(Геннадий Каневский. Подземный флот)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2015
Геннадий Каневский.
Подземный флот. Нью-Йорк, «Айлурос», 2014, 76 стр.
Борис Дубин в одной из своих давних
рецензий развивал мысль, звучащую примерно следующим образом — на сегодняшний
день пространство лирики сужено и сужение продолжается, но это, как ни странно,
может обеспечить нам и новые возможности, которых на данный момент как минимум
две. Первая — еще дальше сужать вышеозначенное пространство, «возгоняя речь до
лабораторной чистоты», вторая — обживать остальной мир, обогащая им свой и —
как следствие — чужой язык в самом широком понимании этого слова[1].
Шестая книга московского поэта
Геннадия Каневского, вышедшая недавно в нью-йоркском
издательстве «Айлурос»[2] спустя два года после
предыдущей, на мой взгляд, обеспечивает реализацию обеих возможностей, хотя и
тяготеет преимущественно к последней.
Мир-пространство,
некий пейзаж, создаваемый автором, нам хорошо знаком — визуальная перспектива
легко рисует человека «в самом расцвете сил», а значит — не очень молодого (а
значит — с хорошей памятью), мерзнущего на юру зыбкой и неуютной современности,
смотрящего в обозримое (до известной степени) будущее, и то и дело
оборачивающегося на памятное и такое недавнее прошлое, со всем его горьким
опытом, атрибутами и артефактами советской и постсоветской эпох —
реальность текстов до боли знакома, и все, о чем пишется, происходит здесь и
сейчас.
еще концертов по заявкам
в рабочий полдень слышен
всхлип
а там где все иным
порядком
уже снимают первый клип
там джонни
роттен он же лайдон
и трое сбоку наших нет
вот говорят «веб-узел найден»
и «ожидается ответ»
Пишущий, какие бы задачи он перед
собой ни ставил, всегда в той или иной степени занимается отображением времени.
Ходовыми инструментами для создания зеркал сегодняшних дней давно стали
пресловутая «нисходящая метафора», суровая мужская ирония и самоирония, да в
придачу к этому еще целый набор, однако у разных авторов эти инструменты далеко
не всегда оправданы — но не в случае Каневского. Его
инструментарий использован строго по назначению и оправдан на все сто, однако
есть еще некоторое количество других приемов и отличительных признаков,
принадлежащих только этому поэту.
Именно они достаточно резко отделяют
автора от большинства, и тут, пожалуй, уместно подчеркнуть, в каких местах
«возгонка речи», или, напротив, обживание «прозы
мира», ведет к автономности, которую можно и нужно назвать собственным голосом.
Тут мы имеем дело с как бы двумя
точками фокусировки, которые условно можно назвать позицией автора и объектом
внимания автора, если сказать более зримо — где автор стоит сейчас и куда он
смотрит.
Если говорить о позиции автора, то
стихотворения Каневского — в подавляющем большинстве
случаев обращение. Это обращение не к пустоте или к вечности, не к великим или
малым, часто — к самому себе, но еще чаще это диалог с
Другим. И этот Другой не то чтобы с автором на
короткой ноге, однако — всегда на равных. В отличие от множества современных
стихотворений, как бы написанных аутистами для
внутреннего использования, живое слово, обращенное вовне, оставляет ощущение,
которое, возможно, во многом есть оправдание художественного текста вообще —
это ощущение того, что ты не один.
Авторская
сосредоточенность на реальном и равновеликом собеседнике (без подзорной трубы,
обращенной к небу, без микроскопа, нацеленного на мелких насекомых)
обеспечивает право автора на прямое высказывание, и, если стихописание
хоть в чем-то соревнование и рыцарский турнир, то тут все по-честному, с
открытым забралом, без ряженых и напускной двусмысленности («я люблю
филологическую поэзию / я люблю филологическую критику / я люблю филологов /
это не шутка»;
«ночь пришла и оно дышало / день пришел и его не стало
// исчерпалось / выбрало квоту // я опаздывал на работу // я любил тебя мало»).
Есть масса стихов, не освобождающих
нас от сентиментальности, — в конце концов, каждый может позволить себе немного
слез — но, признаться, я не помню, когда последний раз мужчина-поэт так
открыто, не стесняясь, говорил о своей любви.
Но даже в диалоге с
собой или с Другим поэт держит в поле зрения вторую точку фокусировки из
вышеуказанных — его интересуют не столько люди, события, внутренний и
окружающий мир вообще, сколько их движение, перемещение или исчезновение, их
фантомы, проявляющиеся в динамике времен и пространств, та самая «ускользающая
красота», которую если и можно заметить, то очень трудно пресуществить
в слово. Но
автору удается и это.
эта земля
<…>
с почтовыми ящиками
куда опускают воздух
с тёплыми тапками
в которых хоронят
мелких домашних питомцев
с конторскими счётами
на чьих костяшках
съезжают с гор
любители национальных
видов спорта
с вишнёвыми и яблоневыми
садами
которые устанавливают со стуком
рабочие сцены
<…>
с тёплым утренним хлебом
особенно с тёплым
утренним хлебом
В целом, хороший текст
всегда являет собой динамическую структуру, а если мы говорим о текстах Каневского, то статичность вообще невозможно себе
представить, но бережное отношение к личному прошлому, видимо, диктует автору
бережное отношение к словам — и к их расположению на листе. Можно провести
параллель с архитектурой: чуть больше увлеченности механической прочностью — и
скучные коробки строений эпохи развитого социализма тут как тут, чуть меньше
знаний поэтического сопромата и больше аморфности, вязкости и устремления в
горние выси — и конструкция может рухнуть.
Стихам Каневского
удается счастливо избежать и того и другого. Следование классическим традициям
и вместе с тем исключительное современное звучание; интерпретации сродни
джазовым, аллегорические образы, графика расположения слов на бумаге, смысловые
маяки, сложный гармонический синтаксис, прекрасная разболтанность формы
обеспечивают уникальную пластику речи. Даже в паузах и пустотах, возникающих
как следствие зыбкости стихотворных границ, мы слышим не тишину, но эхо. Михаил
Айзенберг называет такой эффект «акустикой
сложносочиненных пространств»[3].
дни
на глазах обрастают
ветром
ночью
мимо дома
носят флаги твоих бессонниц
подготавливаясь к параду
зависть к валериане
к овцам
которых ты недосчитался
Уравновешенная, здравомыслящая
поэтика Каневского честно смотрит на вещи мира,
однако следует иметь в виду особенность уже не автора, но мира — мир наш, с
каждым днем становящийся чудней любой придуманной
истории, без преувеличения есть юдоль скорбей, лик его страшен, и иной раз,
если честно и прямо смотреть на него, возникает желание если и не умереть сразу
и без мучений, то хотя бы стать вышеупомянутым аутистом.
вот уже высаживают дверь
руку дай и ничего не
бойся
жаль что тексты не успели сжечь
вот уже бросают из окна
прямо на подставленные
колья
помнишь главку про
стрелецкий бунт?
и толпа беснуется кричит
плотная до самой ленинградки
и еще
куда хватает глаз
Как уже было сказано, ирония,
фирменное противоядие и от надоевшего пафоса, и от печали, живет в книгах Каневского давно, но в последних двух (а предыдущая,
«Поражение Марса», вышедшая в том же «Айлуросе»,
имеет безусловное сродство с только что вышедшей), кажется, проявляет себя в
несколько ином качестве.
Не в том ее смысл, чтобы сильно
снижать градус восприятия, а в том, что она позволяет подчеркнуть игровые
особенности. Ибо книга Каневского — вместе с игрой в
слова — это игра взрослого в самолеты и корабли, в летчиков, разведчиков и
прочих бравых солдат. Несмотря на здоровый скептицизм автора, викторианство (а не критический реализм, возможный и
предсказуемый в нынешних беседах о несовершенстве бытия) с его
научно-техническим базисом, помноженным на странности и фантазии тогдашних
литераторов, есть основа этой мальчишеской забавы. Осколки чужих эпох, пыльные
шлемы комиссаров, искусно воссозданные взлетно-посадочные полосы, радиорубки,
поэтическая азбука Морзе и сигнальные огни: единственно возможный для Каневского способ нейтрализовать всеобщий страх — найти в
нем ненастоящее.
свистящая прохладная игра
касанье щек подслеповатой
бритвой
и капитан выходит к
экипажу
и тихо произносит «виден
берег»
и имя твое тихо называет
все думали
что индия ан нет
Это сказочное викторианство
есть не что иное, как карго-культ, создание гибридных миров для привлечения
поэтических богов, которые нет-нет и облегчат участь тех, кто верит. Каждый
притирается к реальности, как может, и без фирменной иронической уcмешки Каневского
суровую и страшную реальность его антропогенных ландшафтов нам не одолеть.
мы отступаем.
каждый поет
о далеком доме.
нежный лелеет переворот
с девкой
в соломе.
каждый конину зубами
рвал.
мечтал о плене.
мы отступаем.
порвите, мой генерал,
каблограмму
о наступленье.
И уж если мы говорим о «флоте» как о
воплощенном культе, то интересно задаться вопросом, почему он именно
«подземный».
мы бражники ночные мотыли
мы осторожно подлетаем к
лампе
но тут же исчезаем на
свету
ты не лови нас даже не
пытайся
а то пыльца останется на
пальцах
чужая пыль подземных
берегов
До недавнего времени поэтический цех
имел дело если не с военно-морской флотилией, то хотя бы с небесной: «И над
поверхностью земли — / как фимиам в Господнем храме — / невидимые корабли /
плывут воздушными морями» (Б. Кенжеев).
Подземные флот — это что-то новое,
требующее интерпретации. Образ прибытия незримых кораблей с
невидимыми матросами может, в принципе, означать многое — и тайное предчувствие
внешних перемен, и близкую смену поэтических дискурсов, и взгляд из
воображаемого тупика, но для меня новая книга Каневского,
учитывая уровень его поэтической виртуозности, означает в первую очередь конец
игры, выход из нее и, возможно, необходимость нового поиска.
Это поэт с узнаваемым стилем, и его
мастерство и талант у многих (и у меня) не вызывают сомнений. Но много лет он
разрабатывает одни и те же принадлежащие ему богатейшие словесные
месторождения. Когда-нибудь он выберет всю руду — и что тогда? Куда он
двинется? Будет ли это выход из-под земли? Выберет ли автор после сакрального
вопроса «куда ж нам плыть?» новые горизонты и среды, или продолжит траекторию
на давно заданной глубине?
Поэтому, как ни странно это может
прозвучать сейчас, будем ждать следующей книги Каневского.
В конце концов, совершенно новое приплывает совсем не с той стороны, с которой
обычно ожидается.
Майский
номер журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/ ), там же для чтения открыты мартовский и
апрельский номера.
[1] Дубин Борис. Книга неуспокоенности. — «Критическая масса», 2006, № 1.
[2] С поэтическими книгами издательства «Айлурос» можно познакомиться на сайте издательства <http://www.elenasuntsova.com>.
[3] Айзенберг Михаил. Сквозь стену. — «OpenSpace» от 16.03.2012 <http://www.os.colta.ru/literature/projects/130/details/35203/>.