Об антологии, составленной Ренато Поджоли
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2016
Алессандро Ниеро — филолог, переводчик, поэт. Родился в 1968 году. Профессор Болонского
университета. Основные интересы связаны с русской поэзией второй половины ХХ
века и вопросами перевода. Переводил Е. Рейна, И. Ермакову, С. Стратановского, Д. Пригова, Б.
Слуцкого, Г. Иванова, А. Фета. Лауреат многих переводческих премий, в том числе
Государственной премии за перевод, присуждаемой итальянским Министерствoм
культуры и культурного наследия (2006), премии «Леричи
Пеа — Москва» (2008), премии «Читай Россию» (2012).
Автор сборникoв стихов «Il cuoio della voce»
[Шершавый голос] (Roma, 2004) и «Versioni
di me medesimo»
[Переводя себя] (Massa, 2014). Живет в Болонье. В
«Новом мире» публикуется впервые.
Я принадлежу к поколению русистов, для которых русская поэзия первой
половины ХХ века на итальянском языке представлена в основном в двух
антологиях. Первая, «Il fiore
del verso russo» [Цвет русского стиха], составленная флорентийским
славистом (а также теоретиком литературы, публицистом, профессором Гарвардского
университета) Ренато Поджоли [1]
(Poggioli 1949), вторая — «Poesia russa del
Novecento» [Русская поэзия ХХ века], созданная столь
же крупным славистом, профессором римского университета (и поэтом!) Анджело Мариа Рипеллино (PRN 1954).
Так что антология Поджоли для меня интересна не
просто как предмет изучения, но и потому что русские поэты в его переводах
произвели на меня сильное впечатление уже в университете.
Антология «Цвет русского стиха» является итогом двадцатилетней
критической и переводческой работы Поджоли над
русской поэзией XIX — первой половины ХХ века. Антологии предшествовали три
книги, вышедшие под его же редакцией (см.: Poggioli
1933; Esenin 1940; Blok 1941), фактически она состоит из
переиздания этих книг в переработанном и дополненном виде. Это обстоятельство
сказалось на составе книги, который небезынтересно привести [2] :
|
Константин
Бальмонт |
Безглагольность |
Senza parole |
|
|
«Я в этот
мир пришел, чтобы увидеть солнце…» |
«Io venni al mondo per vedere il sole…» |
|
Валерий Брюсов |
Я |
Io |
|
|
«Ранняя
осень любви умирающей…» |
«Precoce autunno di un morente amore…» |
|
Федор Сологуб |
«Высока
луна Господня…» |
Cagna e
luna |
|
|
Чертовы
качели |
L’altalena
del diavolo |
|
|
Простая
песенка |
Semplice
canzonetta |
|
Вячеслав Иванов |
Менада |
La Menade |
|
|
Из далей
далеких |
Da lungi |
|
|
Зимские сонеты. I. («Скрипят полозья. Светел
мертвый снег…») |
Sonetti invernali. I. «Van le slitte. La neve è quasi un lume…» |
|
Александр Блок |
Ночная
фиалка |
La violetta notturna |
|
|
Соловьиный
сад |
Il giardino degli usignoli |
|
|
Двенадцать |
I dodici |
|
|
Вольные
мысли |
Liberi pensieri |
|
|
Незнакомка |
La sconosciuta |
|
|
Унижение |
Umiliazione |
|
|
Митинг |
Comizio |
|
|
Пляски
смерти (1. и 2.) |
Danze macabre. Prima e seconda |
|
|
«Kак тяжело ходить среди людей…» |
«Come è penoso andare tra la gente…» |
|
|
«Ночью
вьюга снежная…» |
«Turbini
di neve…» |
|
|
«Я смотрел
на слепое людское строение…» |
«Io contemplavo il cieco casamento…» |
|
|
Снежная
дева |
La vergine delle nevi |
|
|
В углу
дивана |
Nell’angolo
del divano |
|
|
«Все на
земле умрет – и мать, и младость…» |
«Tutto muore al mondo, madre e giovinezza…» |
|
|
Девушка из Spoleto |
La Vergine di Spoleto |
|
Михаил Кузмин |
Александрийские
песни |
Canti d’Alessandria |
|
Николай Гумилев |
Звездный
ужас |
Lo spavento stellare |
|
|
Заблудившийся
трамвай |
Il tranvai deragliato |
|
|
Память |
Memoria |
|
|
Слово |
La parola |
|
|
Мои
читатели |
I miei lettori |
|
|
Канцона
первая |
Canzone
prima |
|
|
Канцона
вторая |
Canzone
seconda |
|
Анна Ахматова |
У самого
моря |
Proprio
sul mare |
|
|
«Дверь
полуоткрыта…» |
«L’uscio
spalancato…» |
|
|
«Перед
весной бывают дни такие…» |
Prima di primavera |
|
|
«Просыпаться
на рассвете…» |
«Risvegliarsi
quando albeggia…» |
|
|
«За озером
луна остановилось…» |
«Sul lago s’è fermata ora la luna…» |
|
Владислав Ходасевич |
Эпизод |
Episodio |
|
|
Полдень |
Mezzogiorno |
|
|
Обезьяна |
La scimmia |
|
|
Дом
(отрывок) |
Frammento |
|
|
Баллада |
Ballata |
|
|
«Душа моя –
как полная луна…» |
Psiche |
|
Юргис
Балтрушайтис |
«Есть среди
грез одиноких одна…» |
«Fra i sogni solitari una visione…» |
|
Максимилиан Волошин |
Погребенье
(из цикла «Руанский собор) |
Cupio dissolvi |
|
Сергей Городецкий |
«Похорони
меня на воле…» (из цикла «Смерть») |
«O seppeliscimi in un campo…» |
|
Георгий Иванов |
«В середине
сентября погода…» |
A metà
settembre |
|
Осип Мандельштам |
Tristia |
Tristia |
|
|
«Я не увижу
знаменитой “Федры”…» |
Fedra |
|
|
«От лeгкой жизни мы сошли с ума…» |
Lupus in fabula |
|
|
«Возьми на
радость из моих ладоней…» |
Sole e miele |
|
|
«Образ
твой, мучительный и зыбкий…» |
Nomen-numen |
|
Игорь Северянин |
Шампанский
полонез |
Ditirambo |
|
Велимир Хлебников |
«Усадьба
ночью, чингисхань!…» |
«Villa di notte, gengis—khan!» |
|
Владимир Маяковский |
Флейта-позвоночник |
Flauto di vertebre |
|
|
Наш марш |
La nostra marcia |
|
|
Военно-морская
любовь |
Marina da guerra in amore |
|
Сергей Есенин |
Инония |
Inonia |
|
|
Кобыльи
корабли |
Vascelli
equini |
|
|
Сорокоуст |
Requiem |
|
|
Пугачев
(отрывки) |
Frammenti
da «Pugačev» |
|
|
Исповедь
хулигана |
Confessioni
di un malandrino |
|
|
Русь
советская |
La Russia sovietica |
|
|
Сукин сын |
Il figlio della cagna |
|
|
Песня о
собаке |
Canzone
canina |
|
|
Песня о
хлебе |
Cantico
del pane |
|
|
Корова |
La vacca |
|
|
«Дождик
мокрыми метлами чистит…» |
«Spazza una pioggerella con la molle…» |
|
|
«Я
последний поэт деревни…» |
L’ultima
messa |
|
|
«Я покинул
родимый дом…» |
L’acero
antico |
|
|
«Зеленая
прическа…» |
La giovane betulla |
|
|
«До
свидания, друг мой, до свидания…» |
Congedo |
|
Борис Пастернак |
Темы и
вариации (3. «Мчались звезды. В море мылись мысы…») |
Variazione n. 3 (dal ciclo «Tema e variazioni») |
|
|
«Рояль
дрожащий пену с губ оближет…» |
IX. (dal
ciclo «Rottura») |
|
|
«Весна, я с
улицы, где тополь удивлен…» |
Primavera |
|
|
Душа |
Prima (dal ciclo «All’anima») |
|
|
«Не как
люди, не еженедельно…» |
Seconda |
|
|
«Никого не
будет в доме…» |
«Non ci sarà alcuno all’interno…» |
|
Марина Цветаева |
«Кавалер де
Грие, напрасно…» |
Lettera di Manon Lescaut al cavaliere De Grieux |
|
Михаил Ломоносов |
Вечернее
размышление
о Божием величестве |
Meditazione vespertina sulla magnificienza di Dio |
|
Александр Пушкин |
Воспоминание |
La rimembranza |
|
|
Поэт и
толпа |
La plebe |
|
|
Песня
Председателя |
Cantico
del presidente |
|
|
«Отцы
пустынники и жены непорочны…» |
Preghiera |
|
|
26 мая 1828 |
26 maggio
1828 |
|
|
«Что в
имени тебе моем?…» |
Versi d’album |
|
|
«Редеет
облаков летучая гряда…» |
La stella della sera |
|
|
Элегия |
Elegia |
|
|
«Юношу,
горько рыдая, ревнивая дева бранила…» |
«Una ragazza gelosa sgridava piangendo l’amato…» |
|
|
Дориде |
A Doride |
|
|
Три ключа |
Le tre fonti |
|
|
Из Barry Cornwell |
А Mary |
|
Михаил Лермонтов |
Чаша жизни |
La coppa della vita |
|
|
«Слышу ли
голос твой…» |
«Se sento la voce…» |
|
Федор Тютчев |
«Святая
ночь на небосклон взошла…» |
«La santa notte è sorta all’orizzonte…» |
|
|
Видение |
«V’è un’ora greve di rivelazione…» |
|
|
«Душа
хотела б быть звездой…» |
«Oh, se l’anima fosse una di voi…» |
|
|
Последний
катаклизм |
L’ultimo
cataclisma |
|
|
«Как океан
объемлет шар земной…» |
«I sogni il nostro vivere circondano…» |
|
|
«Как сладко
дремлет сад темно-зеленый…» |
Voci notturne |
|
|
Успокоение |
La calma dopo la tempesta |
|
|
«Я лютеран
люблю богослуженье…» |
«Il rito piace a me dei Luterani…» |
|
|
«Душа моя –
Элизиум теней…» |
«L’anima mia è un eliso d’ombre chete…» |
|
|
Осенний
вечер |
Sera d’autunno |
|
|
Рим ночью |
Roma di notte |
|
|
«Есть в
осени первоначальной…» |
«C’è nel giovane autunno
una stagione…» |
|
Николай Некрасов |
Утро |
Mattino |
|
Афанасий Фет |
У камина |
Al focolare |
Обращает на себя внимание выбор поэтов, переведенных Поджоли. B 1949 году, то есть после ждановских постановлений 1946-го и 1948-го, антология, куда
включены О. Мандельштам и А. Ахматова, не могла пройти незамеченной в Италии.
Стоит напомнить, что в некоторых откликах на антологию Поджоли
используются такие эпитеты, как «антисоветский» (Пьетро
Цветеремич [Pietro Zveteremich]) и «антикоммунистический» (Итало
Кальвино [Italo Calvino]) (цит. в Savioli
2010: 134, 135) [3] .
Сам издатель антологии Джулио Эйнауди, поскольку его
издательство придерживалось филосоветских взглядов на
литературу, посчитал нужным отмежеваться от позиции Поджоли
и предпослал антологии вступление [4] ,
критическое по отношению к ее содержанию (это своего рода «антипредисловие»,
по словам Франческо Йовине
[Francesco Jovine]; цит. в Savioli 2010: 139): «Нам важно отметить, что
толкование развития поэзии, предложенное составителем, его жесткое неприятие
последних событий [по всей вероятности, речь идет о вышеупомянутых ждановских постановлениях — А. Н.] в этой сфере,
свидетельствуют о кризисе современной культуры <…> По прочтении антологии
возникает вопрос: а возможны ли радикальные преобразования в жизни народа, если
никак не затрагивать ее старую культуру?» (Einaudi
1949: VII).
Я, однако, не буду сосредоточиваться на этой стороне вопроса. Меня
занимает другое, а именно: в какой форме Поджоли
преподносит русских поэтов итальянской публике. В этом, пожалуй, и заключается
самый интересный (а
также и самый спорный) вклад Поджоли в популяризацию
русской поэзии XX века в итальянской культурной среде.
Дело в том, что Поджоли переводил в то время,
когда, по словам итальянского критика и переводчика (в основном с испанского
языка) Оресте Макри, «перевод твердо занял
позицию настоящего, самостоятельного литературного жанра» (Macri
1989: 244; курсив автора). По отношению к Поджоли
эту самостоятельность надо отметить не только на уровне жанра, но также и на
уровне чисто литературном, стихотворном. Можно согласиться как с теми, кто
выделил в работе Поджоли немало примеров
«замечательной поэзии» (Testa 2012:
119; это сказано o его переводах из А. Блока), так и с теми, кто более
осторожно считал, что антология Поджоли — это не что
иное, как его собственная поэтическая книга (Acetoso
2012: 135) [5] .
Восприятию книги Поджоли как эстетически
завершенной, как законченной поэтической работы [6]
способствует тот факт, что он переводил, сохраняя рифмовку, и в подавляющем
большинстве случаев старался найти в итальянской метрике «эквивалент» размерам
русских оригиналов — даже тогда, когда итальянский литературный контекст вполне
позволял ему использовать верлибр. Почему я делаю на этом акцент? A потому, что
для итальянского переводчика не само собой разумеется то, что, как правило,
само собой разумеется для русского переводчика, а именно что если поэт пишет,
придерживаясь определенного размера и определенного чередования рифм, то надо
его переводить сохраняя и метр, и рифму.
В то время, когда переводил Поджоли, свободный
стих (и перевод верлибром) уже мог восприниматься и читаться как стихи tout court, как стихи в
собственном смысле слова, то есть как вполне сложившийся «поэтический язык» [7] ,
а не как подстрочник или ритмизированная проза.
Кроме того, если в тридцатые годы еще допускалось, что переводчик может
реализовать свой поэтический потенциал, выступая в качестве «поэта-переводчика»
(в итальянской литературной традиции нет, кстати, такого понятия и
соотнесенного с ним статуса), то со временем такая позиция стала восприниматься
с подозрением, ее стали считать филологически не обоснованной [8] .
Но даже и в тридцатые-сороковые годы переводческая манера Поджоли
выделялась на общем фоне.
Далеко не все рецензенты, в тех редких отзывах на книгу, где
затрагивается вопрос перевода, одобрительно отнеслись к передаче формальных
особенностей оригиналов в переводах Поджоли. Франко Фортини [Franco Fortini], например, говорит о «переводном итальянском
языке» (цит. в Savioli 2010: 137), и
прилагательное «переводной» имеет явно отрицательный оттенок. Дан Данино ди Сарра [Dan Danino
di Sarra] считает очень
удачными переводы без рифмы и, мягко говоря, менее удачными переводы с рифмой
(цит. в Savioli 2010: 141). Леоне Траверсо [Leone Traverso] пишет, что Поджоли не
всегда достигает равновесия между варьированием текста оригинала и его точной
передачей (цит. в Savioli 2010: 141). Поджоли даже упрекали в том, что он, используя рифму и
метрику, выравнивал поэтов, сильно отличающихся друга от друга (Арриго Каюми [Arrigo
Cajumi]; цит. в Savioli
2010: 144).
Чем можно объяснить такую «смелость» Поджоли в
подходе к переводу?
Мне кажется, что имеется как минимум два тесно связанных фактора,
повлиявших на Поджоли. Первый связан с русским
переводческим контекстом. Второй — с итальянским.
Первый фактор. Работа Поджоли —
сознательно или бессознательно — вписывается в русскую (и русско-советскую)
переводческую традицию, согласно которой переводная литература есть
органическая часть национальной литературы. Хотя бы частично тут применимы
следующие слова Е. Эткинда: «Подлинная переводная поэзия — полноправная часть
национальной литературы, хотя она и сохраняет свойственные переводу
специфические жанровые отличия, жанровые — но не качественные» (Эткинд 1968:
11). Я говорю «частично применимы», потому что, даже при таком свободном
обращении с русскими текстами, даже при стремлении Поджоли
к тому, чтобы читатель воспринимал переводы как стихи не переводные, он
отдавал себе отчет в том, что любой стихотворный перевод уступает оригиналу и
никак не может претендовать на литературное равноправие с ним [9] .
Об этом заявляет сам Поджоли в конце своей антологии
(эти слова, однако, звучат отчасти как topos
modestiae): «Задача читателя услышать отзвуки
оригинала в той прозе в стихах, которой фатально оказывается любой поэтический
перевод, особенно если он является метрическим или ритмическим [то есть не
верлибром — А. Н.]» (Poggioli 1949:
604).
Это высказывание Поджоли, глубоко проникшего в
лабораторию переводчика, решившегося переводить не верлибром, говорит о
том, что он прекрасно сознавал, что разница между хорошим и плохим
(подстрочным) переводом отнюдь не сводится к наличию или отсутствию того или
иного формального признака (размера, рифмы и даже строфики). С другой стороны,
по-видимому, русская силлаботоника и русские рифмы
действовали на Поджоли почти гипнотически, глубоко —
так сказать — запали в его душу. Доказательство этому — его перевод пушкинской
«Песни Председателя», в которой больше ямбов, чем у самого Пушкина (см. Ghini 2012: 96), и перевод блоковской
«Незнакомки», об особенностях которой сам Поджоли,
говоря о себе в третьем лице, предупреждает: «Переводчик имел твердое намерение
передать это прекрасное лирическое стихотворение Блока, сохраняя метрическую
схему оригинала (четверостишия из четырехстопных ямбов с чередованием
дактилических и мужских рифм [10] ),
из-за чего, по признанию самого переводчика, перевод получился самым личным,
точнее — самым произвольным в книге» (Poggioli
1949: 298).
Отклонения особенно заметны, если сопоставить оригинал Блока и два
перевода: Поджоли и уже упомянутого А. М. Рипеллино:
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
(Блок 1978: 143)
La sconosciuta
Sui ristoranti nel crepuscolo
c’è un’aria sorda di
città,
ma l’ebbre grida che
l’offuscano
il vento dissipa qua e là.
Fuori barriera là sul
vicolo
l’eterno tedio è il
solo re:
qui son le lacrime d’un
piccolo,
laggiù un’insegna
di caffè.
[Над ресторанами, в сумерках, / висит глухой воздух города, / но пьяные
крики, заглушающие его (воздух), / ветер рассеивает. // За барьером, там в
переулке, / вечная скука царит: / то плачет ребенок, / то вывеска кафе видна] (Poggioli 1949: 268).
А вот Риппелино:
La sconosciuta
Nelle serate sopra i
ristoranti
l’aria infocata è
selvatica e sorda,
e governa i clamori degli
ubriachi
lo spirito pernicioso della
primavera.
Lontano, sulla polvere dei
vicoli,
sul tedio delle ville
suburbane,
s’indora la ciambella d’un
fornaio,
ed echeggia un pianto di
bambino.
(Blok 2000: 123)
Я не стану задерживаться на ошибках и неточностях, легко обнаруживаемых в
работе Поджоли [11] . На них
слависты не раз обращали внимание, иногда в тоне почти издевательском. Чезаре
Джованни Де Микелис, например, переводя в 1995 году
«Двенадцать» Блока и анализируя предыдущие восемь переводов, так
прокомментировал концовку блоковского произведения в переводе Поджоли: «он [перевод] портит величестенный
финал Блока, превращая его в неуклюжий, полудилетантский
куплет для приходского драмкружка» (De
Michelis 1995: 31).
Приведу и оригинал и перевод:
…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пeс.
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
(Блок 1984: 434)
… Così vanno nella
sera,
ed il cane è ormai
laggiù,
ma davanti alla bandiera,
camminando lieve
nel vortice
di neve,
di rose inghirlandato
in un nembo imperlato,
avanti marci tu,
non veduto,
o Gesù!
(Poggioli 1949: 251) [12]
Со словами Де Микелиса можно согласиться. Но,
спрашивается, уместны ли они и для сделанного тем же Поджоли
переложения стихотворения «Безглагольность» К.
Бальмонта?
Безглагольность
Есть в русской природе усталая
нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность,
безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора,
—
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не
радо.
(Бальмонт 2003: 231)
Senza parole
Campagna di Russia, c’è in te una solenne
ma tacita voglia di doglie struggenti,
desìo senza speme, silenzio perenne,
vertigini fredde, pianure fuggenti.
O vieni all’aurora sull’erta del prato!
Sul fiume si libra la bruma serena.
Nereggia la mole del bosco agghiacciato.
Al cuore fa male, al cuore fa pena.
(Poggioli 1949: 159)
(Poggioli
1949: 159)
В этом переложении, несмотря на очевидные отклонения от оригинала,
Поджоли, на мой взгляд, удалось передать
музыкальность Бальмонта [13] .
А теперь о втором факторе — о том, который связан с итальянским
контекстом. Дело в том, что сила русской поэзии не столько завораживала Поджоли, сколько соединялась с его врожденной склонностью к
письму традиционного типа, то есть к пренебрежению свободным стихом. Так
вспоминает о нем Луиджи Берти [Luigi Berti]: «Ренато тоже сочинял
стихи, и сочинял их, придерживаясь традиционных форм» (Berti
1963: 1) [14] .
В одном эссе о переводе, «The Added Artificer» [Дополнительный
творец], Поджоли смело заявляет: «Одаренный
переводчик является алхимиком, превращающим кусок золота в новый кусок золота»
(Poggioli 1965: 362). Иными словами,
своей не дословной передачей оригинала Поджоли
двигался в сторону вольностей, которых множество в любом переводе — по Е. Эткинду
— Traduction-Recreation [«пересотворение»,
или перевод-переделка] (Etkind 1982:
22-26). Кроме того, традиционные формы позволяли Поджоли
выдерживать в переводах общий (иногда, правда, немного однообразный) тон и
способствовать тому, чтобы каждый перевод отличался законченностью,
завершенностью, доделанностью.
Не случайно, что для своего переложения на музыку «Исповеди хулигана» С.
Есенина итальянский бард Анджело Брандуарди
воспользовался именно переводом Поджоли [15]
и что начало партизанской песни «Fischia il vento, urla
la bufera…» [«Ветер
свищет, буря воет…»], сочиненной Феличе Кашоне [Felice Cascione] в сентябре 1943 года, лексически связано с
началом уже упомянутого перевода Поджоли блоковских
«Двенадцати» (см.: De Michelis
1995: 29) [16] .
Не случайно также, что флорентийское издательство «Пассильи»
[Passigli] сравнительно недавно, в 1998 году, решило
переиздать антологию «Цвет русского стиха» [17] . При этом
в аннотации на суперобложке говорится, что, несмотря на то, что с первого
издания антологии прошло пятьдесят лет, «достоинства исследовательской работы Поджоли не умалились, а переводы не потеряли свою
незаурядную свежесть» (Dall’Aglio 1998) [18] .
Интересно и странно, что книга, опубликованная в издательстве «Пассильи», это единственное издание, в котором Поджоли представлен не как автор, а как составитель. Автор
аннотации, Фаблицио Далл’Альио
[Fabrizio Dall’Aglio],
сказал мне, что так произошло по чисто издательским соображениям. Возможно, но
признание Ренато Поджоли
как автора переводов несомненно от этого страдает, его авторство несколько
отходит на задний план. Но главное, теряется семантический оттенок, который
присутствовал в изначальном названии антологии. Дело в том, что споры,
возникшие вокруг книги в издательстве «Эйнауди» до
того, как ее издали, позволяли увидеть в названии «Il
fiore del verso russo di
Renato Poggioli» (если
дословно перевести: «Цвет русского стиха, составленный / под редакцией /
сочиненный пером Ренато Поджоли»)
не только простое заявление об авторской роли Поджоли
как составителя (поэта-переводчика и литературоведа), но и намек на то, что
ответственность за выбор «проблематичных» поэтов целиком на совести Поджоли.
В 1954 году сравнительно молодой А. М. Рипеллино
(ему был 31 год) книгой «Poesia russa
del Novecento» [Русская
поэзия ХХ века] предложил итальянскому читателю свой весьма репрезентативный
вариант русского поэтического наследия первой половины ХХ века. Но за пять лет,
прошедшие со времени выхода антологии Поджоли,
ситуация сильно изменилась. Сталина уже не было, а верлибр в Италии одержал
кажущуюся в то время окончательной победу над традиционными формами, и, кроме
того, издательство «Гванда» [Guanda],
в котором вышла книга, не имело особых политических взглядов на литературу.
Литература
Бальмонт
2003. Бальмонт Kонстантин. Солнечная
пряжа. СПб, Гуманитарное агенство «Академический
поэт», 2003.
Блок 1978.
Блок Александр. Избранное. М., «Правда», 1978.
Ниеро 2014. Ниеро
Алессандро. Как звучат русские стихи на итальянском сегодня? – «Знамя»,
2014, № 3.
Эткинд 1968.
Ефим Эткинд. Поэтический перевод в истории русской литературы – В кн.
Мастера русского стихотворноого перевода.
Вступительная статья, подготовка текста и примечания Е. Г. Эктинда.
Ленинград, «Советский писатель», 1968, стр. 5 – 72.
Acetoso 2012. Acetoso
Mattia. Renato Poggioli’s Intellectual Project
and the Psychology of Exile. – Renato Poggioli: An
Intellectual Biography. A
cura di Roberto Ludovico, Lino Pertile, Massimo Riva. Firenze, «Leo S. Olschki
Editore», 2012, p. 125 – 143.
Béghin 2005. Béghin Laurent. Uno
slavista comparatista sotto il fascismo: gli anni di formazione di Renato
Poggioli. – Archivio russo-italiano IV. A cura di Daniela Rizzi e Andrej
Shishkin. Salerno, «Europa Orientalis», 2005, p. 395 – 432.
Berti 1963. Berti Luigi. Ricordo
per Renato Poggioli. – «Inventario», 1963, № 18, p. 1 – 7.
Blok 1941. Blok Alessandro. Poemetti e liriche.
Prefazione e traduzione di Renato Poggioli. Parma, «Guanda», 1941.
Blok 1965. Blok Aleksandr. I dodici. Traduz.
di Renato Poggioli. Torino, «Einaudi», 1965
Blok 1993. Blok Aleksandr. I dodici. Traduz.
di Renato Poggioli. Torino, «Einaudi», 1993.
Blok 2000. Blok Aleksandr. Poesie. A cura di Angelo
M. Ripellino. Parma, «Guanda», 2000.
Dall’Aglio 1998. [Fabrizio Dall’Aglio]. [Testo per
quarta di copertina]. – Il fiore del verso russo. A cura di Renato Poggioli.
Firenze, «Passigli», 1998.
De Michelis 1995. Michelis Cesare G. De. Nota sulle
traduzioni italiane de «I dodici». – Aleksandr Blok. I dodici. A cura di Cesare
G. De Michelis. Venezia, «Marsilio», 1995, p. 29 – 42.
Einaudi 1949. Einaudi Giulio [ma in realtà:
Cesare Pavese]. [Avvertenza]. – Renato Poggioli. Il fiore del verso russo.
Torino, «Einaudi», 1949.
Esenin 1940. Esenin Sergio. Liriche e frammenti.
Firenze, «Parenti», 1940.
Еtkind 1982. Etkind Efim. Un
art en crise: essai de poétique de la traduction poétique.
Lausanne, «L’Age d’Homme», 1982.
Giudici, Spendel 1983. Giudici Giovanni, Spendel
Giovanna. Cinque poesie di Puškin. – Tradurre poesia. A cura di Rosita Copioli. Brescia,
«Paideia Editrice», 1983, p. 310 – 317.
Ghini 2012. Ghini Giuseppe. Renato Poggioli (1907 –
1963). Интернет—публикация. <http://www.lingue.uniurb.it//docenti/ghini/biobiliografia.pdf>.
Ludovico 2010. Ludovico Roberto. Introduzione. – Cesare
Pavese, Renato Poggioli. «A
meeting of minds». Carteggio 1947 – 1950.
Alessandria, «Edizioni dell’Orso»,
2010, p. 1 – 32.
Macrì 1989. Macrì Oreste.
La traduzione poetica negli anni Trenta (e seguenti). – La traduzione del testo
poetico. А cura di Franco
Buffoni. Milano, «Guerini e Associati», 1989. p. 243 – 256.
Mangoni 1999. Mangoni Luisa. Pensare i libri. La casa
editrice Einaudi dagli anni trenta agli anni sessanta. Milano, «Bollati
Boringhieri», 1999.
Montale 1996. Montale Eugenio. Il fiore del verso russo
non è un fiore senza spine. – Его же. Il secondo mestiere:
prose (1920 – 1979). 2 voll. A cura di Giorgio Zampa. Milano, «Mondadori»,
1996. Vol. I, p. 866 – 869.
Niero 2012. Niero Alessandro. Fet tradotto,
tradurre Fet. – La poesia russa da Puškin a Brodskij. E ora? A cura di
Claudia Scandura. Roma, «Edizioni Nuova Cultura», 2012, p. 201 – 230.
Pavese 1990. Pavese Cesare. Il mestiere di
vivere. Diario 1935 – 1950. A cura di Marziano Guglielminetti e Laura Nay. Torino, «Einaudi»,
1990.
Pavese, Poggioli
2010. Pavese
Cesare, Poggioli Renato. «A Meeting
of Minds». A cura di Silvia
Savioli. Alessandria, «Edizioni Dell’Orso», 2010.
Poggioli 1933. La violetta notturna. Antologia di poeti russi
del novecento. A cura di Renato Poggioli. Lanciano, «Carabba», 1933.
Poggioli 1949. Poggioli Renato. Il fiore del verso
russo. Torino, «Einaudi», 1949.
Poggioli 1965. Poggioli
Renato. The Added Artificier. – Eго же. The Spirit of the Letter. Essays
in European Literature. Cambridge [Mass.], «Harvard University Press», 1965, p.
355 – 366.
Poggioli 1991. Poggioli Renato. Il fiore del verso
russo. Milano, «Mondadori», 1991.
Poggioli 1998. Il fiore del verso russo. A cura di Renato
Poggioli. Firenze, «Passigli», 1998.
Poggioli 2009. Poggioli Renato. Il fiore del verso
russo. Torino, «Einaudi», 2009.
PRN 1954. Poesia russa del Novecento. Versioni, saggio
introduttivo, profili bibliografici e note di Angelo Maria Ripellino. Parma, «Guanda»,
1954.
Savioli 2010. Savioli Silvia. «La curiosa fortuna del
“Fiore”», ovvero note sulla ricezione critica. – Cesare Pavese, Renato
Poggioli. «A meeting of
minds». Carteggio 1947 – 1950. Alessandria, «Edizioni dell’Orso», 2010, p. 133
– 145.
Spendel 1991. Spendel Giovanna.
Nota. – Renato Poggioli. Il fiore del verso russo. Milano, «Mondadori», 1991, p. 1 – 3.
Testa 2012. Testa Carlo. Alexandr Blok Translated into Italian: In the Beginning was
Poggioli’s Word. – Renato Poggioli:
An Intellectual Biography. A
cura di Roberto Ludovico, Lino Pertile, Massimo Riva. Firenze, «Leo S. Olschki
Editore», 2012, р. 103 – 124.
[1] Для общего ознакомления с жизнью Ренато Поджоли см.: Ghini 2012.
[2] Иногда оригиналы трудно установить.
Это говорит о том, до какой степени иногда Поджоли в
своих переводах преобразовывал русский текст.
[3] Литературные и политические отклики
на «Цвет русского стиха» стали почти дипломатическим казусом, так как
издательство Эйнауди былo в
тесных отношениях с Итальянской коммунистической партией (PCI) и все боялись
реакции Пальмиро Тольятти. Некоторые критики
выражались по отношению к «Цвету русского стиха» почти в «ждановском
тоне» (это «противная книга», пишет, например, Карло Мушетта
[Carlo Muscetta]), а сам
Джулио Эйнауди, в одном частном письме, называет
антологию Поджоли книгой, «достойной всякого упрека»
(см.: Mangoni 1990: 566). В самой
неловкой ситуации оказался итальянский писатель Чезаре Павезе,
который в это время редактировал «Цвет русского стиха», переписывался с Поджоли, лично одобрил антологию. Надо иметь в виду, что Павезе в это время переживал кризис любовного и
политического характера, слышал вокруг себя слухи о том, что он не был хорошим
товарищем (Pavese 1990: 389). Его внутреняя борьба кончилась тем, что год спустя (в 1950 году)
он покончил с собой, оставив такую записку: «Perdono
a tutti e a tutti chiedo perdono. Va bene? Non
fate troppi pettegolezzi» [Всех прощаю и у всех прошу прощения,
ладно? Лишние сплетни не нужны] (Pavese
1990: фотография № 10). В этой записке можно различить перекличку с
известными словами Маяковского («В том что умираю не
вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не
любил»), совершившего самоубийство за двадцать лет до этого. Слова Маяковского Павезе прочитал в переводе Поджоли.
Они звучали так: «Se muoio,
non accusate nessuno. Punti pettegolezzi.
Il defunto non li poteva soffrire» (Poggioli 1949: 434; курсив мой — А. Н.).
[4] С. Савьоли
выяснила, что на самом деле вступление написано упомянутым выше Ч. Павезе (см.: Ludovico
2010: 24).
[5] Еще в 1991 году Джованна
Спендел утверждала, что Поджоли
«обладал поэтическими способностями» (Spendel
1991: 1).
[6] Очень высоко отозвался об антологии Поджоли выдающийся итальянский поэт, лауреат Нобелевской
премии Эудженио Монтале:
см.: Montale 1996: 867.
[7] Еще раз хочется привести мудрые
слова поэта (и переводчика) Джованни Джудичи: стихи
«переводятся с одного поэтического языка на другой поэтический язык» (Giudici, Spendel 1983:
310).
[8] Для обсуждения этого вопроса позволю
себе ссылаться на Ниеро 2014.
[9] Иными словами,
в Италии редко услышишь выражение «перевод лучше оригинала», которое я не раз
слыхал в России.
[10] Стоит иметь в виду, что в
итальянской традиции мужские рифмы до сих пор ассоцируются
с детскими стихами и за редким исключением звучат неуместно в «серьезных»,
«взрослых» стихах.
[11] См., например,
перевод из А. Фета «Аl focolare»
(см. об этом: Niero 2012: 208 — 210).
Ошибки бросаются в глаза даже в переводе «Prima di primavera» («Перед весной бывaют дни такие…») из А. Ахматовой, о котором Л. Беген пишет, что это «значительный результат» (Beghin 2005: 409). Несмотря на это, и первый
и второй тексты звучат по-итальянски очень убедительно, и с этой точки зрения
их можно высоко оценить.
[12] Интересно, что, когда перевод
блоковской поэмы, сделанный Поджоли, вышел отдельной
книгой в издательстве Эйнауди в 1965 году, на ее
обложке как раз находилась вышеупомянутая концовка (см.: Blok
1965). По-видимому, она несколько лет так и переиздавалась. В издании 1993
года, однако, на ней уже стоит другой отрывок из «Двенадцати»: «„Dieci per una,
venti a nottata / e la tariffa obbligata…
/ … Andiamo…” // Buio profondo. / Strada deserta. / Un vagabondo / nella
tempesta. / Il vento fischia… „Oh vagabondo! / vien qua… Abbracciamoci!”»
(Blok 1993) [На время — десять, на ночь —
двадцать пять… / …И меньше — ни с кого не брать… / …Пойдем спать… //
Поздний вечер. / Пустеет улица. / Один бродяга / Сутулится, / Да свищет
ветер… // Эй, бедняга! / Подходи — / Поцелуемся…»] (Блок 1978: 425).
[13] Таких примеров
немало: переводы из Ф. Сологуба, А. Блока, а также из С. Есенина.
[14] Что это были за стихи — другой вопрос.
Роберто Лудовико, специалист по литературному и
критическому наследию Поджоли, ознакомившись с ними,
заявил, что они ему не показались высококачественными.
[15] Cм.: <https://youtu.be/12nCL4tsPTg>.
[16] Ср.: «Cupa sera. /
Neve bianca. / La bufera / i viandanti abbatte е sfianca. / La bufera / sulla terra
intera» (Blok 1941: 45). Эта песня до того крепко вошла в итальянский языковой обиход,
что она «исполняется» (правда, в изуродованном виде) даже на стадионах.
[17] Самое последнее издание восходит к
2009 году в том же издательстве Эйнауди, где впервые
антология и появилась. Речь идет, однако, о подписном издании, имеющем
ограниченное распространение (cм.: Savioli 2010: 45).
[18] Недаром итальянский актер Кармело Бене пользовался несколькими переводами Поджоли для своих чтений из русских поэтов: см. <https://youtube/0RQeluGzGJg>.