рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2015
Вотрин Валерий Генрихович родился в 1974 году в Ташкенте. Окончил романо-германский
факультет Ташкентского университета, магистратуру и докторантуру Брюссельского
университета по специальности «экология». Как прозаик публиковался в журналах
«Новый мир», «Звезда Востока», «Новая Юность», «TextOnly»,
«Новый журнал», «Русская проза» и др. Автор книг «Жалитвослов»
(М., 2007), «Последний магог» (М., 2009), «Логопед»
(М., 2012). Финалист Премии Андрея Белого (2009), номинант Русской премии
(2009), премии «Большая книга» (2010, 2013), премии «Русский Букер» (2013), премии имени Александра Пятигорского (2013).
Переводит английскую прозу и поэзию XVII — XX веков. Живет в Бате
(Великобритания).
О приезде иностранного специалиста было сообщено загодя. Еще за три месяца до его прибытия директор Нижнехоперской биологической станции, профессор Тольберг, получил сначала телефонограмму из своего университета, а потом — письмо на бланке, в котором значилось, что испанский биолог Федерико Агилар Серрана прибудет на две недели изучать особенности поведения выхухоли и необходимо его на это время разместить и оказывать ему всемерное содействие.
Письмо вызвало у профессора Тольберга удивление: он еще не встречал иностранцев, интересующихся выхухолью. За границей, как было ему известно, вообще мало знают об этом животном. Но даже себе Тольберг боялся признаться в том, что он, ведущий специалист по выхухоли, знает о ней так же мало, как и его иностранные коллеги.
Биологическая станция стояла в живописнейшем месте — на низком левом берегу Хопра, в старой тенистой дубраве, подходящей к самому пляжу, песчаному, чистому, пустынному, — из тех, которыми так славится эта река. На той стороне возвышались крутые меловые склоны правобережья, а позади станции, там, где кончалась дубрава, начиналась майская полынная степь — зеленое пространство, иссеченное дорогами и балками.
Тольберг, сухощавый, горбоносый, дочерна загорелый, жил на биостанции практически круглый год. Семьи у него не было: Тольберг был убежденным холостяком. Со студентами он был приветлив, охотно помогал, но близко не сходился: по природе был затворником и любил, казалось, одних собак — их, крупных лобастых псов, похожих на степных волков, на станции было семеро.
Летняя практика еще не началась, и кроме Тольберга на станции жили аспиранты — Леня Крупицын и Кристина Введенская, оба из Ростова, оба черноволосые, живые, веселые, похожие друг на друга, как брат с сестрой, и так же, как и близкие родственники, непрестанно вздорящие друг с дружкой по всяким пустякам. Они еще не провели на станции и недели, а уже успели несколько раз крупно рассориться и вновь помириться.
Биостанция была небольшая: она была основана специально для изучения выхухоли. Даже в лучшие времена научный и технический персонал не превышал десяти человек, а два года назад, после урезания финансирования и сокращения штатов, остался один Тольберг. Три других штатных единицы никто не хотел занимать, поэтому директор станции одновременно был и инженером, и завхозом, и главным научным сотрудником. Биостанция состояла из трех деревянных зданий: двухэтажного главного корпуса, крошечного домика лаборатории и одноэтажного общежития. Все здания, построенные в 1950-х, изрядно обветшали, а домик лаборатории совсем завалился на бок. Средства на реставрацию биостанции уже третий год обещал выделить университет — и каждый раз ремонт откладывали. Плохое техническое состояние зданий было излюбленной темой Тольберга, и, если он начинал об этом говорить, перевести разговор на что-то другое, как неоднократно пытались Леня с Кристиной, было непросто.
Встречать ученого гостя в Волгоград Тольберг поехал сам: просто больше было некому. Встреча в аэропорту прошла очень сердечно: испанец хорошо говорил по-русски и тепло поздоровался с Тольбергом. Это был высокий осанистый человек лет сорока, с приятным умным лицом. От него веяло искренним дружелюбием. Но больше всего поразила Тольберга его одежда: испанец был одет в строгий черный костюм и темную сорочку, над которой сверкал белизной жесткий воротничок. По этому одеянию Тольберг догадался, что на его биостанцию пожаловал католический священник.
Видя растерянность Тольберга, тот рассмеялся:
— Так вас не предупредили? Но я честно указал свой монастырь и цель приезда!
— Монастырь? О монастыре мне точно никто не говорил, — развел руками Тольберг.
— Пусть вас это не смущает: в стенах монастыря располагается очень известный научный центр и крупное издательство. Мы выпускаем довольно специфичную литературу, — произнес дон Федерико.
Тольберг решил, что подробнее расспросит испанца позже. В дороге разговор вертелся вокруг общих вещей — погоды, политики, культурных особенностей. До этого, как выяснилось, дон Федерико никогда не бывал в России, а русский язык выучил специально для того, чтобы ознакомиться с научными работами о выхухоли. Заниматься этой темой он начал всего год назад, когда приступил к своему научному труду. Тольберг похвалил его русский, и дон Федерико скромно ответил, что у него дар к языкам — помимо русского, он говорит также на английском, французском, итальянском и немецком.
На биостанцию приехали уже под вечер. Дон Федерико вылез из машины, глубоко вдохнул и с широкой улыбкой повернулся к Тольбергу:
— Хорошо!
Вместо ответа Тольберг поежился и с тревогой огляделся. Смеркалось. От реки веяло холодком. Вокруг в молчании стояли дубы, точно сошедшиеся посмотреть на приезд заграничного гостя. Во всю мочь верещали сверчки, и временами в их стрекотание раздельно вклинивался утробный жабий квак. Дорога заканчивалась у главного корпуса биостанции — побелевшего от старости деревянного строения с крытой шифером крышей и покосившимся крыльцом. В левом крыле светилось забранное решеткой окно, и видно было, как кружат вокруг него и бьются в стекло большие темные мотыльки. Из сумрака выскочили огромные псы и молча, принюхиваясь, забегали вокруг дона Федерико. Он весело свистнул им, и они тут же скрылись среди деревьев, словно неправильно поняли команду что-то искать.
— Пойдемте быстрее, — проговорил Тольберг, заметно нервничая. Он выхватил из багажника объемистый чемодан дона Федерико и почти побежал к крыльцу.
Священник взял сумку и, восхищенно озираясь, большими шагами последовал за ним. Похоже, ему нравилось и древнее здание биостанции, и дубрава, и сгущающийся теплый майский вечер. Длинная дорога, казалось, совсем его не утомила.
Он едва взглянул на свою комнату — полутемную даже днем из-за вплотную подступивших к окну деревьев, а сейчас освещенную голой лампочкой, с ободранными обоями и старыми плакатами советских рок-звезд на стенах, с койкой, застеленной страшным рыжим одеялом, с тусклым алюминиевым рукомойником. Дон Федерико сунул в угол свою поклажу и повернулся к Тольбергу:
— Я готов.
Тольберг мельком улыбнулся и жестом пригласил его за собой. Они пошли по темному коридору, на стенах которого мерещились едва различимые силуэты каких-то животных, повернули за угол, и здесь Тольберг толкнул дверь.
За ней оказался ярко освещенный директорский кабинет — длинная узкая комната, заканчивающаяся окном, что придавало помещению некоторое сходство с внутренностями подзорной трубы. По стенам стояли стеклянные шкафы с книгами, приборами, чучелами птиц. У окна помещался стол с разложенными по нему стопками бумаг. В простенке между шкафами висел громадный плакат с изображением пучеглазой рыбы, разинувшей пасть от удивления, и надписью: «Карась обыкновенный». Под ним к стене была прислонена внушительных размеров удочка.
Ближе к двери стоял другой стол, уже накрытый к приходу гостя. С одной стороны к столу был пододвинут видавший виды диван, с другой стояли два разномастных стула. Вокруг стола хлопотала Кристина, расставляя тарелки и миски. Она радушно приветствовала дона Федерико. На диване, развалившись, сидел Леня и уже что-то жевал. У обоих округлились глаза при виде одеяния дона Федерико, но оба промолчали.
Тольберг незамедлительно пригласил гостя к столу и тут же поднялся с рюмкой в руках:
— Ну, добро пожаловать на нашу биостанцию! — произнес он. В помещении он ожил, недавняя нервозность с него сошла, он даже стал немного вальяжен. — Коллектив у нас небольшой и дружный, — продолжал он, — живем мы тут душа в душу.
Кристина при этих словах с пониманием улыбнулась, а Леня лениво хохотнул.
— Природа у нас тут хорошая, красивая, сами увидите, а рыбалка — просто одно наслаждение. В общем, милости просим!
— Большое спасибо! — произнес дон Федерико под общий благодушный смех.
Все чокнулись и выпили, дон Федерико — чуть пригубив из своей рюмки. Возникла некоторая суета с передачей друг другу мисок с салатами, непременным потчеванием и расхваливанием блюд, а когда все снова расселись и принялись за еду, Тольберг заинтересованно спросил у дона Федерико:
— Вы говорили, что в вашем монастыре располагается научный центр. Что он изучает?
— Монастыре? Как интересно! — воскликнула Кристина.
Дон Федерико весело кивнул.
— Да, Ла-Рабида имеет прекрасный исследовательский центр, у нас знаменитая библиотека, свое издательство.
— Но какие работы вы публикуете? — спросил Тольберг с некоторым нетерпением.
— Мы делаем бестиарии, — ответил дон Федерико просто.
После этих слов за столом повисла тишина. Все прекратили есть.
— Так это вы их выпускаете? — наконец изумленно спросил Леня с набитым ртом. — Я думал, их где-то в Ватикане печатают.
— Нет, мы сейчас единственные в мире, кто продолжает эту древнюю традицию. Как вы знаете, традиция эта скорее западная, но с недавнего времени мы включили в ареал наших исследований и восточный мир, и даже Африку. Это несколько противоречит первоначальной задумке, но мы делаем поправку на современные условия, ведь Средние века давно ушли в прошлое. Концентрироваться только на европейских животных значит противоречить божественному замыслу, а также принципу инклюзивности.
— Неужели вы теперь и крокодилов включаете в бестиарии? — восторженно спросила Кристина.
— И крокодилов, — серьезно кивнул дон Федерико, — и гамадрилов, и тапиров.
— Вот красота! — воскликнула Кристина.
— О да, это очень красиво, — покивал дон Федерико. — Мы издаем очень красивые фолианты.
— И кто же ваши покупатели? — спросила Кристина.
— В основном университеты и церковные организации, но также много частных коллекционеров.
— Подождите, — проговорил Леня, о чем-то догадавшись, — значит, вы и сюда приехали…
Дон Федерико согласно кивнул.
— Да, — сказал он. — Я составляю бестиарии. Сейчас участвую в работе редакторской группы по расширению Большого европейского бестиария. Последний раз он выходил в 1969 году, а до этого — в 1767-м, в Севилье. Это очень масштабный труд: требуется включить множество животных, о которых раньше считалось, что они ничего не символизируют. Но сейчас принята иная точка зрения: каждое живое существо является символом творения, нужно только правильно истолковать этот символ.
— Ну и что же символизирует выхухоль? — спросил Леня немного насмешливо.
Дон Федерико взглянул на него и ответил:
— Видите ли, о выхухоли ничего не известно. В Европе, по крайней мере. У нас есть всего две русские статьи о ней — и обе очень старые, вышедшие еще до вашей революции. По сути дела, это всего лишь краткие отчеты о наблюдении выхухоли — и в обоих случаях исследователям очень мало удалось разглядеть. Когда я начинал мою работу, я предпринял очень детальный поиск по доступным мне источникам, в том числе русским, — и опять ничего не нашел. Такое впечатление, что выхухоль скрывается, прячет себя. На свете есть еще несколько таких животных, но включить в бестиарий мы решили именно выхухоль — потому что считаем ее идеальным олицетворением смирения, а это высшая добродетель в глазах Господа. Вот поэтому я и приехал.
— Зачем? — не понял Тольберг, напряженно слушающий его.
— Чтобы увидеть ее и описать.
Эти слова опять вызвали ту же реакцию — все застыли и перестали жевать.
— Описать выхухоль?! — наконец произнес Леня заикаясь.
— Да, — удивленно ответил дон Федерико.
После продолжительного молчания Тольберг мягко произнес:
— Вы, наверное, не то хотели сказать. Наверное, вы хотите описать экологические условия обитания выхухоли, да? Фоновые, так сказать, условия…
— Нет, — слегка нахмурившись, перебил дон Федерико. — Я хочу описать именно выхухоль. Я хочу увидеть ее и описать, — раздельно повторил он, обращаясь к каждому из собеседников.
В ответ снова повисло молчание. Дон Федерико пытался встретиться с ними взглядом, но все как-то странно прятали глаза.
— А в чем дело? — обеспокоившись, спросил дон Федерико. — С этим какие-то проблемы?
— Ну, проблема тут одна, — прервал молчание Тольберг. — Мы и сами эту выхухоль никогда не видели.
— Вы не видели выхухоль? — повторил дон Федерико, глядя на него во все глаза и пытаясь улыбнуться.
— Не видели, — строго ответил Тольберг. — И я вам больше скажу — не увидим.
— Но почему?
— Потому что это опасно, — сказал Тольберг. — Выхухоль — крайне опасный ночной хищник. Мы знаем о случаях нападения на человека.
— Откуда вы об этом знаете? Вы же ее никогда не видели!
— Знаю. У людей спрашивал. Я, как-никак, здесь уже лет десять сижу, на этой биостанции, — прибавил Тольберг не без язвинки.
— А вы? — спросил дон Федерико у Лени и Кристины.
— И они тоже не видели, — ответил за них Тольберг. — Я их все время удерживаю, чтобы не бросились ее ловить.
— Но как же вы тогда ее изучаете? — заикаясь от изумления, спросил дон Федерико.
— По деревням ходим, — ответил Леня, бросая неприязненный взгляд на Тольберга. — По колхозам. Там людей расспрашиваем.
— А они ее видели?
— Говорят, видели, — пожав плечами, ответил Леня, и по нему сразу стало видно, что он не верит ни единому слову селян.
— Ну и какая же она?
— Ну, какая… — протянул Леня, но его перебил Тольберг:
— Разумеется, мы верим не каждому слову. Мы перепроверяем сведения — записываем рассказы на диктофон и затем сверяем. Картина у нас вырисовывается интересная.
— Да? Расскажите.
Тольберг нахмурился, помолчал и заговорил негромко:
— Это довольно большой зверь, около 80 сантиметров в длину, приземистый, с жесткой черной шерстью и длинным, покрытым роговыми чешуйками хвостом, который увенчан ядовитым жалом. Живет по берегам водоемов в глубоких норах, обычно питается рыбой и водоплавающей птицей. Наши респонденты отмечали исключительную быстроту выхухоли, прекрасное зрение, слух и обоняние. Зимой впадает в спячку. Весеннее половодье выгоняет ее наружу, и в этот период выхухоль исключительно опасна — нападает на домашний скот, пришедший на водопой, может напасть на человека. Добычу она жалит и затаскивает в воду, туши прячет под берегом. Во многих окрестных деревнях считают, что выхухоль — это водяной, водный хозяин. Сохранились даже любопытные обычаи умилостивления выхухоли — в начале мая с лодки в реку сбрасывают живую овцу. Ночь — любимое время выхухоли. Перед закатом она нередко выходит на берег и может забрести достаточно далеко, особенно если голодна. Один из наших респондентов наблюдал охотящуюся выхухоль в километре от берега. Ведет себя она как всякий мелкий хищник — забирается в курятники, хлева. Через открытые окна может забираться в дома. И беда, если такое происходит: выхухоль жалит всех, кого увидит. При этом утащить добычу с собой она не в состоянии, поэтому ест на месте до отвала, а потом отсыпается где-нибудь в балке или у себя в норе, если река близко. Несмотря на свои размеры, она довольно прожорлива: наши респонденты утверждают, что в одиночку она может сожрать полкоровы. Яд выхухоли смертелен, от него нет противоядия.
Тольберг замолк.
— Значит, — после продолжительной паузы произнес дон Федерико, — она может напасть и на нас?
— Потому-то я с вечера и держу все окна-двери на запоре, — ответил Тольберг. — И решетки у нас на окнах, если вы заметили.
— То есть сейчас нельзя встать и выйти подышать свежим воздухом? — шутливо спросил дон Федерико — и увидел, как Тольберг напрягся.
— Я же вам сказал, — ответил тот немного придушенно, глядя в сторону. — Я не могу рисковать жизнями. На прошлой неделе неподалеку отсюда пропала туристка — сплавлялась на байдарках с компанией, под вечер остановились на ночевку, она пошла к реке — и обратно в лагерь не вернулась. Считают, что она оступилась и упала в реку, но я-то знаю. И деревенские мою версию подтверждают — говорят, что ее наверняка утащил водный хозяин.
Дон Федерико внимательно вгляделся в него, пытаясь угадать розыгрыш, но потом кивнул.
— Хорошо, я не буду выходить из дома. Понимаю, дисциплина. А может, это была не выхухоль? Может, это действительно был водный хозяин? — полушутливо спросил он.
Кристина и Леня засмеялись, Тольберг сдержанно улыбнулся.
— Это довольно антинаучный взгляд, — сказал он. — Водяных не существует. А выхухоль — есть. И судя по тому, что мы слышали, она вполне может утащить под воду взрослого человека.
Дон Федерико задумался.
— Удивительно, — произнес он наконец. — Я представлял себе выхухоль совсем другой.
— Какой? — немного кокетливо поинтересовалась Кристина.
— Не такой агрессивной, — сказал священник. — Даже странно, что такой опасный зверь совершенно неизвестен. В Европе схватки с ядовитой выхухолью стали бы сюжетом рыцарских романов.
— Мне тоже показалось удивительным, что о ней не упоминают ни летописи, ни «Физиолог», — сказал Леня.
— Зверь ночной, неуловимый, — проронил Тольберг. — Попробуй его увидать.
— Ну, в средние века добирались и не до таких, — заметил дон Федерико.
— А мы вот не добрались, — вздохнула Кристина и осеклась, поймав строгий взгляд Тольберга.
— Перед нами не стоит такая цель, — резко произнес тот. — Наша задача сейчас — наметить подходы, определить круг дальнейших действий, косвенными методами добыть описание животного, чтобы понять степень его опасности. И только потом постепенно, с использованием автоматических средств наблюдения, получить его изображение. Посылать живых людей — слишком большой риск. А на автоматику денег не выделяют.
— То есть вы пока удовлетворены ходом исследования? — спросил дон Федерико.
— Абсолютно, — решительно ответил Тольберг. — Накоплены сотни свидетельств, имеются зарисовки. Мы уже по многим признакам можем воссоздать облик животного. Думаю, уже на следующий год можно начать строить на берегу укрытие. Заявку на это я подготовил, надеюсь, что университет к концу года утвердит программу финансирования.
— А что это будет за укрытие? — полюбопытствовал дон Федерико.
— Бетонная будка. Наблюдатель будет находиться в ней всю ночь. Внутри будет довольно комфортно — стол, стул, удобства… ну, вы понимаете.
— Да, надеюсь когда-нибудь посидеть в этой будочке, — со вздохом сказал Леня.
— А вы как собираетесь увидеть выхухоль? — не выдержав, спросила Кристина у дона Федерико.
Тот улыбнулся и развел руками.
— Да просто взять камеру, залезть в шалаш и пободрствовать в нем пару ночей.
Тольберг вскинулся.
— Я не могу вам этого позволить! — почти закричал он. — Это слишком опасно! Невозмо…
— Я буду действовать на свой страх и риск, — спокойно ответил дон Федерико. Потом добавил настойчивее: — Вы ничем не рискуете. Если хотите, я подпишу соответствующую бумагу.
Лицо Тольберга просветлело.
— Бумагу? — переспросил он. — Да, это правильно… Хорошо. Значит, завтра утром я составлю от вашего имени заявление и вы мне его подпишете.
— И после этого я буду свободен в своих действиях?
— Совершенно свободны, — заверил его Тольберг. Облегчение было написано на его лице. — Да, вот что, — подскочил он от внезапной мысли. — Я дам вам ружье! Вы будете вооружены!
— Хорошо, — улыбнулся дон Федерико. — Правда, я в жизни не держал в руках ружья, но думаю, я сумею распорядиться им в случае опасности.
— Да что там распоряжаться, — замахал руками Тольберг. — Целитесь, курок нажимаете — бум!
Он испытывал такое явное облегчение, что все при взгляде на него засмеялись. Счастливо рассмеялся и он сам.
— Завтракаем мы все вместе, — провозгласил он. — Готовим по очереди — мы тут как одна семья. Завтра очередь Лени нас удивлять.
— Да чего там удивлять, — буркнул Леня. — Я, кроме яичницы, ничего готовить не умею.
— Вот и прекрасно! — вскричал счастливый Тольберг, сияя. — Съедим твою яичницу в сотый раз!
Дон Федерико кивнул и рассмеялся. Ему нравились эти люди. Правда, они могли помешать ему, но он, кажется, сумеет убедить этого милого директора, что бояться ответственности нечего. А ведь именно ее этот человек, Тольберг, кажется, и боялся.
Перед тем как отправиться в свою комнату, дон Федерико прошел к входной двери и толкнул ее. Дверь действительно была заперта. Дон Федерико добродушно хмыкнул в темноте.
Спал он прекрасно: всю ночь за окном сонно шелестели деревья, в комнату задувал ветерок, несущий ароматы влажных трав, и временами какие-то ночные птицы издавали неожиданно громкие, но весьма мелодичные трели. Проснулся он в веселом и бодром расположении духа. В дубраву просачивались первые рассветные лучи.
На кухне хмурый растрепанный Леня жарил невообразимый омлет. Он сразу сообщил дону Федерико, что это омлет, поскольку шипящая, коричневатая масса на сковородке была решительно на омлет не похожа. Тольберг и Кристина вот-вот должны были появиться.
Кухня была крошечной — здесь едва могли уместиться три человека, — но прямо-таки сверкала чистотой. Кафельные стены и пол наверняка мыли каждый день, и, словно в подтверждение этой догадки, дону Федерико тут же представился висящий на видном месте график дежурств по кухне, разноцветный и заключенный в резную рамку, словно бесценный шедевр. Окно выходило на сплошную стену из старых замшелых дубов, которые будто пытались спрятать что-то за своими спинами. «Наверное, реку», — предположил дон Федерико и улыбнулся. Он был человек с живым воображением.
Леня с ожесточением отодрал куски омлета от сковородки и разбросал их по тарелкам. В это время вошли, оживленно переговариваясь, Тольберг и Кристина.
— Уже поднялись? — бодро осведомился Тольберг, завидев дона Федерико. — Птицы у нас тут так громко поют — не заспишься!
— Я бы спал еще, — улыбнулся дон Федерико, — но времени совсем нет.
Тольберг с непонятным выражением глянул на него и вместо ответа сел за стол.
Омлет был предсказуемо отвратителен, но дон Федерико из вежливости заставил себя съесть свой кусок. Другие, похоже, сделали то же самое. Один Леня совсем не притронулся к своему омлету, предпочтя ему стакан крепкого чая с сахаром.
— Ты, Леня, покушай, — ласково предложила Кристина, — получишь заряд бодрости и здоровья на весь день.
Леня лишь угрюмо зыркнул на нее.
Говорил один Тольберг, обращаясь к дону Федерико, — рассказывал о здешних местах, об их истории, о каком-то таинственном скифском кургане неподалеку, где по ночам горит синий огонь, о старинных казачьих кладах. Это были интересные рассказы, и дон Федерико поначалу слушал. Но потом, заметив по часам, что прошло уже много времени, а рассказчик все никак не может остановиться, он вежливо поблагодарил за вкусный завтрак и поднялся, давая понять, что торопится.
Однако Тольберг небрежно помахал ему рукой и повернулся к Лене и Кристине, продолжая какую-то увлекательную историю. Дон Федерико немного постоял и, неожиданно для себя замявшись, произнес:
— Константин, я вас в вашем кабинете подожду.
Тольберг изумленно замолк и какое-то время молча смотрел на него. Затем он, по-видимому, вспомнил и с заметным вздохом кивнул:
— Хорошо, я сейчас подойду.
Но еще минут сорок просидел священник в тольберговском кабинете, бесцельно рассматривая стеклянные шкафы с чучелами и удивленную морду карася обыкновенного. Наконец дверь открылась, и вошел Тольберг с выражением бесконечной усталости на лице, словно он только что вышел с длинного и изнурительно скучного заседания.
Не глядя на дона Федерико, он сел за стол, нагнулся, вытащил из нижнего ящика бумажку и придвинул ее к священнику. Это было то самое заявление, в котором дон Федерико брал на себя всю ответственность за все происшедшее с ним в этой поездке. Дон Федерико подписал его и придвинул бумагу Тольбергу. Тот несколько раз кивнул, поднялся, подошел к высокому шкафу в углу и вытащил из него невероятный предмет — длинную, опутанную потертым ремнем бердану, похожую на средневековую фузею. Дон Федерико с любопытством смотрел на это чудо, а Тольберг тем временем выудил из стола другую бумажку и с серьезным видом пододвинул ее к дону Федерико.
— Распишитесь, — велел он. — За выданное оружие.
Священник нерешительно взглянул на оружие. Бердана лежала на краю стола —предмет, совершенно чуждый этому кабинету, этому зданию, этой эпохе. И дон Федерико спросил:
— А она… стреляет?
— Стреляет, — сказал Тольберг. — Правда, у нее мушка сбита. Не волнуйтесь, у нас есть на нее разрешение.
Дон Федерико медлил. Тогда Тольберг, хмыкнув, полез в стол и достал оттуда коробку патронов.
— Вот, — сказал он, кладя ее перед собой. — Патроны тоже есть.
Дон Федерико, видимо, решился.
— Не нужно, — произнес он и повторил громче: — Она мне не нужна. Не понадобится.
Тольберг тяжело глядел на него.
— Вы не понимаете, — произнес он. — Это опасно. Без оружия вы будете беззащитны.
Дон Федерико энергично покачал головой. Впервые улыбка сошла с его лица.
— Нет! Я уже подписал бумагу. Я беру на себя ответственность!
При упоминании о заявлении Тольберг смягчился.
— Ну хорошо, — произнес он как бы в раздумье. — Действительно… Но вы все-таки это… поосторожнее.
Дон Федерико кивнул, поднялся и, не сказав ни слова, вышел. Тольберг остался в кабинете один. Он сидел и глядел в одну точку. Его грызли сомнения. А вдруг этого иностранца необходимо всюду сопровождать? Что если он отправится куда-нибудь и потеряется? Что если его действительно ужалит выхухоль? Тольберг вдруг взмок от этих мыслей. Из университета ему не поступало никаких инструкций насчет пребывания иностранца на станции.
Да, но ведь дон Федерико подписал заявление. Руководство станции не несет никакой ответственности за действия, совершенные гражданином Испании Федерико Агиларом Серраной в период его пребывания на Нижнехоперской биологической станции. Вот оно, это заявление, его всегда можно предъявить кому следует. И все-таки за испанцем нужно присматривать, подумал Тольберг. Мало ли что. Это даже хорошо, что он не взял оружие, — меньше будет хлопот. Но присмотр нужен. Тольберг решил найти Леню и попросить его сопровождать дона Федерико.
Леня в своей комнате вяло напяливал походные ботинки, когда вошел Тольберг. Заметив собранный рюкзак, Тольберг одобрительно кивнул и спросил:
— В Давыдово?
— Ага, — сказал Леня, продолжая завязывать шнурок.
— А с кем ты там видишься?
— С Луневым, трактористом.
— Он же пьяница горький.
— Не, это его брат. А он сам нормальный, не пьет. Фермер.
— А, фермер. Он что, выхухоль видел?
— Говорят, видел.
— Кто говорит-то?
— Председатель. Что ты, говорит, с Пашкой не потолкуешь? Он их каждый день видит, у него выпасы возле реки. Давеча, говорит, корову у него утащила.
— Ага, — сказал Тольберг. — Тогда поговори, конечно.
Леня скучно поглядел на него.
— Что толку-то, Константин Сергеич?
— Как «что толку»? — вспылил Тольберг. — Мы должны составить полную картину! Видишь, корову унесла. Корову, Леня!
— Ну, корову, — произнес Леня упрямо. — Как это нам поможет описать выхухоль?
Это был уже не первый разговор такого рода, поэтому Тольберг только раздраженно махнул рукой и спросил:
— А Кристина где?
— В лаборатории, наверное.
— Пойду найду ее. Надо испанца посопровождать. Ты, я вижу, занят…
— Сегодня сопровождать? Он уже ушел.
— Что? — вскинулся Тольберг. — Когда ушел? Куда?
— Не знаю, — пожал плечами Леня. — Оделся по-походному — и ушел к реке.
Тольберг всплеснул руками и выбежал из комнаты.
Его переполняло возмущение. «Как он мог уйти, никого не известив?» — думал Тольберг, торопливо пробираясь меж деревьев к берегу. Деревья кончились, и открылся небольшой травянистый откос, полого сбегающий прямо к песчаному берегу. Миг — и Тольберг стоял на песке, в волнении оглядывая сверкающую под солнцем реку и окрестности. Он поймал себя на том, что заламывает руки, и зло сплюнул — он, опытный полевик, готов бегать по лесу и безутешно звать заплутавшего иностранца, словно мамка — сбежавшего шалуна.
Он и не ожидал здесь увидеть дона Федерико. Тольберг просто не мог стоять на месте: впервые за много лет настоящая ответственность упала на него, как бич. Он уже привык к тому, что его обязанности сводятся к присмотру за пустующим зданием да — раз в год — к приему практикантов. С ними он знал, как себя вести. Но вот свалились на него неожиданные обязательства, и он просто не знал, как поступить. Ему хотелось бежать, расспрашивать, поднять на ноги всю округу.
Он поглядел влево. Там пологий откос переходил в небольшой, но довольно крутой обрыв, до пояса заросший камышом и густым кустарником, с обширной заводью у подножья. Трава на обрыве росла высокая, по грудь. Туда никто не ходил: это были выхухолиные места, здесь, под обрывом, по слухам, были норы. Тоскливый страх сжал сердце Тольберга, но он все же сделал несколько шагов в том направлении и пригляделся. Нет, кажется, трава не примята, на обрыв никто не заходил. Ближе Тольберг подойти побоялся. Всем известно, что выхухоль выходит на берег только с наступлением сумерек, но лучше не искушать судьбу.
Он повернулся и почти бегом бросился обратно к станции. Он хотел найти и расспросить Кристину — и сразу же увидел ее: она как раз отпирала ключом дверь лаборатории.
— Кристина! — закричал Тольберг таким дурным голосом, что ему самому стало страшно, а Кристина подпрыгнула и непроизвольно прижалась спиной к двери. — Кристина, — повторил он тише, подходя к ней, — ты не видела испанца?
— Видела, — испуганно ответила она. — Он сказал, что по округе прогуляется.
— Когда?
— Да вот после завтрака. Что-то случилось, да?
— Н-нет… то есть… он меня просто не предупредил, — сказал Тольберг, чувствуя, как улетучивается его беспокойство. — А когда он вернется?
— Он сказал, что к обеду придет. Вы не волнуйтесь, Константин Сергеич, он сказал, что недалеко пойдет — так, вдоль берега прогуляется.
— Ну вот, — пробормотал Тольберг, — а Ленька меня совсем напугал.
— Ленька, он такой, — рассмеялась Кристина. От ее испуга не осталось и следа. — Вечно всех пугает, потому что не запоминает ничего.
— Ну ладно, — промямлил Тольберг. — Ладно. Спасибо, Кристина.
— Не за что! — весело ответила она, переступая порог.
Однако дон Федерико не появился ни к обеду, ни после него. День уже клонился к вечеру. Тольберг совсем ополоумел от тревоги. Он уже успел опросить всех рыбаков, сидящих с удочками на берегу повыше биостанции, и сбегать в ближнюю деревню, Давыдово, чтобы навести справки о пропавшем испанце и там. Но ни рыбаки, ни местные крестьяне не видели высокого черноволосого человека, прогуливающегося по окрестностям.
Тольберг, уставший донельзя, возвращался на станцию, когда из-за деревьев вдруг вынырнул улыбающийся дон Федерико.
— Константин!
Тольберг застыл на месте и с неприкрытой ненавистью уставился на него.
— Вы… вы… — Он не находил слов и только задыхался.
Дон Федерико увидел его состояние.
— Константин, простите меня, — произнес он примирительно. — Я гулял вдоль реки и зашел довольно далеко. Там такая красота! — мечтательно добавил он.
— Почему вы меня не предупредили? — взвизгнул Тольберг. — Я вас обыскался! Даже в деревню бегал!
— Но я же подписал бумагу! — удивился дон Федерико.
— Бумагу! А если вас милиция задержит? Или еще что произойдет?
— Послушайте, — сказал дон Федерико. — Я ценю ваше беспокойство и обещаю ставить вас в известность о своих передвижениях. Хорошо? В остальном вы за меня не в ответе.
Тольберг испытующе на него посмотрел.
— Вы меня все же очень обяжете, — проговорил он, — если будете заранее предупреждать о том, куда направляетесь. Бумагу вы, конечно, подписали. Но все-таки для нас обоих будет лучше, если руководство станции — а я еще пока здесь руководитель — будет в курсе ваших передвижений.
Дон Федерико с улыбкой кивнул.
— Обещаю.
— И хорошо бы, если бы вас сопровождал кто-нибудь из местных — то есть из нас. Хотя бы Леня.
Тольберг ожидал встретить сопротивление, но испанец снова кивнул:
— Знаете, я сам собирался вам это предложить.
— Очень хорошо, — совсем успокоившись, произнес Тольберг. — Пойдемте. Вы же даже не обедали.
— Там такая красота, — повторил дон Федерико. — Я и не вспомнил о еде.
За ужином священник неожиданно для Тольберга попросился с ним на завтрашнюю встречу с одним местным фермером. Это интервью, как называл его Тольберг, было частью большого опроса местных жителей, которые, по собственному их свидетельству, когда-либо сталкивались с выхухолью. Фермер — фамилия его была Луговой — жил на хуторе Пименовском, километрах в пятнадцати от биостанции. У него было небольшое хозяйство по разведению кроликов. Сам Луговой был родом из местных — бывший бригадир и зоотехник. В округе его уважали: хозяйство у него было крепкое, он и местным работу давал, и себя не забывал. Когда встала необходимость провести электроэнергию для нового крольчатника, Луговой добился, чтобы и в ближайшие дома электричество протянули.
Выхухоль видел Луговой дважды. Оба раза — в сумерках, но он утверждал, что не мог ошибиться и что это был именно тот самый зверь, о котором на ночь рассказывала ему мать — а она сталкивалась с выхухолью четырежды и всякий раз едва ноги уносила. Клялся Луговой и в том, что в те разы пьян не был. Тольберг давно хотел встретиться с ним и подробно расспросить, но Лугового было сложно поймать — то он в городе с заказчиками договаривается, то едет в соседний колхоз за кормом. Тольберг надеялся, что завтра сумеет его застать, — они с Луговым случайно столкнулись в Давыдово и тот сам пригласил Тольберга к себе. Что ж, пускай и дон Федерико задаст Луговому пару вопросов, от фермера точно не убудет.
Утром Тольберг торопился так, будто не успевал на поезд. Он подгонял Кристину, которая в этот день была дежурной по кухне, подгонял дона Федерико, который оставил в своей комнате фотоаппарат, и ненадолго успокоился, лишь когда обжег себе язык горячим чаем. Ранние солнечные лучи еще только силились проникнуть в дубраву, где густой сумрак стоял меж толстых стволов. Тольберг и дон Федерико спешно погрузились в машину, Тольберг завел двигатель, и старый жигуленок с ревом вылетел на степную дорогу.
Ночью прошел небольшой дождик, который прибил пыль на дороге и омыл степь. Тольберг лихо вел машину по грунтовке, петляющей между холмами и глубокими балками. Временами вырывались на участок асфальта, который затем незаметно уходил куда-то в сторону, и снова чуть размокшая грунтовая дорога со следами тракторов начинала весьма нелюбезно раскачивать и подбрасывать их машину. В ямах на дороге стояла зеленоватая вода. Солнце поднялось уже высоко и начало ощутимо пригревать — и вдруг волна ароматов хлынула на дона Федерико из открытого окна. У него словно раскрылись глаза: он увидел, что степь вокруг цветет и переливается красками.
Тольберг, мельком глянув на него, кивнул.
— Да, — произнес он. — Весной в степи красиво. Летом здесь не так — солнце выжигает все.
Не снижая скорости, машина пролетела два старых деревянных моста, перекинутых через сухие балки, и скоро уже неслась по деревенской улице между крепких домов, крытых железом и шифером. Из скупых слов Тольберга дон Федерико понял, что Пименовский считается зажиточным хутором и живут здесь в основном фермеры и их работники. Проехали мимо разноцветного двухэтажного здания — детского сада, следом появилось новехонькое здание администрации с флагом над входом, и тут Тольберг резко затормозил и подал назад.
Дон Федерико увидел, что из здания администрации вышел человек и стал тяжеловесно спускаться по ступенькам. Это был приземистый лысый мужчина с густыми черными усами, одетый в мешковатый серый костюм. Он направлялся к большому, заляпанному грязью внедорожнику, стоящему у самых ступенек.
— Василий Михайлович! — позвал Тольберг, выскакивая из машины.
Усач остановился и вгляделся.
— Здорово, Сергеич! — густо пробасил он. — Ты ко мне? А я тут как раз у главы был. — Он неопределенно махнул рукой за спину.
Дальнейший разговор дон Федерико уже не разобрал, но увидел, как они кивнули друг другу, Луговой сел в свой джип и тронулся с места. Тольберг тоже сел за руль и торопливо произнес:
— Договорились встретиться у Веры в кафе. Это недалеко. Он опять куда-то уезжает, только чаю выпьем.
Кафе и вправду было недалеко — неприглядное придорожное заведение под вывеской «Горячие пирожки. Чай. Кофе». Внутри было тесное грязноватое помещение с тремя столиками и подобием бара с выставленным напоказ пивом и сигаретами. В глубине бара надрывался включенный на полную громкость радиоприемник: кто-то хрипатый радовал слушателей очередной песней про Магадан. Столики пустовали, поэтому они сели за ближайший к двери. Почти сразу же звук в приемнике приглушили, и к ним вышла усталая некрасивая женщина в косынке.
— Вер, привет! — широко улыбнулся ей Луговой.
Тень ответной улыбки скользнула по ее изможденному лицу, и она спросила глуховато:
— Будете что-нибудь?
— А мы кофейку выпьем, — ответил Луговой и тут же осведомился у остальных: — Кофейку, да?
— Да-да, — торопливо подтвердил Тольберг.
— Мне воды, пожалуйста, — сказал дон Федерико.
Женщина молча ушла.
— Знакомься, Василий Михайлович, — бодро произнес Тольберг, кивая на дона Федерико. — Наш гость дон Федерико, из Испании.
— Из Испании, — уважительно произнес Луговой, протягивая через стол руку. — Очень приятно. Каким ветром к нам?
Его ладонь оказалась большой и пухлой, но рукопожатие было крепким.
Дон Федерико помедлил, прежде чем ответить.
— Я изучаю выхухоль, — произнес он, наблюдая за Луговым. Однако он не ожидал, что на эти слова Луговой еле заметно усмехнется.
— Выхухоль, — с выражением повторил он и глянул на Тольберга. — Вот и Константин Сергеевич ее у нас тут изучает, да, Сергеич?
Дон Федерико не понял и посмотрел на Тольберга. Но тот как ни в чем не бывало кивнул и выложил на стол блокнот с ручкой. Появилась Вера, поставила на стол две чашки кофе и бутылку воды.
— Значит, Василий Михайлович, — начал Тольберг, скоренько отхлебнув кофе, — вы мне все хотели рассказать о том, как видели выхухоль.
— Ага, — медленно наклонил голову Луговой, глядя мимо него. К своему кофе он не притрагивался.
— Где вы ее видели?
— Кого? Выхухоль? — очнулся Луговой, переводя взгляд на него. — А, ну это… дай вспомнить… — Он наморщил лоб.
— У реки? — подсказал Тольберг.
— Ну да! — оживился Луговой. — У самой у реки! Знаешь, недалеко от пристани.
— А в котором часу это было? — спросил Тольберг, строча в своем блокноте.
— В котором часу? — опять наморщился Луговой. — Дай вспомнить…
— Вечером? Только смеркаться начало?
— Точно, — облегченно кивнул Луговой и послал извинительную улыбку дону Федерико. — Только-только, помню, смеркаться начало.
Дон Федерико перевел непонимающий взгляд на Тольберга, но тот строчил в блокноте.
— А когда это случилось? В первый раз? — спросил он, не поднимая глаз, готовый записать каждую буковку ответа.
— Когда случилось? — переспросил Луговой, и Тольберг чуть было не записал его слова.
— Да, — недовольно ответил он, подняв голову. — Когда случилось?
— Ну, — задумчиво произнес Луговой, блуждая взглядом по помещению. — Давно… как-то не упомню, когда именно. В прошлом году вроде.
— Летом?
— Летом. В июле. Или в августе.
— Вы один были?
— Один, один, — отчего-то с грустью ответил Луговой. — Я на машине еду — а тут она бежит.
— Так это возле дороги было?
— Ну да. Возле дороги. Прямо возле самой дороги. Я еду — а она бежит. Здоровая такая.
— А куда вы ехали?
— Куда ехал? Не помню. А, я на рынок у пристани ездил. Оттуда еду — и тут она. Я аж глазам не поверил.
Дальше было все в том же духе — Тольберг задавал короткий вопрос и получил короткий же ответ, чаще всего утвердительный. Наконец дошли до описания.
— А как она выглядела? — спросил Тольберг, прищуриваясь.
— Как выглядела, — по своему обыкновению протянул Луговой и задумался. — Ну как… здоровая такая, величиной с…
— С кошку?
— Не. С собаку.
— Так. Какого она была цвета?
— Цвета? Ну, такого…
— Черного?
— Ну да, точно — черного.
— А хвост?
Луговой глубоко задумался.
— В общем, был у нее хвост, — наконец пробормотал он вполголоса. — Я точно видел… длинный такой.
— Длинный? — живо переспросил Тольберг.
— Длинный, — кивнул Луговой, снова взглянув на дона Федерико.
Тольберг записал это и, очень довольный, откинулся на спинку стула. Тут только он заметил свой кофе, потянулся к чашке, стал пить, задумчиво глядя в окно.
Луговой сказал:
— Мать хозяина четыре раза видела. Последний раз чуть ее под воду не утянул.
— Да-да, вы говорили, — безразлично произнес Тольберг. Он, казалось, совершенно потерял интерес к Луговому.
А тот перевел улыбающиеся глаза на дона Федерико.
— У нас тут хозяина все боятся, — пояснил Луговой, кивая в подтверждение своих слов. — Кого ни спроси — все пуганые. А у вас в Испании как — есть водяные?
— Может, и есть, — серьезно ответил дон Федерико.
— Вот и я говорю, — сказал Луговой.
Они обменялись долгим взглядом.
— Ну, — сказал Луговой, обращаясь к Тольбергу, — еще вопросы будут у тебя, Сергеич? А то мне пора.
Тольберг встрепенулся.
— Спасибо, Василий Михайлович! — с чувством поблагодарил он, пожимая Луговому руку.
— Да чего там, — добродушно отозвался Луговой, поднимаясь. — Всегда готов внести свой маленький вклад в науку. До свидания! — сказал он дону Федерико со значением.
— До свидания! — улыбнулся дон Федерико.
На обратном пути они с Тольбергом молчали. Уже не осталось никаких следов от ночного дождя: солнце жарило вовсю и степь вокруг начала желтеть. Над дорогой висела легкая, но ощутимая пыль.
Только на самом подъезде к биостанции дон Федерико прервал затянувшуюся паузу.
— Вы с ним еще планируете встречаться? — спросил он.
— С кем — с Василием? — переспросил Тольберг. — Вряд ли. Оба раза он ехал на машине и видел ее лишь мельком. А матушкиным россказням веры нет — у страха глаза велики. Он мне главное подтвердил — форму, размеры, окрас. Нужно еще шесть человек опросить — и все, можно приступать к научному описанию.
Дон Федерико осторожно взглянул на него, чтобы убедиться в серьезности его слов. Тольберг глядел на дорогу, губы его были плотно сжаты.
— Константин, — произнес дон Федерико, пытаясь улыбнуться, — помните — я подписал вам бумагу.
— Помню, — ответил Тольберг и нахмурился. — Но вы мне тоже обещали… только в сопровождении кого-нибудь из нас.
— Конечно, — сказал дон Федерико.
Они нырнули в дубраву, и вот уже машина подъехала к зданию станции. Дон Федерико выбрался из машины и полной грудью вдохнул воздух, остающийся прохладным и влажным здесь, в тени огромных деревьев. Сквозь их ветви неугомонное солнце пыталось проникнуть в дубраву, накалить воздух, выпарить влагу, но громадные плотные кроны пропускали лишь отдельные лучи, отвесно упирающиеся то в груду валежника, то в лысый бугор.
Тольберг сразу же заторопился к зданию, оставив дона Федерико у машины. Он спешил: разговор с Луговым навел его на множество разных мыслей. Главное, у него появился очередной свидетель — пусть недалекий, пусть не шибко внимательный, но все же сумевший в общих чертах описать увиденного зверя. И общий этот набросок совпадал с описаниями других, тех, что тоже видели выхухоль. Скоро, уже очень скоро можно будет приступать к натурным наблюдениям.
В своем кабинете Тольберг пробыл допоздна — составил подробный отчет о встрече с Луговым, запротоколировал их беседу, внес корректировки в описание животного. Вернее, корректировок он не вносил, а подшил в толстую папку еще одно свидетельство того, что животное именно такое, каким его и описывали все и каждый свидетель. Важным отличием был длинный хвост — его отмечали практически все свидетели. Именно этим хвостом, увечанным ядовитым жалом, выхухоль убивала скот и людей. Именно благодаря ему она считалась смертельно опасным хищником.
В кабинет давно уже вползли сумерки, Тольберг включил настольную лампу — и тут вспомнил о доне Федерико. Немедленно беспокойство захлестнуло его. Последний раз он видел испанца три… нет, четыре часа назад.
— О Господи! — негромко произнес Тольберг и бросился вон из кабинета, так и не выключив лампу.
Кристина была в лаборатории — что-то записывала в растрепанный лабораторный журнал. За ней на столе с тихим жужжанием работала центрифуга. При появлении Тольберга она подняла голову.
— Кристина, — произнес Тольберг, стараясь не волноваться, — ты Леню не видела?
Кристина не смогла сдержать улыбки, что моментально вывело Тольберга из себя.
— Видела или нет? — повторил он сердито, не дожидаясь ответа Кристины.
— Нет, Константин Сергеевич, — ответила Кристина серьезно, убрав улыбку с лица.
— Чья сегодня очередь дежурить?
— Моя.
— А! — вырвалось у Тольберга. — Я думал, Леня дежурит. Ладно, пойду поищу его.
— Я с вами, — неожиданно сказала Кристина, выходя из-за стола.
Тольбергу это понравилось. Охватившее его беспокойство все возрастало, и нужен был кто-то, с кем это гложущее беспокойство можно разделить.
Вдвоем они отправились искать Леню. Тольберг почти бежал, и Кристина еле успевала за ним. Первым делом они зашли на кухню, но она была пуста. Пусто было и в Лениной комнате. Они вышли из общежития и остановились перед главным корпусом. На Тольберга было жалко смотреть: таким растерянным и бледным Кристина видела его в первый раз.
— Куда же он делся-то, а? — произнес Тольберг дрожащим голосом.
Кристина ободряюще прикоснулась к его плечу.
— Не волнуйтесь, Константин Сергеевич, сейчас появится.
— Не волноваться? — внезапно завопил на нее Тольберг, выкатив глаза. — У меня тут человек пропал, а ты — не волнуйся! Нет, даже двое — он ведь с этим… как его… с испанцем ушел. Сопровождает его!
Кристина с недоумением смотрела на него.
— Константин Сергеевич! — тихо произнесла она.
И Тольберг так же внезапно успокоился. Было заметно, что ему полегчало.
— Извини, — буркнул он, не глядя на нее. — Где теперь их искать? Они же… выхухоль пошли наблюдать.
Он в отчаянии, совершенно театральным жестом, заломил руки.
— Константин Сергеевич, — так же тихо, но настойчиво произнесла Кристина, — они вернутся. Давайте пойдем поужинаем, а тем временем и они подойдут.
Тольберг что-то проворчал, подчинился — но на кухне вдруг разразился отвратительной бранью в Ленин адрес. Это было настолько неожиданно и стыдно, что Кристина крикнула:
— Прекратите сейчас же! Как вы можете?
Тольберг осекся. Тяжело ворочая языком, он извинился. «Совсем ошалел от страха», — подумала Кристина. Ей стало гадко на него смотреть. Быстро разогрев суп, она поставила полную тарелку перед Тольбергом и вышла. В своей комнате она опустилась на кровать и долго сидела без движения. Давно уже не было так мерзко у нее на душе. У нее словно открылись глаза, и сейчас ей разом вспомнилось множество эпизодов, связанных с Тольбергом, по отдельности рядовых, но вместе составляющих такую пакостную мозаику, что ее передернуло. Ведь он мог и поддеть, и сказать сальность, и ругнуться в ее присутствии — и все с осознанием абсолютной правоты, будто они с Леней были здесь приживалами, будто не им, что ни неделя, кидал он безразличным тоном: «Так, сегодня в село надо съездить, продуктишек подкупить». Или: «Леня, давай-ка на бензин, не жмись», — словно Леня жался! Научный руководитель в Ростове предупреждал их, что расходы придется нести — такие уж сейчас времена. Но эта развязная хамоватость, истеричность, несдержанность — она отвращала. Он словно испытывал их терпение — и теперь Кристина физически ощущала, как терпение ее надорвалось.
Тольберг хлебал суп, когда на кухню внезапно зашел Леня. Тольберг поднял на него глаза и перестал жевать. С минуту они смотрели друг на друга, а потом Тольберг спросил ровным голосом:
— Где пропадал?
Леня, не отвечая, мялся на месте.
— Здесь тебе не город, — повысил голос Тольберг. — Просто так не погуляешь. Может, все-таки скажешь, где ты пропадал? Мы искали тебя повсюду. Ты ушел, никого не предупредив. Где ты был?
— Я был с доном Федерико, — пробормотал Леня, не глядя ему в глаза.
— С доном Федерико, — повторил Тольберг. — А где он сейчас?
Леня поднял на него виноватые глаза.
— Где-то на берегу, — почти прошептал он. — Он туда за этой… за выхухолью пошел наблюдать.
Тольберг при этих словах издал горлом странный звук, точно подавился.
— А ты почему не с ним? — спросил он совершенно спокойным голосом.
Леня опять забегал глазами по комнате.
— Как же я с ним пойду? — проговорил он. — Это же опасно. Вы же сами говорили.
— Опасно! — дико заорал Тольберг на все здание. — Еще как опасно! А ты его отпустил. Тебе было сказано — ходи за ним повсюду. Повсюду! Сказано было тебе?
— Он сказал, что бумагу для вас подписал. Что снял ответственность, — проговорил Леня.
— Бумагу! — взвизгнул Тольберг и от недостатка слов принялся молотить кулаком по столу. Из тарелки выплеснулись остатки супа. — Бумагу, так его и так! — вопил Тольберг, извергая обильные потоки ругани. Леня под этим напором отступил к двери и вжал голову в плечи, как школьник.
На шум прибежала Кристина.
— Константин Сергеич! — крикнула она так звонко, что перебила рев Тольберга. — Как вам не стыдно?! Вы — профессор, интеллигентный человек… как на базаре!
И Тольберг снова ее послушал и замолк. Он тяжело дышал. Вытянув руку, он тыкнул пальцем в Леню.
— Этот вот… сам побоялся, а человека отпустил. Иностранца!
Кристина повернулась и оглядела Леню.
— Это правда?
— Он бумагу написал, что мы за него ответственности не несем, — набычившись, произнес Леня.
— Тебе все равно не нужно было уходить, — твердо сказала она.
— А что мне было делать? Он меня с собой потащил!
— Что делать? Сюда его привести! — угрюмо проговорил Тольберг и с усилием поднялся. — А теперь уже поздно, — добавил он, глядя в темное окно. — Молиться надо, чтобы обошлось.
И он вышел, оставив их одних.
Страшная усталость завладела им, и он спешил поскорее добраться до постели. Но стоило ему лечь, и сон улетучился. Вновь наливаясь бессильной злобой, лежал он в темноте и думал о Лене и об испанце. Они подставили его, подвели под монастырь. И руководство тоже — просто сбросило на него этого испанца, ничего не объясняя. А спрашивать небось будут с директора биостанции!
В этих безотрадных размышлениях он уснул и увидел сон.
Он стоял на морском берегу. До самого горизонта простиралось сверкающее зеленое море. Поодаль были скалы, бесчисленные птицы с резкими криками кружили над ними. Повернув голову в другую сторону, он увидел дона Федерико — тот стоял у самой кромки воды и, казалось, чего-то ждал. Тольберг шагнул было к нему, но в это время море у берега взбурлило, и из него показалась голова какого-то зверя. Еще мгновение — и громадное чудовище вышло на берег. Все оно было черное, гладкое, в острых ядовитых шипах, с узкой злобной мордой. Потоки воды стекали с него. Тольберг от ужаса обезножел. «Беги!» — хотел он закричать испанцу, но язык перестал слушаться. Тольберг мог только в страхе наблюдать, как кошмарный зверь надвигается на дона Федерико.
И вдруг все переменилось: дон Федерико поднял руку, зверь изогнул шею и, как собака, сунул голову под руку монаха. Улыбнувшись, дон Федерико погладил ее, эту жуткую шипастую голову, и зверь лег перед ним. «Не трогай его! — беззвучно завопил Тольберг. — Он ядовитый!» Но громовой голос дона Федерико ответил: «Прекрасный!»
Тольберга сотрясла крупная дрожь, и он пробудился. Наставало утро. За окном сквозь ветви деревьев сквозило светлеющее небо. Победными голосами распевали птицы, будто только что сообща одолели самую темную ночь на земле.
В окне маячил какой-то силуэт.
— Извините, что разбудил, — произнес голос дона Федерико. — Такое замечательное утро, и воздух прекрасный! Я думал, вы уже поднялись.
Тольберг неподвижно лежал, перебарывая в себе ненависть.
— Я сейчас, — сдавленно отозвался он, но прошло еще какое-то время, прежде чем он вышел из здания.
Дон Федерико ожидал его перед входом. Он был в походной одежде, на плече висела объемная фотосумка. При появлении Тольберга он улыбнулся. «Как ни в чем не бывало!» — подумал Тольберг и еще больше разъярился. Встав перед испанцем, он раздельно произнес:
— Я от вас такого не ожидал. Да! Вы преступили все рамки!
Дон Федерико покачал головой.
— Константин, — произнес он, — вы живете в удивительной стране. Здесь чудеса на каждом шагу. Неужели вам не любопытно?
Тольберг нахмурился. Он ожидал какой угодно реакции, но не риторических вопросов.
— Не понимаю, — буркнул он.
Дон Федерико заговорил. Он говорил о том, что в Европе все уже изучено и расставлено по полочкам поколениями биологов, внесено во все мыслимые энциклопедии, кодексы и бестиарии. Он говорил об огромной стране по соседству, чьи безлюдные пространства еще ждут своих исследователей. Кто знает, каких зверей встретят эти ученые? Возможно, они уже заранее поражены страхом, ведь нигде в мире люди так не подвержены суевериям и предрассудкам, как здесь.
Тольберг ошеломленно его слушал. Это он должен был говорить об этом. Его словами изъяснялся испанец. Вот это его и возмутило — о неизведанных российских просторах говорил иностранец, впервые приехавший в страну, знавший о ней по книжкам.
— Значит, так, — перебил его Тольберг. — Все у нас делается. Работа ведется. Целые институты работают. Средств не хватает — это да. Но чтобы совсем неизученная страна — это вы по незнанию. Будьте уверены — мы не так уж ленивы и нелюбопытны.
— Просто есть и другие проблемы, — подсказал дон Федерико.
— Да, есть и другие проблемы, — подтвердил Тольберг со сварливыми нотками в голосе. — Это вы правильно подсказываете. И все же исследования проводятся. Снаряжаются экспедиции. Ведется работа, ведется. У нас тут не Гиперборея — табуны неизвестных животных не бегают, как вы, наверное, считаете.
Дон Федерико на это утвердительно кивнул.
— Считаем, — сказал он.
— И ошибаетесь! Очень ошибаетесь!
— Константин, давайте не будем спорить, — сказал дон Федерико примирительно. — Смотрите, уже рассвело. Я любовался рассветом там, на реке, это восхитительное зрелище. Правда, ночью было холодновато. Сейчас мечтаю о кофе.
Тольберг уставился на его сумку, словно внутри сидела выхухоль.
— Вам удалось… вы ее видели? — спросил он медленно.
— Возможно, — обыденно сказал дон Федерико.
Тольберг пошатнулся от неожиданности.
— Как… как она выглядит?
— Совсем не так, как вы ее себе представляете, — спокойно сказал монах.
— Значит, — торжествующе произнес Тольберг, — вы ее не видели!
— Нет, такого зверя я не видел.
— Их очень трудно увидеть, — сказал Тольберг. — Это скрытное и злобное животное. Видимо, рядом не оказалось голодной выхухоли, иначе вы бы ее увидели. Но тогда уже не увидели бы меня.
— Я бы с удовольствием выпил кофе, Константин, — мягко напомнил дон Федерико.
Тольберг молча повернулся и повел его на кухню. Уже совсем рассвело, но в дубраве еще стояли сумерки. Впрочем, здесь, под густыми кронами дубов, было сумеречно даже в солнечный полдень.
Тольберг сделал чашку растворимого кофе, пару бутербродов и поставил все перед доном Федерико. Себе он заварил крепкого чаю. Он был расположен говорить, спорить, он еще не все высказал. Но сейчас заводить разговор снова было бы невежливо, и он решил подождать, пока дон Федерико не закончит есть.
Но дон Федерико опять обманул его ожидания: быстро расправившись с завтраком, он поблагодарил Тольберга и поднялся.
— Пойду отдохну, — произнес он с извиняющейся улыбкой.
— Э… может, чайку попьем? — растерявшись, спросил Тольберг.
Но дон Федерико, поблагодарив, отказался и отправился к себе. Вернувшись в свою комнату, он торопливо раскрыл сумку и вытащил фотоаппарат и два мощных объектива: один особенно пригодился ему сегодня ночью. Не снимая куртки и ботинок, он сел на кровать, включил камеру и принялся отсматривать сделанные снимки. Ночью ему показалось, что он сумел сфотографировать какое-то странное существо, и теперь он искал его на снимках. Вскоре у него зарябило в глазах. Он разделся, вытащил лэптоп и скопировал на него снимки из фотоаппарата, чтобы просмотреть их на экране. Терпеливо отсмотрев пару дюжин фотографий, он со вздохом откинулся на спинку стула. На фотографиях были одни выдры и лисы, подозрительно глядящие в его сторону. Что ж, впереди еще несколько ночей, и в какую-то из них, возможно, ему повезет. Он улегся на кровать и моментально заснул.
Проснулся он под вечер, почувствовав голод. Уже стемнело. Дон Федерико поднялся, зажег настольную лампу, и тут в комнату без стука вошел Тольберг.
Он распахнул дверь и встал, покачиваясь, на пороге. С первого же взгляда на него дон Федерико понял, что Тольберг сильно пьян.
— Извините, — не очень разборчиво произнес Тольберг, не двигаясь с места, — что без приглашения.
Дон Федерико поднялся, всем своим видом говоря, что Тольберг ничуть его не побеспокоил.
— Проходите, Константин! — приветливо произнес он, делая приглашающий жест.
Но Тольберг не двигался с места: он стоял и, мигая, глядел на лампу. Казалось, он совсем забыл, зачем пришел. Вдруг он искоса бросил взгляд на дона Федерико, сделал шаг и почти упал на кровать.
— Извините, — произнес он бессмысленно.
— Я как раз хотел пойти поесть, — сказал дон Федерико. — Простите, если опоздал на ужин.
— А никто еще не ужинал, — проговорил Тольберг. — Они там сами… а я сам…
Он сделал неопределенный жест рукой и снова уставился на лампу, словно завороженный ее светом.
— В таком случае можно, я приглашу вас? — вежливо произнес дон Федерико.
— Все можно, — ответил Тольберг, и в глазах его загорелись нехорошие огоньки. — Тут все можно. Иди куда хочешь. Делай что хочешь. Тут все можно!
Дон Федерико стоял перед ним в затруднении.
— Да-да, — покивал Тольберг, глядя на него снизу вверх. — Никаких ограничений. Спрашивать никого не надо, делай что хочешь. Тут у нас ни начальства, ни милиции — полная свобода! Приехал — и твори все, что тебе угодно.
— Я не понимаю, — проговорил дон Федерико.
— Все ты понимаешь, — сказал Тольберг и с трудом встал. Он был сильно ниже дона Федерико, но веяло от него такой злобой и ненавистью, что дон Федерико отступил. — Все ты понимаешь, — повторил Тольберг и, прищурившись, покрутил перед носом пальцем. — Ишь какой — не понимаю! Думаешь, бумажку подписал — и все? А спрашивать с кого будут? С этого… с Лопе де Вега, да? С меня будут спрашивать! Вот тебя эта гадина сейчас ужалит — а спрашивать будут с меня! Почему, скажут, допустил? Почему дал разрешение этому… иностранному гостю, чтобы опасного зверя, значит… А я что? Бумажку им покажу?
— Послушайте, — произнес дон Федерико, поморщившись.
— Не-ет, это ты послушай! — прошипел Тольберг. — Я здесь — царь и бог, понял? Пока ты здесь, ты слушаешься меня. Это у вас там, в Испании, небось никто никого не слушает. Привыкли небось. А у нас тут слушают старших. Как в армии. Был в армии? Ну вот. Порядок у нас тут, понял? Как на войне: высунулся — погиб. Я здесь единственный специалист. А вы? Вот вы кто?
— Я тоже специалист, — сказал дон Федерико.
— В чем вы еще там специалист? — презрительно сморщился Тольберг. — Все это компиляции. Знаю я эти ваши бестиарии — одни мифические животные, выдумки сплошные.
Дон Федерико через силу ответил:
— Не только. Там символы. И нужно быть специалистом, чтобы суметь передать божественное слово через образы.
Тольберг только отмахнулся.
— В общем, так, — сказал он. Хмель, по-видимому, в пылу спора немного выветрился, и он стал говорить тверже: — Я не разрешаю вам больше ходить ночью на берег. Не разрешаю, и все. Можете на меня жаловаться, но это мое последнее слово.
— Вы препятствуете моим исследованиям, — констатировал дон Федерико.
— Я буду препятствовать, — сказал Тольберг, дыхнув ему в лицо запахом спиртного, — любым исследованиям, если они представляют опасность для исследователя.
— Но сначала, — произнес дон Федерико, еще не утративший надежду его убедить, — нужно установить степень такой опасности.
— И она установлена. Можете не сомневаться! Я что, зря здесь все эти годы сидел? Так, по-вашему?
— Я не знаю, чем вы здесь занимались, — сказал дон Федерико прямо.
Тольберг молча уставился на него, будто переваривая смысл этих слов.
— Вот оно как. Вот, значит, как, — проговорил он, но было видно, что он просто не может найти слов.
— Я, пожалуй, пойду поужинаю, — решительно произнес дон Федерико. Спускаясь по лестнице, он слышал позади неровные шаги и недовольное бормотанье Тольберга. Но до кухни тот не дошел, и дон Федерико поужинал в одиночестве.
Он думал о Тольберге, и мысли были отнюдь не мирные. Этот человек раздражал его, приводил в бешенство, и в какой-то момент дон Федерико был готов броситься на его поиски, найти и заявить о том, что он наперекор всему отправится сегодня ночью на реку. Но, окончив есть, дон Федерико закрыл глаза и тихо помолился Пресвятой Деве — и благодетельная сила молитвы в очередной раз сотворила с ним чудо, изгнала гневные мысли, навела на правильное решение. Он поступит по-другому. Завтра он сходит в Пименовский и найдет Лугового. А потом он ляжет спать. Дон Федерико вздохнул и кивнул сам себе — да, ничего не поделаешь, нужно будет лечь спать, чтобы увидеть зверя во сне.
Утром он постарался подняться раньше всех. Был предрассветный час, за окнами царила темнота и тишина, лишь где-то далеко в деревне брехала одинокая собака. Дон Федерико закинул на плечо собранную с вечера сумку, где был фотоаппарат, пакет с бутербродами и бутылка воды, прикрыл дверь и стал тихо спускаться по лестнице. Только внизу, при виде входной двери, он вспомнил, что она, должно быть, заперта. Он замер. На окнах первого этажа решетки, значит придется как-то из своего окна… Но тут что-то подтолкнуло его попробовать ручку двери — и она открылась прямо в шелест ночной дубравы.
Он боялся, что псы поднимут лай. Они действительно сбежались к нему со всех сторон, как только он вышел, но голоса не подавали, а только молча обнюхивали его одежду и руки. Удостоверившись в чем-то, они тут же отошли и повалились перед крыльцом в самых разнообразных позах.
Путь был свободен.
Закинув сумку за спину, дон Федерико ровным шагом вышел из дубравы и зашагал по дороге в направлении далеких огней, мерцающих впереди. Воздух уже начал сереть, на востоке разливалось розоватое свечение. Он прикинул, что идти до хутора около двух часов, но могло быть и больше. Поэтому шел он скоро, не останавливаясь и почти не глядя по сторонам. Над степью разгоралась заря.
К окраинам хутора он подошел, когда солнце уже встало. Пробудилась жизнь. Мимо протарахтел трактор. Люди ждали автобус на остановке. Магазинчик под вывеской «Продукты» рядом с остановкой уже открылся. Дон Федерико зашел внутрь и спросил заспанную продавщицу, как найти дом Лугового. Не удивившись ни акценту, ни вопросу, она хрипловато объяснила ему, как дойти. Он поблагодарил и вновь вышел на улицу.
Дом у Лугового был знатный — обширный, трехэтажный, облицованный красивой красноватой плиткой. За широкими металлическими воротами, во дворе, стоял тот самый внедорожник, который теперь сверкал чистотой. Перед домом был разбит розовый цветник, и запах роз, белых и огромных, выплескивался на улицу. Все здесь было большое, словно заботливо выращенное до нужных размеров. Дон Федерико приблизился к воротам и нажал на кнопку звонка.
Он был готов к тому, что Лугового не окажется дома, и приготовился к длинным розыскам и расспросам. Им владела странная решимость, основанная на вере, не на разуме. Сжав зубы, он еще раз нажал на звонок и на этот раз держал кнопку подольше.
На крыльцо вышел Луговой. Он что-то дожевывал. Секунду он всматривался, а потом неожиданно быстро сбежал по ступеням, подошел к воротам и пробасил, улыбаясь:
— Так я и знал, что снова в гости пожалуете.
— Простите, я только на минутку, — начал говорить дон Федерико, но Луговой добродушно перебил его:
— Да что там на минутку. Сейчас завтракать будем. — Он настежь открыл ворота и вышел на улицу. — А где Сергеич? — спросил он, оглядев окрестности.
— На станции, — сказал дон Федерико. — Я сам пришел.
Луговой потрясенно поглядел на него.
— Пешком? Это во сколько же вы вышли? Ну, Сергеич! Увижу — шею намылю!
На крыльце их встретила полная приветливая женщина — Галина, жена Лугового, радушно поздоровалась и провела на прекрасную светлую веранду, где пахло свежим хлебом и чабрецом. Дон Федерико пил чудесный травяной чай и слушал Лугового.
— Мужик он хороший, — говорил тот, намазывая ломоть хлеба маслом и подавая на ладони дону Федерико со словами: — Вот, кушайте, масло местного завода, нигде такого не попробуете… Да, Сергеич хороший мужик. Только малость двинутый. Считает, что выхухоль — хищный зверь, ядовитый. Помню, сначала мужики подумали, что он шутит, ну, и решили поддержать — да, говорят, какой еще ядовитый, она у нас тут всех коров перекусала. — Луговой хохотнул. — А потом видят — человек вроде как всерьез. Ну, стали его маленько сторониться. Он ведь тут ко всем с вопросами приставал.
— А давно он тут живет? — поинтересовался дон Федерико, беря из рук Лугового второй ломоть. И хлеб, и масло были восхитительны.
— Давно. Лет пять, а то и больше. До него-то станция считай что заброшена была, долго никто там не жил. Сергеич ее, в общем, возродил. Ну, и к нам зачастил.
Галина, проходя мимо стола, остановилась.
— Ой, ну, комедия! — с улыбкой покачала она головой. — Ко мне тоже, помню, пристал — вы ее видели? А у самого глаза такие круглые, как будто выхухоль эта сейчас из кустов выскочит. А я говорю — видела? Да она меня однажды чуть живьем не сожрала!
Луговой хохотнул.
— И откуда это он взял? Ну, мы с мужиками, в общем, решили, что вреда тут никакого нет, а польза имеется. Как эти… амазонские индейцы.
— Извините, не понимаю, — сказал дон Федерико, подумав, что ослышался.
Луговой снова хохотнул.
— Ну да, индейцы. Они же время от времени возьмут какого-нибудь туриста да и слопают, чтобы другие к ним не шастали. Вот и мы подумали — а что, ядовитая выхухоль, опасный зверь. Он же, то есть Сергеич, раззвонил об этой выхухоли повсюду, даже на конференциях выступал. И мы с тех пор всячески его поддерживаем, то есть единогласно. И коров она у нас крадет, и на людей накидывается, и вообще опаснейшее животное, хуже волка. Недавно даже визит губернатора сумели отменить — напугали, что как раз выхухоль в это время на воле гуляет. А уж инспектора разные к нам теперь только зимой ездят — во все остальное время у нас тут выхухоль шалит. Они даже проверить решили, к ученым обратиться, вот и обратились… к Сергеичу. А он им: разумеется, выхухоль — один из опаснейших для человека хищников!
Дон Федерико удивленно рассмеялся.
— Но ведь факты можно проверить. Здесь есть целая биостанция!
— Вот она и работает, — сказал Луговой. — Факты, так сказать, производит.
— А Константин… он ведь не слепой. Он же ученый!
— Ну и что? — спокойно сказал Луговой, — Ему же платят за это. За опасность ему платят. Так что ему выгодно говорить, что он каждый божий день опаснейшей водяной выхухоли голову в пасть сует. Этим, в городе, главное, чтобы отчеты вовремя представляли. А Сергеич у нас на это мастак — отчеты лепить. В месяц по отчету! Те еще не успели прежний дочитать — а тут новый приходит, с результатами опроса еще пяти очевидцев. Он уже сам поверил в опасность своей работы.
Дон Федерико молчал.
— Давайте-ка еще чайку вам налью, — сказал Луговой, наклоняя чайник над его чашкой.
— Спасибо, — машинально сказал дон Федерико, глядя на льющийся в чашку чай.
— Василий, — сказал он потом, — а вы сами когда-нибудь видели выхухоль?
— Нет, — ответил Луговой. — Робкая она, выходит только по ночам. Стыдливая. Ее тут… как бы это сказать… уважают. Живет себе тихо, никого не трогает. А народ тут такой: ты никого не трогаешь — и тебя не тронут. Волков вот регулярно истребляем — житья не дают. А выхухоль что? Тихий зверь, уважительный.
— А кто-нибудь из ваших односельчан ее видел? — настаивал дон Федерико.
Луговой задумался.
— Да, кажется, никто. Ну, разве только деды-прадеды. Мне вроде как бабка рассказывала, что выхухоль из себя такая небольшая, живет под берегом, питается разными ракушками да пиявками. Мех у ней красивый. Днем ее вовек не увидишь — осторожная. А у вас-то там, в Испании, выхухоль есть? — вдруг поинтересовался он.
— Нет в Испании выхухоли, — ответил дон Федерико, и ему вдруг стало грустно.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил Луговой. — А у нас есть. Правда, никто ее не видел. Но у нас это в порядке вещей. Главное, все знают, что есть такая, живет, прописку имеет. — Он хохотнул.
— Да, Константин мне рассказывал. Но на детальные исследования денег нет.
— А на что есть? Денег нет ни на что. Это нормально. Они ведь там думают — зачем еще какого-то зверя изучать? Всем и так известно, что живет он в своей норе тихо-спокойно. А начнет высовываться — сразу его картечью.
Дон Федерико улыбнулся.
— А вы? Вы ее видели? — спросил Луговой.
Дон Федерико перестал улыбаться.
— Еще нет, — ответил он, помолчав.
Лишь под вечер Луговой привез дона Федерико на биостанцию. От посещения фермы дон Федерико вежливо отказался, но с удовольствием принял предложение Лугового осмотреть окрестности. Они съездили в близлежащий природный парк, где прогулялись по роще реликтовых сосен и посетили кипящий ключ — бьющий из белого песка родник, вода которого, по преданиям, лечит все болезни. Вырываясь из земли, родник издавал басовитое шипение, как если бы из-под земли било ледяное шампанское. Белая шипучая кипень приковывала взор, и дон Федерико поймал себя на мысли, что не хочет возвращаться на станцию. Он уже видел перед собой лицо Тольберга, слышал его сердитый голос — но тяжелее всего было осознавать, что сегодня, именно сегодня он должен увидеть сон.
Мысль об этом теснила, вызывала сосущую тоску. Последний раз, когда ему пришлось обратиться к этому способу, он так и не увидел зверя (это был китоврас, существо капризное и переменчивое), а лишь услышал его насмешки и проснулся с дикой головной болью, которую не мог унять несколько дней. И вот теперь опять придется приманивать зверя во сне.
Он попросил Лугового высадить его перед дубравой — не хотелось наткнуться на Тольберга и отвечать на ненужные вопросы. Но Тольберга он не встретил. Ему попалась только Кристина, выходившая из лаборатории. Она торопилась куда-то, поэтому лишь удостоила его кивком и скрылась в дверях корпуса.
Тихо опускались сумерки. С реки веяло холодком. В теплом воздухе реяли комары.
Дон Федерико постоял немного, словно решаясь, и направился к себе. Ноги после длительной ходьбы гудели, и он надеялся, что быстро уснет. Ему нужен был крепкий и долгий сон.
В комнате он включил лампу и долго молился. Потом разделся, забрался в постель и раскрыл книгу. Это была Библия.
Он прочел: «И подлинно: спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы морские». Медленно до него дошел смысл этих слов. Кажется, настало время отходить ко сну. Он выключил свет, лег на спину и закрыл глаза.
И тотчас же оказался у реки. Широкий Хопер плавно нес мимо него свои гладкие воды. Тихо опускались сумерки. В теплом воздухе реяли комары. Все было как взаправду.
Неужели сейчас появится? Его объяла дрожь — он остро почувствовал свою неопытность и незаметно сжал под одеждой крест, вознося молитву Господу. Это были темные пограничные земли, где могло случиться все, что угодно, и где только вера могла спасти.
— Вот и тогда ты так же ждал, — раздался позади насмешливый голос, и дон Федерико вздрогнул от неожиданности.
Это был китоврас. Он стоял, сложив руки на груди, и неприятно усмехался. Конское туловище лоснилось, точно он вышел из реки, от него шел пар.
— Не ожидал тебя увидеть, — признался дон Федерико.
— Ты не завершил начатое, — высокомерно произнес китоврас.
— Я бы завершил, но ты скрылся.
— Ты бы мог поискать меня немножко.
Дон Федерико покачал головой.
— И заблудился бы? — спросил он. — Этого ты хотел?
Китоврас шумно переступил с ноги на ногу.
— Перед тем, как увидеть ее, ты должен увидеть меня. Увидеть и описать, — заявил он.
— Ах, вот зачем ты пришел. Ну что ж, повернись-ка немного, я должен тебя рассмотреть.
— Ты не можешь мне указывать, монах. Здесь никто не может мне указывать.
— Я пришел не к тебе, — веско произнес дон Федерико.
— Посмотри на меня! — сказал китоврас вместо ответа, выпячивая грудь. — Видел ли ты когда-нибудь создание прекраснее меня? Хоть я и сотворен, высшие сущности с легкостью входят в меня, когда захотят, — и тогда они вещают моими устами. Я — царь мудрости, больше самого Соломона.
— Кто царь мудрости — ты или они, твои хозяева? Впрочем, мне это безразлично. Вся ваша мудрость — ложь и блеск, что слепит глаза. Отойди в сторону, дай ей пройти.
— Зачем она тебе? — повысил голос китоврас. — Она ничто, маленькая нелепая зверюшка. В ней нет ничего, ничего. Она живет в норе и слепа, как крот.
— Отойди в сторону, зверь. Дай ей пройти.
В ярости от его слов китоврас захрапел и встал на дыбы, но неожиданно быстро успокоился.
— Хорошо, я пропущу ее, — сказал он мягким голосом. — Но ты должен сказать мне одну вещь. Буду ли я в бестиарии?
— Да, будешь, коли захотел явиться. Теперь отойди, не мешайся.
Китоврас по-лошадиному помотал головой.
— Не только это, монах, — сказал он. — Скажи мне, кто я.
— Спроси это у своих хозяев.
— Они молчат, — сказал китоврас. — Но мне нужно знать.
— Что тебе нужно знать? — грубовато спросил дон Федерико.
— Свое место. Свое назначение. Вернее, обозначение.
— Так ты за этим пришел? Тебя просто мучило любопытство?
— Ты так и не смог найти меня тогда, — самодовольно произнес китоврас. — Пришел вот как к ней, словно я обычная мелкая скотинка, на которую может поглядеть всяк кому не лень. Но я — царь. И сейчас я хочу, чтобы ты включил меня в книгу.
— Ты будешь в книге, — кивнул дон Федерико. — Рядом с ней.
— Рядом с ней? — сморщился китоврас.
— Да, потому что ты — ее противоположность. Ты — воплощение гордыни.
Китоврас молчал, обдумывая сказанное.
— Вот зачем я, — произнес он негромко. — А она?
— Мне нужно посмотреть на нее, чтобы удостовериться.
Китоврас задумался. Белый туман начал подниматься от реки.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Я позову ее.
Дон Федерико благодарно склонил голову. Китоврас поднял ногу и несколько раз гулко топнул копытом оземь. Потом он вошел в молочную пелену тумана и исчез.
А на его месте появилось странное существо, долгоносое, длиннохвостое, покрытое жестким на вид, темно-серым мехом. Оно сидело на земле, смешно озираясь, моргая слепыми глазками и подергивая влажным хоботком, — маленькое, нелепое, бокастенькое, похожее на комок слипшегося меха. Но появление его не вызвало у дона Федерико ни удивления, ни смеха, ни разочарования. При виде этого создания, ничтожнейшего из ничтожных, на священника нахлынуло вдруг благоговение, словно он оказался причастен божественной тайне, тайне Творения. Он жадно разглядывал выхухоль, отмечая малейшую подробность ее облика, древнего, как мир. Он успел запечатлеть ее в памяти, прежде чем наполз белый плотный туман и скрыл ее из виду.
К яви он перешел с такой быстротой, что лишь мельком заметил этот переход — когда уже сидел за столом, лихорадочно записывая увиденное. Сначала он в подробностях описал внешность выхухоли, потом методично описал китовраса. Придется внести изменения в план издания и убедить редколлегию, но проблем с этим дон Федерико не ожидал: китоврас был самый лучший претендент на изображение греха гордыни из всех имеющихся, а последнее, очень поверхностное его описание было сделано в XVI веке.
Прошло не менее часа, прежде чем дон Федерико оторвался от своих записей, поглядел в окно и увидел, что уже рассвело. Он совершенно потерял счет времени. Гора исписанных листов лежала перед ним. Нужно было записать еще кое-какие подробности, но это могло и подождать: он понял, что очень проголодался.
На кухне его ждал Тольберг. Лицо его не предвещало ничего хорошего. Кроме него на кухне никого не было.
— Очень хорошо, что вы наконец появились, — громко произнес он, словно стараясь перебить резким тоном приветствие дона Федерико. — Я даже не хочу знать, где вы были последние сутки. Просто хочу вас уведомить, что я сигнализировал в университет о нарушении правил пребывания гостей на биостанции. И мне обещали разобраться. Правда, результаты этих разбирательств меня не волнуют. Сегодня к вечеру вы должны выехать со станции.
Он замолк и торжествующе уставился на дона Федерико.
Дон Федерико кивнул.
— Хорошо, Константин, — произнес он. — Я уже попросил, чтобы сегодня меня отвезли в аэропорт.
Тольберг моргнул и нахмурился.
— В аэропорт? — переспросил он.
— Да, — подтвердил дон Федерико. — Моя миссия выполнена. Я завершил свое исследование и покидаю станцию. Хотел вам об этом сообщить, но вы меня опередили.
— Но… — произнес Тольберг и замолчал. Видно было, что заявление дона Федерико глубоко его уязвило. Он сидел и барабанил пальцами по столу. — Видели ее? — наконец коротко осведомился он.
Дон Федерико покачал головой и улыбнулся.
— Это тайна, — произнес он.
Тольберг пожал плечами и поднялся.
— Ну, значит, решили, — заявил он таким веским тоном, будто именно его последнее слово разрешило ситуацию. — Вы тут завтракайте, собирайтесь, в общем, занимайтесь тут. А я поехал по делам. Мне сегодня еще пятерых опросить нужно, — не без гордости сообщил он, направляясь к двери.
— Константин! — позвал дон Федерико.
Тольберг остановился.
— Понимаете, они говорят вам то, что вы хотите слышать, — сказал дон Федерико. — Они дурачат вас. Хотя, может быть, вам это и так известно.
В глазах Тольберга мелькнул страх. Он резко толкнул дверь и вышел. Через минуту за окном послышался звук заводимого двигателя и рев удаляющейся машины.
Вошла Кристина.
— Что случилось? — удивленно спросила она. — Константин Сергеевич пробежал мимо меня, чуть с ног не сбил. Вы тут что, опять схлестнулись?
— Схлестнулись? — повторил дон Федерико незнакомое слово. — Нет, мы уже все уладили. Больше не будем спорить.
— И очень хорошо! Еще кофе?
— Нет, спасибо. Я уезжаю сегодня.
Кристина изумленно застыла.
— Это он вас заставил, — наконец произнесла она утвердительно.
— Ну, не совсем. Я завершил свою работу здесь. Немного раньше срока, но редколлегия этому только обрадуется, ведь сроки выхода бестиария очень жесткие.
— А когда он выйдет? Хотелось бы почитать.
— Я пришлю экземпляр. Книга должна выйти к Рождеству.
— Уже в этом году? Так быстро?
— Да, вся подготовительная работа почти завершена. Я — один из последних должников. Но теперь материал я сдам быстро.
— Значит, вы видели ее? — тихо спросила Кристина. — Да? Ленька отказывается говорить, а Константин Сергеевич только злится. Ну скажите — видели, да?
— Видел, — ответил дон Федерико. — Но не здесь.
— Как не здесь? А где?
— Не могу вам сказать. Но я ее видел и смог описать.
Кристина подошла поближе.
— Скажите, какая она, — тихонько попросила она.
Дон Федерико грустно улыбнулся и долго молчал, подбирая слово.
— Скромная, — наконец произнес он.
— Ядовитая? — живо поинтересовалась Кристина.
— Нет, — покачал головой дон Федерико.
— Вот и мы с Леней давно так считаем! — восторженно закричала Кристина. — Все вокруг врут!
В это время дверь открылась, и вошел Леня. Выглядел он встревоженным и сразу понял, о чем речь.
— Врут, — медленно повторил он. — Да, врут!
— Дон Федерико сегодня уезжает, — объявила Кристина.
— Как же так? — выговорил Леня, обращаясь к дону Федерико. — Вы же здесь и недели не пробыли.
— Он закончил свою работу, — ответила за того Кристина. — И он ее видел, да, дон Федерико?
— Видели? — поразился Леня.
— К сожалению, я не могу сказать всего, — произнес дон Федерико. — Я действительно ее видел, но видел своими глазами, а они не заменят ваших. В книге тоже не будет точного описания: бестиарии пишутся по своим правилам. Мы не занимаемся биологическими исследованиями.
— Дон Федерико, — произнес Леня жалобно, — когда вы уезжаете?
Священник взглянул на часы.
— Через полтора часа. Мне еще нужно собраться.
— Без вас он нас тут живьем съест, — мрачно заявил Леня. — С каждым днем хуже и хуже. Позавчера напился.
— Я знаю, он заходил ко мне, — сказал дон Федерико, не вдаваясь в подробности. Ему не хотелось смотреть на их растерянные лица, но и просто уйти он не мог. Мгновение он медлил в нерешительности, потом сказал им: — Не отчаивайтесь. Вы молоды и сумеете добиться своего. Если вы захотите увидеть выхухоль, вы ее увидите. И если захотите, то опишете и сделаете ее предметом своих научных изысканий. Возможно, вам придется преодолевать барьеры на своем пути — с этим сталкивается любой ученый, да и вообще любой человек. Помните одно: на ловца и зверь бежит. Это была первая русская пословица, которую я выучил.
И только у двери его настиг горестный вскрик Кристины:
— Но что же нам делать?
— Сначала попробуйте снять решетки, — ответил дон Федерико.
Потом он ругал себя за этот ответ: ведь не в их власти было снять решетки с окон. Но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Эту поговорку он тоже знал.
Луговой подъехал на своем внедорожнике ровно в назначенное время. Немедленно со всех сторон сбежались молчаливые тольберговские псы, принялись деловито бегать вокруг машины, обнюхивая колеса и вышедшего Лугового, который весело покрикивал на них и свистел. Псы недовольно поглядывали на него, но продолжали свою проверку. Закончив обследовать машину, они скрылись в лесу.
Дон Федерико вышел, сопровождаемый Леней и Кристиной. Перед тем как сесть в машину, он немного помедлил, повернулся и благословил их. Они стояли как громом пораженные, не зная, что делать, и в это время машина отъехала.
Тольберг уже возвращался на биостанцию, когда увидел едущий навстречу джип Лугового. Проносясь мимо, Луговой махнул ему, и Тольберг посигналил в ответ. «Что он здесь делает? Странно», — думал Тольберг, въезжая в дубраву. Потом он увидел стоящих у входа Леню с Кристиной, заметил их растерянные лица и все понял.
Но лишь в кабинете он с облегчением почувствовал, что бремя свалилось с него. Только сейчас он понял, как иностранец мешал ему, с какой ответственностью было связано его пребывание на биостанции. И ведь вздумал преступать правила, повел себя неадекватно, взялся высказывать какие-то сомнения. Молодежь вот смутил. Да, тяжелая выпала задача, но теперь его здесь нет. Тольберг предчувствовал жалобы, разбирательства, но ему было все равно — он наслаждался освобождением от тяжких пут обязательств.
Он не знал, что события только разворачиваются. Разбирательства на уровне университета начались позже, — а тем же вечером оба аспиранта дружно отказались подчиняться требованию оставаться в помещениях после темноты и потребовали убрать решетки на окнах. Более того, оба высказали намерение в ближайшее же время приступить к натурным исследованиям и наблюдениям выхухоли в природе. Он спорил и кричал на них до хрипоты — но так и не добился согласия соблюдать правила проживания на биостанции. После одиннадцати вечера он зашел в их комнаты — и нашел их пустыми. Он не стал искать их на территории станции, а методично составил протокол нарушения правил, для себя решив, что завтра же, не дожидаясь повторения, попросит их покинуть территорию. Он был взбешен — и одновременно торжествовал. Он выкорчует эту европейскую заразу со своей станции. Он заставит уважать правила.
Леня и Кристина покинули биостанцию через три дня после отъезда дона Федерико. Тольберг имел крупный разговор с их научным руководителем, но сумел настоять на своем — во время пребывания на станции все исследователи обязаны строго соблюдать правила безопасности и неоднократные нарушения режима влекут за собой досрочное прекращение договора о пребывании исследователя на территории Нижнехоперской биологической станции. Собеседник, кажется, его понял, но пообещал досконально разобраться, что к чему. И Тольберг высказал свою готовность ему в этом помочь.
Ему не терпелось заняться делом. Прежде он никогда не оставался на станции один — вечно рядом толкался кто-то, задавал вопросы, о чем-то просил. Где-то с месяц, до начала летней практики, здесь никого не будет, и Тольберг решил этот месяц целиком посвятить науке. Необходимо было разобрать записи, составить таблицу соответствий, сделать первые зарисовки — уйма дел была впереди. Он засел за работу, иногда отвечая на звонки из университета — там, похоже, разгорался скандал в связи с нарушением иностранным исследователем правил пребывания, что Тольберга уже не волновало.
Это началось, когда со дня отъезда дона Федерико минуло три недели. Однажды ночью собаки подняли страшный лай, они надрывались и повизгивали, будто до смерти напуганные чем-то. Тольберг только смотрел на них из окна. Они носились перед крыльцом, истошно лая на что-то в темноте, и Тольберг внезапно почувствовал спокойствие от того, что находится за запертыми дверями и зарешеченными окнами. Как хорошо, что он не пошел на поводу у тех двоих и не снял решетки! Вот она, реальная опасность, таится в темноте. Ему стало страшно за собак, но их было много, и он тешил себя надеждой, что они справятся с нападением любого существа, каким бы опасным и крупным оно ни было. Лай вскоре замолк, собаки успокоились и улеглись перед крыльцом. Но уже под утро все повторилось снова: донельзя возбужденные псы носились вокруг здания, надрываясь истеричным лаем. Заспанный Тольберг решился и с ружьем в руках выскочил на крыльцо. Испуганные псы ринулись к нему и, чуть не сбив с ног, забежали в дом. Тольберг напряженно вглядывался в предрассветный полумрак, но вокруг царила тишина, лишь верхушки деревьев шелестели под утренним ветерком. Он еле сумел выгнать собак из дома: они жались по углам, а один пес забился под его кровать, и больших трудов стоило вытащить его оттуда.
На следующую ночь события приобрели еще более жутковатый оттенок. Лишь стоило стемнеть, псы подняли дикий лай, а потом все разом сорвались с места и, отчаянно голося, пустились по дороге в сторону деревни. Долго еще были слышны их заполошные вопли. Тольберг решил не выходить и притаился с ружьем возле окна. Ничего не происходило. Потом вдруг под самым окном раздался отчетливый шорох. Следом зашуршало на крыльце. Тольберг весь обратился в слух. Нечто скреблось в дверь, как будто пытаясь процарапать себе щель. Одновременно возобновились шорохи под окном. Тольберг понял, что там, в дубраве, перед домом бродит несколько существ, и он уже не сомневался в том, кто они такие. Он высунул ствол в окно и бабахнул в воздух.
Выстрел был таким громким, что у Тольберга заложило уши. Настала звенящая тишина. Тольберг вслушивался в нее, пока его не начало клонить в сон. Но он упорно просидел у окна еще пару часов, вглядываясь в темноту, прежде чем его сморило.
Псы вернулись наутро. Выглядели они виноватыми.
— Что же вы, братцы, — сказал он им без злости.
Весь день он думал о предстоящем. У него не было никаких сомнений в том, что в эту ночь что-то обязательно произойдет. Станут ли неизвестные твари штурмовать дом? Накинутся ли на собак? Что им вообще надо? Он поймал себя на том, что с тоской смотрит за окно, где под кронами деревьев сгущался предзакатный сумрак.
Он занял свой пост уже в десятом часу, когда темнота еще окончательно не сгустилась. Бдительный, собранный, он зорко оглядывал площадку перед зданием, которая освещалась скудным светом одинокой лампочки, укрепленной над входной дверью. Сидел он долго — три или четыре часа, — пока не задремал.
Пробудил его громкий шорох и попискиванье. Он кинул взгляд на площадку перед зданием и замер, пораженный небывалым зрелищем.
Площадка кишела странными крысовидными зверьками. Их длинные хвосты волочились по земле, длинные хоботки к чему-то принюхивались, лапки топотали. Зверьки сновали туда-сюда, размеренно попискивая, и Тольберг вдруг разглядел, что они водят хоровод. Тесно прижавшись друг к дружке, они кружились по часовой стрелке — а вокруг, создавая другое кольцо, неподвижное, разлеглись Тольберговы псы, молча и внимательно следя за происходящим. Время от времени один из них одобрительно ворчал и снова замолкал. Когда в окне появился Тольберг, все сборище оживилось, зверьки задвигались быстрее, собаки повернули морды к окну и пару раз гавкнули, словно говоря — гляди-ка, что вытворяют!
«Это они для меня устроили, — замирая, думал Тольберг, глядя на танцующих зверюшек. — Это они мне показываются». Он раз за разом протирал глаза, но хоровод никуда не пропадал. Тольберг тихонько отошел от окна и бросился на поиски фотоаппарата. Когда он нашел его и вновь приблизился к окну, чтобы поймать в объектив танцующих зверьков, площадка уже опустела. Исчезли даже собаки.
Тольберг застонал от огорчения. Сколько лет он ждал этого дня, сколько готовился — и оказался совершенно неподготовлен. Хотя он хорошо рассмотрел зверьков, но был все еще не уверен в том, что видел выхухолей. Интуиция подсказывала ему, что это так, но он был склонен доверять не интуиции, а фактам. А факты, свидетельские показания говорили о том, что выхухоль должна быть крупнее и на хвосте ее должен быть хорошо оформленный шип, которым она сражает добычу. Что же за зверьки явились ему? И что они делали?
Нежданная дремота тяжело навалилась на него. Он пытался ей противостоять, даже сумел записать обрывки своих наблюдений, но сон был сильнее. Властно и непреклонно увлек он Тольберга в свои владения.
Тольберг оказался лицом к лицу с доном Федерико. Тот приветливо улыбался, глядя на него. Они находились в помещении, похожем на типографию, — с ровным гулом работали печатные машины, выбрасывая напечатанные листы, ходили какие-то люди, собирали листы, куда-то относили.
— Я хотел вам кое-что показать, — произнес дон Федерико, протягивая Тольбергу огромный, затейливо изданный том в тяжелом золотом переплете. Книга была велика и тяжела, страницы раскрывались, показывая богатые иллюстрации. Дон Федерико ткнул в одну пальцем.
— А вот и она.
Тольберг вгляделся. На иллюстрации красовалось чудное существо с носом-хоботком, подслеповатыми глазками и длинным хвостом — именно такие существа только что водили хоровод под его окнами. Рядом с иллюстрацией черным строгим шрифтом, похожим на готический, значилось:
«Зверь, зовомый ВЫХУХОЛЬЮ. Собою мал, сер, усат, обитает в норах под речным берегом, ест улиток и жуков водяных. А нос длинный, будто бы хобот слоновий. А глаза как у крота. А уши как у бобра. А ноги как у выдры. А хвост как у крысы. А тело как у ондатры. Нрава кроткого, выбирается только по ночам, ибо думает о себе как о самом ничтожном создании Божием, и посему символизирует смирение, коя есть высшая добродетель, угодная Господу».
— Что это за книга? — спросил Тольберг, поднимая глаза от текста.
— Это наш бестиарий. Вернее, бестиарий в том виде, в каком он существует в воображении его авторов. Идеальная книга, можно сказать. Разумеется, окончательный ее вид может отличаться от того, что вы только что увидели. Но содержание — вряд ли. Скажите, есть ли у вас какие-либо замечания? Какие-то поправки к тексту? Смотрите, вот тут вам выражается благодарность за деятельный вклад в подготовку издания.
Тольберг покачал головой.
— Мне только надо встретиться с ней, — проговорил он. — Спросить ее. Узнать кое-что. Но как мне это сделать? Она такая скрытная.
И вдруг понял, как, — и сразу проснулся.
Встретиться с выхухолью действительно оказалось несложно. Это произошло на следующую же ночь. А наутро он уже звонил в Волгоград, чтобы заказать билет на Севилью.
Ему срочно требовалось сообщить дону Федерико, что выхухоль символизирует не только смирение. Не зря она так редко показывается исследователю; не напрасно так мало известно о ней. Ее никто не видел, но все знают, что она существует. Выхухоль есть воплощение Божественной тайны, тайны Творения.
Необходимо было немедленно вымарать статью из Большого европейского бестиария.
Июльский номер журнала “Новый мир”
выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/),
там же для чтения открыты майский и июньский номера.