стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2014
Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне — Озёрск) в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.
Метель
Баюкаю чужую душу,
спелёнутую в одиночество —
живую человечью грушу,
груз имени и отчества,
иду сквозь снег, и смех, и слёзы,
никто не задержал.
А стороной идут обозы
и высится окопный вал.
Меня ни голос не окликнет,
ни взгляд не выудит — метель.
Душа кричит — головка никнет…
И вся вина, и оттепель.
Время-машина
Время — не понятие, а машина:
со всеми великими шестернями,
с прекрасной шёлковой паутиной,
с металлическими лесами.
Оно замечательно! Когда уходит.
Когда не ходит — невыносимо.
Где для него найти коляску:
у него нет имени и документов.
Ногти в просьбе и ожиданье —
лицом к лицу; правый чуть больше.
Это не ногти и вовсе не руки,
а растёт само по себе — как пепел,
как пыль или даже планета.
Укол тревоги. В дверь изнутри
кто-то стучится. Стук в дверь — это важно.
Если есть дверь — туда,
в машинное отделение.
СТИХИ ДЛЯ АЛИСЫ
1. Алиса на берегу моря зимой
Что так смело — белый голубь,
перья на море упали.
Там, во льду солёном — прорубь,
в прорубь тело опускали.
Шлема зыбкого медузы
украшение — перо.
Он — все деньги и обузы,
бедный солнечный пьеро.
Он — плывёт ядро системы —
мяч. Система ли плоха?
Поступь клавиш, флейта темы,
не наоборот — меха.
Поступь клавиш, флейта-крыса,
длинный двор хвостом сечёт.
Видишь платье — то Алиса.
Линией морской течёт.
2. Флейта и скрипка
Скрипка флейте говорит:
многоэтажный дом горит,
многоэтажная родня —
все, кто позабыл меня,
все, кто помнил обо мне
как про дверь в своей стене.
Улетай, чужое счастье!
Готы шли, за ними — красти,
пепелище посмотреть.
С ними шёл шатун-медведь,
обезьяна и баран,
тётки с сумками бананов…
Мне в новинку флейта, скрипка,
разговор, и стены — хлипко,
наподобие невест.
А над облаками — лес,
запах свежего белья.
Мне в новинку жизнь моя.
3. Алиса видит сад
Как помнят о Боге дети — они не помнят; они помнят ангелов и конфеты.
Я к Рождеству почти вырастаю — так, чтобы стать серьёзной и помолиться.
А нынче — прощайте ноги. И где вы, звери-ответы.
Вот ключик сверкает платиной, но дверце не отвориться.
Жизнь — это много комнат за множеством странных дверок,
жизнь — это залец, куда я случайно попала.
Но кто я, Алиса, — из взрослых, из недомерок —
или принцесса-фея посередине зала?
Итак, сокращайся шея — ты станешь моею флейтой,
чтоб колокольчики вызвать и скрипку не разбудить.
Ах, скрипка уже проснулась — и кот на ветке одетый,
обвёрнутый весь в улыбку — но как в этот сад входить,
как выходить, Алиса. Всё сны и болезни роста,
лишь только в конце — та дверца, за которой — возможно, там
нет ничего, что хотелось видеть и слышать. Так просто
не возвращаться. Не выйдет. Там, тарам, тарарам.
Две встречи и неудавшееся самоубийство
Десять рублей на такси — а его уже выписали.
Везла гранатовый сок и сыр, большой кусок; а его выписали.
Медбрат (возможно, испуганное лицо было трогательным)
резко так отвечал: дали под зад пинка
и выписали… к бабушке.
Мы смотрели чёрно-белый фильм, и я надеялась.
Фильм «Франкенштейн», и я надеялась.
А потом — потом… Что за возраст — восемнадцать лет,
что за возраст — девятнадцать лет.
Говорят — потом сел, говорят — погиб.
Я привезла книги, сок и сыр — передала лично.
Удивлялась, как неустойчиво сердце — и моё тоже.
Будто он старик, и я выношу за ним судно,
и вся жизнь — неудавшееся самоубийство.
Даже подругой не была. Так, просто.
Много лет спустя его мне вернули. Уже другого.
Немного заботился обо мне, хотел бабу — конечно, другую.
Те же глаза полукровки, та же неразбериха.
В самую жару сидели в японском кафе торгового центра.
Город вымер, осталось двое. Остались мы
да его длинная совесть…
как же она на меня похожа.
Апрель. Марии Египетской
…что предложил — как было ясно, что предложил…
Сказал: проси, а я не попросила.
Тогда он взял, из золота и жил,
Он бережно держал — ведь красота как сила.
И не было досель ни женщин, ни девиц,
Ни страсти, ни гастрономии —
А коло-колесо, без обода и спиц,
Шло колесо, и колесо носили.
Благодарил — за что, да как благодарят,
Да чем — что было с благодарных гряд.
Ворон Каин
Так рождается в позвоночнике вырубленный лес,
так приходят мощи на престол.
В паутине самых разных неразобранных чудес
детский, купленный для рисованья стол.
Я спросить хочу — вы любите детей,
когда много их орёт по череде, что перед вами.
А меня по имени давно не звали — чей
я утопленный в окраинном колодце камень.
Но случается, что камень подойдёт и скажет: здравствуй!
Не ударит — а зачем; нет, не ударит камень.
Что за бред: взгляни в стекло, умойся, не злорадствуй.
Кто здесь — слышу. Ворон. Ворон Каин.
Любит
Любит страстно, много крепче, чем человек.
Власть — какая, когда на земле нет власти
даже самых мучительных нег?
И когда встретится принц Дракула,
как у женщин — пойду за мужчиной, зная, что меня сгубит.
Даже тогда этот гроб, эта рака-раковина
протрубит мне свой зов в сердце и губы.
Да, я тобой счастлива — а слышишь ли,
как осенний ветер в ветвях шепчется с листвой?
Он тихо придёт, когда ещё не всё съели и выпили.
Не за мной — я никуда не бегу. За тобой.
Я, измучившись воплощеньем твоей души быть,
обречена смотреть на лучшую в человечестве драму:
он пришёл как поэт — взять на руки и любить.
Попроси же, чтоб показал тебе ребро и на нём рану.
Двенадцать
Когда в озимом воздухе от хлопающих шкур
(а всюду — горны, горны; ни часа на перекур),
когда в лицо озимо небесный алебастр —
что под ногами — мимо, и всё по полной даст.
Бог даст всё: Бог и выдаст, и вынет из земли,
в Его ладони — вёрсты, что время с ног смели.
Не будет недостатка ни в чём — не бойся лишь.
А страх бежит и плачет, а страх как кот и мышь.
Куда бежать за мной им в такой метели плотной.
Бегут. И не догонят. Идут Двенадцать — сотней.
Угодник
Осыпается красота икон,
летят по ветру софринские наклейки.
Фрески подновили, патальный склон,
масло у свечей — как из лейки.
Не за-ради — смирить — сравняют землей
редкий жизни блик и гнилую муку.
У Христа-Спасителя над рекой
перейти — не священник протянет руку.
Но люблю эту мглистую пестроту,
пенье, вдруг будто с гор сходящее.
Золото не вывести начистоту;
червие его немудрящее.
Песни, вёдра слёз и связки свечей.
Ты блажен, кто плачет и ведает.
А Угодник Божий среди мечей
отлитургисал. И обедает.
Евхаристия
Евхаристической тяжестью счастья
детства и старости —
преображение страсти:
похоти, ярости.
Всё это будет. А пока дышит тесная литургия,
дребезжит трамвай бытия,
все родные — и очень другие,
в храме все, только нет тебя.
Всё на самом-то деле смешно. Улыбнись:
мне руки не поднять, вот и здрасьте.
Я теперь как окно в нетревожную высь,
евхаристия счастья.
Октябрьский номер журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для чтения открыт сентябрьский номер, в “Журнальном зале”
«Новый мир» № 10 появится после 28 ноября.