стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2016
Климов Александр Николаевич родился в 1959 году в городе Юже. Автор четырех
поэтических сборников. Лауреат премии «Нового мира» (2008). Живет в Москве.
Память
Весь в долгоносиках, весь
узловат,
Корчился ясень.
Переливался на крыльях закат,
Скор и прекрасен.
Попировали они до утра
И улетели,
Что не доели, спалила жара,
Листья сгорели.
Редок, как язь иль в Рязани —
удод,
В почве заноза —
Ясень мучительно долго растёт,
Но не берёза.
Тем же ты летом её
посадил,
В ту же воронку,
Свежеобструганный ствол оттащил
К дому, в сторонку.
Так и росла она. Этой весной
Глянул — о, чудо!
Как приподнялся, как взмыл её
строй
Ввысь из-под спуда.
Утром тяжёлую крону в окне
Ветер качает,
Да о тебе лежий ствол в стороне
Напоминает.
* *
*
Видно, мне сил не хватает земных,
Спал на спине я свободно
когда-то,
Вдарил во сне, нехороший,
под дых,
На животе я обмяк, словно вата.
Жить высоко — труд не тяжкий, но
всё ж…
Мыслилось к небу и к Богу
поближе:
Речка, покос, колосистая рожь —
Я приземляюсь всё ниже и ниже.
Не остывает картошка в золе,
И никогда не закончится лето,
Я животом припадаю к земле
Тёплой, единственной, солнцем
прогретой.
Хочется в собственном доме
пожить.
В самом обычном бревенчатом доме.
От комара тишину сторожить,
Пить из колодца, стелить на
соломе.
Чтоб заходилось в печи без труда,
Чтобы огонь в ней плясал мелким
бесом,
И чтоб поленница дров в три ряда,
Самых берёзовых дров под навесом.
Чтоб непременно — поддон,
самовар,
Вытяжка, щипчики, сахар кусками;
Меди блестящей надраенный жар,
Щёки надутые, блюдца с краями.
Хочется… Хочется… Так я и жил
В доме у бабушки в детстве
далёком,
Печку топил, на соломе стелил,
Об этаже не мечтая высоком.
* *
*
Не заметил, как жизнь пролетела.
Ночь ли, век, не в раю, не в аду
Я проснулся: под яблоней белой,
яблоней белой,
яблоней белой,
Я проснулся под яблоней белой
После стужи в весеннем саду.
И моё неподвижное тело
По утру, у зари на виду
Розовело под яблоней белой,
яблоней белой,
яблоней белой,
Розовело под яблоней белой,
Оживая, в весеннем саду.
Трепетало, срывалось, летело.
Забываясь в метельном чаду,
Показалось под яблоней белой,
яблоней белой,
яблоней белой,
Показалось под яблоней белой,
Надо мной ты склонилась в саду.
Позабытые песни мне пела,
Пеленала меня на ходу
Цветом шёлковым яблони белой,
яблони белой,
яблони белой,
Цветом шёлковым яблони белой
В безвозвратно отцветшем саду.
* *
*
Исполать тебе, Николай Григорьич!
Дух твой светлый нынче в пчелу
вселился,
В поминальный мёд, переплавив
горечь,
В насекомое оное обратился.
И червит
— расплодом отрадным, деткой,
И семья прибывает тяжёлым роем;
В рамках зреет мёд, и под каждой
веткой,
В каждом первом цветке пчела, новостроем,
Новосельем оттягивает вощины,
Белизною отсвечивают
ячейки.
У, какое лето стоит — картина
На заказ, дожди кропят, как из
лейки.
Всё тучнее в полях сурепка с
кипреем,
Не роятся ульи — работы столько.
Не морковь на грядке торчит с
пореем,
Дух медвяный настоян с полынью
горькой.
— Ты же старая, еле таскаешь
мощи,
Не по силам ветхим взялась за
дело.
Эдок в ульях мёда,
ругаю тёщу.
Говорит: — Я летось
в них не смотрела,
Как стояли, не глянула в них ни
разу,
Не пойму, откуда чего берётся.
Дали б тысяч пять, продала бы
сразу
По весне, а теперь и за семь не хоца.
Хошь не хошь, теперь готовь медогонку,
На неделю, поди, тут теперь
работы.
Разобрал редуктор, приладил
шпонку,
Отдых по боку, скулы свело
зевотой.
И хожу я липкий, хмельной и
потный,
Выйду из дому, в глаз получаю с
ходу.
Жало выдерну, бланж
в пол-лица почётный,
И куда теперь со двора к народу.
Пчеловоду гнев в помощь друг не
новый,
А спокойным я никогда не стану,
Звезданусь башкой о
косяк дубовый —
Предков помяну и тебя помяну.
Это дух твой светлый в пчелу
вселился,
В поминальный мёд, переплавив
горечь,
Столько мёда нынче, ты б
удивился…
Исполать тебе, Николай Григорьич.
* *
*
И вот наконец-то
Прохлада, спадает жара,
И чёрная мамба
на сердце
Лежит до утра.
Она приползает,
И я в темноте не один,
И веки смыкает
Спасительный мелатонин.
По первому зову,
Скользнувши подмышкой, и вот:
Пушистую голову
В ямку межгрудий
кладёт.
И сны прозревает,
В хозяйскую кожу вкогтясь,
И стонам внимает,
И ведает смертный мой час.
* *
*
Глушь, Глушицы, Клязьма, тьма,
Крадется туман в низинах,
Мышь скребётся в закрома,
Мужики плетут корзины.
Баба с прялкою
сидит,
Плещут волны Ахерона,
В устье ширится Коцит,
В шаге замер лес у склона.
Ночь в провалах глаз слепа,
Словно два зрачка Гомера;
В небе лезвие серпа
Точит над жнивьём Цетера.
Всё как тысчи
лет назад:
Клязьма, темень,
глушь, Глушицы…
Берег чудится впрогляд.
Крик бекаса, промельк птицы.
Давит первобытный страх
Всё сильнее год от года —
Видно, сгинуть мне в местах
Этих, раствориться в водах.
Спят Клеобис
и Битон
В стойле. Кто про утро знает?
Клязьма плавно в
Ахерон,
Как вино, перетекает.
* *
*
Во времена интернета, макдоналдсов и ипотек;
Байкеров, шопинга и барахла
привозного,
Двигаясь к финишу, я доживаю свой
век
Безоговорочно, и для меня не
настанет другого.
Славно в глуши выключателем сеть
отрубить,
А суетливую голову — от многотемья,
От беспокойства, и вечность
времён ощутить
Как непрерывное, то есть линейное
время.
В нём никогда не бывало античных
времён,
Ни ренессанса, ни Медичей, ни Поликлета;
Ни иудея, ни эллина… Цивилизация — сон.
Я просыпаюсь, я жив, продолжается
лето.
Только река, только отмель, песок
и река.
Только берёза в окне и другая
берёза.
Только река, лишь река, а не Дон,
не Ока.
Только и только… И рядом другая,
у взвоза.