседнику, а он глух,
Доверяешь заветное
бумаге, перу,
Говоришь —
контекст, дивидент, момент,
Смещая акцент,
покрываешь сор,
Либо уж молча
молись, студент,
Либо уж как перед Богом,
всё на позор,
Всё — любовь,
жалость, страх и боль —
Сквозь решётку
окна облакам шепчи,
Словно каторжный,
стрижен, седой, под ноль,
Всем мешая спать,
вслух хрипит в ночи.